Неугомонный странник (Restless Wanderer)

— Ты не спишь? — спрашивает Кас, слова касаются края уха Дина. Он явно слышит, как тикают мысли Дина, или видит, как сжата его челюсть. Дин поворачивается в узком пространстве кровати, чтобы посмотреть на Каса. Рука Каса, которая была закинута на него, сдвигается, чтобы Дин мог повернуться, но остаётся на своём месте. — Да, — отвечает Дин. За спиной Каса рассвет заглядывает в окно, размытое оранжевое сияние, словно угли в огне. Но глаза Дина смотрят не на него. Они смотрят на Каса. — И ты тоже. — Да, не сплю. Дин кивает, отвлечённый и обеспокоенный. Крохотная хижина расположена ближе к морю, чем Орлиное гнездо, почти у самого берега, солёные брызги делают утро здесь туманным от соли и ветра. Едва уловимо, в прохладном утреннем воздухе, доносится этот запах. — Ты дрожал ночью, — замечает Кас. Вот как звучит его голос, охрипший после сна. Как скрип меловых скал. — Правда? — Дин спрашивает, рассеянно. — Мне очень жаль. — Нет, — улыбается Дин, моргая. — Я… — он не знает, что пытается сказать, и что должен сказать. — Я… я благодарен тебе за то, что ты был рядом и согревал меня всю ночь. — Ты заметил? — И был благодарен, — подтверждает Дин. — Никогда… мне никогда… никто не относился ко мне с такой заботой. Глаза Каса становятся грустными. — Это большая несправедливость с их стороны. Дин в замешательстве поднимает брови, услышав это. — А? — Я не могу представить, чтобы кто-то не относился к тебе с заботой, — просто отвечает Кас. — Неправда, — краснея, смеётся Дин. — Ты считал меня занозой, когда мы впервые встретились. Их лица всего в нескольких дюймах друг от друга. В кровати тепло. Но воздух холодный. Глаза Каса — два ярких ледяных огонька. — О, я всё ещё считаю тебя занозой, — серьёзно отвечает Кас. Дин смеётся и, не вставая, мягко толкает Каса. — Одно другому не мешает. — Я буду молиться, чтобы так и оставалось. — Моё внимание - глупая вещь, на которую не стоит тратить свои молитвы. — Я совершенно не согласен, — смеётся Дин. — Твое внимание очень важно для меня. Кас медленно моргает, его глаза полны нежности. — Но всё равно глупо тратить на это молитвы. — Почему? — Это ни к чему не приведёт, — просто и уверенно отвечает Кас. — Никогда. Ты бы стал молится о том, чтобы времена года продолжали сменяться? Есть вещи, которые неизменны. Вещи, которые надёжны. Сердце Дина учащенно бьется. — Как тебе спалось? — спрашивает он. — Неплохо, учитывая. — Учитывая? — переспрашивает Дин. — Учитывая, что от твоей дрожи кровать чуть не перевернулась. — Кас, — смеётся Дин и снова слегка толкает его. — Неужели всё было так плохо? — спрашивает он, беспокоясь. — Нет, твоя дрожь была вполне терпимой, — честно отвечает Кас. Его глаза сияют. — Вот твой храп… вот что не давало мне уснуть. — Кас! — ухмыляется Дин. — Не смешно! — О, ты думаешь, я шучу? Это прискорбно. — Неужели правда? — спрашивает Дин. Кастиэль тихо смеётся. Его рука, обившаяся вокруг руки Дина, мягко сжимает её. Кас гладит его большим пальцем. — Нет, — мягко говорит он. — Я дразнил. — Осёл, —закатывает глаза Дин. Глаза Кастиэля сверкают. Несколько мгновений оба молчат. Кас вздыхает. — Что ж, полагаю, день зовёт нас, — говорит он и снова ободряюще сжимает руку Дина. — Хотелось бы, чтобы он перестал, — говорит Дин. Кастиэль хмыкает. — Кажется, ты обещал мне завтрак? — спрашивает он. Дин недоверчиво фыркает. — И ты об этом не забыл. — Ты обещал очаровать меня, — говорит Кас и садится в кровати. — Как я мог? — Не жди от меня этого обещания, — Дин садится, свешивая ноги с края кровати. Он потягивается, отрывая пальцы ног от холодного пола. — Я разведу огонь. — Кас мягко улыбается, когда Дин оглядывается на него. Он заметил, как Дин напрягся, почувствовав холод за пределами кровати. — Я ещё не привык к холодной английской погоде, — говорит Дин, и Кас фыркает. — Если бы ты хоть раз посетил Керри, — он качает головой, закатывая глаза. Дин наблюдает за ним. — Может, тебе стоит взять меня туда, — говорит он, поддавшись внезапному порыву. В глазах Каса внезапно появляется что-то грустное, и он отводит взгляд. — Ты не хочешь? — спрашивает Дин, и его сердце сжимается от разочарования. — У этого места есть свои призраки, — говорит Кас, смотря на Дина с какой-то нежной извиняющейся улыбкой. Дин сглатывает. — И ничто не изменит этого, — отмечает он, — кроме, может быть, новых воспоминаний. Кас неохотно улыбается. — И когда же ты успел стать таким мудрым? — С тех пор, как я начал проводить с тобой время, — отвечает Дин. Кас медленно моргает. Он бросает Дину пару толстых шерстяных носков. — Вот, — говорит он. — Для твоих бедных, замерзших ног. Дин одобрительно смеётся и натягивает их. — Они уже потеплели. Кас хмыкает. Его ресницы с нежностью прикрывают глаза. Его ладонь на мгновение ложится на спину Дина, пока он поднимается и слезает с кровати. Дин уже собирается чуть наклониться к его руке, но Кас уходит к камину, чтобы растопить огонь. Всё ради того, чтобы согреть Дина. Дин жарит яйца, посыпая их чесноком, который он и Кас нашли около рощи несколько дней назад, и поджаривает хлеб на разгоревшемся огне. Он нагревает воду в тяжёлом чайнике, который есть у Каса в хижине, и Кас настаивает, что в такой день, как этот, когда от холода ломит кости, нужно пить чай из крапивы — жгучей крапивы! Дин вздыхает и бросает в воду сушеную крапиву. — Если от этого чая у меня будет болеть рот, я тебя никогда не прощу. И больше никогда не заговорю с тобой. Кас хихикает. — Что за мирная жизнь меня тогда ждёт. Дин закатывает глаза. Они садятся завтракать. — Ты соскучишься по мне до конца дня, — говорит Дин. — Возьми обет молчания, и мы проверим, — отвечает Кас. — А что, если я так и сделаю? — спрашивает Дин с улыбкой. — Не дразни меня, — вздыхает Кас мечтательно. — Это же моя мечта. Дин, стараясь не улыбнуться и сдерживает смешок, сжимает челюсти и пристально смотрит на Каса. — О, ты решил попробовать? — спрашивает Кас, и Дин медленно моргает в ответ. — Уже чувствую, как уходит моя головная боль. Дин продолжает смотреть, стараясь не позволить улыбке выдать себя. Кас делает вид, что всё это совершенно обычно, и, с практичным видом, вздыхает, наливая себе ещё чаю с выражением спокойного удовлетворения. — Я подумал, что теперь, когда мы закончили с Блейком, мы могли бы перейти к Китсу, — говорит он и делает глоток чая. — Для твоего чтения. Дин моргает, но ничего не говорит. Глаза Каса вспыхивают. — Думаю, он тебе понравится. Мы могли бы изучить его письма и стихи. Дин потягивает чай и смотрит на Каса поверх края чашки. — Хотя, конечно, это вряд ли будет иметь значение, если он тебе не понравится, — продолжает Кас, словно бы невзначай, — поскольку, очевидно, ты не сможешь высказать ни одну из своих грядущих претензий. Дин наклоняется вперёд и, положив подбородок на руку, продолжает смотреть на Каса из-под ресниц. Он чуть улыбается. — Ты действительно настроен продолжать? — со вздохом спрашивает Кас. У Дина снова дёргается уголок рта. Он бросает взгляд, который, как он надеется, говорит: «Я же говорил, что тебе станет скучно». Кас доедает свой тост, но не встаёт. — Ты готовишь приличный завтрак, — говорит он, и Дин слегка, скромно кивает. — Конечно, это всего лишь яйца и тост, — признаёт Кас, на что Дин закатывает глаза. Взгляд Каса вспыхивает, как молния. — Спасибо, Дин, — говорит он и смотрит на Дина так пристально и нежно, что у того буквально отвисает челюсть. Он сглатывает. — Не за что, — отвечает Дин. — О, миру пришел конец? — спрашивает Кас. — Ты недостаточно хорошо его ценил, — отвечает Дин с улыбкой. Кас усмехается. — Итак, — говорит он, — Китс, сегодня вечером? — Китс сегодня вечером, — кивает Кас. — Ты знаешь, — говорит Дин, — и Сэм, возможно, уже предлагал тебе это... но, если тебе нужна книга — любая, — ты можешь взять её из библиотеки. Считай, что она твоя. — Я думал, это библиотека Бобби, и книги он сдаёт в аренду? — Кас поднимает брови. Дин смеётся. — О, он не будет против. Бобби ни в чём не будет тебя винить. Тебе не следовало показывать ему, как лучше накладывать шины его бедным раненым птицам. Теперь он считает тебя святым. Кас хмыкает и опускает взгляд. — Ты уклоняешься от комплиментов? — удивляется Дин. — Кастиэль, — смеётся он, — это неожиданно. — Почти так же неожиданно, как твои комплименты, — мягко отвечает Кас. — Постараюсь делать их чаще. Кас закатывает глаза, откидываясь назад. Дин наливает им обоим ещё чаю. Пастух смотрит на него с лёгким удивлением и благодарностью. — Так что ты будешь гордиться мной, — говорит Дин. — кажется, я видел в роще на прошлой неделе зимних опят. К этому времени они должны были вырасти достаточно, чтобы их можно было съесть. — А вот и наш ужин, — отвечает Кас с доброжелательной теплотой. Дин улыбается. — Может быть, у меня наконец-то появится возможность приготовить тебе что-то более впечатляющее, чем яйца и тосты. — Я был очень впечатлён, — улыбается Кас, указывая на свою почти пустую тарелку и доедая последний кусок тоста. — Не знаю, чего ты хочешь добиться своей лестью. Кас поднимается. Его губы чуть тронуты улыбкой, когда он берёт пустую тарелку Дина. — На сегодня есть планы? — спрашивает Дин, вставая следом. — Сколько саркастических комментариев у тебя в запасе? — Не уверен в этом, но я думал, что стоит отвести тебя под утёс, чтобы прилив унёс тебя. — Правда? — закатывает глаза Дин. — Ты бы совсем по мне не скучал? — Не могу такое представить. Дин толкает плечом Каса, подходя ближе. — Тебе повезло, что я нахожу тебя таким забавным. — О, ещё бы. Плечо Дина всё ещё касается плеча Каса. Он обнаруживает, что оно касается Каса на протяжении почти всего остатка дня. По необъяснимой причине. Возможно, дело в холоде: снег всё ещё не растаял, а воздух насыщен ледяной свежестью, необычной для этих мест, расположенных у моря. Поэтому вполне естественно, что Дин прижимается к пастуху, чьи слова и присутствие излучают согревающее тепло. К концу дня холод проник в самые кости Дина, и Кас лишь однажды прокомментировал, что их состояние было бы куда хуже, если бы утром они не выпили чай из крапивы. Вернувшись в хижину, Дин греет руки над чашкой молока, подогретого и подслащённого мёдом и полынью, и наблюдает за Касом. Пастух кладёт перед ним экземпляр «Китса», коричнево-золотистый и любимый. — Пока наш ужин готовится, — говорит он, — я подумал, что мы могли бы начать с Китса. — Надеюсь, он будет проще, чем Шекспир. — О, почти наверняка, — отвечает Кас, усаживаясь рядом с Дином. — Хотя чуть сложнее, чем Блейк. Дин стонет. — Ты же сам говорил, что хочешь научиться читать, — напоминает Кас с мягкой и нежной улыбкой. — Да, но я не думал, что это требует таких усилий. Кас качает головой, слегка улыбаясь, и пододвигает к Дину блокнот. — Ну же, — говорит он. Дин вздыхает. — Возможно, он тебе понравится. Дин поднимает голову. — Ну, мне вроде как понравилась Двенадцатая ночь. — О, «вроде как»? — Кас приподнимает брови. — Действительно, похвала. — А Блейк был… — Дин запинается. — Мне понравилось его читать. Он был странный. — Он быстро исправляется: — Необычный. Губы Каса поджаты, как будто он сдерживает улыбку. — Перестань, — смеётся Дин. — Вот увидишь, однажды я стану признанным литературным критиком и эссеистом… — И всё благодаря мне. — Может, просто начнём? — предлагает Дин. Кас соглашается и открывает книгу не на первой странице, а на отмеченной закладкой ближе к середине. — Не с первой страницы? — удивляется Дин. Кас качает головой. — У Китса нет необходимости читать так строго. Дин закатывает глаза. — Это моё любимое из его стихотворений, — рассказывает Кас. — Тогда я буду особенно усердно работать над тем, чтобы возненавидеть его. Кас мягко толкает его плечом. Дин смеётся, а потом смотрит на страницу. Он старается произнести первую строку как можно лучше. — Что может быть, нежнее летнего дыханья, Он поднимает взгляд и улыбается. Улыбается. Взгляд Каса скользит от страницы к его лицу. — Летнего дыханья? — повторяет Дин. — Это кажется таким далёким, когда за окном лежит снег. — Тем больше причин дорожить мыслями об этом, — добавляет Кас. В хижине есть забавная особенность: всё кажется теплее и ближе. Может, дело в толстых каменных стенах или в том, что каждый вечер комнату заливает танцующий янтарный свет. — Думаю, снег не так уж плох, — говорит Дин. — Теперь мелодия изменилась, — улыбается Кас. — Ты сам это спровоцировал, — ухмыляется Дин. — Тебе бы музыке учить, помимо всего прочего. Кас закатывает глаза, кладёт ладонь на затылок Дина и мягко возвращает его взгляд на страницу. — Продолжай, мистер Винчестер. Ты так хорошо читаешь стихи. — Не нужно сарказма. — Это не сарказм. Дин поднимает взгляд. — Ты серьёзно? — Да, — подтверждает Кас. Его рука, всё ещё на затылке Дина, снова заставляет его опустить взгляд. Дин смеётся над этим нежным прикосновением. Рука Каса соскальзывает с волос Дина и ложится на спинку его стула, пока он читает следующие строки. Что может быть, спокойней, Замершей на миг в цветке, Пчелы прелестной, весело жужжащей, С куста на кустик, радостно летящей, Это занимает какое-то время. Не так много, как могло бы быть даже неделю назад, но Дин всё равно спотыкается на словах «спокойней» и «куста». Кас всё это время спокоен и терпелив. Он всё чаще не спешит помогать Дину, предпочитая, чтобы Дин сам разбирался со словом, вызывающим затруднения, хмурясь от сосредоточенности и иногда от разочарования. Но Кас никогда не расстраивается. — В рифмах есть польза, — говорит Кас после того, как Дину удаётся расшифровать слово «куст». — Они помогают учиться читать. — А? — Ну, она может подсказать, как должно звучать последнее слово в строке. — Понял, — Дин закатывает глаза. — А здесь он про пчёл? Весело жужжащей. — Именно так, - улыбается Кас. — Пчелы прелестной — повторяет Дин с улыбкой. — Это... это мило. — О, несомненно. — Очень мило, - говорит Дин. — В пчёлах много поэзии, — замечает Кас. Дин смотрит на него с недоумением. — Да, — подтверждает Кас, заметив его взгляд. — Трудолюбивые, всегда работающие, и почему-то всегда радостные. Постоянно в движении, и всё же их вид вызывает ощущение дома. Дин смеётся и наклоняет голову, чтобы слегка ткнуться в плечо Каса. Тот запускает пальцы в его волосы. — Продолжай, — говорит он. — Читай дальше. Дин отрывает лоб от его плеча, смотрит снова на страницу, глубоко вздыхает и продолжает. Что может быть прекрасней, чем розы цвет манящий, В укромном уголке тенистой чащи, Он несколько раз запинается на слове «прекрасней». «Это несправедливое и обманчивое слово», — думает он. Рука Каса, которая только что вернулась на спинку стула Дина, мягко ложится на его спину, пока он запинается, успокаивая и поддерживая. Дин произносит «прекрасней», и остальные слова, кажется, сами слетают с его губ. Он смотрит на Каса снизу вверх и старается не светиться от гордости, но Кас тоже светится — и теперь расцветают не только слова, но и его сердце. Он снова опускает взгляд, улыбается и продолжает. Пышней и ярче зелени лесов, Отрадней соловьиных голосов. Он поднимает голову. — Мы должны показать это стихотворение Бобби, — заявляет он, и Кас смеётся. — Мы когда-нибудь закончим это стихотворение, Дин, или ты будешь комментировать каждую строчку? — Я просто совершенствую свои навыки, чтобы стать известным эссеистом. — Я с нетерпением жду возможности прочитать твои рецензии в газетах. — Они будут едкими, - ухмыляется Дин. — Если только они не будут целиком посвящены птицам мистера Сингера, — замечает Кас. — А это немного эзотерично, ко всему прочему. — Эзотерично, — ухмыляется Дин. — Это означает… — Я знаю, что это означает, — саркастически прищуривается Дин. — Ну, разве ты не являешь собой образец образованного джентльмена? Дин прыскает со смеху, тяжело выдыхает. — Я просто говорю, — добавляет он, — в стихотворении упоминаются птицы. Бобби любит птиц. — Мистер Сингер любит птиц? — поднимает брови Кас. Дин снова смеётся. Его голова возвращается на плечо Каса. Тот не противится. Скорее наоборот — слегка склоняется к нему. — Особенно соловьёв, — говорит Дин. — Да, как там звали его любимицу? — спрашивает Кас. — Элоун, — улыбается Дин. — Это значит «вяз». На корнском языке. — Пауза. Он улыбается, отрывая голову от плеча Каса. — Корнский похож на ирландский? — Нет, — отвечает Кастиэль. — Боюсь, что нет. Может, дальние родственники, но «дальние» — ключевое слово. — Как троюродные братья? — Возможно, - смеется Кас. — Вернёмся к Китсу. Дин облизывает губы и продолжает. Стихотворение длинное. К тому времени, как их ужин будет готов, они всё ещё не закончат. Это нормально — спешить некуда, и рука Каса успокаивающе ложится на спину Дина каждый раз, когда слова вызывают у него затруднения. На ужин — две рыбы хек, завернутые в морские водоросли и закопчённые, и зимние опята, которые нашёл Дин. Несколько картофелин сварены и посолены. Когда наступает темнота, Кас зажигает еще несколько свечей, и они садятся ужинать. — Может быть, как-нибудь я принесу бутылку вина, чтобы мы могли выпить за едой, — предлагает Дин, и Кас отрывается от еды, его глаза блестят. — Пока что я не вижу причин, которые могли бы помешать тебе это сделать, — замечает он. Дин фыркает. — Что ж, тогда. Я так и сделаю. — Угощаешь меня? — Благодарю тебя, — поправляет Дин, — за всё. — За всё? — Кас поднимает брови, глядя на Дина. — Всё, — улыбается Дин. — За всё, что ты делаешь, сделал для меня. Вино — это только начало. Пусть оно и не покрывает всей благодарности, но зато это весёлое начало. — Ты предлагаешь напиться? — спрашивает Кас. — В моей хижине? — Ну, учитывая холод, я бы не советовал напиваться снаружи, — шутит Дин. — А учитывая твою склонность поскальзываться на грязной земле даже трезвым, я бы тоже не рекомендовал, — отвечает Кас. Дин громко выдыхает со смехом. — Осёл. — А что ты думаешь о Китсе? — спрашивает Кас, не вставая. — Кажется, он тебе нравится. — Я знаю, что я о нём думаю. Дин облизывает губы, сдерживая улыбку. Он наслаждается этим моментом, когда напряжение тянется, как натянутая струна. — Да, мне он нравится, — наконец подтверждает он. — А тебе он очень нравится, — замечает он. Кас мягко моргает. — Признаюсь, он мне очень дорог. — Почему это? Кас пожимает плечами и откусывает от своего ужина. Дин молчит и только смотрит на пастуха. Он понял, что единственный способ заставить его заговорить — это самому сидеть в выжидательной тишине. — Когда ты путешествуешь так далеко и так часто, как я, — говорит Кас спустя минуту, — у тебя появляются спутники в голове. — И Китс был одним из твоих? — В каком-то смысле. — Надеюсь, ты не собираешься снова отправляться в путешествие, — замечает Дин. Кас удивлённо поднимает брови на это заявление. Щёки Дина начинают гореть. — Ну, — говорит он, его лицо теперь алое в свете огня. — Думаю, это место вполне себе удобное. — Только место? — И люди здесь тоже, пожалуй, ничего. — Пожалуй? — Хотя есть один парень, Дин Винчестер, который постоянно задаёт вопросы. — Может, это потому, что ты такой таинственный и загадочный, — смеётся Дин, — и поэтому интересный. — В таком случае, мне стоит постараться не отвечать на твои вопросы, чтобы не потерять эту загадочность. — Ты всегда будешь мне интересен, — улыбается Дин, и это не просто слова. Кас хмыкает. Он ест и наблюдает за Дином. Дин наблюдает в ответ. Наконец, Кас снова говорит. — Я уже рассказывал, что моя мать заставляла нас читать стихи за ужином. Китс был одним из её любимых поэтов. — И это хорошее воспоминание, — говорит Дин. — Очень. — Я рад. — Китс всегда был частью моего дома. Даже когда я его покинул. — Почему ты покинул его? — спрашивает Дин. Но взгляд Каса опускается. — Когда? — отвечает он вопросом. — Когда? — хмуро переспрашивает Дин. — Ты покидал его больше одного раза? — Хватит обмениваться секретами, — лицо Каса хмурится, и вокруг него словно вырастает стена. — Хватит вопросов. Дина это сбивает с толку. — Ты мне не доверяешь? — Дело не в этом. — Тогда в чём? — Дин. Губы Дина опускаются вниз. Обидное молчание. — Ты разочаруешься во мне, — наконец говорит Кас, и Дин качает головой. — Я бы не смог, — говорит он. — Никогда. — Твоё мнение обо мне уже настолько низкое, что некуда падать? — шутит Кас, но Дин не смеётся. — Ты знаешь, что я имел в виду. Кас отворачивается. Дин смотрит на него, не отводя взгляда. — Ты разочаруешься во мне, — повторяет Кас, и в его голосе такая твёрдая уверенность, что Дин понимает, что он действительно так думает. — Тогда, может, мне стоит рассказать о себе что-нибудь такое, чтобы ты разочаровался во мне, — смеётся Дин. Кас улыбается и тяжело вздыхает. — Я не смогу плохо о тебе думать. — Это ложь. — Испытай меня, — серьёзно говорит Кас. Дин откидывается назад и смеётся. — Я хочу узнать тебя лучше. Дин начинает раздражаться. Они ведут два разговора одновременно. — За последние несколько лет никто не знал меня лучше чем ты, — тихо говорит Кас. У Дина щемит сердце. — Ладно, но когда-то кто-то знал тебя лучше, чем я знаю тебя сейчас. — Неизбежно, да. — Мне это не нравится, — смеётся Дин, краснея. — Кто? Я хочу знать тебя лучше всех. — Моя семья, — Кас закатывает глаза, — разве это преступление? — Только твоя семья? — спрашивает Дин. — Ты ревнуешь? — Нет, — бурчит Дин, снова откидываясь назад, отстраняясь. — Я просто думаю, что это странно, что ты проводишь всё своё время со мной и не доверяешь мне… — Я доверяю тебе очень много, — перебивает Кас, — а ты что, доверяешь мне всё? Дин косится на него. Кас вздыхает. Он покачивает головой с печалью. — Секреты нужно делить с доверием и открытостью, а не с виной и обидой. Дин опускает взгляд, стыдясь слов Каса. — Я хочу знать тебя. — Ты уже знаешь, — замечает Кас. — Всего тебя. — Всего меня? Дин поднимает голову. — Каждый дюйм, — отвечает он. — Каждый вдох. Каждую секунду. Взгляд Каса сверкает. — Тебе может не понравиться то, что ты узнаешь, — говорит он. — Любовь — в сердце, а не в разуме, — отвечает Дин, не задумываясь. Он моргает, удивляясь своим собственным словам. Кас тоже моргает. Очевидно, никто из них не ожидал такого. И что, чёрт возьми, Дин имеет в виду под «любовью»? — Я покидал дом, — после некоторого молчания говорит Кас, оба озадаченно глядят друг на друга. — дважды. Один раз, когда я был вспыльчивым, импульсивным подростком. В конце концов я вернулся. А потом, когда у меня ничего не осталось. — Всё ушло, — говорит Дин, вспоминая слова Каса о его семье в те первые напряжённые дни их знакомства. — Всё ушло, — повторяет Кас, грустно. — Мне жаль, — говорит Дин. — Ты знаешь, что значит быть одному, — плечами пожимает Кас, но отводит взгляд. — Не совсем одному, — возражает Дин. — Может, я и был полон обиды и горечи, но никогда не был один. Не так, как ты — не так, как ты был вынужден быть. Кас снова смотрит на него, сжимая губы. — Это ужасно, когда тебя вырывают с корнями. — Да, — слабо говорит Дин. — А вырвать себя... — Да, — соглашается Дин, — это тяжело. — Это гораздо больше, чем тяжело. — Как разрывать рану. Брови Каса приподнимаются с облегчением человека, которого внезапно поняли. — Именно так. — И с тех пор ты так и не пустил корни, — утверждает Дин и смотрит на пастуха. Кас колеблется. — Это не так-то просто... — Неужели я все усложнил? — Всё серьезнее, — хмурится Кас. Дин качает головой. — Я хочу знать. — И почему? — спрашивает Кас. — Зачем тебе это знать? Дин озабоченно хмурит брови. — Я хочу знать, — повторяет он. — Ты ждёшь от меня секретов, — замечает Кас. — Я хочу быть причиной, — говорит Дин, и в его голосе слышится горечь и искренность, а также уязвимость этих слов. — Я хочу быть причиной, по которой ты захочешь остаться. Кас почему-то удивлён этими словами. Как он мог их не ожидать? — О, — говорит он. Он опускает взгляд. Его щёки снова розовеют в свете свечей. Дин не видел его таким смущённым с их первой встречи. — Ты удивлён? Кас не отвечает на это. Он моргает, глядя на Дина. Их слова — заряженные пистолеты, и воздух вокруг них пропитан дымом от взрывчатки. Каждое предложение, каждый вопрос, каждый ответ — это патрон, покрытый порохом, это зажжённая спичка. Что останется от хижины, когда они закончат? Слова Каса подобны шрапнели, когда они раздаются. — Я не привык к тому, что люди хотят, чтобы я остался. Уголки губ Дина опускаются вниз. — А я не привык к тому, что люди хотят остаться, — отвечает он. Взгляд Каса смягчается. — Я не могу себе этого представить. — Я не могу представить, чтобы кто-то не нуждался в тебе, не знал тебя и не любил. Напряжённое молчание. Были ли слова Дина белым флагом или миной? — А, тогда, - говорит Кас, - тебе будет трудно представить себе какую-либо главу из моего прошлого. Сердце Дина трескается, как обожженная глина. — Тогда тебе придется рассказать мне о нём. — Я не дикое животное, чтобы ты выманивал меня из норы, — хмурится Кас, защищаясь, возмущённый тоном и грустным выражением лица Дина. — Тогда докажи это. Пастух вздыхает. — Однажды, я покинул дом, — говорит он после молчания, которое простирается, как равнины старого дома Дина, на многие мили вокруг. По какой-то причине это заставляет Дина оценить текстуру и ритм корнуоллской земли. — Когда я был намного моложе. Едва ли мужчиной, но достаточно высокомерным, чтобы считать себя таковым. Моя мать умерла от лихорадки. Горе — это заикание в мозгу. Оно заставляет нас спотыкаться в годы утрат. Я, спотыкаясь, вышел за дверь и ушёл. — О, — говорит Дин. — И… ты вернулся потом? — Не сразу, — говорит Кас. Он делает большой глоток чая, который стоит рядом с его тарелкой. — Но в конце концов. — В конце концов, —отвечает Кас. —Но к тому времени... — К тому времени? — Дин приподнимает брови, а затем ругает себя за то, что торопит события. Ему следовало подождать, пока Кас распутывает клубок своих мыслей и выскажет их вслух, а не тыкать и подталкивать его, как если бы пастух был, по его собственным словам, диким зверем, которого нужно выманить из норы. Он оказался прав. Челюсть Каса упрямо сжимается. Еще одно молчание, как тиски, сжимает их. — Хотел бы я сказать тебе что-нибудь мудрое и доброе или хотя бы просто утешительное, — признаётся Дин. — Ты так легко заставляешь меня доверять тебе. Но я не могу сделать то же самое для тебя. Мне жаль. — Кто сказал, что ты не можешь? — хмуро спрашивает Кас. У Дина защипало глаза, когда он посмотрел на пастуха. — Ты, — отвечает Дин. — Хоть и не вслух, — признаёт он. Кас сглатывает. Молчание. Снова. Они смотрят друг на друга. Глаза Каса блестят в свете свечей. — Я был глух к песне собственного сердца, — говорит он наконец. Дин замирает. Его челюсть сжата. Он не может ответить. — И боялся, что, увидев моё сердце, ты отвергнешь его. Грудь Дина расслабляется. То же самое делает и его рот. — Я никогда бы не смог. Глаза Каса вздымаются, как волна. — Я вернулся домой, — говорит он наконец, — когда до меня дошли слухи, что все мои младшие братья и сестры заболели оспой. Я вернулся слишком поздно, и смог позаботиться о них только в их последние часы. Я смотрел, как они умирают. — Пока Кас говорит, в груди Дина образуется пустота от горя. Грудь Дина превращается в вакуум печали, пока Кас говорит. Глаза пастуха затянуты тревогой, мутное море после шторма. — Все, кроме одной, сводной сестры, которая ещё не родилась, но была близка к этому. Мой отец женился снова, в моё отсутствие. Её мать умерла при родах, я помогал, но не был достаточно полезен — привыкший только к овцам, а не к осложнениям, которые возникают при родах, — виновато говорит он. — Я не смог — ирония в том, — он смотрит на Дина, — что моя мать была акушеркой. Если бы только она была там, чтобы помочь, — шутит он. Дин не может смеяться. — Но моя сестра выжила, — продолжает он. — Она была чудесной, — Кас тепло и грустно улыбается, погрузившись в туман воспоминаний. — В этом слове все такое мягкое и яркое, в этом мире столько суровости, столько тьмы. Нет, моя младшая сестра, она была чудесной. Дин вспоминает, как Кас злился на Дина, когда тот плохо обращался с Адамом или отталкивал его, или называл его сводным или незаконнорождённым братом. Отсюда ли это идет? Или это просто доброта сердца пастуха? Зная Каса, это может быть и тем, и другим. — Самая лучезарная улыбка, какую только можно представить. Если бы у неё... если бы у неё был шанс, она бы натворила столько бед, — он смеётся, но, боже, это ядовитый смех. — О, от неё были бы одни неприятности. Но, — он, кажется, плывет назад по водам времени и воспоминаний, — …теперь её нет. — Его взгляд становится печальным, улыбка исчезает. — Мне так жаль. — О, и это была твоя вина? — Ты понимаешь, что я имею в виду. Кас вздыхает, его лицо смягчается от сожаления о своих резких словах. — Я понимаю, —признает он. — Что тогда случилось? — спрашивает Дин. Взгляд Каса бушует, как море. — Когда трагедия случается, она редко случается лишь однажды. Она — противоположность молнии. Она возвращается к ране и бьёт, и бьёт, и бьёт. Дин сглатывает. — Мой отец и мой старший брат носили в себе всю ярость от всего произошедшего. Дин, я не знаю, что ты знаешь о политике…, — Кас сжимает губы. — Англия выжгла мою страну дотла. Это и есть история Ирландии — снова и снова. И мой отец чувствовал это остро. Всё, что чувствовал мой отец, чувствовал и мой брат. И они оба погибли в восстании фениев. — Мне так жаль. — Это не первая и не последняя кровь, пролившаяся во имя Британской империи. Темнота давит на них со всех сторон, кажется, теснит их друг к другу. — Но вся эта ярость ... — Кас вздыхает, отодвигая свою тарелку. Дин может видеть, а может, только воображать, что у него на уме. Вспышки цвета, невидимые на солнце. Или, может, разум Каса и есть солнце. — Вся эта ярость, — повторяет он, качая головой. — Я не мог её проглотить. Она казалась ядом. Я хотел... не знаю, чего я хотел. Я заботился о младшей сестре. Тогда мы были только вдвоём. Только мы, земля и стадо моего отца и прадедов. Этого было достаточно. Сестре нужен был я. А мне нужно было... быть нужным. Быть важным. Но, — его глаза дрожат, как свет звёзд, — это не могло продлиться долго. Дин наблюдает, молча, нахмурившись, испытывая боль. — В конце концов она тоже умерла. Я не смог её спасти. Коклюш. Я не смог её спасти. Дин не может сглотнуть. Он чувствует себя таким маленьким — таким маленьким перед лицом горя Каса и таким маленьким перед лицом своей... своей эгоистичности, своей упрямости, своей глупости. Ничто из того, что пережил Новак, не было заслужено, но он несёт вину за это, вместе с горем. — Кас… — Тебе не нужно ничего говорить, — отвечает Кастиэль. — Вот почему я не люблю об этом говорить. Это бремя, и взваливать его на других едва ли… — Но он замолкает. — Я бы понёс его с тобой, — искренне говорит Дин, — Если бы ты позволил. Всё, что ты позволишь, я готов нести. Кас сглатывает. Кажется, это даётся ему с трудом. — После этого у меня или, по крайней мере, я чувствовал, что у меня — ничего не осталось. Не было ради чего оставаться. Я покинул ферму, стадо, землю моих предков… Я снова пустился в странствия, только на этот раз некому было позвать меня домой. Это апатия, о которой нельзя говорить. Одно дело — бродить без дела. Другое — бродить без привязи. — Ты говоришь всё это так, будто... будто чувствуешь вину за это. — А я разве не должен? — Кас поднимает брови, смотрит на Дина жёстче и злее, чем когда-либо. — Ферма. Стадо. Место, где жила моя семья. Я оставил это, всё это, потому что не мог справиться со своим горем. — Ты... у тебя столько всего отняли, ты столько всего пережил, — Дин запинается. — Это не твоя вина, Кас, что ты остался... остался... — Это моя вина, что я ушёл. — Кас — Сердце Дина болит. — Добрый пастух отдаёт свою жизнь ради спасения овец. — декламирует Кас, перебивая его, и Дин хмурится. — А наёмный работник — не пастух, и овцы не принадлежат ему, и потому, завидев мчащегося к ним волка, он бросает их и убегает прочь. Волк нападает на овец, и они разбегаются в разные стороны. Наёмный работник убегает прочь, потому что его наняли и ему всё равно, что будет с овцами. Я — добрый пастух. Я знаю Своих овец, и Мои овцы знают Меня. — Кас, вряд ли можно сравнивать... — Горе скверному пастуху, оставляющему отару! — продолжает Кас, его лицо мрачнеет. Тени ложатся под его брови, и голова склоняется вперёд с тяжёлой яростью. — Пусть меч поразит его руку и правый глаз! Пусть рука его совсем иссохнет, и правый глаз совершенно ослепнет! Грудь Дина заполняется пеплом. — Пожалуйста, Кас… — Теперь ты проклят, изгнан с земли, которая разверзлась, чтобы принять кровь твоего брата, пролитую твоей рукой. — речь Каса накатывает, как волна, заставляя Дина дрожать. — Когда ты будешь возделывать землю, она больше не даст тебе своей силы, ты будешь скитальцем и беглецом на земле. Уголки губ Дина опускаются, он не может сглотнуть. — Кас, — говорит он и понимает, что плачет из-за слов Каса, а Кас поднимает взгляд, удивлённый слезами, Дина. А затем плачет и сам. — Что за пастух бросает своё стадо? — спрашивает Кас, голос его разрывается на осколки сожаления и отчаянного стыда. Эти осколки разлетаются в воздухе. — Что я за человек? Дин поднимается. Вскакивает, обходит стол за долю секунды. Кас встаёт, и момент наполняется бурей, но всё, что происходит, это то, что Дин притягивает Каса к себе и крепко обнимает. Он не может придать своим объятиям ту же силу и искренность, которые, кажется, всегда есть в объятиях Каса. Его рука опускается на затылок Каса, он прижимает его к своей шее, и горячие слезы Каса остаются на его коже. Грудь Дина вздрагивает под грудью Кастиэля. Кастиэль едва не распадается на части. Комната рушится вокруг них, тёплые слёзы струятся по лицу Дина, а дыхание Каса на изгибе его плеча шершавое, как гравий. Есть только это и они, этот жестокий и отчаянный момент и целая равнина сожалений, которые Дин не может искупить, хотя он может дать новую почву для того, чтобы Кас пустил свои корни. Он хочет только этого, хочет дать пастуху причину остаться, никогда больше не уходить. И вот они стоят, и вот они молчат, и вот они дышат, и вот они выдыхают, и вот они ждут. Минуты, наполненные гулом печали в ушах Дина. — Что ты за человек? — наконец спрашивает Дин, повторяя вопрос Каса. Он выдыхает эти слова в воздух перед собой. Кас всё ещё в его объятиях, а он всё ещё в объятиях Каса. — Что ты за человек? — повторяет Дин и на этот раз смеётся, задыхаясь. — Самый лучший. Лучший из всех. — Дин, — Кас смеётся сквозь слёзы, очевидно, не веря, но Дин качает головой. — Самый лучший из всех, — повторяет он.

***

Из-за сомкнутых листьев выглядывает весна. На ферме появляется больше рабочих рук, и Дина, который месяцами занимался только выпасом овец, теперь зовут помогать с посадками и ремонтом амбара после зимы. Он скучает по тем дням, когда наблюдал за размеренными шагами Каса, за завораживающими и сосредоточенными движениями его рук, он скучает по солнечному блеску в ярких и льдисто-огненных глазах Каса, он скучает по запаху воды на траве, по голосу Каса, звучащему в его ушах, как музыка. Тем не менее, он продолжает учить Дина. Каждый вечер они вместе сидят в хижине и читают Китса, а в начале марта Дин приносит Кастиэлю стопку книг писателей, о которых он вскользь упоминал с неоспоримой симпатией, чтобы они начали с них, и говорит Касу, что теперь эти книги принадлежат ему. — Думаю, мистер Сингер мог бы сказать по этому поводу пару слов, — с сомнением отвечает Кас. Дин ухмыляется. — И все они были бы позитивными. Кас бросает на Дина циничный взгляд. Дин лишь ухмыляется и вкладывает книги в руки Каса. Чтобы поприветствовать новых работников, они освобождают один из амбаров, заносят туда бочку сидра и стаканы. Мик, Кас и Джоди, новая работница, играют для них музыку, Кас играет на скрипке, найденной на чердаке фермерского дома, и, все они, словно подхваченные приливом, начинают танцевать. Прошло много времени с тех пор, как Дину в последний раз приходилось это делать, но он не может жаловаться, Джо берёт его за руки кружит его быстро и даже через чур резко. Голова у него уже кружится от вина из бузины, которое они с Касом пили перед танцами. Он смеётся и ругается на Джо, пытается замедлиться, но это едва ли удаётся, и потому он просто пускается в этот вихрь, пока Джо смеётся и пинает его. Бобби достаёт свою губную гармошку, садится рядом с музыкантами и почти наверняка ухудшает общее качество их игры, но это едва ли имеет значение, он, кажется, так рад участвовать, а все новички либо слишком пьяны, либо слишком добры, либо слишком счастливы, чтобы обращать на это внимание. Амбар залит оранжевым светом фонарей, развешанных высоко над головами, чтобы избежать риска их опрокидывания и пожара. Глаза Каса сверкают и вспыхивают каждый раз, когда Дин, ухмыляясь, бросает на него взгляд.. Кас всегда смотрит в ответ. Сердце Дина бешено колотится от быстрого ритма танца. Наконец, пытаясь отдышаться, он подходит к Касу с двумя стаканами сидра. — Я не могу это пить, — смеётся Кас. — Что? Почему? — спрашивает Дин. — Для игры нужны обе руки, — отвечает Кас и, словно подчёркивая это, начинает новую песню, к которой присоединяются Джоди, Мик и, гораздо менее уверенно, Бобби. — Тогда я буду поить тебя, пока ты играешь, — ухмыляется Дин. — Ты этого не сделаешь, — угрожающе говорит Кас, но Дин уже ухмыляется, кладёт руку на плечо Каса и наклоняет стакан к его губам. — Дин... — бормочет Кас, но глотает, пока Дин так сильно смеётся, что склоняет голову на плечо Каса. — Болван, — рычит Кас, когда Дин, всё ещё смеясь, отстраняется. — И ты подмешал туда что-то, верно? — Это сладкий сидр, — возражает Дин. — Ему нужно было... — Что, счистить лак со стола? — Нет, — смеётся Дин, — я только добавил немного рома. А то ты такой напряжённый, я подумал, что это тебя расслабит. Кас закатывает глаза. Дин ухмыляется. Пастух едва сдерживает улыбку. Дин остаётся рядом, пока не заканчивается мелодия, и тогда Кас забирает стакан из его рук, чокается с ним и делает длинный глоток. — Ром с сидром, — качает головой Кас, морщась. — Кто тебе сказал, что это разумное сочетание, Винчестер... — Я и не говорил, что оно вкусное, — ухмыляется Дин. — Вкусное? Я едва могу это проглотить. Дин заливается смехом. Когда Кас допивает свой напиток и ему нужно возвращаться к игре, Дин взъерошивает ему волосы и уходит, приглашая Эллен потанцевать с ним. Она улыбается и предупреждает его, чтобы он не кружил её так же сильно, как Джо. Через полчаса Дин снова обращает внимание на Каса, всё ещё играющего. Немного запыхавшись, он вновь подходит к пастуху. — Тебе стоит позволить кому-нибудь другому попробовать, — говорит он. Кас хмурится. — Ты недоволен моей игрой, Винчестер? — Вовсе нет, — смеётся Дин. — Но если ты будешь играть всю ночь, как я смогу потанцевать с тобой? Взгляд Каса становится мягким и озадаченным. — Возвращайся к своему кружению, Дин, — смеётся он. — Я человек при деле. Но уже через десять минут Кас оказывается рядом и берёт Дина за руку. Дин замирает, ошеломлённый, а Кас прищуривается. — Ты же сам меня попросил, — говорит он, и Дин смеётся, сбивчиво. — Просил, — признаёт он. — Просто... я думал, ты мне отказал. — Я бы такого не сделал, — качает головой Кас и поворачивает их в танце. — Никогда. Это похоже на восход солнца в груди Дина. Кас удерживает его всякий раз, когда тот, ухмыляясь, грозит закружить их до потери равновесия. Дин смеётся и раз за разом пытается это сделать, тянет сильнее, но Кас крепок, устойчив и не так легко поддаётся порывам, как голова и сердце Дина, которые уже кружатся. Многие работники разошлись по домам, время позднее. Это последняя песня, объявляет Мик. Те, кто ещё остались, разочарованно вздыхают, но Мик предлагает вместо танцев спеть — и, к лучшему или худшему, многие с радостью соглашаются. Дин берёт Каса за запястье, и они садятся на пол, прислоняясь к стене амбара. Пальцы Каса лежат рядом с пальцами Дина. Через несколько песен к ним подсаживается Адам, и Дин хмурится. — Разве тебе не следует быть в постели? Адам качает головой, потирая глаза. — Я не устал, - говорит он. — Ну, похоже, что устал, — смеётся Дин. — Не устал, — ворчит Адам. — Сэм ещё не спит. — Да, но Сэм, всё-таки взрослый. А ты — ребёнок. Пошли. — Дин, — Адам смотрит на него умоляющим взглядом, но его глаза ужасно покраснели. — Ты устал, — смеётся Дин, протягивая руку, чтобы взъерошить волосы Адама, но тот отмахивается от него. — Можешь остаться ещё на одну песню, — предлагает он со вздохом. — Но потом спать, ясно? — Ясно, — вздыхает Адам. Он поворачивается к Касу, который смотрит на них тепло. — Ты споёшь следующую, Кас? — спрашивает он. Кас моргает —О, я бы не хотел подвергать... Дин смеется. — Ты пел для нас на Рождество, — напоминает он. — Я знаю, что у тебя хороший голос. Кас смотрит на него, но Дин только улыбается в ответ. — Давай, — говорит он, — иначе Адам никогда не отправится спать. Спой нам. Кас выглядит неуверенно. — Спой для меня, — говорит Дин, наклоняя голову с просьбой. Кас моргает. Он молчит несколько мгновений. Затем напряжение в его плечах ослабевает. — Если ты этого хочешь, — отвечает он, и Дин сияет. — Хочу, — подтверждает он. Кас поднимается с пола, и его тёплое присутствие рядом с ним исчезает. Дин с удивлением наблюдает, как Кас подходит к Джоди и шепчет ей что-то на ухо. Она улыбается, кивает в знак согласия и берёт брошенную Касом скрипку. Кас становится перед небольшой группой. — У меня есть песня для вас, — говорит он. — И мой работодатель попросил меня её исполнить. Можете винить его за всё, что будет дальше. Бенни оглядывается и закатывает глаза, глядя на Дина. Виктор, сидящий рядом с Лафитом, усмехается. Дин притворяется, что ему всё равно, но не может удерживать эту маску, глядя на Каса. Глядя на само воплощение чуда. — И вот она, — говорит Кас, — песня. Любовная песня для того, кто ничего не имеет, но любим, несмотря ни на что. Взгляд Каса скользит к Дину. Его глаза — Атлантика. Суровая и полная тайн. — Пусть каждый из нас будет таким счастливчиком, чтобы стать объектом подобного чувства. Он начинает петь. Сердце Дина словно сбрасывает кожу, распускается, как майские бутоны, разворачивается, как саженец, тянущийся к солнцу. Он смотрит на Кастиэля и вспоминает свой кошмар, отголоски неосознанных воспоминаний и тяжесть гнили, что лежит на дне человеческой души, и почти задыхается от этого. Сэм оглядывается на Дина и хмурится, встревоженный выражением его лица. Дин заставляет себя сглотнуть, но едва может: его душа — птица, покрытая смолой, и она не в силах улететь. У меня нет овец на горах, ни лодки на озере, Ни монет в сундуке, чтобы мне не заснуть, Ни запасов зерна, ни плодов на дереве, Но дева из Лланвеллина мило улыбается мне. Кас поёт, и сердце Дина поёт в ответ, и Дин слышит это. Что же Кас сказал той ночью, в хижине? «Я был глух к песне собственного сердца». Что ж, Дин тоже был глух. Кас создавал, и всегда создавал, просто будучи, слишком простым человеком. Дину никогда не нужно было подвергать это сомнению. Никогда не нужно было прислушиваться к музыке, звучащей в его груди. И теперь он слышит это. Теперь он слышит всё это. Оно кричит, радуется, сокрушается, и в радости, и в страхе, что, как догадывается Дин, и есть трагедия всего этого, трагедия всего происходящего, трагедия того, что ты мужчина и разрываешься на осколки от чувств, таких чувств, таких чувств сейчас, потому что… Кас поёт. Душа Дина поёт в ответ. Его глаза жжёт, как раскалённые добела лезвия кузнечного пресса Каса. Нет овец на горах, ни коз, Не лошадей предложить, ни лодок, У меня лишь куры, одна, две, три, Но дева из Лланвеллина мило улыбается мне. Нет, нет, Дин чуть не плачет. Это смертный приговор. Конечно. Это смерть. Джоди, за игрой на скрипке, извлекает длинные и дрожащие, как туман над водой, ноты, аккомпанируя твердому, как камень, голосу Каса. Несомненно, это смерть. Желание к другому мужчине чуть не погубило Дина. Что это сделает с ним? Богатый Оуэн скажет, с презрением в глазах, Что моё пальто прохудилось, а штаны порвались, Насмехайся, богатый Оуэн, невелико твоё ликованье, Когда дева из Лланвеллина мило улыбается мне. Но Кас смотрит на Дина, пока поёт. Что он имел ввиду, что он мог иметь ввиду в каждом из их разговоров, в каждом жесте, действии, взгляде — что, если, всё это не имело одного и того же смысла? А что он имеет в виду сейчас? Нет овец на горах, ни коз, Не лошадей предложить, ни лодок, У меня лишь куры, одна, две, три, Но дева из Ллавенллина мило улыбается мне. Терпение, уроки, еда, пальто. Он смотрит на Дина. Фермер гордо едет, на рынок и ярмарку, Клерк в пивной, занимает высокий стул, Но из всех наших гордых парней, я самый гордый, Когда дева из Лланвеллина мило улыбается мне. Он смотрит на Дина. Дин едва может пошевелиться. Едва может дышать. Он смотрит на Дина. Дин с трудом переводит дыхание, чувствуя тяжесть в груди. Это всё равно что вытаскивать огромный груз из-под бурных волн. Нет овец на горах, ни коз, Не лошадей предложить, ни лодок, У меня лишь куры, одна, две, три, Но дева из Лланвеллина мило улыбается мне. Его глаза обжигают. Он едва успевает приподнять уголки губ, когда Кас повторяет последние слова. Кажется, что пастух светится. Его глаза мерцают. Небольшая толпа аплодирует — несколько женщин в толпе смотрят на Каса пристальными, сияющими глазами, и кто может их винить? Но взгляд Каса устремлён на Дина. Целеустремлённый и искренний. Дин сглатывает, смотрит в ответ и… любит. Он любит Каса любовью, для которой тот слишком хорош, но всё же, он каким-то образом дал понять, что благодарен за неё. И Кас любит Дина любовью, крепкой и надёжной, как почва, несомненно, именно эти безмолвные слова звучат во взгляде Каса. Признание, взаимное. Дин едва дышит, хотя и старается. Едва может смотреть в ответ, но заставляет себя. И он изо всех сил старается мило улыбнуться.