Неугомонный странник (Restless Wanderer)

И Кас прав. Повсюду из трещин пробивается новая жизнь: одуванчики между камнями сухих стен, ягнята, прыгающие и кувыркающиеся в высокой траве, телята от тех немногих коров, что у них есть, почки и побеги, которые, кажется, воплощают саму идею зелени. Уроки чтения переходят к Шелли, а затем к Остин: Дин рад, что, читая вслух Касу о любви и тоске, он теперь может наклониться вперёд и коснуться губами губ пастуха — и к тому месту, к которому он захочет. Губы, щёки, шея. К весеннему выпасу овец Дин уже может читать целые страницы, не запинаясь и не останавливаясь — единственное, что его теперь останавливает, или одна из немногих вещей, — это отвлекающий фактор в лице самого Кастиэля. Иногда их уроки проходят в объятиях друг друга, в постели, а не за столом в хижине, Дин читает вслух Кастиэлю, прижавшись спиной к груди пастуха, а тёплое сладкое дыхание Каса щекочет его волосы. Кастиэль продолжает помогать Бобби с тем, что, по-видимому, является его главным поводом просыпаться каждое утро: с ястребом-тетеревятником Кэти. И Кастиэль продолжает отказываться от предложений Дина заплатить за эту услугу. Поэтому Дин находит другие способы отплатить ему: хорошее вино во время их совместных ужинов, полевые цветы, чтобы поставить на стол в хижине, вазу для полевых цветов. В этом почти нет необходимости, потому что на третий день, когда Дин приносит Кастиэлю цветы, он понимает, что пастух использует их для всех своих нелепых травяных снадобий, от чая до настоек, бальзамов и лечебных отваров. — Возможно, мне не стоило утруждаться, — смеется Дин, когда понимает, куда подевались те цветы белоцветки которые он принес Касу вчера. В его чай. — Откуда такая мысль? — спрашивает Кас, поднимая брови. — Совсем наоборот, я нахожу хорошее применение всему, что ты мне приносишь. — Это не для использования, — смеётся Дин, — а для того, чтобы смотреть. — Зачем мне что-то, что будет отвлекать меня от тебя? Дин краснеет и с улыбкой отводит взгляд. — Невозможный, — он качает головой. — Кто невозможный? — Ты. — А потом не мог бы ты принести мне немного утёсника? — спрашивает Кас. — Его цветы очень ароматные и хорошо подходят для… — В следующий раз я принесу тебе свиное дерьмо, — смеётся Дин. — За всю твою неблагодарность. Как тебе такое? — О, эти грубые слова совсем не подходят для такого хорошенького ротика c которого они слетели. Дин закатывает глаза. Он безнадёжно потерян. Каждую ночь, когда только может, он проводит здесь. Кажется, никто этого не замечает. Просыпаться с пастухом в маленькой хижине… засыпать с Касом на узкой кровати, сплетёнными в обьятии… Иногда Мадра забирается на кровать и ложится на них, отчего Дин смеётся, а Кас ворчит, что она никогда так плохо себя не вела, пока Дин не стал проводить здесь всё своё время. Каждое утро его будят сверкающие звёзды поцелуев на его шее. Пальцы скользят по волосам, когда он работает, чинит что-то или мастерит. В конце каждого дня губы прижимаются к костяшкам его пальцев. Дин вместе с Эллен собирает ракушки на пляжах и в бухтах под отвесными скалами, а возмущённые чайки и любопытные олуши наблюдают за ними, крича в пронизанном солью воздухе. Она учит его делать из ракушек ветряные колокольчики. Дин развешивает несколько вокруг хижины, и теперь их ночи наполнены треском огня, ровным дыханием спящей Мадры и нежным перезвоном ракушек под ласковыми порывами морского ветра. Новый вид музыки, сопровождающий вечность настоящего. Это время драгоценно, как серебро, но бесконечно, как воздух. Лучше всего он спит, когда вес тяжёлых рук Каса лежит на его груди. Ему приходится сдерживаться, чтобы не стоять слишком близко к пастуху, когда они среди других людей. Это словно тянуть якорь со дна моря, пробиваясь сквозь волны и сопротивление прилива. Это как пытаться не моргать. К середине апреля, когда цветы, словно яркий цветочный снег, покрывают деревья, наполняя воздух сладостью, а ветви сплетаются в свадебные саваны, ястреб Бобби летит над полями и садится на его руку в перчатке. Дин и Кастиэль успешно изготовили для него в кузнице всё необходимое снаряжение, которое могло ему понадобиться. Дин рад, что наконец-то он делает что-то лучше, чем пастух, и может направлять руки Каса. Ночи в кузнице неизменно становятся ритуалом воспоминаний, в котором они заново переживают свой первый поцелуй, поцелуи, прикосновения. И они делают так каждый раз. Дин раскрывается, как нежный цветок на ветвях деревьев. Их обмен секретами за едой, начавшийся ещё в первые дни знакомства, продолжается. Без принуждения, они делятся лишь маленькими крупицами правды, которые они доверяют воздуху между ними и бережно хранят в своих сердцах. Однажды взволнованная Эллен приглашает Джоди присоединиться к ним за обедом в доме, и это, кажется, становится привычкой. Каждый обед, каждый день, даже по воскресеньям, Джоди присоединяется к ним со своими короткими волосами и колким юмором. Ещё пару месяцев назад Дин возмутился бы той лёгкости, с которой она вписалась в ритм и уклад жизни в Орлином гнезде. Дин бы позавидовал этому, Дин, который всегда чувствовал себя бельмом на глазу в каждом месте, где жил, и в то же время был единственной опорой, что держит на плаву. Но не теперь. Это из-за Каса. Всё из-за Каса. И Джоди отлично вписывается в этот причудливый ритм фермы, будучи и сама довольно странной — короткие волосы, мужские брюки, так что она, кажется, воспринимает коллекционирование птиц Бобби, мошенничество Мика и пение Адама себе под нос так же естественно, как зелёные листья весной. И если кто-то из остальных замечает её странности, никто не проявляет ни малейшего беспокойства. Ферма Бобби всё больше превращается в причудливое сборище изгоев, не осознающих своей необычности. От многочасовой работы у Дина начинают болеть конечности — знакомая ноющая боль, возникающая весной и летом. Эллен готовит ванны, как та, которую она приготовила для него в его первую ночь в Орлином гнезде, с семенами лаванды, которые источают мягкий аромат. Кас начинает добавлять в воду масло бузины, по его словам, от болей. В один из таких дней, Дин тащит Кастиэля в ванную, чтобы тот присоединился к нему. — Дин, — обеспокоенно хмурится Кас, когда Дин прижимает его к двери ванной комнаты и запирает её, — что, если нас увидят? — Увидят? — переспрашивает Дин. — Дверь закрыта и заперта, Кас. — Тогда услышат, — поправляет пастух с выражением кроткого терпения. — Что, ты больше не находишь меня привлекательным? — дразнит Дин, хмурясь, но Кас закатывает глаза и тычет Дина под рёбра. — Эллен работает на кухне. Мик бегает по делам в городе. Сэм работает в поле, Адам и Бобби тренируют эту чёртову птицу. Ну же. Нам никогда не удаётся побыть наедине, вместе, в доме. Кас вздыхает. — Ты сказал, что эти ванны нужны тебе для мышц, — отмечает он. — А не для того, чтобы проводить со мной больше времени. Но он уже снимает с себя рубашку. И Дин проводит почти час в тёплой воде набирая в ладони воду и поливая тёплой водой волосы и лицо Каса, пока пастух запрокидывает голову назад и закрывает глаза. Мягкие струйки пара поднимаются от ванны и их кожи, и глаза Каса смотрят на него, тёплые, полные любви. Он проводит кончиками пальцев по подбородку Дина. — Тебе не помешало бы побриться, мистер Винчестер. — Почему бы тебе не сделать это? — Теперь я твой парикмахер, помимо всего прочего? Дин ухмыляется и наклоняет голову вперёд, уткнувшись в изгиб шеи Каса. Он прижимается губами к влажной коже. Кас запускает руку в его волосы. — Как ты и сказал, — улыбается Дин, — ты — это всё. — Я думаю, нам стоит читать меньше романтической поэзии, — Кас серьёзно качает головой, — ты, похоже, увлекся их гиперболами. Запах лавандовых семян в горячей воде напоминает Дину о той ночи на ферме, о чистой, ритуальной, нежной полноте тех мгновений, когда руки Каса касались и очищали его. Лишь предвкушение этого момента, и всё же целая вселенная, бездонная вселенная тоски, безымянной тоски и неосознанного желания, желания, не осознающего собственного отчаяния. — Какое чувство ты заставляешь расцвести во мне, Дин, — тихо бормочет Кас: ему не нужно говорить громче шёпота, они так близко друг к другу, что почти соприкасаются носами. Губы Дина дрожат, он хочет улыбнуться, но в душной комнате ему не хватает воздуха. — Это и правда весна, да? — выдыхает Дин. — Цветение повсюду. Кастиэль тихонько смеется и нарочно касается своим носом носа Дина. — Эти цветы не увянут, — говорит он мягко и уверенно, словно давая обещание. Его слова так же необходимы истине, как пепел огню, как свет звёздам. — Эти цветы никогда не зачахнут. Они вытирают друг друга, прикасаясь нежно, как воздух к обнажённой коже, и снова одеваются. Дин украдкой целует его в последний раз на верхней ступеньке лестницы, глубоко и нежно, прежде чем они спускаются вниз. Кас вздыхает, прижавшись к его губам. Кас сделал из него вора: Дин будет принимать эти мимолетные поцелуи так часто, как только сможет, за щитом прикрытой двери, за изгибом дороги, скрытой от глаз, за стволом дерева, окутанного тенью. Кас прижимается губами ко лбу Дина, и они спускаются по лестнице в гостиную, где никого нет, кроме птиц, которые порхают за тонкими прутьями своих клеток. Дин улыбается. Черноголовая славка с почти зажившим сломанным крылом весело чирикает при их появлении — её звонкий щебет смягчает взгляд Кастиэля, словно он понимает её. И это, в свою очередь, ещё больше согревает сердце Дина. Кастиэль делает шаг вперёд и нежно проводит пальцем по бледно-голубому оперению на её груди сквозь бронзовые прутья клетки. Маленькое пернатое создание не пугается. — Бобби слишком приучает их к людям, — качает головой Дин. — Когда эта птица окажется на свободе, она будет слишком доверчива к людям и, скорее всего, погибнет от руки какого-нибудь злого мальчишки. — Ты так плохо думаешь о молодых парнях в Корнуолле? — приподнимает бровь Кас. — Я плохо думаю о молодых парнях в целом, — пожимает плечами Дин. Пастух смотрит на него и терпеливо качает головой. — А что насчет твоего брата? — Адам мягче, чем большинство. — Раньше ты так не думал, — напоминает Кас, и внутри у Дина что-то болезненно вздрагивает. — Ты, кажется, его недолюбливал. — Может быть, — соглашается Дин. — Но всё равно заботился о нём… — А сейчас? Дин удивлен собственному смеху. — Как и Адам, за последние несколько месяцев я немного повзрослел. Только мой рост был скорее внутренним. Губы Каса чуть дрогнули в слабой улыбке. — Ты, похоже, и ко мне стал лучше относиться. — Может быть, — повторяет Дин, и тыльная сторона пальца Каса мягко касается его подбородка. Дин готов снова поцеловать его — что, возможно, неразумно здесь, в доме, но жёлто-зеленый чиж кричит и прыгает по жёрдочкам в своей клетке, внимательно наблюдая за ними. Взгляд Каса устремляется на него. Дин вздыхает из-за этого дважды упущенного поцелуя. — Эта птица, — тихо говорит Кас, подходя ближе, — новая? — Относительно, — пожимает плечами Дин, вновь становясь рядом. — Раньше я её не видел. — Бобби нашел её у скал. Если честно, думаю, она сбилась с пути из-за ветра, была просто измотана, а не ранена. Но он забрал её. И держит дольше, чем нужно. — Хорошенькая, — мягко замечает Кас. — Для английской птицы она довольно яркая, — признает Дин. Большинство животных на этом острове серые или коричневые, или чего-то среднего между этими цветами. — Её расцветка напоминает мне о тебе, — говорит Кас, оборачиваясь к Дину с улыбкой. — Твои глаза. Дин подходит ближе, собираясь снова поцеловать Каса, но дверь открывается, и входит Сэм. Дин резко отступает. Сэм бросает на Дина взгляд с легким подозрением, замечая его движение. — Бобби попросил меня покормить птиц, — поясняет он, отвечая на выражение лица Дина. — Я… вы же не поссорились, да? — спрашивает он. Дин хмурится, хотя сам не понимает, почему. — Нет, — решительно отвечает он. — Я… почему мы должны были ссориться? Сэм смотрит на него взглядом, который говорит: потому что это ты, Дин. И хуже всего, что Кас смеется. Дин сверкает на него глазами, полный негодования. Предатель. Но Сэм протягивает ему мешок с кормом и велит помочь и перестать строить кислую физиономию. — Если у тебя нет дел и ты не ссоришься, помоги. Дин закатывает глаза, но поворачивается к клеткам и насыпает птицам немного корма в их миски. Те, кого покормили, начинают радостно щебетать, и в их крошечных грудках раздается низкий звук. Те, кого собираются покормить, возбужденно щебечут, а те, что дальше в очереди, становятся беспокойными и их голоса становятся всё выше. Дин морщится от шума, но Кастиэль улыбается прекрасной и удивительной улыбкой, слушая птичье оживление. Это смягчает Дина. Как всегда, Кас смягчает его. Он доходит до Элоун — соловья, любимицы Бобби. Улыбка Каса становится более задумчивой, сосредоточенной на красивой коричневой птичке. Он открывает дверцу её клетки, и она прыгает к нему на палец. Дин смотрит с удивлением. — Укротитель-ястребов, укротитель-овец, а теперь, похоже, и укротитель соловьёв — Дин удивлённо качает головой. — И укротитель Дина тоже, — замечает Сэм, подходя к ним. — Обычно ты такой же взбалмошный, как и ястреб Бобби. — Да, точно, — Дин закатывает глаза. Кас усмехается. — Кас приручил тебя даже лучше, чем Кэти. Дин прищуривается. — Галан, — улыбается пастух. Дин смотрит на него с недоумением. — Это означает «петь». Соловей, — поясняет Кас. — Ночной певец. Элоун наклоняет голову, наблюдая за ними, сидя на пальце Каса. Она уже не просто птица, которую выходили — она живёт здесь дольше, чем Дин, почти год. Она стала питомцем, частью Орлиного гнезда, её насест стоит в центре комнаты, и все остальные, словно орбитальные планеты, вынуждены вращаться вокруг неё. Но Дин даже не может её за это ненавидеть. Она была одной из первых, кто приветствовал его в этом доме. — Да, она заслужила это прозвище, — вздыхает Сэм. — Я не знаю, как ты вообще спишь, Дин. Она не давала мне спать всю ночь. — Я никогда этого не замечал… — начинает Дин, но внезапно осекается, понимая причину. — Где ты был сегодня? — спрашивает Сэм с вопросительным взглядом. — Эллен приготовила мне ванну. Для мышц. — Полагаю, это объясняет твои мокрые волосы, — пожимает плечами Сэм. — А ты, Кастиэль? — спрашивает Сэм. — О, я был неподалёку. Я просто заскочил поздороваться. — Только что? — брови Сэма взлетели выше линии роста волос. — Да, — медленно отвечает Кас. — А что? — У тебя тоже мокрые волосы, — замечает Сэм. Дин не успевает даже запаниковать. Сэм кладёт мешок с кормом в его свободную руку. — Ты же можешь покормить остальных, правда? — говорит Сэм. — У меня ещё куча дел. — Кас… Кас просто… ему тоже нужна была ванна… — запинается Дин, пока Сэм направляется к двери. — Поэтому он… он принял её после меня. — Разумеется, — медленно говорит Сэм, останавливаясь на пороге. — Я так и думал. Возможно, этот момент должен был отрезвить Дина, заставить его быть более осторожным. Но его переполняет слишком сильная любовь, чтобы замедлить этот электрический, острый, почти магнетический порыв его сердца к сердцу Кастиэля, его сущности — к сущности Кастиэля. В полях, пася овец, Дин поворачивается к пастуху и проводит рукой по шее Каса, придвигаясь ближе, чтобы его губы могли на мгновение прижаться к губам Кастиэля, а за его спиной ярко сияло весеннее солнце. — Дин, — мягко говорит Кастиэль, хотя крепко держит Дина. — Не здесь. Нахмуренность закрадывается на лицо Дина, пока струны его сердца путаются. Ветер несётся над травой, воздух пахнет зеленью и сладостью, но сердце Дина словно потонуло. — Почему? Голос Каса мягок, словно хруст гравия под ногами на тёмной дороге домой. — Здесь, на открытом пространстве, нас могут увидеть. Сердце Дина сжимается, съёживается в кулак. — И что с того? — Дин, — тихо говорит Кас. — Если бы я был женщиной, я мог бы целовать тебя, когда захочу. — Да, но проблема в том, что я не желаю целовать женщин, — отвечает Кас. Дин не смеётся. — Ты понимаешь, к чему я веду. — Да, понимаю, — отвечает Кас, — и понимаю, что от этих мыслей можно сойти с ума. — Это, — Дин в отчаянии прижимает руку к сердцу, — то, что я чувствую, это не повод для стыда. — Я знаю, — отвечает Кас, — и мне не стыдно за это. — Должен же существовать мир, — говорит Дин, качая головой, — где мы могли бы целоваться на городской площади, где нас видели бы и знали как влюблённых на рынке, и это было бы обыденно — так же обыденно, как времена года, как восход солнца… — Возможно, — снова отвечает Кас, твёрдо и нежно, но на этот раз в его глазах блестят слёзы, отражающие заходящее солнце, — но человек может сойти с ума от тоски по такому миру. — Я уже схожу с ума от тоски, — отвечает Дин, качая головой. — Любить вот так — любить тайно, это безумие, и... — Дин… — Я хочу поцеловать тебя на улице, — говорит Дин, и его голос дрожит, срываясь с пересохших губ. Их обвевает тёплый морской бриз. Сердце Дина переполнено болью и тоской. Весь мир может любить громко и открыто, но он и Кас: они прячутся в полумраке, они вынуждены хранить свои чувства в секрете и обмениваться тайнами за маленьким столом. Но что происходит, когда правда укореняется в сердце, когда секреты больше не питают его артерии? Весь мир должен жить дыша полной грудью, но только не Дин. А Кас, кажется, доволен этим. Дин не счастлив, он не может быть счастлив. Ему пришлось поцеловать Ли в сыром и тёмном переулке. Он хочет, чтобы Кас был его возлюбленным и чтобы все видели что это его возлюбленный, на улицах, на каждой улице Англии. — Я хочу, чтобы ты держал меня за руку, когда я иду по улицам, я хочу, чтобы люди видели и завидовали нашей любви, а не… не боялись её, и я не хочу бояться… — Я знаю, Дин… — А ведёшь себя так, будто нет, — Дин качает головой, пытаясь вырваться из хватки Кастиэля. Он не из тех ястребов, которых можно приручить, а даже если бы и был, даже Кэти позволено летать, ощущать трепет полета и свободы. — Ты не понимаешь… ты, кажется, счастлив в тени… — Просто у меня было больше времени, чтобы смириться с этим, - отвечает Кас. Дин сжимает челюсти. Конечно, годы подавления любви ещё больше загноят рану, а не уменьшат её? — Как ты мог это принять? — спрашивает Дин, и его глаза наполняются слезами. Воздух неподвижен, но в ушах у него, кажется, свистит ветер, и он понимает, что это раскалённая кровь в его венах. — Я люблю тебя. Я хочу спеть об этом. Я чувствую себя… как одна из этих чёртовых птиц в клетке Бобби, — говорит он, и даже произнося это, крылья его сердца бьют, колотят и ломают его собственные рёбра, как прутья клетки. — Я знаю, — Кас качает головой и пытается притянуть Дина обратно к себе. Дин прерывисто вздыхает. — Но поцелуи в темноте лучше, чем их отсутствие, они как утешение от холода и тьмы… — Все остальные могут петь о своей любви при свете дня, — Дин качает головой, слёзы горячие и беспомощные катятся по его щекам. Кас смотрит на него с грустью. Его взгляд стар и терпелив, как горы. Дин хочет быть поглощённым этим взглядом, но быть поглощённым значит быть скрытым, а он не может вынести скрытности. Не может вынести мысль о тёмных переулках за трактирами и поцелуях, полных одновременно тоски и тайны, послевкусие страха в его рту. Не может вынести мысль о том, чтобы спешно скрываться от жёстких, злых кулаков мужчин, которые их раскрыли. — Не все, — отвечает Кас. — Не все поют на свету. Мы не единственные. — Он бережно вытирает Дину слёзы рукавом своего пальто. — Мы как соловьи, — говорит он мягко, как если бы говорил с ребёнком, с напуганным ребёнком. — Мы как соловьи. Ты не видишь? — Дин качает головой, слёзы всё ещё горячими путями скользят по его щекам. — Как соловей мистера Сингера. Мы создаём свою музыку в темноте. — Дин вздыхает. Руки Каса обвивают его плечи. — Но, по крайней мере, есть музыка. По крайней мере, мы её создаём.