Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Год движется вперёд, всё больше погружаясь в зимнюю глубину. В феврале выпадает много снега, больше, чем когда-либо. Однажды в воскресенье после церкви Адам просит всех присоединиться к нему и поиграть в снежки — и именно этим они и занимаются, когда приходит Кас, который рассчитывает присоединиться к ним за обедом. Они бросаются снежками перед фермерским домом, гуси кричат в панике, удивлении и возмущении, когда он приближается. — Кас, пригнись! — кричит Дин и ухмыляется, а пастух успевает лишь озадаченно нахмуриться, прежде чем Джо бросает ему в лицо снежок. Дин так сильно смеётся, что поскальзывается на льду и падает на спину, продолжая смеяться, когда в его поле зрения появляется фигура Кастиэля. — Привет, незнакомец, — лучезарно улыбается Дин, всё ещё лёжа на спине. Он запрокидывает голову, чтобы лучше разглядеть Каса. Мадра возбужденно пыхтит, глядя на этот хаос, виляет хвостом и обнюхивает лицо Дина. Все еще лежа, он треплет ее за уши в знак приветствия. Если бы собака могла улыбаться, она бы именно это и сделала. Глаза Кастиэля над ним сияют, как кометы. — Я рад видеть, что ты нашел хорошее применение моему пальто, испачкав его во время игры в снежки. — Я так и думал, что ты обрадуешься, — ухмыляется Дин. — А также рад тому, как тебя позабавило, что меня атаковали. — Ты злишься? — Дин не может подавить улыбку. Или странное тепло, которое вдруг вспыхивает в нём, когда он смотрит вверх на пастуха. Но он понимает, что Кас намеренно держит руки за спиной. Дин хмурится. — Подожди-ка... Но уже слишком поздно. Кастиэль обрушивает на лицо Дина две огромные горсти снега — половина попадает ему в рот, часть забивается в нос. Снег сбивается в его волосах и щиплет глаза холодом — вокруг раздаётся смех, пока Дин с удивлением, а затем с раздражением громко кричит, быстро переворачиваясь и стряхивая снег с себя. — Болван, я же хотел позвать тебя в свою команду! — После того, как ты надо мной посмеялся? — Но теперь я больше тебя никуда не позову, — ворчит Дин, садясь. — Теперь ты мой заклятый враг. — В любом случае, было бы нечестно, если бы вы были в одной команде, — подходит Джо, хотя Кас, кажется, с комичным опасением смотрит на неё после её предыдущей атаки. — Что?! — Ты и Адам будете в одной команде, я и Сэм — в другой. А Кастиэль... тебе стоит быть в команде с Миком. — Обычно я работаю один, — говорит Мик, внезапно оказавшись рядом с Кастиэлем. Дину не нравится ухмылка, растянувшая его губы, или подмигивание, которым он одаривает пастуха. — Но для тебя я сделаю исключение. — Слишком любезно, — отвечает Кас. Дин сжимает челюсти. Пастух замечает его выражение лица. — Что, мистер Винчестер, боишься, что мы вас побьем? — Нет, — Дин сердито смотрит на него, отказываясь от протянутой Касом руки. — Мы с Адамом похороним тебя. Адам вне себя от радости, что его включили в это заявление. — Мы сделаем это! — Он сияет. — Боевой настрой, — замечает Кас, сохраняя невозмутимое выражение лица, но сверкая глазами. — Это действительно достойно восхищения. — Но совершенно ошибочно, — Мик качает головой. Он дёргает Каса за руку, и из горла Дина вырывается рычание, которое он не может сдержать. Адам дёргает Дина за пальто — пальто, которое ему подарил Кастиэль, и говорит, что им нужно обсудить тактику. Дин лишь сверлит пастуха взглядом, а тот смотрит на него с досадно тёплой улыбкой, пока Адам тянет за рукава, говоря, что знает идеальное место для постройки защитного снежного форта. Дин хмурится, пока его оттаскивают, но взгляд Каса заставляет его сердце замереть от неожиданной мягкости. Они с Адамом строят снежный форт. Получается совсем неплохо, но Дин беспокоится, что остальные не оценят усилий Адама и, напротив, с удовольствием разрушат его. На этой мысли он складывает около пяти дюжин снежков в кучу, готовясь защищать форт. И вот всё начинается: Дину доверено нападение, Адаму — защита. Но на самом деле Дин делает вдвое больше работы, одновременно атакуя и защищая, каждый раз возвращаясь к форту, когда кажется, что Адаму становится тяжело держать оборону. Но в итоге Джо выскакивает на него в тот момент, когда у него кончаются снежки. Снег начинает идти всё сильнее и сильнее, превращая путь перед ним в сплошное белое полотно, пока его ноги изо всех сил несут его вперёд, прочь от погони. Он оббегает дом и направляется к каменным конюшням. Он ныряет под дверь одной из них, когда снегопад превращается в метель, и едва не подпрыгивает на месте. — Что ты здесь делаешь? — чуть не лает он. — Прячусь от мисс Джо, — отвечает пастух, сверкая глазами. Они стоят лицом друг к другу, прислонившись спинами к дверному проёму. Кас поднимает руки в жесте перемирия. — У меня нет боеприпасов. — О, — выдыхает Дин, запыхавшийся от бега и… чего-то ещё. — У меня тоже. Разумеется, вокруг полно боеприпасов. Это главное преимущество снежков во время метели: их всегда можно слепить из того, что у тебя под ногами. Но что-то в этом дверном проёме, к которому Дин прислонился, глядя на пастуха, кажется слишком уютным, чтобы уходить. — Она довольно умело обращается с утрамбованным снегом. — Я думаю, она добавляет в снежки маленькие камешки, — говорит Дин, и он не шутит. Лицо Кастиэля озаряется улыбкой, согревающей в морозный день. — Без комментариев. — Очень благородно с твоей стороны. Пастырь качает головой с тёплой улыбкой и отворачивается, глядя на заснеженную равнину. — Где Мадра? — спрашивает Дин. — О, Сэм почти наверняка увёл её в свою команду. — Сочувствую, — смеётся Дин. — Возможно, колли не такие уж и верные, как о них говорят. — Предательство — вот подходящее слово. — Лучший друг человека, как же. — Возможно, лучший друг Сэма. Дин выдыхает ещё один смешок. Он всё ещё не может прийти в себя после бегства от Джо. — Снег довольно сильный, — замечает он. — Это так, — кивает пастух, задумчиво моргая. — И холодный. — Ну, это же снег. Дин закатывает глаза. Искра в глазах Каса, молчаливое признание того, что он утомительный. Но Дин не устал от этого. Не устал от него. Нет. Никогда. — Предполагаю, ты привык к такому больше, чем я, — говорит Дин. Кас слегка улыбается. — Снег здесь не такое частое явление. — А в твоём доме в Ирландии? — спрашивает Дин. Тень пробегает по лицу Кастиэля. — Да, там шёл снег, — подтверждает пастух. Внутри у Дина всё сжимается от внезапно отстранённого тона и выражения. Сегодня секретами делиться они, видимо, не будут. — Верно, — кивает Дин, отводя взгляд. Он потирает руки друг о друга. Кончики пальцев уже покраснели от холода, но теперь алый оттенок добрался и до суставов. Пастух вздыхает, не глядя на него. — Тебе следовало бы надеть перчатки. Дин смотрит на него. Лицо Каса спокойное, терпеливое. В его взгляде есть что-то обеспокоенное, но также что-то мягко раздражённое. — Ты не носишь их, — замечает Дин. — Это другое, — говорит Кас, как будто это вполне достаточная защита или возражение. — Почему? — Я привык. — Невозможно привыкнуть к льду на пальцах, — говорит Дин и ухмыляется. — А если пальцы отморозишь? — Я не знал, что нужно будет держать и бросать снег, — замечает Кас. — А ты знал. — Ладно, — вздыхает Дин, признавая поражение. Он добродушно закатывает глаза. — У тебя ведь много братьев и сестёр, да? — Почему ты спрашиваешь? — Ты хорошо умеешь спорить. У пастыря на губах появляется улыбка. — А ты, очевидно, старший ребёнок, — говорит он. — Ты не привык работать ради своих побед. — Тебе следовало бы стать политиком. — Думаю, я оказался там, где должен был быть, — говорит пастух. Взгляд Дина устремляется на него. Кас смотрит на него, и его взгляд обрушивается на Дина, как товарный поезд. Тот едва не отшатывается. — О? — спрашивает Дин, не понимая, почему он чувствует себя таким ошеломлённым. — И почему ты так думаешь? Он продолжает бессознательно потирать руки от холода и вздрагивает, когда пастух берёт их в свои, растирает, чтобы согреть, а затем подносит к губам и дышит горячим воздухом на каждый палец и сустав. Сердце Дина подпрыгивает к горлу. — Чтобы согреть их, — отвечает Кас, сжимая руки Дина между своими и выдыхая тёплый воздух. Дин смотрит на него, не может перестать смотреть. — Э-это очень любезно с твоей стороны, — запинаясь, произносит Дин. Пастух мягко улыбается, глядя на Дина. Его руки всё ещё сжимают руки Дина. — Я не считаю это каким-то бременем. — И всё же, — Дин не может отдышаться после бега, хотя прошло уже несколько минут. — Кажется, ты зря тратишь свои многочисленные таланты. Пастух поднимает брови. — Комплимент? — удивлённо спрашивает он. Дин закатывает глаза. — Я говорю их тебе достаточно, — возражает он. В стороне от них, снег падает на землю. Кас улыбается. — Они все еще вызывают шок. — Ты просишь больше? — Дин смеется. — Если ты предлагаешь, — дразнит пастух. Всё ещё его руки обвивают руки Дина. Дин смеётся снова, его душа теплеет, несмотря на метель. — Как насчёт этого: твои руки тёплые. — Это не комплимент, — качает головой Кас. — Ты мог бы сказать это любому человеку с пульсом. — Только не себе, — возражает Дин, кивая на свои холодные руки, которые всё ещё согревает Кас. Его голубые глаза искрятся. — Возможно, но я стараюсь это исправить. — И это очень благородно с твоей стороны. — С тобой я не считаю это таковым. — О? — моргая, спрашивает Дин. — А чем считаешь? Кас только смотрит на него. Неотрывно. Настойчиво, как волны. Пронизывающе, как лёд. Завораживающе, как синева в центре пламени. Момент задерживается, как снег в воздухе. Тишина. Тишина и снег. Губы Дина приоткрыты, его дыхание остаётся в воздухе, и он вдруг, странным образом, осознаёт, что между ними есть воздух. Проходит несколько минут, пока снег продолжает падать. Они просто смотрят друг на друга, и дыхание Дина не может выровняться. В конце концов, Кас опускает руки Дина, мягко отпуская их. — Тепло? — спрашивает он. Дин растерянно моргает. Он кивает. — Может, нам стоит вернуться к игре. — Верно, — кивает Дин. Что-то в его сердце сжимается от потери контакта. Неужели он настолько холоден, что так сильно хочет его возобновить? — Интересно, как там дела. Надеюсь, они ничего не сделали с фортом Адама. Он так им гордился. Кас мельком улыбается. — Я гордился тем, как ты так усердно защищал его. Живот Дина сжался. — Гордился? — Мне это показалось ужасно продуманным. — Ну, — Дин краснеет, опуская взгляд. Они выходят из укрытия дверного проёма и снова оказываются в метели. — Он много работал над ним. Форт заслуживал защиты. Губы Каса подергиваются, даже под пеленой снега. — Именно так, - соглашается он. Они обходят угол дома, и как только они это делают, их с четырёх сторон закидывают снежками. Дин выкрикивает проклятие, пытаясь закрыть лицо, но снег уже в глазах, ушах, волосах и даже немного в рту. Кас наклоняется, чтобы слепить снежок и бросить его обратно, и Дин следует его примеру, выкрикивая что-то в ответ на обрушившийся на него холод, смеясь, потому что Кас тоже смеётся, но в конце концов они оба оказываются побеждёнными. — Ладно, ладно, мы сдаёмся! Что мы вам сделали? — Бросили свои посты, — ухмыляется Джо, но оставляет снежок в руке. — Это требует наказания. — И что, — Дин моргает, чтобы убрать лёд из глаз, — вы все объединились, чтобы напасть на нас? — Общий враг, — ухмыляется Мик. Дин прищуривает глаза на Адама. — А ты что? — Он закатывает глаза. — Я думал, мы были хорошей командой, а теперь это для тебя ничего не значит? Адам смеётся и, улыбаясь, признаёт: — Мы были хорошей командой. — Я уверен, ты пытаешься на что-то намекнуть… — Ты покинул корабль, - ухмыляется Мик. — Не правда, — возражает Дин, — я убегал от её каменных снежков, кстати, это явно против правил... Эллен вышла на улицу и фыркнула при виде Дина и Кастиэля. — В таком виде обедать? — Эллен, это не наша вина, — ухмыляется Дин, но она закатывает глаза. — Дети, все вы, — фыркает она. — Смешно, что ты думаешь, что тебя это не касается, Дэвис. Дин, — она снова обращается к нему, — тебе нужно переодеться, иначе заболеть можешь. Одолжишь Кастиэлю что-нибудь из одежды? — Ладно, — Дин тянет Каса за промокший от снега рукав, — пошли, Кас. Прежде чем подняться наверх, они вешают верхнюю одежду перед камином. Дин роется в своих ящиках в поисках чего-нибудь для пастуха, а Кастиэль стоит рядом с кроватью Дина. Он привык переодеваться перед мужчинами, ведь всю свою жизнь он тяжело трудился на фермах. Но здесь по какой-то причине он нервничает, и его охватывает паника. Когда он поворачивается к пастуху с новой рубашкой и брюками для него, Кастиэль без колебаний снимает промокшую одежду, но у Дина учащается пульс, а в груди становится тесно. Он отворачивается, потом снова смотрит, и не знает, куда деть взгляд. Неудивительно, что у Каса мускулистое тело. Дин чувствовал, как эти руки, словно железные тиски, сжимали его, когда он поскальзывался на грязных склонах. Кас целыми днями вытаскивает овец из зарослей ежевики, чинит стены и ворота, куёт собственные инструменты. Он строит, вырезает, мастерит — всё сам. Но это неожиданно и потрясающе видеть. Дин вспоминает, какими тёплыми были его руки, и задаётся вопросом, чувствуется ли такое же тепло по всему его телу. Он не может объяснить это странное физическое влечение, желание провести пальцами по линиям его кожи, словно по карте. Кас приподнимает брови, заметив пристальный взгляд Дина. Дин краснеет и приходит в себя. — Прости, — бормочет он и стягивает с себя пропитанную льдом рубашку. Они оба смотрят друг на друга. У Дина перехватывает дыхание. — Ты всё ещё мерзнешь, Дин? — спрашивает Кас, с серьёзным, заботливым выражением. Он делает шаг ближе. — Я... я в порядке, — запинается Дин. — Спасибо. А ты? — Я не так сильно чувствую холод. — Нет, — тихо говорит Дин. Пастух стоит совсем рядом, рубашка, которую он дал ему на смену, висит у него в руке. — Твои руки были такие тёплые. Кас улыбается. — Они всё ещё тёплые, — говорит он и, как будто чтобы доказать это, кладёт свою правую руку на голое плечо Дина. Мир лишился воздуха. — Да, — Дин моргает в немом согласии. — И у тебя хватило наглости назвать меня ледяным, когда мы впервые встретились, — замечает Кас. Дин встречается с ним взглядом и смеется. Рука Каса всё ещё лежит на его плече. Момент кажется спокойствием в буре. Всё сосредоточено и тихо, с обещанием хаоса, который вот-вот разразится. Но пока — тишина. — И у тебя хватило наглости назвать меня вспыльчивым, — парирует Дин. — Сегодня ты доказал, что я ошибался, — признаёт Кас, и его глаза сверкают. Они ещё ближе. Рука Каса всё ещё лежит на плече Дина, как клеймо, как связь. — Твои руки могли бы заморозить ад. — А твои руки могли бы... — Но Дин не может подобрать слова. От тела пастуха исходит тепло, которое лишает Дина мыслей. — Могли бы…? — Кас приподнимает брови. — Не хочешь закончить мысль, Винчестер? Дин фыркает. Он натягивает рубашку, его лицо горит. Рука Каса исчезает с его плеча. — Не знаю, — ворчит он. — Давай, собирайся. Обед, наверное, уже остыл. Весь обед Дин избегает взгляда Каса. Что-то тяжёлое повисло в воздухе между ними, какая-то безмолвная напряжённость, сравнимая со взглядом пастуха. Но это не важно: Адам болтает без усталости, рассказывая о снежном форте, который они с Дином построили, а Дин ободряюще кивает или соглашается, когда Адам останавливается, чтобы перевести дыхание или прожевать еду. В эти моменты Кас наблюдает за ним с лёгкой улыбкой. После обеда они смотрят в окно. Поля покрыты белоснежной подушкой. Сосны, что пронзают небо, носят снежные шапки. — А что насчёт овец? — обеспокоенно спрашивает Дин. Кас бросает на него взгляд с теплотой. Они стоят у окна в столовой, оно покрыто инеем. — Они в стойле, — отвечает Кас, — и им будет достаточно тепло. До конца дня мне почти нечего делать, разве что проверить их. — Я пойду с тобой. — Когда мы впервые встретились, ты назвал их глупыми животными. Он не говорит это как обвинение. Возможно, немного с улыбкой и в первую очередь с интересом, что скажет Дин в ответ. — Поэтому и нужно за ними присматривать. Пастух закатывает глаза. — Конечно. — Почему ты так заботишься о них? — спрашивает Дин. Кас оглядывается на него. — Потому что они мне небезразличны, — пожимает он плечами. — Разве мне нужны другие причины? — Ты заботишься о них, потому что они тебе небезразличны, — повторяет Дин, равнодушно. — Можно ли объяснить любовь? — спрашивает Кастиэль, поворачиваясь лицом к Дину, отходя от окна. — Поддастся ли любовь объяснению? Дин смеется. — Возможно, и нет. Но у неё есть причины. — Любовь исходит от сердца. Не разума. — Значит, ты любишь своих овец. — Так должен поступать каждый пастух, — говорит Кас. Но его лицо становится мрачным и обеспокоенным. Дин замолкает. Ранним вечером, после того как они позаботились об овцах и пробравшись через снег по колено, они сидят в хижине и едят скромный ужин, который приготовил для них Кас. Пока они готовили, ели и разговаривали, снег продолжал падать на спящую землю, и небо потемнело с фиолетово-синего до угольно-чёрного. Дин замечает, что Кастиэль обеспокоенно смотрит в окно позади него. — Темнеет, да? — Он улыбается, и пастух медленно моргает. — Темнеет, - повторяет он с сарказмом. — Ладно, — соглашается Дин, — уже темно. — И холодно. — А я думал, ты не чувствуешь холод. — Я беспокоился не о себе, — вздыхает Кастиэль. Дин невольно улыбается. Он снова смотрит в окно. — И земля покрыта снегом. — А что, ты беспокоишься за овец? —Я беспокоюсь за тебя. — За меня? — Если ты собираешься идти домой по такому снегу. — О, я справлюсь. — Зная твою привычку оступаться. — Ты не пойдёшь, чтобы поддержать меня? — Дин поднимает брови с усмешкой. Кастиэль снова закатывает глаза. — Ты в хорошем настроении, — смеётся Дин. — У меня нет настроения, — Кас качает головой, — только беспокойство. — Беспокойство, — тепло повторяет Дин. Его взгляд устремлён на пастуха. Но Кас лишь задумчиво хмурится, глядя на стол, в то время как Дина согревает это слово. Беспокойство. Обычно беспокойство — это его ноша. Ноша, которую он должен нести ради своих братьев, заботится об их благополучии, местонахождении и безопасности. Годами он беспокоился о Джоне и о том, не упьётся ли он до беспамятства или не ввяжется ли в очередную драку, из которой не сможет выбраться. Беспокоился о том, что его семья будет есть в следующий раз, или о том, где они будут спать ночью. Беспокоился о его работе. Это переросло в беспокойство за ферму, беспокойство за здоровье Бобби, беспокойство за счастье Адама и за то, сможет ли он провести детство, которого Дину никогда не позволяли. Но кто беспокоится о нём? Кас. Как будто по сигналу пастух говорит: — Конечно, ты можешь остаться здесь на ночь. Дин моргает. — Из-за холода и снега, — продолжает пастух. Дин тупо кивает, чувствуя, как что-то в нем трескается. — Из-за беспокойства за меня, — поправляет Дин, улыбаясь. Пастух вздыхает. — Я полагаю. — Где бы я стал спать? — На полу, и ты будешь благодарен. Дин откидывается назад, смеясь. — Кас. — Можешь разделить со мной кровать, — вздыхает пастух с притворной неохотой. — Там было бы ужасно тесно. — И что, ты слишком хорош для этого? — Я и на полу спал в прошлом, — Дин снова наклоняется вперёд, защищаясь. — Я был бы счастлив спать на полу, не говоря уже о разделении маленькой кровати. Я просто хотел убедиться, что ты будешь доволен таким раскладом. — Я бы не стал предлагать, если бы это было не так. — Ну, тогда... — Твой ответ? — Я останусь, — улыбается Дин. — Так мне не придётся завтра утром идти сюда по холоду. — И, возможно, ты сможешь приготовить мне завтрак. — Я? — возмущенно и ухмыляясь, повторяет Дин. — Я твой гость! — Теперь ты проводишь здесь слишком много времени, чтобы считаться гостем. — А кем ты будешь считать меня? — Самовольным захватчиком? — переспрашивает Кейс. — Возможно, мне стоит брать с тебя арендную плату. — За проживание и питание, — фыркает Дин. В глазах Каса вспыхивает веселье. — Именно так. — Ты не осмелишься. — Возможно, и нет. Дин встает, чтобы убрать их тарелки. — Что ж, возможно, я приготовлю тебе завтрак. И полностью очарую тебя. — С нетерпением, жду. Кас нагревает немного воды и засыпает её горстью мелиссы, чтобы заварить чай. Они сидят за столом, но уже не друг напротив друга, как обычно, а в уголке, рядом, прижавшись коленями друг к другу. — Возможно, скоро нам стоит отправиться на рыбалку. — Или собирать мидий, — говорит Дин. — Ты видел их на камнях, под утёсами? — Их там целое скопление. — Давай сделаем и то, и другое. — Что-то, что согреет нас в эти холодные месяцы. — Что-то, кроме твоих натруженных рук. — Или твоей горячей крови. Дин фыркает. — Как только я научусь читать так же хорошо, как ты, мой язык станет таким же острым. Берегись. — У тебя и так острый язык, — Кас качает головой. — Ты и так достаточно хорош. — Ты не привык, что с тобой не соглашаются? — Я вряд ли привык к людям. — Но твоя семья ведь такая большая. — Была, — Кас поправляет его, его лицо становится на мгновение тяжёлым, и лицо Дина также меняется. — Да, — говорит он. — Извини. Он смотрит на пастуха и снова задумывается, какие пути прошёл тот и как они привели его сюда. Но, несмотря на их маленькие обмены секретами при тусклом свете свечи и еду, собранную на опушках кустов и на живых изгородях, Кастиэлю ещё предстоит вспахать своё сердце и извлечь его часть из взрыхлённой земли для жатвы. Не для Дина. Даже не для Дина. — Время позднее, — говорит Кас, и Дин глотает, кивая. — Ты хочешь, чтобы я... — У меня есть запасная ночная рубашка, — сообщает ему Кас. Он бросает взгляд на свой маленький шкафчик. — Ты найдёшь её в первом ящике. — С-спасибо, — запинаясь, произносит Дин. Он допивает свой чай, встаёт и переодевается. Тепло тела Каса ощущается позади него. — С какой стороны ты хочешь спать? — спрашивает Кас. Дин оборачивается и удивляется, как близко они стоят. Кас уже переоделся. — Я... — Дин путается. — Мне всё равно. А тебе? Кас забирается в кровать, со стороны окна. Там остается немного места для тела рядом с ним. — Эта сторона будет холоднее, — говорит он. — Я возьму её и буду защищать тебя от холода. Дин чувствует, как его сердце сжимается. — Тебе это не надоедает? — спрашивает он, и Кас хмуро смотрит на него, не понимая. — Надоедает что? — Быть добрым, — говорит Дин и ложится в постель рядом с Кастиэлем. Он поворачивается на бок лицом к Касу. Их лица разделяет всего несколько дюймов. — Тебе не надоедает? Черты лица Каса дрогнули. Его взгляд смягчился, как языки пламени в камине. — Только не с тобой. У Дина болит сердце. — Тебе должно надоесть. — Не может. Грудь Дина сжимается, как умирающая звезда. — Я не думаю, что заслуживаю этого. Кас лежит на боку, лицом к нему. — Я не согласен. — Почему? — Я же сказал тебе, сегодня, — просто отвечает пастух. Тьма между ними наполняет воздух чем-то восторженным. — Что? — Любовь не поддаётся объяснению. Любовь — в сердце. Не в разуме. — Ты говорил это о своих овцах. — А теперь я говорю о тебе. Дин фыркает, удивленный, раздраженный и… испуганный. — Значит, ты видишь во мне одну из своих овец. Рот Каса дергается, его забавляет эта мысль. — Нет. При всём твоём упрямстве ты больше похож на козла. — Козла? — Дин корчится от смеха на маленькой кровати, теснее прижимаясь к Кастиэлю. — О, почти наверняка, — подтверждает Кас, серьёзно кивая. — Ты думаешь, что какое-то другое животное тебе подойдёт? — Да, — подтверждает Дин. — Человек. — Ты неправильно ведешь игру, Винчестер. — Это что, игра? — Теперь да, — кивает Кас. — Какое животное я? — Осёл, — быстро отвечает Дин. — Или мул. Из-за твоего упрямства. Кас тепло посмеивается. — В твоем голосе звучит горечь, Дин. Его имя на устах пастуха, в атласной темноте, в маленьком пространстве между их лицами, звучит прекрасно и идеально. — Прекрасно, — Дин закатывает глаза. — Тогда собака. — Собака? — За всю твою непоколебимую преданность. — Ну, теперь я чувствую себя грубым из-за того, что назвал тебя козлом. — Отлично, — смеется Дин. Кас тоже. — Это то, кем я являюсь для тебя? — Мягко спрашивает он. — А? — Преданным. Таким ты меня видишь? Дин растерянно моргает. — Да. — Хорошо. Голос Каса — бархат в полутьме. — А кто я для тебя? — спрашивает Дин. Кас улыбается. Белки его глаз блестят, как лунный свет на снегу. Тёплые пальцы сжимают руку Дина в темноте. — Я не знаю, — признаётся он, и сердце Дина сжимается от разочарования. — Ты не знаешь? — повторяет он, кусая губы от обиды. Его голос дрожит. — Я не могу тебя раскусить. — Ты, похоже, понимаешь меня лучше, чем кто-либо, — возражает Дин, и его задевает, что Кас не разделяет его мнение. Голос Каса мягок, как ночь. — В тебе есть какая-то загадка, Дин Винчестер. Дин сглатывает. Моргает от рези в глазах. — Загадка? — повторяет он. — Во мне? Кас улыбается. Его глаза — два тёплых огонька на лице. Их достаточно, чтобы согреть любую зимнюю ночь. — Именно так. Дин сглатывает. Он кладёт левую руку на руку Каса, которая лежит на его плече. Он погружается в сон, мягкий как снег, падающий с небес. Ему снится снег и солёная вода. Ледяная крошка в волосах. Теплое тело позади него и теплые пальцы на его локте, поддерживающие его на скользкой от грязи земле. А затем сон меняется. Он погружается в мутные этаноловые дебри спящего разума, не разума Дина во сне, а разума, который он погружает в сон каждое мгновение бодрствования. Разума, который он так привык покоить на дне озера своего сознания, что, разлагается там, он почти забыл о нём. Он забыл о нём. Теперь, он вспоминает. Вспоминает, как пил и пил, поддаваясь своим желаниям, так что, когда он увидел лицо молодого человека, Ли Уэбба, в дверях таверны и эту непринуждённую улыбку, плывущую сквозь туман пьяного сознания Дина, ему не показалось таким уж нелепым, что они оба в итоге оказались прижатыми друг к другу в поцелуях за таверной, упираясь в её стены. Но, увлеченные поцелуями, они сами были пойманы в ловушку. За таверной было темно. За таверной стоял запах мочи, и именно сюда шли люди, чтобы справить нужду, но в этот раз, это место, стало ареной их ярости. За таверной было темно, так что, к счастью, мужчины, хотя и смогли разглядеть природу объятий Дина, не смогли разглядеть его лица. В любом случае, они почти уничтожили его. А Ли, Ли Уэбб — кричал, что это вина Дина, что это Дин набросился на него, когда он пытался помочиться, чушь собачья, и любой идиот сразу бы понял это по тому, что брюки Ли не были спущены, а ремень всё ещё был застёгнут. Так что, он просто мочился, будучи полностью одетым? Это Ли был тем, кто сверкнул глазами в сторону Дина, вышел вслед за Дином на улицу, когда пьяный Дин пошёл подышать свежим воздухом вместо прокуренной атмосферы таверны. И Ли вышел вслед за ним и сказал: «ты новенький здесь?», а когда Дин ответил: «так и есть», сказал: «тогда позволь мне поприветствовать тебя как следует?». Ли был тем, кто отвел Дина за таверну и сказал ему, чтобы тот не волновался, они услышат, если кто-нибудь придёт. Возможно, они бы и услышали, если бы просто разговаривали. Но они оба отвлекли друг друга, так что всё, что они слышали, был пьянящий и всепоглощающий звук дыхания на губах. За таверной было темно. За таверной стоял запах мочи, и именно в эту мочу Дин утыкался лицом, пока мужчины, разъярённые от дерзости его отличия от них, от того извращения, которое он совершил, обращаясь с мужчиной так, как это делают с женщиной, били его, пинали и плевались, пока Ли скрывался в ещё более тёмной её части. Удар ногой пришёлся Дину в живот, лишив его дыхания, он согнулся от боли, и его бы забили до смерти, возможно, оставили бы гнить там до утра, когда какая-нибудь бедная служанка, выполняющая свои обязанности, наткнулась бы на его труп, осквернённый и униженный из-за обвинений в мерзости, которую совершил Дин. Джон догадался бы, что произошло. Вот что звенело в голове Дина, когда вокруг него раздавались проклятия, пинки и слова, отвратительные, как гниль. Джон догадался бы, что произошло и почему, и плюнул бы на имя Дина, но не проронил бы ни слезинки. Дин осмелился заблудиться в своей любви к Кэсси и, возможно, снова заблудился бы, увлекаясь Ли, любым мужчиной, и какой из этих поступков был бы большим грехом? Кэсси была единственной, кто пострадал бы из-за любви Дина к ней, и именно это облегчило расставание, его единственным утешением была мысль, что это для её защиты. Но Дин страдал и был вынужден подчиниться своим страданиям в обьятиях другого мужчины. Нет ничего преступнее, отвратительнее, чем осмелиться желать мужчину так, как мужчины желают женщин. И Джон догадался бы, что произошло. Возможно, именно это заставило Дина перекатиться на бок, когда в его избитое тело прилетел очередной удар, сотый удар. Он задыхался, когда бежал, прихрамывая на обе ноги, так что его походка сама по себе была чем-то вроде ковыляния. Мужчины кричали ему вслед, а его прерывистое дыхание отдавало болью в грудь, которая почти смялась от ударов. Он снова и снова давился на бегу — его желудок был в смятении от множества нанесённых ударов, и когда, наконец, он ускользнул от их пьяных ног, то прислонился к пристройке чужого дома, и его рвало, и рвало, и рвало. Его тело сотрясалось. Он до хромал до дома и рухнул без сил, а на следующее утро его глаза так опухли, что он едва мог видеть. Он сказал своему отцу, что был пьян и ввязался в драку. Джону было всё равно, и, к счастью, в ту ночь он сам был так пьян, что не добрался до той таверны, пока не прошло несколько дней, когда новость не улеглась, а мужчины, которые были полупьяны и едва не забили Дина до смерти, почти забыли, почему они вообще его избили, и тот факт, что избитый ими человек остался жив. Сэмми было сложнее убедить. Сломанные рёбра и разбитая губа Дина не могли быть объяснены ему дракой в городе. В конце концов, он сдался. А туман в голове Дина — от того, как сильно он был пьян, от ударов по голове, от времени и травм — изящно запечатал всё, как восковая печать письмо с известием о смерти. Дин никогда не открывал его. Он забыл. Он позволил себе поверить, что именно из-за того оправдания, которое он дал Джону и Сэму, его чуть не убили. Он никогда больше не совершал ошибку, открывая свое сердце близости или уязвимости. Не в таком смысле. Не с другими... Это было сразу после Кэсси. У него было разбито сердце. Вот почему он позволил себе поддаться взгляду Ли. Он мало что помнил о том времени. Его разум не позволял ему. Он загонял себя в клетку, когда пытался вспомнить, и другие воспоминания рассыпались в пепел и прах. Дин не знал, что ещё он потерял в приливах собственного разума. Что бы подумал о нём Кас, если бы узнал всё это? Вся эта забота превратилась бы в отвращение. Конечно. Дин просыпается, ощущая тело Каса, прижатое к нему. Руки, и теперь он знает, как они выглядят, обнажённые, обвивают его грудь. Он помнит, как дрожал ночью и как эти руки потянули тяжёлое, шерстяное одеяло, чтобы укутать его плотнее, а затем провести по его коже, вызывая ощущения совсем не похожие на булавочные уколы. Он помнит горячее дыхание на своей шее и то, как он откинулся назад в его объятия. Он помнит призрак улыбки на своей коже. Он помнит, как вздыхал в счастливом полусне-полуяви. Он старается не вспоминать, что с ним случилось из-за Ли.