Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Ночь заканчивается. Дин, робкий, как трава на ветру, смотрит на Кастиэля. Кастиэль смотрит в ответ. Сухой жёлтый свет амбара закручивается вокруг них, словно потоки воздуха. Рядом с пастухом стоят две женщины, обаятельно улыбаясь и осыпая его комплиментами, но Дин даже не может почувствовать ревность. Они красивые, молодые и милые, несомненно, увлечены Кастиэлем, но Дин даже не ревнует. Кас смотрит на него. И теперь, когда Дин знает, что Кастиэль такой стойкий, как он может испытывать хоть намёк на ревность, хоть тень обиды? Он не может. Любовь — это не обладание. Кас сказал ему это однажды. Она не в том, чтобы иметь, не в том, чтобы владеть. Любовь — это встреча. Два путника, встречающиеся на окутанных туманом холмах. И взгляд Каса встречается с его взглядом — как будто они две половинки одного целого. Так и есть, не так ли? Так и есть? Амбар медленно пустеет, люди уходят, словно кровь, вытекает из раны. Дин ждёт Кастиэля у двери. Сэм занят тем, что гасит все фонари, и, хотя Кастиэль предлагает ему помощь, Сэм отказывается, поблагодарив Каса за его пение и игру — Дин тоже повторил бы эти слова, если бы мог вымолвить хоть слово. Когда все остальные ушли, Кастиэль подходит к Дину. — Ты чего-то ждёшь? — спрашивает он. Дин отвечает, затаив дыхание: — Тебя, — отвечает он. Пастух моргает. — О. — Я думал… — Дин с трудом находит слова. В нём поднимается желание защититься, но он подавляет его. — Не хочешь прогуляться? — предлагает он, вместо того чтобы выпалить что-то резкое, как он сделал бы ещё несколько месяцев назад. Но когда на тебя смотрят с такой мягкостью и терпением, как у пастуха… Чтож, это изменило его… или, возможно, вернуло к тому, кем он был и кем хотел быть, но боялся попытаться, опасаясь неудачи или отказа, или и того, и другого. Есть некое утешение в суровости, в жизни, подобной птице среди скалистых утёсов: это защита, ни один хищник не осмелится подойти, опасаясь волн, разбивающих их о острые грани сланца вокруг. Но и ни один друг не осмелится приблизиться. Кроме Каса. Кас подошёл и выманил Дина из этих каменных глыб к мягкому золотому песку под ногами. Кастиэль моргает раз и следует за Дином к выходу. — Твой брат… — С Сэмми всё в порядке, — Дин качает головой. — Ему не нужна моя помощь. — Если ты в этом уверен, — не совсем убеждённо отвечает Кастиэль. Он кажется слегка взволнованным, но в его беспокойстве есть такая сдержанность, которую Дин никогда не ожидал увидеть ни в ком другом. Как, впрочем, и многие другие черты, которые есть у Каса. — Мне бы не хотелось быть причиной ссоры между вами с братом. — Не станешь, — обещает Дин. И, чтобы доказать это, кричит в сторону амбара: — Спасибо, Сэмми! Сэм издаёт раздражённый вздох. В тусклом свете последних фонарей Сэм подбирает брошенные стаканы. Дин оборачивается, чтобы улыбнуться пастуху. Кас в ответ лишь закатывает глаза, но делает это добродушно. — Куда, по-твоему, нас может привести эта прогулка, мистер Винчестер? Дин нервно смеётся. — Я об этом ещё не думал, — признаётся он. Его мысли были настолько сосредоточены на "с кем", что он ни на секунду не задумался о "куда". Но у него есть, что сказать. Он хочет сказать. Сказать: ты спел ту песню так прекрасно, так невероятно прекрасно, что это не должно удивлять — ведь весь ты прекрасен. Будет ли это неправильно, если я скажу, что надеюсь, ты спел её для меня? Не ошибусь ли я, если скажу, что так оно и было? — И всё же темновато для прогулок. — Ты уже не раз доказывал, что отлично ловишь меня при каждом моём падении, — замечает Дин. — Я и сейчас доверюсь тебе. Снаружи холодно. Потоки света, словно воздуха, что окружали их внутри, исчезли, казались более далёкими среди неподвижной ночной воды вокруг, неподвижно мерцающего света звёзд и влажного, текучего света луны. Небольшая улыбка Каса сияет в мягкой темноте. — Как там было у Шекспира? — ухмыляется Дин, чувствуя, как трепещет его сердце, и наблюдая за пастухом, который не отвечает. — Брось напрасные скитанья? Кастиэль фыркает. — Да, так и было. Трава под их ногами, когда они ступают на неё, влажная от росы и блестит при каждом движении. — Ты прекрасно выучил слова, но не чувства. Дин нервно смеётся и касается плечом плеча Кастиэля. — Все пути ведут к свиданью — он поёт, следуя мелодии, которую научил его Кастиэль. Его горло сжимается, когда он сглатывает. Дин замечает это. Углы губ Кастиэля слегка дрожат. Дин продолжает наблюдать. — Именно так. Грудь Дина, сжатая, как кулак, не позволяет ему выдохнуть. — Я… э-э, — он с трудом выдавливает слова, — я хотел сказать, как хорошо ты сегодня спел. Взгляд Кастиэля, даже в темноте, — это парадоксальная мягкость летнего шторма. — Ты хотел сказать мне? — Я и говорю, — фыркает Дин, хотя это больше похоже на лёгкую нервозность. Он всё ещё нервничает. Всего час назад он чувствовал себя так комфортно рядом с Кастиэлем. А теперь он охвачен страхом, связанным с осознанием. Неведение — это мягкое и безмолвное объятие. Ничто не сравнится с безопасностью невинности. — Ты хорошо пел. В окнах фермерского дома, мерцая, гаснут несколько свечей. Все готовятся ко сну, но сердце Дина — сплошные нервные окончания, яркие, израненные и оголённые. — Благодарю тебя. Холм, по которому они идут, начинает более круто подниматься вверх. Кастиэль наклоняется в сторону подъёма. — Эта песня была… была… — Дин не может выдавить из себя ни слова. Звезды, рассыпанные по небу, тикают над ними, как бесчисленные шестеренки каких-то огромных часов. — Была песней о любви? Губы Каса плотно сжаты. Он мягко смотрит на Дина, пока они идут. — Да, была, - говорит он. — И есть. — Это… это… — Когда же речь стала такой трудной? А что с мыслями? Всё в Дине словно глина. Кастиэль — это волны. Его смывает, ему даже не нужна сила вод, чтобы растворить его, достаточно просто оказаться в них, и он смоется, растворится полностью. Вот что происходит с ним. — Это ужасно красивое чувство, — наконец-то ему удаётся выдавить из себя. Слова звучат далеко не так элегантно, как ему хотелось бы, и не такие резкие в своей простоте. Его голос, по какой-то причине, совсем ослаб. Как стебель травы на ветру. Он смягчён, склоняется к любому ветру, который Кас может направить. — Быть любимым кем-то, несмотря на… — Но он не может говорить. — Несмотря ни на что. — Несмотря ни на что? — Кастиэль повторяет. Запах росы, холодной на траве, струится по воздуху. — Ты знаешь, — Дин борется с собой. Он старается не паниковать. Он старается не сорваться. Это всё равно что пытаться укротить волны. — Что… Что иногда любить кого-то — это… Это страх, что тебя недостаточно. Что ты мало можешь предложить. Что того, что ты есть или того, что имеешь, слишком мало. — Ах, тебе не стоит так сильно этого бояться, — Кастиэль качает головой. Сердце Дина взмывает вверх, как стрела. — О? — спрашивает он, смотря на Каса с полными глазами надежды. — Ты унаследуешь ферму, — замечает пастух. И так же быстро, как взлетело, сердце Дина снова падает. Он фыркает, злость колет его изнутри. — Это не то, что я имел в виду... — бормочет он. — А что ты имел в виду? — спрашивает Кас, на этот раз чуть мягче, почти извиняясь за свою шутку. — То, что я не всегда должен был наследовать ферму, —говорит Дин. — И иногда… почти всегда, я даже забываю, что мне предстоит, взять управление «Орлиным гнездом» на себя. Это не… — Что он может сказать? Что он проводит так много времени с Кастиэлем, что его маленькая хижина кажется ему более родной, чем любое другое место? Что Кас даёт ему больше чувства принадлежности, чем кто-либо другой? Что когда он думает о себе, то представляет себя учеником пастуха, работником фермы и спутником человека, который совсем недавно был странником, путешественником, кочевым как облака? Вот кто Дин в своих собственных глазах, в те моменты, когда он не испытывает ненависти к себе. Когда Дин думает о себе с добротой, он представляет себя таким, какой он с Кастиэлем. — Я лишь хочу сказать, что я думал об этом и продолжаю думать. — Думать о чём? — спрашивает Кастиэль. — Что я могу предложить? — говорит Дин в ответ. — Что я могу предложить тому, кто меня любит? Кас моргает, на мгновение становясь отстраненным и задумчивым. Дин наблюдает за ним, и нервы его трепещут от надежды, как сухие листья, гонимые ветром. — Разумное чувство юмора. — Разумное? — Неразумное? — поправляется Кас. Дин стонет и снова толкает его плечом. Кастиэль тихо смеется. — Я еще не закончил, — говорит он. Посмотрев устало на небо, с его тёмно-синими оттенками, переплетёнными с чёрным, и серебристым светом звёзд, Дин медленно вдыхает. Он не знает, чего хочет. Он знает, чего хочет. В этом и заключается половина проблемы. Он боится этого. — Неразумное чувство юмора и множество безумных требований... — Кас! — Я никогда не говорил, что это плохие вещи. — В этом не было необходимости, — закатывает глаза Дин. Шум волн за гребнями холмов. — И я все еще не закончил. — Ну и? — Дин приподнимает брови в темноте, хотя и не уверен, что хочет это услышать. — Что ещё? — Теперь ты, я бы сказал, опытный пастух… — О, ты бы сказал. — Ты хочешь, чтобы я закончил? Их руки едва касаются друг друга. Это заставляет сердце Дина замереть. Боже, он так хочет переплести их пальцы. — Продолжай, — вздыхает Дин после некоторого молчания. По мере приближения к морю в воздухе остро ощущается запах соли, переплетающийся с ароматом росы, счищенной с травы их шагами. Они продолжают идти в сторону хижины. Успеет ли Дин собраться с мыслями и набраться смелости, чтобы сказать то, что ему нужно, к тому времени, как они дойдут до неё? — Опытный пастух, опытный повар, теперь ты можешь назвать и приготовить несколько десятков дикорастущих растений. — Поскольку всё это благодаря тебе, я думаю, что сейчас ты больше хвалишь себя самого. — У тебя есть любовь к знаниям или, по крайней мере, стремление к ним, чем я не могу не восхищаться, — продолжает Кас. — У тебя такая трудовая этика, какой за многие годы моей жизни, я не встречал… — Многие годы, — со смехом повторяет Дин. — Ты ещё молод, мистер Новак. — И сердце, Дин, — Кастиэль поворачивается к нему лицом и останавливается. — У тебя такое сердце. Я не знаю, как оно помещается в одной груди. Кожа Дина внезапно становится слишком тугой, натянутой на его кости. Он хотел услышать что-то подобное, чуть ли не умолял об этом, но теперь, когда это сказано, слова не звучат правдиво в его ушах, они едва проникают мимо ушей в его голову. — Я… я не… — пытается он и пытается смущённо рассмеяться, но смех получается сдавленным и коротким. — Я не… — повторяет он. — Я гневливый, резкий и обидчивый… — Если ты ожидаешь, что я буду спорить с этими утверждениями, боюсь, не могу, — смеётся Кастиэль, и Дин заливается краской, переполненный стыдом - стыдом от этих слов, стыдом от того, что Кас верит в них, и стыдом, что Дин, может быть, надеялся, что Кас видит его иначе и чувствует к нему что-то, хоть немного похожее на то, что чувствует Дин. — Гневливый, резкий и обидчивый, да, — кивает Кас, и Дин отводит взгляд, разрываясь от боли, но Кастиэль делает шаг к нему. — Но слаще, чем ликёр, ярче, чем рассвет, с добротой, добротой в тебе… Несмотря на гнев. Я не возражаю против этого. И на резкость. И теперь я думаю, что ты почти перестал обижаться на меня. — Почти, — соглашается Дин, не в силах встретиться взглядом с Касом. Кастиэль усмехается. — Как я уже сказал, доброта в тебе... Дин сглатывает. Глаза его щиплет. — У тебя тоже есть что предложить, знаешь ли, — говорит он, с трудом поднимая взгляд на пастуха. Это неохотное движение, сдерживаемое страхом, но, когда его глаза встречаются с глазами Каса, он не может пожалеть об этом. — Если это... не знаю... что-то, о чём ты тоже беспокоишься. Что ты недостаточно хорош. Тебе не стоит беспокоиться. Ты — больше, чем всё остальное… ты… — он опускает взгляд. — Кто-то обязательно это увидит, — бормочет он. — Кто-то уже это видит. Оба молчат. Дин отказывается снова поднять глаза. Он не может. В конце концов, Кас мягко берёт его за руку и тянет за собой. Разве это не то, о чём Дин так мечтал? Его пальцы крепче обвивают руку Каса. Тёплые в холоде ночи. Они идут дальше в тишине. Звёзды в небе кружатся над головой, словно булавочные уколы. Свет просачивается сквозь трещины разбитого кувшина. Овцы спят, с деревьев доносится крик совы, пронзительный в иссиня-черной тьме. Звук разносится над холмами, воздух прохладный, рука Каса тёплая, оперённое сердце Дина стремится к полёту. И он боится высоты. Луна, треснувшая раковина, низкая и большая. Кажется, она наблюдает за ними, устремляет свой выжидающий взгляд на Дина и говорит: «Люди смотрят на меня и думают о любви». Почему ты не можешь следовать за ней сейчас? Но Дин следует за Кастиэлем. Хотя, если подумать, возможно, именно любовь ведет его. На вершине холма в поле зрения появляется хижина, бледная в темноте, стены освещены призрачным лунным светом. Поверхность моря за утесами колышется от движения. Ветер доносится издалека. — Та песня, которую ты пел, — говорит Дин, когда они поднимаются на вершину холма. Они ненадолго останавливаются, но Кас, взглянув на него, когда он это говорит, обеспокоенно хмурится и идёт вперёд, спускаясь к своему дому. Дин вынужден поспешить, чтобы догнать его. — Что с ней? — спрашивает Кас. Легкая тревога охватывает грудь Дина. — Это было прекрасно, — говорит Дин. — Ты… ты выучил её в детстве? — Я выучил её в своей юности, — отвечает Кастиэль, не глядя на него. Его лицо непроницаемо. — В своей бездарно прожитой юности. В своих путешествиях. — Ну, это было прекрасно. — Ты уже это говорил. Внутри у Дина все тревожно сжимается. — Без сомнения, песня для возлюбленной. Кастиэль молчит. Страх охватывает его. Что он делает? Что он собирается сказать? — Твоя возлюбленная научила тебя этой песне? — спрашивает он. — Это важно? — Кастиэль приподнимает брови. Они приближаются к хижине. Кастиэль ускоряет шаг, Дин впадает в отчаяние. Он хочет говорить — ему нужно сказать. Но его слова полны тревоги, они полны надежды, но с чувством неуверенности. — Когда мы впервые встретились, я спросил, — говорит Дин, — есть ли у тебя возлюбленная в Ирландии… — И я сказал, что нет. — Но у тебя никогда не было кого-то? — спрашивает Дин, нервничая. — Ты никогда не был влюблен? Челюсть Кастиэля крепко сжата. — Почему это имеет значение? — Это оскорбительный вопрос? — спрашивает Дин. Кас вздыхает. — У меня была возлюбленная. Какое-то время я путешествовал с ней. — О, — Дин поднимает брови, удивлённый. Кастиэль, который ходит в церковь, исповедуется, молится перед едой… путешествовал с возлюбленной? — И… и что с ней стало? Кас переводит взгляд на него. Он ничего не говорит. Сердце Дина начинает разрываться. Почему он так долго и пристально смотрел на него в амбаре, когда пел, и почему вдруг перестал это делать сейчас? — Но у тебя тогда была возлюбленная, — говорит Дин. — Ты когда-нибудь пел ей эту песню? Кас только моргает, но, похоже, в знак подтверждения. У Дина внутри все переворачивается. — Ну, если ты когда-нибудь захочешь завоевать чьё-то сердце, то это была бы та самая песня, — говорит Дин, и его сердце колотится как бешеное. Они почти добрались до хижины. — И, кажется, несколько женщин были покорены ей полностью. Так что, если ты когда-нибудь почувствуешь себя одиноким или тебе понадобится новая возлюбленная… Они останавливаются у двери, но Кастиэль не открывает её. Он поворачивается к Дину, нахмурив брови. Он выглядит серьёзным и печальным. — Мне не нужны возлюбленные, — говорит он. Сердце Дина рвется, как лепестки мака под пальцами. — Совсем не нужны? — спрашивает Дин, его голос дрожит. Кастиэль смотрит на него. Он опирается на дверной проём. — Почему это тебя беспокоит? — спрашивает Кастиэль, но делает это только после долгой паузы, после молчания и пристального взгляда, когда всё вокруг наполняется лишь этими взглядами и шумом моря вблизи, под утёсами. Дин не может ответить из-за страха. Но он пытается. Глаза Каса, кажется, что-то ищут в нём. Дин сдается. Это всё, что осталось, не так ли? Сдаться. И разве любовь — это не уступать? Своим собственным страхам и своему сердцу? Тьма, окутывающая их, сжимается. Как и лёгкие Дина. Это похоже на прыжок с обрыва. — Мы... разве мы не возлюбленные? — спрашивает он, наконец, добившись того, чтобы эти слова сорвались с его губ. — Ты и я, разве мы не возлюбленные? Ты… ты мой, по крайней мере. Разве я не твой? Чего бы ни ожидал пастух, но явно не этого. Он моргает. Его глаза блестят в темноте. Дину хочется развернуться и убежать, но… но разве глаза Кастиэля не блестят от слёз? Они затуманены серебристым лунным светом, и в них есть что-то такое... что-то, что заставляет Дина изнывать от тоски. Неужели они тоже наполнены тоской? Кастиэль, кажется, наклоняется вперед. Может, Дин просто надеется на это. Его взгляд на Дина полон всей возможной решимости. Его пальцы, скользящие по щеке, Дина, почти пугают. Но как он может бояться их? Это же пальцы Каса. Тёплые на фоне холода, на его коже. Пальцы Каса скользят вверх, кожа Дина поёт от прикосновения, пока рука Каса не обхватывает его лицо, мягкая, такая мягкая. Дин почти боится прижаться к ней, нарушить идеальную, поющую тишину этого момента. — Разве мы не возлюбленные? — спрашивает Дин снова. Кастиэль слегка моргает. Это явно подтверждение. — Разве ты не мой? — Именно так, — отвечает он. Дин издаёт сдавленный смешок. — Именно так, - повторяет он. Дин возвращается к фермерскому дому, словно окрылённый, будто земля — это не земля, а небо, будто трава — это не трава, а облака. Удивительно, что он не поскальзывается и не падает, особенно учитывая его склонность к этому в сырости и темноте. Но его сердце гремит, его голова - птица, высоко парящая в небесах. Он - вихрь, кружевное существо, неспособное сосредоточиться даже на собственных шагах. Разве мы не возлюбленные? Он спросил, и Кас подтвердил это. Именно так. Именно так. Два слова, которые всё больше звучат как решительный стук собственного пульса Дина. Именно так. Только эти слова и прикосновение Каса, его ладонь на щеке Дина, большой палец, мягко скользящий по коже. Всё, что он сделал, это смотрел на него так нежно, как солнечные лучи, играющие на облаках. Затем он повернулся, вошёл в хижину, и Дин ушёл. Вот и всё. Но Дин чувствует себя первым вздохом Вселенной. Как что-то такое простое может быть настолько прекрасным? Войдя в дом, он встречает Сэма, который как раз поднимается по лестнице. Сэм хмурится, глядя на отстранённое выражение лица Дина. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает он. — Ты выглядишь... — но лишь качает головой. — В порядке, — отвечает Дин, возвращаясь на землю. — С чего бы мне не быть в порядке? Сэм какое-то время наблюдает за ним. — Спасибо, что прибрался после сегодняшнего вечера. Сэм пожимает плечами, будто это несущественно. — Ты был так настроен поговорить с Кастиэлем. Дин заливается краской. — Мы просто... Мне нужно было поговорить с ним о... — Он запинается, пытаясь придумать оправдание, но не может. Сэм, кажется, его и не ждёт. Он останавливается на первой ступени, лениво качаясь, перенося вес с ноги и опираясь на перила. Они говорят тихо, стараясь не разбудить птиц, которые спят в соседних комнатах. Последнее, что им нужно, — это ворон, поднявший переполох. — Ты знал, что он такой способный музыкант? — Не настолько способный, — признаётся Дин. — Может, он мог бы научить меня играть на скрипке. Я всегда хотел научиться. — Он очень занят, — слишком быстро и явно слишком резко отвечает Дин. Сэм закатывает глаза и поднимается по лестнице. Дин следует за ним. — Точно, я забыл, как плохо ты делишься. Даже друзьями. Щёки Дина вспыхивают от жара. — Я просто... — начинает он, но вздыхает. — Я спрошу его. Думаю, он будет рад научить тебя. — В перерывах между всеми уроками, которые он тебе дает? Дин собирается рявкнуть что-то в ответ, возмущённый тем, что Сэм узнал об уроках чтения, Кас что, рассказал ему? Он чувствует холодное жжение предательства в груди, прежде чем понимает, что Сэм говорит о пастушьей работе. — Ну, теперь, когда я вернулся к обычной фермерской работе, у него будет больше времени, — говорит Дин. Они достигают верха лестницы. На площадке Сэм поворачивается к нему. Темнота вокруг кажется тёмно-синей, эта темнота напоминает Дину о прогулке с Касом к его дому и о тех простых и небольших словах, что они сказали друг другу. — Почему бы тебе завтра вечером не пойти со мной к нему? — Разве это не будет нарушением твоих исключительно приватных трапез с ним? Дин закатывает глаза. — Я возьму еды, может быть, немного вина, приготовлю ужин для всех нас. Он может дать тебе первый урок, пока я готовлю. Если он согласится. Сэм слегка улыбается. — Хорошо. — Его голос звучит тихо, теперь, когда они наверху и так близко к множеству спален. — Ты давно не готовил для меня. — Давно не было повода, — замечает Дин. Ещё в Канзасе кормить Сэма, а затем и Сэма с Адамом, было его обязанностью. С того момента, как Джон начал пить, Дину пришлось стать и матерью, и отцом для Сэма. А иногда даже и для самого Джона. — Увидишь, насколько лучше я стал с хорошими ингредиентами под рукой. Сэм снова едва заметно улыбается. — Всё изменилось, — говорит он просто. — Да, — соглашается Дин. — Хорошо, что у тебя есть кто-то, — мягко говорит Сэм. — Что? В темноте глаза Сэма смотрят на него мягко. — Это хорошо, — повторяет он, — не быть одному. Думаю, это хорошо. — Да, — Дин кивает, горло сжимается. — Да, — соглашается он. — Я тоже так думаю. Он поворачивает в коридор, с пылающим лицом. — Спокойной ночи, Дин, — тихо говорит Сэм ему вслед. — Спокойной ночи, Сэмми, — отвечает Дин. Он входит в свою комнату и закрывает дверь. Переодеваясь в ночную одежду, он не может не думать о руках Каса, не может не представлять, что это руки Каса раздевают его. Он проводит подушечками пальцев по своей шее и наслаждается тем, как кожа откликается мурашками, особенно при мысли о том, как Кас касается его мягко, здесь. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы осознать это. Кас сделал всё так легко, чтобы не понять — просто находиться рядом, сидеть с этим чувством, не называя его, и обожать его, обожать Каса. Потому что как можно было не обожать? Его мягкие сильные руки и загрубевшие кончики пальцев, изящный изгиб его редких улыбок, его взгляд на Дина, словно на удивительную, хотя и прекрасную загадку, возникшую в момент рождения вселенной. Что-то совершенно новое. Кас смотрит на Дина так, будто он совершенно новый, а не израненный и сломленный человек, каким Дин знает себя. Сэм прав. Хорошо, когда у тебя есть кто-то. И Кас… Кас, кажется… кажется, рад, тому, что у него есть Дин. В ту ночь, лежа в своей постели, он сжимает пальцами то место, где Кас коснулся его руки. Он прикладывает руку к своей щеке, закрывает глаза и представляет, что это снова прикосновение Каса к его коже. Вдалеке слышен шум волн, бьющихся об утёсы. Должно быть, Кас тоже прислушивается к ним.