Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Наступает Пасхальное воскресенье. Эллен учит Адама красить яйца с помощью клюквы и лимонной цедры. Бобби назвал своего ястреба-тетеревятника — Кэтти, и проводит с ней большую часть своего времени, приучая к себе. Все должны соблюдать тишину возле его кабинета, расположенного в передней части дома, чтобы не напугать птицу, и Бобби сверлит взглядом любого, кто говорит громче шёпота в радиусе десяти метров от двери. Естественно, чаще всего он сверлит взглядом Мика. Он не доверяет Мадре, хотя та никогда раньше не доставляла проблем с птицами в этом доме, так с чего бы теперь? Но Бобби хмурится и плотно закрывает дверь своего кабинета всякий раз, когда она появляется в Орлином гнезде. Кас остаётся на обед, а потом допоздна сидит с Дином, и тот с волнением наблюдает, как пролетают часы, как снаружи становится всё темнее, как сгущаются и тянутся за оконными рамами тени. Он подгоняет время, бросает взгляды на часы на каминной полке, пока в доме не остаются только они с Касом и Мадрой — единственные, кто ещё не спит. Вокруг них — спящие птицы, а наверху — спящие люди. Если пройдёт достаточно времени, он сможет уговорить Каса не возвращаться в хижину, а остаться здесь. И тогда он, возможно, снова почувствует эти руки, словно тиски, обнимающие его во сне. — Ты до сих пор не рассказал мне, как ты узнал о соколиной охоте, — говорит Дин, наклоняясь вперёд. Они сидят в гостиной, Мадра свернулась калачиком у их ног. Её размеренное дыхание наполняет сердце Дина тёплым покоем. И время течёт между ними, как вода на нагретой солнцем мостовой. — Скорее, как познакомился, — поправляет Кастиэль, и Дин закатывает глаза. — Да брось, Кас, — ворчит он с улыбкой, — что, хочешь держать это в секрете? Но выражение Каса явно говорит: да, хочет. Его брови, словно натянутый лук, остаются всё такими же неподвижными и нахмуренными. Дин поднимает брови. — Серьёзно? — Думаю, мне пора возвращаться домой, — говорит Кас, начиная шевелиться в кресле, но Дин останавливает его, положив руку на предплечье, и думает о камне, брошенном в воду, который медленно, но верно тонет. — Что? Нет, — качает он головой, — ты можешь остаться. Останься, поговорим ещё немного. — Уже поздно... — Уже, — соглашается Дин. Ночь сжимается вокруг них плотной, тягучей, как смола, тьмой. — Но ты позволил мне остаться в хижине, помнишь? — Тогда шёл снег... — Останься здесь. У нас точно найдётся место. — А где бы я остался? Дин сжимает губы, защищаясь. — Со мной. Кас моргает, и движение его ресниц напоминает тяжёлый взмах крыльев цапли. — Ты этого хочешь? Дин опускает взгляд на свою руку, лежащую на предплечье Каса. Он медленно перемещает её, переплетая свои пальцы с пальцами Каса. Кас тоже смотрит, зачарованный и удивлённый. — Как ты можешь в этом сомневаться? — смеётся Дин. Кас хмыкает. — Иногда сомнение — это то, что нас оберегает, — отвечает он. Дин поднимает взгляд. — Что ты имеешь в виду? — Я узнал о соколиной охоте от своей возлюбленной, — говорит Кас, и сердце Дина болезненно сжимается от светло-зелёной ревности, он почти вырывает свою руку из руки Каса. — От той, с кем я путешествовал. — О, — говорит Дин и опускает взгляд, краснея. Он думает о себе и о том, что до того, как Кас научил его, он даже не умел читать. О том, как, чтобы подписать своё имя, он просто выцарапывал буквы, которые запомнил, как формы, а не как звуки, которые отпечатались у него в памяти символами, но не их значениями. О том, как, когда пришло письмо от Бобби с приглашением в Англию, Дин узнал своё имя на конверте и больше почти ничего, передал его Сэму, сославшись на срочные дела, и попросил его прочитать письмо и рассказать, что там написано. Он думает о себе, о своём упрямстве, обиде, ядовитой крови и уродливой ярости, и он думает о странной и чарующей тайне, которую, должно быть, представляла для Кастиэля женщина, умевшая разговаривать с птицами или, по крайней мере, дрессировать их. Неудивительно, что он был в неё влюблён, неудивительно, что сбежал с ней. Он бы никогда не сбежал с Дином — что может предложить ему Дин, что он из себя представляет? Ничего. Ничего хорошего. Ничего, что могло бы поймать ветер и унестись куда угодно. Дин едва стоит того, чтобы рядом с ним отдыхать — что уж говорить о том, чтобы его увлечь, как буря. — Должно быть, — пытается сказать Дин, — похоже она… ну… неудивительно, что ты её любил… Кас смотрит на него минуту, словно что-то решая. Затем говорит: — Его. — Что? Дин моргает. А Кастиэль продолжает. — Его, — повторяет Кастиэль. — Он. Сердце Дина замирает. Его рука всё ещё сжимает руку Кастиэля. Его челюсть отвисает. — Он, — повторяет Дин, и Кастиэль кивает, и выглядит, кто бы мог подумать, напуганным. — Он, — говорит Дин снова, и Кастиэль снова кивает. — Твоя возлюбленная была... была... — Мужчиной. Или, — поправляется Кастиэль с кривой и нервной усмешкой, — поскольку мы оба были так молоды, то, возможно, ещё мальчиком, юношей. — О, — говорит Дин, едва дыша. Кас смотрит на него. — Я.… я тоже мужчина. Пастух моргает, выглядя озадаченным этим заявлением, и Дин не может его за это винить. — Я заметил, — отвечает он с неподдельной серьёзностью. Дин смеётся, но всё ещё не может сделать вдох. — Я никогда... — начинает он, сбиваясь, моргая в страхе. — Я только... только... — слова не находят его. — Это было... приятно? С мужчиной? — спрашивает он, тут же краснея ещё сильнее, а Кас, казалось, немного растерянный, вдруг смеётся. — Я не знаю, с чем это можно сравнить, — говорит Кас, и Дин снова моргает. Огонь потрескивает, танец звуков и света наполняет комнату. Этот звук будто толкает Дина ближе к Кастиэлю. Ему хочется утонуть в этих объятиях и сказать: «сделай меня своим новым возлюбленным. Не говори о прошлом. Я здесь, сейчас. Какой бы злой и резкий я ни был, разве я не лучше, чем ничего? Мне жаль, что я не могу приручить птиц, но я могу и люблю тебя. Этого достаточно?». — Ох, ты никогда... — И никогда не хотел, — отвечает Кас искренне, мягко и ровно. Теперь, когда слово "он" сказано вслух, Кас кажется спокойнее, чем когда-либо, словно выдохнул долгожданный воздух и теперь может думать и действовать без напряжения. Дин кивает, отводя взгляд, его рот всё ещё приоткрыт. Он снова смотрит на Кастиэля, который всё ещё наблюдает за ним. — Я хотел и того, и другого, — говорит Дин, и его грудь сжимается, как только он произносит эти слова. — Я хотел и того, и другого, — повторяет он. Кас моргает. — Ты имеешь в виду... — Мужчин и женщин, — отвечает Дин, чувствуя, каким спокойным звучит голос Каса. Спокойнее, чем раньше. — Женщин и мужчин. — А сейчас? — спрашивает Кас. Дин хмурится, растерянный. — Чего ты хочешь сейчас? — уточняет Кас. Дин сглатывает. — Тебя, — отвечает он, и на лице Каса появляется улыбка. — Я хочу тебя. Он берёт Каса за руку, когда они поднимаются по лестнице. Мадра сонно плетётся за ними. Дин дышит прерывисто и молчит, но когда в своей комнате он поворачивается к Кастиэлю, чтобы поцеловать его, поцеловать впервые, его кровь словно становится магмой от желания, Кас лишь проводит рукой по волосам Дина и мягко касается большим пальцем его щеки. Руки пастуха отталкивают его назад, спокойно. Твёрдо. Без поцелуя. Губы Дина не успевают приблизиться даже на дюйм. Что он делает не так? Ли хотел поцеловать его сразу, хотел большего, чем просто поцелуи, они уже прижимались друг к другу, пылая желанием, жаждой большего, чем просто поцелуи, когда их застали. Почему Кас не хочет большего? Почему он даже не хочет губ Дина? А Дин хочет всего Каса. Почти дрожа от тоски и разочарования, Дин передаёт Кастиэлю ночную рубашку и надевает свою, не прилагая больше усилий, чтобы не смотреть, пока Кас переодевается. Кас замечает это, его взгляд взмывает вверх, встречаясь с глазами Дина, и в них зажигается яркое веселье, но он ничего не делает. Ничего больше, зная, что Дин хочет его, хочет его, и хочет его рядом. Руки Каса обвиваются вокруг груди Дина, когда тот ложится в постель. Дин повернулся к пастуху спиной, сердито сверкая глазами, но Кас либо не замечает этого, либо ему всё равно. Скорее всего, последнее. Он замечает всё и терпеливо ко всему относится. Его руки тёплые и тяжёлые, и Дин, несмотря на всё, тает в этих объятиях. Дыхание Каса мягко касается уха Дина. — Бобби много работает над тем, чтобы не пугать свою птицу, — шепчет Кас. — Ты увидишь. Тетеревятники — прекрасные, но пугливые создания. Главное — быть с ними мягким, даже если они сами не всегда мягкие. Что за чушь несёт пастух? — Да, конечно, — хмурится Дин, уставившись в темноту. — Ему придётся быть терпеливым, как сезоны, — говорит Кас, и сердце Дина почти разрывается от желания. — Как думаешь, у него получится? — У Бобби? — спрашивает Дин. — Он не самый терпеливый человек. Кас тихо смеётся. — Возможно, — соглашается он. — Но люди были терпеливы и в более сложных ситуациях, продолжает он, слегка сжимая тело Дина, словно ожидая ответа. — Разве не так? Дин спит крепко, несмотря на груз своих желаний. Руки Каса тяжелее прижимаются к его груди, это бремя, с которым он хочет быть похороненным, и он не может не радоваться этому прикосновению. В тот вечер он, Бенни и Виктор идут в городской паб. Он приглашает Каса, но тот вежливо отказывается, ссылаясь на то, что ему нужно сделать новые инструменты в кузнице, в том числе новые подковы по просьбе Бобби. Теперь между ними всё искрит — по крайней мере, со стороны Дина. Электричество жжёт и пульсирует под его кожей весь день, оно растекается по его конечностям, и каждый раз, когда Кас улыбается ему, оно вырывается наружу. Теперь он едва может сдерживать своё желание, даже в компании других людей, и, конечно, они должны это заметить или заметят вскоре. Они возвращаются вдоль утёсов поздно, в голове Дина всплывают воспоминания о том, как он поскользнулся, а Кас перевязал ему руку, и как у Дина до сих пор хранится этот бинт, словно отпечаток букв на страницах, с которых Кас учит его читать. Все его мысли, все его слова возвращаются к Касу, Дин словно вода, которая превращается в волны, а Кас — словно берег. Он идёт чуть впереди Виктора и Бенни, и в конце концов перед ними появляется хижина. — Вот дом нашего затворника-пастуха, — улыбается Хенриксен. Дин оглядывается на него. — Никакой он не затворник, — хмурится Дин. — Нет, не с тобой, — отвечает Виктор. Дин краснеет и снова отворачивается. — Ну, я собираюсь его навестить, — отвечает он. — Уже поздно. — Но в кузнице горит свет, — указывает Дин. — Он не спит. Бенни закатывает глаза и тянет Виктора не в сторону хижины, а к маленькому домику вдалеке, где живут работники фермы. — Увидимся завтра, Дин, — говорит он. — Не засиживайся допоздна. Завтра у нас много работы. Дин фыркает, но желает им спокойной ночи. Он идёт к хижине, и свет от кузницы становится ярче. Он слышит внутри звон молота. Здесь нет двери, только проём, где она должна быть, но это, кажется, не имеет большого значения из-за жары, которая обрушивается на Дина, как только он входит. Он наклоняется к пустому дверному проёму и наблюдает, просто наблюдает, растягивая время: время зевает от безделья, пока Дин наблюдает за пастухом. Правая рука Каса сжимает молот так крепко, что при каждом взмахе напрягаются мышцы. Лицо Каса, раскрасневшееся от напряжения, покрыто тонким слоем пота. Следы угля на предплечьях Каса, которых Дин мечтает коснуться. Он смотрит, только смотрит, заворожённый. И, наконец, когда он решается заговорить, он говорит... — Ах, Подсолнух, — с улыбкой. Кас оборачивается, но не выглядит удивлённым. Знал ли он, что Дин стоял там всё это время? Его черты теплеют в мягкой улыбке. — Ты вернулся с прогулки, — замечает Кас, когда Дин заходит внутрь. — Вернулся к тебе, — подтверждает Дин. Кастиэль тихо смеётся. — Пьян? — мягко спрашивает он. — Нет, — отвечает Дин, смеясь, чувствуя, как горят его щёки. — По дороге домой я ни разу не споткнулся. — Ах, но твоё лицо немного раскраснелось, — Кас протягивает руку и проводит тыльной стороной пальцев по щеке Дина. — Наверное, от вина. Или чего-то покрепче. — Или от жара этой кузницы, или от тебя, — смеётся Дин, ловя его руку и сплетая свои пальцы с его. — И почему же я должен быть причиной? — Кас притворно удивляется, и Дин понимает, что сказал, чувствуя, как его лицо заливает жаркий румянец. — Я... Кас тянет его ближе к горну. Крошечное помещение кажется еще теснее из-за того, что между ними такое маленькое и в то же время слишком ощутимое расстояние... — Ты не слишком навеселе? — спрашивает он. — С таким жаром я быстро всё из себя выпарю, если и был, — отвечает Дин. Кас смеётся. — Именно так. Ты много знаешь о кузнечном деле? На самом деле Дин разбирается в этом и, возможно, даже лучше, чем разбирается. Он хорош в этом, его мозг создан и, возможно, «создан» — это слишком подходящее слово для работы с металлом и механизмами. Но ему нравится, когда Кас его чему-то учит. Ему это очень нравится. Поэтому он лжёт. — Нет, — он качает головой. — Не совсем. — Хочешь научиться? Дин улыбается. — Ты не против? Кас выдыхает с любовью, притягивая его ещё ближе к горну и выбирая молот поменьше, чем тот, которым он работал до этого. — Ты думаешь, я недостаточно силён для этого? — спрашивает Дин, кивая на более тяжёлый молот. Кас тихо хмыкает. — Нет, я думаю, что ты достаточно силён, чтобы справиться с более сложной работой и более деликатными задачами, — отвечает Кастиэль. Дин смеётся, и Кас протягивает ему молоток. — Что я делаю? — Крючок для колокольчика, — отвечает Кас. Дин удивлённо хмурится. — Для Кэти, — поясняет он. — Колокольчики на лапах, чтобы мы могли слышать, где она, когда летает. — Бобби тебе за это платит? — Дин поднимает брови. Кас тепло смеётся. — Нет, я серьёзно! — восклицает он. — Я каждое воскресенье ем бесплатно в Орлином гнезде, и часто там обедаю... – отвечает Кас. — А я ем бесплатно каждый вечер тут, — качает головой Дин. — Он платит тебе? Я тебе заплачу. — Он предлагал, но я отказался... — Ну, тебе не стоило этого делать, — Дин сердито смотрит на него. Выражение лица Каса меняется от этого взгляда. — Кас… — У меня есть всё, что мне нужно, — тихо отвечает Кас. Дин сердито отворачивается к инструментам в своей руке и собирается начать, но Кас спрашивает: — Ты знаешь, что делаешь? Дин колеблется. Конечно, знает. Крючок для колокольчика? Ерунда. Но Кас считает, что он в этом ничего не понимает. — Нет, — качает головой Дин. — Ты... ты покажешь мне? Кас тихо мурлычет, берёт руку Дина и направляет её в работе. Он стоит так близко к Дину, что тот ощущает его тепло спиной: впереди пылает жар горна, позади — тепло Кастиэля. Пальцы Каса скользят вверх по предплечью Дина, мягко, но уверенно исправляя то, что Дин намеренно сделал неправильно. Только ради этого. Только ради таких, как песня, мягких прикосновений. Кожа его покалывает, шею пробирает электрическая дрожь, дыхание сбивается на каждом вдохе и выдохе. Но он продолжает отвлекаться, забывая притворяться, что плохо с этим справляется, что он лишь новичок, пока Кас поручает ему изготавливать другие части для двух колокольчиков, которые будут привязаны к лапам Кэти. — Ты говорил, что новичок в этом, Дин, — замечает Кас, всё ещё стоя близко и наблюдая за его работой. Дин запинается. — Э-э… — тянет он. Кас тихо смеётся, тепло выдыхая. — Я… — Ты соврал, Дин? Вопрос звучит мягко, как янтарное пламя в воздухе. Нежно, как пёрышко воробья. Кас не злится. Никогда не злится на Дина. Даже когда Дин этого заслуживает. — Мне нравится, когда ты мне что-то показываешь, — говорит Дин, и его сердце замирает. — Прости, — Кас наклоняет голову вперёд, как часто делает Дин, и упирается лбом в плечо Дина. — Дурак ты, — говорит он. — Мне нравится, когда ты близко ко мне, — говорит Дин, глаза блестят, потому что снова это желание оплетает его кости, заставляя болеть. Кас поднимает голову с плеча Дина, глядя на него мягким взглядом. — Так достаточно близко? — тихо спрашивает он. Дин, с приоткрытыми губами, глядя на него через плечо, качает головой. — Нет, — отвечает он. — Недостаточно близко. — В тебе есть голод, — замечает Кас, и Дин облизывает губы. Его взгляд на мгновение задерживается на губах Каса. — А ты заставил меня поститься, — отвечает он. Губы Каса дрогнули в едва заметной усмешке. — Подарил мне новый смысл слову «воздержание». — Слишком остроумно, Дин. — Я не шучу, — Дин качает головой. Кас мягко поворачивает его к себе лицом. — Нет? — спрашивает Кас. — Это впервые. — Дин закатывает глаза. Кас придвигается ещё ближе, и эта близость, её напряжённость, сбивает Дина с дыхания. — А теперь? Я достаточно близко? — спрашивает он. Дин моргает, его губы приоткрыты. Он сглатывает. — Я бы хотел, чтобы ты был ещё ближе, — отвечает он, и глаза Каса становятся теплее и мягче, чем пламя горна. Он кладёт ладонь на щёку Дина, проводит большим пальцем по его коже. Руки Дина остаются за его спиной, сжимаются вокруг края рабочего стола в напряжённом предвкушении. Комната окрашена в янтарный свет пламени, а внутри Дина пылает огонь желания. — Ещё ближе? — шепчет Кас. Он так близко, слишком близко, но всё же недостаточно. Дин немного приподнимает голову, чтобы его нос коснулся носа Каса. Это движение приводит их друг к другу — мягко, как вода, что течёт в глубоких реках, в объятия. Кас обвивает его руками, его губы прижимаются к губам Дина, и Дин вздрагивает, мучительное желание, которое нарастало внутри него, как вечный рассвет, в течение нескольких месяцев, наконец-то может выплеснуться в какую-то огромную волну, или звук, или песню. Его пальцы, до этого цеплявшиеся за край стола, перемещаются к шее и плечам Каса, он притягивает его ближе, ближе, ещё ближе. Дыхание сбивается, вырывается у Каса изо рта словно лезвия и ножи вспарывают воздух, и он втягивает его в лёгкие. Кас отрывается от его губ, прижимается поцелуем к щеке и отстраняется. И всё же Дин задыхается. У него горят глаза. У него горят лёгкие. Он весь горит. — Теперь достаточно близко? — мягко спрашивает Кас. — Это было начало, — моргает Дин. Кас фыркает, но Дин тянется вперёд, чтобы снова его поцеловать. Поцеловать его наконец-то. Наконец-то. Наконец-то. Дыхание возвращается к нему, когда он лежит в постели Каса, пойманный в его объятиях, как когда-то Кэти, которую Кас успокоил и отнёс в дом. Его дыхание постепенно выравнивается, медленно, всё ещё глубокое и прерывистое, но по мере того, как ночь тянется и их разговор затихает, каждый вдох и выдох становится спокойнее и ровнее. Ему нравится ощущение обнажённой кожи Каса на своей. Возможно, теперь, наконец, достаточно близко. — Ты собираешься дрожать всю ночь, Дин? — мягко спрашивает Кастиэль. Дин фыркает. — Нет, если ты не перестанешь обниматься со мной, — отвечает он. Кас усмехается. — Кровать такая маленькая, что было бы трудно не обнимать. Дин смеётся. Он касается носом носа Каса. — Хорошо. Их тела переплетены. Сердце Дина кажется, движется в ритме моря — приливы и отливы, волны, которые плещутся в его груди и за её пределами. — Я никогда не делал этого раньше, — говорит он, взглянув на Каса. — Ничего из этого. Рука Каса нежно скользит вдоль его позвоночника, поднимается к изгибу шеи и запутывается в волосах. — Это пугает тебя? — спрашивает он. Дин удивлён вопросом и тем, как мягко и понимающе он его задал. Он на мгновение прикусывает губу. — Возможно, — признаётся он. — Я не… Но он замолкает. Ему не хочется думать о Ли и обо всём, что случилось после. Не здесь. Не здесь, в этой мягкой, тесной постели и не в объятиях Каса. Он хочет думать обо всём тёплом, крепком и нежном, он хочет думать о том, как солнце греет его лицо, когда он идёт через высокую траву, или как он опускает руки в воду с ароматом лаванды после того, как принимал роды у ягнят. — Это плохо, что мне страшно? — он спрашивает, с тревогой и надеждой глядя на Каса. Пастух лишь чуть улыбается, проводит тыльной стороной пальцев по виску Дина. — Нет, — говорит он, — это вполне понятно. И клянусь морем и небом, Дин, я настолько потерян в тебе, что, кажется, почти ничего из того, что ты мог бы сделать, не может быть плохим. Дин смеётся, звонким, радостным смехом, словно журчит ручей. — Тогда постарайся снова найти себя, Кас, — он качает головой, — во мне много плохого. — Я не верю в это, — Кас качает головой и наклоняется вперёд, чтобы коснуться губами губ Дина. Дин улыбается ему в ответ. — Ты застал меня врасплох, там, в кузнице, — говорит он, и Кас издаёт тихое довольное «мм». — Правда? — подтверждает Дин. — Я уже начал думать, что ты никогда меня не поцелуешь. — И что же, эта задача целиком ложилась на меня? — Кас поднимает брови. Дин тепло фыркает, снова касаясь его носом. — Ну, теперь я сделал гораздо больше, чем просто поцеловал тебя, — замечает пастух. — Ты доволен? Дин практически светится. — Счастлив, — с довольным гудением отвечает он. Кас смотрит на него некоторое время, уголки его глаз мягко изогнуты. — Это видно, — улыбается он. — Тебе это к лицу. — Значит, тебе придётся целовать меня почаще. Кас закатывает глаза. Но его губы касаются кончика носа Дина. — Я посмотрю, что можно сделать, — отвечает он. Уголки губ Дина дергаются. — Что же случилось с терпением, которому ты меня учил? — спрашивает он. Кас хмурится в недоумении. Дин смеётся: — Что случилось, — повторяет он, всё ещё смеясь, — с тем, чтобы не пугать птицу, быть терпеливым, как смена времён года? Твои собственные слова. Кас крепче обнимает Дина. — Сейчас весна, Дин, — отвечает он. — Новая жизнь пробивается из каждой трещины. Ты ведь всё это знаешь, о росте. Месяцы под землёй, в холодной почве. На поверхности всё кажется внезапным. Но это было обещание, данное уже давно. Дин смеётся: — Уже давно? — переспрашивает он. — С тех пор, как я увидел тебя в первый раз, когда ты боролся с той овцой. Щёки Дина разгораются румянцем, но впервые ощущение это совсем не неприятное. — Тебя очаровывает неуклюжесть? — И это хорошие новости для тебя, я знаю, — кивает Кас. Дин пытается ударить его локтем, но переплетённые с Касом конечности не позволяют это сделать. — В любом случае, ты весь меня очаровываешь, — мурлычет Кас и целует Дина в лоб. Сердце Дина сжимается. Ночь убаюкивает их. — Весь? — переспрашивает он. Кас снова кивает. — Каждый дюйм. Каждое слово. Каждый шёпот.