Неугомонный странник (Restless Wanderer)

В середине декабря Эллен плетёт рождественские венки из остролиста и омелы и развешивает их на дверях фермерского дома: тёмно-зелёные с ярко-красными ягодами и пыльно-зелёные с бледными, похожими на шарики ягодами. Адам в восторге и хочет помочь ей в этом деле. Бобби тепло улыбается каждый раз, когда видит, как ребёнок пробегает мимо с новой веточкой, чтобы привязать её к венку. У них никогда раньше не было Рождества, настоящего Рождества — ну, у Адама было с матерью, если подумать, — но не у Дина и Сэма. Сэм немного взволнован, Адам переполнен эмоциями. Приятно видеть их обоих такими счастливыми, такими спокойными. Дин продолжает учиться у пастуха — всё больше и больше. Этот человек подобен тихой, широкой реке. В нем кроется глубокая мудрость. Дин проводит с ним день за днем уже целый месяц, но всё равно не может сказать, что познал больше чем пару дюймов этой бездонной глубины. За несколько дней до Рождества, они с мистером Новаком сидят на сухой каменной стене, наблюдая, как Мадра выслеживает стаю ворон. Они курят трубку пастуха, и тот бросает на Дина забавный взгляд, когда тот признается, что уже несколько недель мечтает о табаке. — Это не табак. — Ах, да? Тогда... — Смесь шалфея и полыни. — Полынь, — Дин кивает, улыбаясь, пока Мадра замирает в театральной позе, когда одна из ворон замечает ее и смотрит с настороженностью. — Это то, что ты искал в ту ночь, когда перевязывал мне руку? — Оно самое. — Луна ей покровительствует? — Именно так, — пастух улыбается одобрительно. Он говорит это часто: когда Дин чему-то учится и успешно повторяет или выполняет, эти простые слова всегда звучат от фермера. «Именно так». Простота на его губах словно сплетена из золота. Никогда еще Дин не находил в таких скромных вещах столько очарования. — Именно так, — Дин кивает в знак согласия, слегка усмехаясь. — Говорят, она приносит яркие сны? — спрашивает он. Пастух подтверждает, явно довольный, что Дин запомнил его уроки. — В древние времена её использовали для предсказаний. — Я расскажу тебе о своих снах сегодня вечером, — обещает Дин. Пастух задумчиво кивает. — Я сделаю то же самое, — отвечает он с полной серьезностью, без намека на шутку в голосе. Его искренность согревает сердце Дина. Дин затягивается из трубки, когда пастух протягивает ее ему. — Твой младший брат, похоже, очень радуется Рождеству, — замечает пастух, глядя на темное зимнее небо над холмами. Он нарочно делает на этом акцент, всегда называет Адама братом, а не сводным, не единокровным, не каким-нибудь там «ублюдком», как привык Дин. Постепенно это даже меняет то, как и сам Дин говорит о мальчике. Дин коротко усмехается. — О, ещё бы. Но он же ребенок, естественно. — Ты говоришь так, будто сам не был таким, — отвечает пастух. Дин пожимает плечами. — Джон не был большим поклонником праздников, — отвечает он. Пастух неодобрительно сжимает губы. Когда становится ясно, что Новак молчит, чтобы подстегнуть Дина продолжить, тот добавляет: — Он проводил этот день за выпивкой — как и любой другой, пожалуй. Худшее в этом было то, что в Рождество почти всё закрыто. Так что пил он дома. — И пьяным он был не добр? — уточняет пастух. — Ни в одной книге. — Мне больно это слышать. Дин фыркает. — Всё в порядке, — говорит он и снова берёт предложенную ему трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит: — Думаю, это трудно разделить. Понимаешь. Те праздники, которые у меня были в детстве, и те, которые я могу получить сейчас. Я хочу хорошо провести время, но… Я не знаю. Это страх? Я не знаю, как это называется. — Я понимаю, — тихо кивает пастух. Дин возвращает ему трубку. — А ты что будешь делать? — спрашивает Дин. — Что ты будешь делать на Рождество? Пастух пожимает плечами. — Вероятно, зажарю каштаны, свернусь с Мадрой клубком, подогрею вина. — Один? — Мне не к кому возвращаться. — Ну, можешь не возвращаться, — нахмурившись, говорит Дин, — но у тебя есть семья здесь. Проведи Рождество с нами. Пастух бросает на него взгляд. Впервые маска, которую он всегда носит, полностью сползает с его лица. Это длится всего миг, но всё равно заставляет Дина замереть, захваченного неожиданным чувством. — Тебе не нужно... — Слушай, Джо, Эллен, и Мик все будут там. У них тоже больше никого нет. Ни у кого из нас. Мы все такие, как ты — как ты думаешь, почему Бобби и приютил всех этих чёртовых птиц? Как ты думаешь, почему он так близок со своими слугами? Чёрт возьми, — смеется Дин, — как ты думаешь, почему он назвал меня своим наследником в тот момент, когда узнал о смерти Джона? Этот человек одинок. Ему нужны люди вокруг — чем больше, тем лучше, и ты ему нравишься. Если ничего другого не остаётся, приходи ради него. Новак мягко улыбается, изгибая губы. — Может быть... — Никаких «может быть», — Дин качает головой. — Это приказ, — ухмыляется он. — Я в опасности потерять работу, если ослушаюсь? — спрашивает пастух, и Дин смеется. — Нет, — говорит он. — Если откажешься прийти в фермерский дом на Рождество, обещаю, я сохраню тебя здесь до конца твоих дней, и ты будешь жить в мучениях, страдая от моих ужасных шуток и злых замечаний. — Не мучения, — неожиданно не соглашается пастух, и у Дина дергается сердце. — Ну, — запинаясь, произносит он, — в любом случае. Ты очень даже приглашен. Я восприму это как глубокое личное оскорбление, если ты откажешься. И ты нанесёшь серьёзное оскорбление духу Рождества. — Вот как? — спрашивает пастух, его глаза искрятся. — Почему? — Ну, там будет, например, четверо сирот, с которыми ты откажешься провести день. Я, Сэм, Адам, Мик. И полусирота — Джо. — Я не думаю, что тебя можно считать сиротой, если ты больше не ребенок. — Ты слишком жесток, Новак, — улыбается Дин. Глаза пастуха сияют. — Возможно. — Значит, это согласие? Новак смеется. — У меня такое ощущение, что ты сделаешь мою жизнь невыносимой, если я скажу «нет». Дин улыбается шире. — Точно, — подтверждает он. — Еще более несносной, чем сейчас. Пастух закатывает глаза. — И приходи в канун Рождества тоже. Все будут. Может, даже будет весело. — Ладно, мистер Винчестер, от того, что ты это повторяешь, это не станет ни более, ни менее правдивым. Дин смеется. — Увидимся тогда. И он действительно приходит. Тяжелый стук раздается в дверь накануне Рождества, как раз, когда Адам бросает палочки корицы в огромную кастрюлю с подогретым вином. — Это, наверное, наш пастух, — замечает Мик, откинувшись на кухонный стул, положив ноги на стол и ловко тасуя колоду карт. — Опусти ноги на землю, Мик, — говорит Эллен, оглядываясь на него и широко раскрывая глаза, — Это отвратительно. Дин едва реагирует на беззаботный взгляд, которым одаривает его Мик, — он выходит из кухни и идёт по коридору, прежде чем успевает задуматься, почему ему так не терпится открыть дверь пастуху. Но Сэм опережает его и открывает дверь сам. — Ну, здравствуй, молодой господин, — приветствует пастух, его глаза теплые. Он приподнимает шляпу перед Сэмом, а заметив Дина, стоящего в нескольких ярдах позади, снимает ее полностью. — Мистер Винчестер, — говорит он, и Сэм бросает на Дина вопросительный взгляд, слегка нахмурившись. Ночь холодная: прохладный воздух проникает в дом, и Сэм неловко откашливается, наблюдая за странным молчаливым обменом взглядами между Дином и пастухом. Новак стоит в дверях, ни внутри, ни снаружи. Он извиняется, переступает порог, а за ним послушно следует Мадра. Дин задумывается, как она отнесётся к птицам, и беспокоится, что Бобби подумает о ней. Сэм закрывает дверь. — Ты пришёл, — улыбается Дин, когда пастух подходит к нему. Мужчина, кажется, немного растерян, но его лицо озаряется теплотой, когда он смотрит на Дина. — Я побоялся за свою судьбу, если бы отказался, — отвечает он, и Дин коротко смеется. Сэм идет за ними по коридору. В гостиной Мик и Сэм поставили огромную рождественскую ёлку, слишком высокую даже для этой комнаты: её верхушка задевает потолок. Адам беспокоится о том, как он сможет прикрепить звезду к её верхушке. — Стулья недостаточно высокие, — признает Эллен, с обеспокоенным видом глядя на ёлку. — Сэм, тебе обязательно было выбирать такую высокую? — Мик тоже выбирал, — защищается Сэм, нахмурившись, и Дин с Эллен синхронно закатывают глаза, после чего ловят друг друга на этом с проблеском веселья. — Стулья достаточно большие, чтобы Сэм мог поставить звезду, если встанет на один, — замечает Дин. — Он же мог бы сделать это? — предлагает он, но Адам выглядит удрученным. — Возможно, — говорит пастух мягко, — если я подниму молодого господина, он сможет достать достаточно высоко? Глаза Адама загораются, его лицо озаряется радостью. Он смотрит на Дина, как бы спрашивая разрешения. Пастух тоже переводит на него взгляд. — Ну, — отвечает Дин, чувствуя, как его пробирает взгляд Новака, — если ты не надорвешься, то почему бы и нет. — Я обещаю, что нет! — сияет Адам, будто может гарантировать такое. Дин закатывает глаза снова, но удивляется теплу в груди, вызванному радостью мальчика. — Возможно, — повторяет Новак, — если мистер Винчестер тоже поможет, у вас будет еще более устойчивая опора? — Он обращается к Адаму, но смотрит на Дина. У Дина учащается пульс. Адам смотрит на него большими, полными надежды глазами. — Дин? — Ладно, — вздыхает Дин, чувствуя себя неловко под взглядом пастуха. — Как будем это делать? Новак держит Адама за одну ногу, а Дин — за другую, и они стоят достаточно близко к дереву, так что Дин морщит нос от сосновых веток, бьющих ему в лицо. Пастух усмехается, глядя на выражение лица Дина, и у Дина необъяснимым образом сжимается желудок. Они стоят плечом к плечу, близко друг к другу, и Адам наклоняется вперёд, пытаясь дотянуться до самой верхушки дерева. — Почти, — напряженно говорит он сверху, голос дрожит от сосредоточенности. — Почти... — Осторожнее, Адам, — беспокойно говорит Эллен позади. — Нет, Адам, ты справишься, — подбадривает Джо. — Только смотри, чтобы ненароком не заехать Дину коленом по лицу. Сэм хихикает слева от Дина. — Эй, Адам, — Дин смотрит на брата, — когда закончишь там наверху, постарайся упасть и приземлиться на Сэма и Джо. Хорошо? Адам нервно смеется, пастух рядом с Дином вздыхает. — Я не шучу, — качает он головой. — Ты получишь мой фруктовый пирог, если попадешь в Сэма, и мой имбирный, если попадешь в Джо. Оба — если попадешь в обоих. — Почему я — фруктовый пирог?! — возмущается Сэм. — Его все ненавидят! — Ну, думаю, ты сам ответил на свой вопрос, Сэм, — шутит Дин, но Эллен их одергивает. — Прекратите вы оба, — цокает она. — Смотрите, он почти справился! — Вот! — победно восклицает Адам, и Джо с Миком громко аплодируют. Дин и Новак синхронно отходят от дерева, прежде чем опустить Адама на землю. — Получилось! — кричит Адам, когда его ставят. — Это было страшно. Но весело! — Да неужели? — Дин приподнимает брови и криво улыбается. — Рад это слышать. Отличная работа. Пастух мягко смотрит на Дина, пока тот растрепывает волосы мальчику, прежде чем Адам бросается к столику, чтобы принять приглашение Мика сыграть в карты. — О чём ты думаешь? — спрашивает Новак, подходя к Дину и наблюдая, как Мик и Адам садятся за столик. У Мика в рукаве едва заметна спрятанная карта. — Что Мик — мошенник, — отвечает Дин, показывая на это, и пастух тихо хмыкает. — Его кости тоже подтасованы, — говорит он, и Дин улыбается краем губ. — Я играл с ним в "Кости лжеца". Совет: не делай этого. — Думаю, не стоит удивляться, — отвечает Дин, поворачиваясь к мужчине, который поднимает брови. — Игра же называется "Кости лжеца". Пастух усмехается. — Точно, — кивает он. — А если я приглашу тебя на игру? — Да, я бы доверился тебе больше, чем нашему лакею. — Высокая похвала, — подмечает Дин, когда Адам проигрывает и восклицает от удивления и растерянности. Мик самодовольно забирает свои карты. Дин ухмыляется и качает головой. Они переходят за соседний стол и садятся после того, как Новак достаёт из ближайшего шкафа набор игральных костей. — Ну, в тебе есть некая надежность, — пожимает плечами пастух, садясь напротив Дина. — Несмотря на всё. Ты не из тех, кто ради забавы будет жульничать. — Несмотря на всё? — повторяет Дин. — Что это вообще значит? Пастух не отвечает. Он передает Дину четыре кубика, и, понимая, что ответа от него не дождаться, Дин тяжело выдыхает. Они начинают играть. Мадра устраивается у их ног. Сэм, в конце концов, тоже подходит и садится в соседнее кресло. Мадра, видимо, чувствуя его любовь ко всему, что хоть как-то лает, поднимается и кладет голову ему на колено. Сэм рассеянно улыбается, поигрывая с её ушами. Для существа, которое не является кошкой, она издает удивительно похожий на мурлыканье звук. Дин издает раздражённый звук, потеряв ещё один кубик и оставшись с последним. Пастух, хотя и улыбается с легким весельем, смотрит на него с мягкостью, отчего у Дина сжимается челюсть. Но затем он выигрывает следующий раунд. А потом ещё один. Он хмуро смотрит на пастуха, выражение лица которого остаётся неизменным, непроницаемым. Чтобы проверить, он делает безумное заявление. В его руке выпали тройка, пятёрка и шестерка. — Пять двоек. Пастух поднимает глаза, нахмурив брови. В комнате воцаряется тишина, которую можно резать ножом. — Шесть двоек. Дин сверкает взглядом. Лицо пастуха — как всегда, маска. Но Дин уверен, что за ней мелькает что-то ещё. — Лжец, — говорит Дин и поднимает руку, чтобы показать свои карты. Новак делает то же самое. У него две двойки, единица, две четвёрки, тройка и шестёрка. — Что ж, — любезно говорит он, — ты выиграл и этот раунд, мистер Винчестер. Дин смотрит на него в упор. — Ты проигрываешь намеренно, — обвиняет он. Сэм кашляет в кулак, сдерживая смех. — Замолчи, Сэм, — сердито говорит Дин, прежде чем снова повернуться к пастуху. — Разве нет? — Я не настолько боюсь потерять работу, чтобы позволить тебе обыграть меня в кости. — Нет? — Дин приподнимает брови. — Ну, ты всё равно позволяешь мне выигрывать. Это чертовски снисходительно. Прекрати. — Дин, не ругайся в канун Рождества, — Эллен бросает взгляд на Дина и вздыхает. Дин сжимает челюсти. — Миссис Харвелл права, — говорит пастух, голос его раздражающе мягкий, и Дин готов швырнуть кубики ему прямо в лицо. — Тогда перестань намеренно проигрывать. — Как скажешь. Они продолжают играть. Новак выигрывает следующий раунд, и Дин замечает, что Сэм ухмыляется. Но пастух определённо теряет несколько раундов специально, затягивая игру. — Ладно, ты достаточно потешил моё самолюбие, — наконец вздыхает Дин, обращаясь к пастуху, — можешь выигрывать. Пастух тихо посмеивается. — Именно так. Ещё пять минут, и Новак выигрывает игру, как и велел Дин. Сэм улыбается, наблюдая за происходящим. — Можно я сыграю? — подходит Адам, который за это время проиграл не меньше трёх партий Мику и выглядит явно обиженным. — Конечно, — Новак улыбается, двигая стул, чтобы освободить место для мальчика. — Ты уже играл в "Кости лжеца"? — С Миком, — подтверждает Адам, и глаза пастуха загораются. — Ах, и, наверное, он был очень хорош, когда играл с тобой. — Он такой хороший в играх, — расстроенно отвечает Адам, вся его невинность в голосе, и Дин усмехается. Пастух ловит его взгляд. — Это так, — подтверждает он, — но, возможно, игра с ним дала тебе хорошую практику. Адам хмурится, задумавшись, но кивает с надеждой. В следующем раунде Новак настолько легко уступает мальчику, подавая Дину тихий знак сделать то же самое, что Адам выигрывает и сияет от гордости, ничего не заподозрив. — А теперь взгляни на это, — любезно улыбается пастух, — ты победил нас обоих. — Я не знаю, как так получилось, — искренне улыбается Адам, — обычно я проигрываю так ужасно. — Разве это не странно, — сухо замечает Дин, переводя взгляд на Мика, который ухмыляется и пожимает плечами. — Понятия не имею, — говорит Мик, прежде чем повернуться к Джо и продолжить показывать ей карточные фокусы. Сэм присоединяется к следующей игре, но в конце концов Дину становится скучно, и он сдаётся, отправляясь на кухню, чтобы помочь Эллен с её готовкой. Пастух провожает его взглядом. Дин находится на кухне, выкладывая огромного копчёного лосося на блюдо, когда Новак появляется в дверном проёме, пристально и с любопытством наблюдая за ним. — Я могу чем-то помочь? — спрашивает Дин, приподняв брови и глядя на мужчину, который медленно и тяжело входит в комнату, всё ещё изучая Дина взглядом. — Я пришёл предложить свою помощь, — отвечает он низким и мелодичным голосом, словно его речь вплетена в идею песни. — Какой ты милый, — улыбается Эллен, — но я думаю, что мы почти закончили. Поможешь нам с Дином всё это вынести? — Конечно, — отвечает мужчина с улыбкой и берёт подогретые тарелки, воспользовавшись прихватками, которые предлагает ему Эллен. Дин следует за ним. — Приятно видеть, что ты помогаешь миссис Харвелл, — замечает Новак, пока они идут по коридору. Дин раздражённо фыркает. — Звучит так, будто сюда вложен какой-то подтекст, — ворчит Дин, а выражение лица пастуха смягчается в тёмном коридоре. — Вовсе нет, — он качает головой. — Я говорил искренне. — Но ты был удивлён? — спрашивает Дин, заходя в столовую и раскладывая принесённое на стол. — Приятно удивлён. — Болван, — бормочет Дин. — Я тебе постоянно помогаю. — Дай определение помощи. — Обычно, — продолжает Дин, — я прихожу вымотанный после работы. Разве так уж плохо, что я не всегда помогаю? Это ведь не значит, что я лентяй. — Он вздыхает, стиснув зубы. — Ты постоянно критикуешь меня, — жалуется он с большей уязвимостью, чем хотел. Пастух смотрит на него. — Я не хотел, — говорит он. Его голос мягкий, почти извиняющийся, но в нём есть что-то ещё. — В будущем я постараюсь этого не делать. — Если ты не будешь это делать, тебе вообще нечего будет мне сказать, — замечает Дин. Они выходят из столовой, снова идя по коридору к кухне. — Я не совсем уверен, мистер Винчестер, — пастух качает головой. — Ты интересный человек. Я бы придумал что-нибудь ещё. Дин резко поднимает голову. Он смотрит на пастуха, но взгляд Новака сосредоточен на блюде с жареными пастернаками, которые передаёт ему Эллен. Что он имеет в виду? Интересный. Дина никогда так не называли — а его называли разными словами. Эллен даёт Дину бутылку вина — хорошего вина — и несколько бокалов. — Мы, правда, празднуем, да? — улыбается Дин ей, и Эллен хихикает, растрепав ему волосы. Дин почти ошеломлён этим жестом, замирает на несколько мгновений, чувствуя тёплое покалывание от самой макушки, где её рука коснулась его, до самых кончиков пальцев. Он возвращается в коридор, ведущий в столовую. Когда он подходит к столу, пастух раскладывает пастернак по тарелкам и ставит на каждое место по стакану. Он слегка кивает Дину. Дин сглатывает. Сэм входит, раскачиваясь, Адам за ним, и каждый занимает своё место. Джо помогает Бобби войти, а Мик приносит картошку, приготовленную с розмарином, и у Дина при виде неё урчит в животе, что слышит пастух, и его глаза блестят от этого звука. Дин снова сглатывает. Эллен входит последней, и Дин настаивает, чтобы она села во главе стола после всего её тяжёлого труда, и Бобби соглашается. Глаза пастуха снова блестят. Дин садится у края стола, Бобби — у другого края, а пастух занимает место рядом с Дином. Когда пастух садится, их локти на мгновение соприкасаются. Эллен произносит благодарственную молитву, на которую Новак отвечает тихим, но твёрдым и уверенным «аминь», что перекрывает даже весёлое восклицание Мика и громкое «аминь» Бобби. Оглядывая каждого по очереди, Дин думает о том, какая это странная разношёрстная компания. Сэм, кажется, думает о том же, он ловит взгляд Дина и подмигивает ему со знающей улыбкой, пока Джо спорит с Бобби о том, какая рождественская песня самая лучшая, и предлагает спеть одну из них. Дин стонет от этой идеи. — Ты не из тех, кто любит повеселиться на Рождество, мистер Винчестер? — спрашивает пастух, глядя на Дина с теплотой, но настойчиво. У Дина перехватывает дыхание. — Я очень рад Рождественскому веселью, — закатывает глаза Дин. — Просто я слышал, как Джо поёт, и не могу сказать, что мне это очень нравится. Джо оборачивается и свирепо смотрит на него, в то время как Мик усмехается. — А что насчёт тебя, Новак? — спрашивает Дин. — Что ты думаешь о Рождестве? Пастух пожимает плечами, но что-то в его взгляде меняется. И несмотря на его глаза холодно-синего цвета, холоднее всего Дину становится именно от этой перемены — что бы она ни значила. — Тревожное время года для таких одиноких людей, как я, — признаётся он, а затем добавляет: — Но в компании становится намного теплее. — А какая твоя любимая рождественская песня? — спрашивает Джо с набитым маслянистой зимней зеленью ртом. — Хм, — тихо хмыкает пастух. — О, я не уверен, что ты её знаешь, — признаётся он. — Старый ирландский гимн. — Ну а что насчёт тех, которые мы знаем? — спрашивает Адам. Глаза Новака мерцают и сверкают в неровном свете свечей. Он кажется каким-то неземным существом, рождественской звездой или ангелом из хора, посетившего пастухов, освещая столовую и искрясь так же, как перья скворцов, мелькающих между блестящих решёток их клеток. — Думаю, — говорит он, — ваш гимн «Ковентри» мне нравится. — Но он такой мрачный, — бормочет Джо. Глаза пастуха печально опускаются в уголках. — Никогда его не слышал, — качает головой Адам. Он смотрит на пастуха. — Споёшь нам? Дин впервые замечает, что пастух отводит взгляд, и его лицо явно выдаёт его мысли или, по крайней мере, чувства. Его щёки, кажется, краснеют в тусклом свете свечей, огня и мерцающих перьев скворцов вокруг. — Ладно, — запинается пастух, и сердце Дина сжимается от уязвимости в его голосе. Тот кашляет и делает, как кажется, Дину, довольно большой глоток вина. Дин послушно наполняет его бокал, и мужчина тепло и немного нервно, но определённо благодарно улыбается Дину, прежде чем начать. Когда он начинает петь, это не похоже на никакую песню, ни на один гимн, которые когда-либо слышал Дин. Это плач. Люли-люли, Моё маленькое дитя, Баю-бай, люли-люли. По предплечьям Дина пробегают мурашки, улыбка сходит с его лица. О чём скорбит пастух? Почему у Дина от его пения наворачиваются слезы? Этот человек больше, гораздо больше похож на певца, чем Дин мог бы предположить, его голос, который обычно напоминает сланец, теперь льется золотым потоком по воздуху. Но в нём остается необъяснимая шероховатость, которая мягко касается Дина, скользит по его шее, как будто ласкаясь, словно животное. Одна половина голоса касается его пальцев, словно нежные кончики тростника в сияющих полях ячменя, где он работает. Другая же — подобна камню, о который он однажды порезал руку в пьяной ночи, много недель назад. Что-то в этом голосе проникает в Дина, вонзаясь в грудь. Как бы он мог исцелить эту рану? Люли-люли, Моё маленькое дитя, Баю-бай, люли-люли. Царь Ирод во гневе своём, Приказал сегодня, могучим слугам, Под его взором, Лишить всех детей жизни, О горе мне, бедное дитя, из-за тебя, И вечно буду скорбеть, и не смогу, Ни сказать, ни спеть на прощание: «Баю-бай, люли-люли». В комнате воцарилась тишина. Дин смотрит на пастуха, но, встретившись с его взглядом, быстро отводит глаза, чувствуя, как сердце застревает в горле. Он с трудом сглатывает. — Что ж, ты определённо поёшь лучше, чем Джо, — Сэм нарушает молчание, и Джо грозит бросить в него жареную картошку. — Ты поешь потрясающе, — слова слетают с губ Дина прежде, чем он сам осознает их. Несколько взглядов удивленно обращаются к нему, но он не собирается брать свои слова назад. — Потрясающе, — повторяет он. — Завораживающе. — Спасибо, — пастух смотрит на него. Это как стоять под холодным лунным светом. — А ты спой, Дин, — улыбается Сэм. — У тебя неплохой голос. — О, только «неплохой», — фыркает Дин, закатывая глаза. — Спасибо, Сэм. — Всегда пожалуйста, — Сэм улыбается в ответ. Дин бросает на него сердитый взгляд, но просьба пастуха, прозвучавшая внезапно: — Пожалуйста, спой, — застает его врасплох. — Что... что бы ты хочешь, чтобы я спел? — спрашивает он. — То, что тебе самому нравится, — отвечает Новак. Дина скручиваются внутренности. Он не уверен, что у него есть любимая песня — Рождество для него связано с болью и утратой. Что он может спеть, чтобы это его не уничтожило? Возможно, Новак правильно сделал, что выбрал плач. Дин останавливается на песне, которая всегда была любимой у Кэсси, и от этого выбора у него щемит сердце. Дин поет «Я слышал звон колоколов на Рождество» любимую песню бывшей возлюбленной. Новак смотрит на него, как ворон, зависший в воздухе, и Дину приходится отвести взгляд. Когда Мик спрашивает его об этом, он коротко отвечает, что это была любимая рождественская песня его бывшей возлюбленной. Новак опускает взгляд на свою тарелку. — Ну и жалкая же вы компания, — Мик закатывает глаза. — Если уж мы что-то поем, то нужно выбрать что-то радостное, особенно сегодня. — И что бы ты предложил, мистер Дэвис? — Спрашивает Бобби ласково и грубовато. Мик отвечает: «О, Святая ночь», и настаивает, чтобы все они спели её вместе. Они так и делают, Эллен сияет и буквально излучает свет, что заполняет грудь Дина небольшой сладостью, чтобы немного унять гнетущую печаль – отголосок, думает он, голоса Новака. Мик поет ее с энтузиазмом, Джо практически выкрикивает заключительный куплет и припев, Адам счастливо улыбается, набивая рот едой, пока поет. — Ладно, хватит, — Дин качает головой, когда они заканчивают. — Больше никаких песен. Моя еда остывает. Они едят, смеются, но ощущение в груди Дина не угасает, а напротив, разрастается в какое-то непостижимое нервное трепетание, словно крылья птицы, бьющейся о клетку. После ужина они устраиваются на диванах и креслах у камина в гостиной. Эллен и Адам наливают им вина, и Бобби рассказывает о своём первом Рождестве в Орлином гнезде, проведённом с женой. Его взгляд отстранённый, затуманенный и слегка осоловелый из-за выпитого вина. Адам просит рассказать ещё, но к тому времени, как Бобби заканчивает свой рассказ, его взгляд становится грустным, и Дин задаётся вопросом, стоит ли ему исправлять ситуацию. Но пастух делает это за него. — Может быть, еще одну историю, возможно, рождественскую? - предлагает он. — Такую, которая, возможно, избавит нашего мистера Винчестера от его ворчливости по поводу праздника? — Он улыбается Дину, который закатывает глаза. — У тебя в библиотеке есть экземпляр “Рождественской песни"? — спрашивает он у Бобби, хотя отвечает Сэм, который тут же вскакивает с места, сияя. — Я принесу! — с ухмылкой говорит он, и его длинные волосы развеваются от резких движений. Гулкие шаги, когда он быстро уходит по коридору, исчезая из комнаты. Он возвращается с небольшой книгой в руках. — Вот она! — Это был экземпляр Карен, – печально улыбается Бобби, пьяно. Пастух поворачивается к нему с пониманием. — Значит, это очень священная вещь, — говорит он, и Бобби подтверждает. — Я буду обращаться с ней как с таковой, — обещает он, и глаза Бобби сверкают из-под тени, отбрасываемой его лицом. — Возможно, — он поднимает взгляд, — мы могли бы каждый прочитать по главе. Внутри Дина всё напрягается. — Нет, — он быстро качает головой, надеясь, что румянец от огня скроет его пылающие щёки. — Почему нет? — спрашивает Сэм, явно воодушевлённый этой идеей, но внутри Дина всё остаётся холодным и напряжённым. — Я не хочу, — хмурится Дин и осушает свой бокал вина, прежде чем налить себе ещё из огромной кастрюли, которую Эллен поставила на железную подставку на столе между ними. — Ну, там всего пять глав, так что всем нам и не хватит, — мягко говорит Новак. — Если кто-то не хочет читать, он может просто посидеть. — Все соглашаются, что это хорошая идея: Бобби выглядит так, будто вот-вот уснёт, а Мик лишь смеётся, когда его спрашивают, не хочет ли он присоединиться. Но когда пастух начинает — Марли был мертв. Сомневаться в этом не приходилось — своим диким, грубым, странным, чарующим голосом, в котором звучит вся древняя музыка, остальные соглашаются, что он должен прочитать текст целиком. Дин рад, подливать пастуху вино, чтобы его голос не охрип ещё сильнее, чем обычно. Это завораживает, история завораживает, пастух… Он делает несколько глотков, Дин добавляет немного мёда в вино Новака, чтобы смягчить его горло, и получает за это тёплую благодарность. К пятой главе у Дина уже несколько раз наворачиваются слёзы, и он отворачивается от света камина, чтобы скрыть это. — Лучшим же и счастливейшим из всего было то, что Время принадлежало теперь ему, и он всё ещё мог искупить свою вину, — читает пастух, и у Дина сбивается дыхание. Он смотрит в пол, и когда пастух заканчивает, Мик, Эллен и Джо тепло аплодируют, Бобби просыпается от своего храпа и притворяется, что всё это время слушал, а Сэм улыбается и хвалит Новака за чтение, а Адам энергично кивает в знак согласия. Дин пытается сделать глубокий вдох, но обнаруживает, что его дыхание прерывистое и неровное, словно клочок бумаги на ветру. Он пытается снова, но ничего не выходит — почему он чувствует себя тряпичной куклой, которую треплет буря? Глаза затуманены, когда он поднимает их на пастуха, чей взгляд уже направлен на Дина. Дин не может говорить и не говорит, но, кажется, Новак этого от него и не ждёт. Мик настаивает на том, чтобы они все спели «Тихую ночь», которая, по-видимому, уместна только в канун Рождества, — и они так и делают. Голос пастуха разносится в воздухе, как теплота запаха первого дня сбора урожая или терпкость запаха морской соли. Его глаза не отрываются от лица Дина – он, наверное, заметил, как тот едва не разрыдался из-за глупой истории, и теперь, скорее всего, думает, какой Дин жалкий. Дин ёжится от дискомфорта, раздражение и обида сплетаются в его животе с чем-то ещё. Он готов взорваться. Но что это что-то ещё? Это цвет зрелой пшеницы, запах яблочной кожуры. Всё тёплое и золотое. Всё путается, несмотря на острое и едва заметное чувство покоя в груди Дина. Они остаются и немного болтают, но Бобби засыпает уже через полминуты, а Джо зевает, и у неё красные глаза. Остальные медленно поднимаются в спальню, Сэм предлагает помочь Бобби подняться по лестнице, которая и в лучшие времена даётся ему с трудом, не говоря уже о том, что он пьян и измотан. Странно — Дин привык видеть, как взрослые мужчины становятся злыми и жестокими, когда выпьют, — чем больше алкоголя в крови, тем больше ненависти в их сердцах, по опыту Дина. Но Бобби, хоть и румяный и время от времени отпускающий ворчливые шутки, не насмехается над ним и не язвит, не пытается начать ссору и не ожидает, что Дин каким-то образом станет в ней и жертвой, и посредником. В конце концов, Сэм помогает Бобби подняться. И после того, как Мик зевает и желает им спокойной ночи и счастливого Рождества, он покидает комнату, оставив только Дина и пастуха. — Ну что ж, — говорит пастух и, кажется, собирается встать и уйти, но Дин его прерывает. — Ты... ты очень хорошо читал. Пастух слегка улыбается. — Спасибо. — Ты часто так делаешь? Читаешь вслух? Пастух на мгновение замирает, раздумывая. — Когда я был маленьким, мама заставляла меня и моих братьев и сестёр читать вслух всей семье за ужином. Это была хорошая практика и утешение в холодное время. — Холодное время? — Мы мало что имели. — Но книги? — Было несколько. — Что ты читал? — спрашивает Дин. Он сидит на полу, а пастух — в кресле. Говоря, он подсознательно наклоняется в сторону мужчины. — Библию, — говорит Новак, и его лицо остаётся таким неподвижным и спокойным, что это похоже на удар урагана. — Китса, Шелли, Блейка и Бёрнса. Дин спокойно кивает. — О. — А что ты любишь читать? Дин ёрзает, опускает взгляд, лицо его краснеет. Его пронзает стыд. Да, он может назвать это чувство — жгучий стыд. — Я… — пытается он. — Не знаю. Я… — Он даже не смог признаться в этом Сэмми. Он смотрит на свои руки, уголки его губ опускаются. Он не может их поднять. Он смотрит на пастуха, который молча и серьёзно наблюдает за ним. Этот человек не осудит его, не так ли? Новак слишком устойчивый и почтенный для этого. Это, конечно, удивительно, что он умеет читать, — настойчивость его матери кажется чем-то редким и необычным, по крайней мере, он говорит об этом так, словно это что-то особенное, хотя, возможно, это просто воспоминание, драгоценное воспоминание… — Я не умею читать, — признаётся Дин или, скорее, ловит себя на том, что признаётся. Его лицо горит от стыда. — Я… ну, я немного учился сам, но… я не могу… Пастух смотрит на него без улыбки. Он слегка кивает. — Прости, — говорит он, — я понятия не имел. Твой брат такой заядлый книголюб… — Я… мне пришлось… я начал работать, — говорит Дин, — и я никогда по-настоящему... не был... — Я понимаю, — голос Новака тихий и мелодичный, несмотря на всю его грубость, едва слышен сквозь треск костра. — Тебе стыдно за это? Дин разочарованно поднимает брови. — А тебе бы не было? — Это не твоя вина, — объясняет пастух. Дин отводит взгляд, кривя губы. — Но ты бы хотел научиться? — Дин пожимает плечами, краснея. Сэму всегда казалось, что у него есть ключ от какого-то тайного и радостного мира, в который Дину, из-за его неграмотности, путь был закрыт. Дверь, которая никогда не откроется перед ним. — Если бы ты захотел, знаешь, — медленно и осторожно говорит пастух. Он нервничает? — Я мог бы научить тебя. Голова Дина снова вскидывается, он смотрит на мужчину. — Что? — Я мог бы научить тебя. — Ты бы сделал это? — спрашивает Дин, и что-то царапает его израненное сердце. — Всего лишь, ещё один урок? — спрашивает пастух, пожимая плечами и мягко улыбаясь. Дин качает головой. — Я… я… — Тебе не нужно говорить. — Спасибо, — искренне говорит Дин. Он подавляет свою гордость. Он сосредотачивается на своей благодарности. — Я так благодарен… — Не стоит. — Я хочу, — говорит Дин, настойчиво обращаясь к Новаку. — И буду. Ты уверен? — Ты не так уж плох в учёбе, — тепло говорит пастух. — Ты хорошо слушаешь, когда хочешь, и, возможно, ты умнее большинства, — говорит он и добавляет с теплотой: — Ты один из самых умных людей, которых я знаю. — Перестань мне льстить, — Дин закатывает глаза, но всё же смеётся. — Думаю, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать, что я бы этого не сделал, — шутит пастух, и Дин смеётся громче, теплее. — Возможно, и нет, - признает он. Пастух садится на пол напротив Дина. Их колени почти соприкасаются. — Когда ты хочешь начать? — Спрашивает он. — Когда угодно, — отвечает Дин, странно задыхаясь. — Я… я знаю, что, должно быть, утомляю тебя, требуя столько уроков... — Ты уже почти выполняешь за меня половину работы, — усмехается Новак и качает головой. — В последнее время я чувствую себя лишним. — Никогда, — Дин качает головой. Его голос едва слышен сквозь треск пламени в камине. — Никогда. Пастух тихонько напевает. — Что ж, мистер Винчестер, — говорит он, — как насчёт того, чтобы начать в День святого Стефана? Нам всё равно больше нечем будет заняться. — Дин, — поправляет его Дин. Пастух моргает. — Зови меня Дин, — говорит он, просит, возможно, умоляет. — Пожалуйста. Зови меня Дин. Пастух колеблется. Он снова моргает. — Правда, — говорит Дин. — Пожалуйста, зови меня Дин. Пастух кивает, и этот кивок, кажется, смягчает его. Он смотрит вниз на руки Дина, сложенные на коленях, затем снова поднимает взгляд. — Именно так, — говорит он, его голос успокаивается. — Дин. Он кивает и улыбается. Мгновение тишины. — Именно так. Дин улыбается. Свет костра играет на точёных чертах лица пастуха, окрашивая их в янтарный свет. Мужчина удивительно загорелый для того, кто провёл всю свою жизнь на севере. Дин напоминает себе, что пастух, должно быть, много часов провёл под палящим солнцем, даже если это было ирландское солнце, а не сухое и яркое солнце Канзаса. Теперь огонь делает его золотым, словно он покрылся красным золотом. — Как тебя зовут? — спрашивает Дин, и в его голосе едва слышна нервная дрожь. Пастух удивлён, но это удивление тёплое, согревающее. — Моё имя, — говорит пастух тихим, но не заговорщическим голосом, — Кастиэль. Кастиэль. Дин произносит это одними губами, глядя на пастуха, прежде чем сказать вслух. — Кастиэль. — Именно так. — И, — спрашивает Дин, и на стыке его челюсти и шеи нервно бьется пульс, — могу ли я называть тебя так? Пастух выдыхает тёплый воздух. — Можешь, — отвечает он, и его слова звучат, как вино, которое они выпили до дна сегодня ночью. Сладкие, тяжёлые и пряные. — Кастиэль, — говорит Дин, и повторяет это снова, и что-то внутри у него горячо сжимается — Кастиэль. Он мог бы повторять это снова и снова. Это музыка, это вода, это вино. — Если ты собираешься смеяться... — Никогда, —Дин качает головой. — Никогда, Кастиэль. Взгляд пастуха Кастиэля несёт в себе свет звёзд, бесконечный и вечный, как и они сами. — Что ж, Дин, — говорит он тихо, и имя Дина на его устах — это удар яблок о травяной пол осенью, ветер, играющий в пшенице, нож, разрезающий корку хлеба, — я, пожалуй, пойду. — Но он не должен уходить, Дин не хочет, чтобы он уходил. Почему он не хочет, чтобы он уходил? — Благодарю за гостеприимство и желаю тебе счастливого Рождества. — Да, — запинается Дин, — да, и ты тоже, и ты… — он неуклюже встаёт, вслед за пастухом. — Увидимся завтра? — Если я буду тебе ещё нужен, — улыбается Кастиэль. Дин решительно кивает. — Абсолютно. Всегда. — Спокойной ночи, Дин, — говорит пастух. Его голос сонный и хриплый после долгой речи. — Спокойной ночи, — отвечает Дин, в груди у него что-то сжимается. — Кастиэль.