Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Воскресное утро порождает собой мягкий и спокойный рассвет, такой же нежный, как легкий плеск волн в бухтах у подножия утесов. Боль в ноге почти полностью прошла, мышца вернулась к нормальному размеру. Возможно, лекарство Новака не так уж и нелепо, думает Дин, а затем смеётся про себя. Он встаёт, одевается в свой лучший воскресный костюм и будит Сэмми в хорошем настроении, которое удивляет даже его самого, не говоря уже о брате. — Ты хочешь пойти в церковь? — Моргает Сэм с удивлением, поднимаясь с постели и сонно потирая глаза. Эллен вышила птиц с изогнутыми крыльями по краям простыней, Дин не знает, что это за птицы, он не может их назвать. Но у них изогнутые, изящные формы ласточек, хотя и с более короткими хвостами. Обязательно ли всё должно сводиться к птицам? — Конечно, — говорит Дин. — Пойдём. Ты же знаешь, как это нравится Эллен. — Ну, ладно… — бормочет Сэм, качая головой. — Я разбужу Адама. Сэм хмурится. Редко, когда Дин сам добровольно общается с мальчиком. — Хорошо, — бормочет он. — Только будь… добрее… — Я всегда добр, — возражает Дин, пока Сэм смотрит на него со скептическим выражением. — Адам, — стучит Дин в дверь мальчика, а затем заходит. Адам взлохмаченный и хмурый, моргает и смотрит на Дину с удивлением. — Вставай, — говорит Дин. — Тебе нужно собраться. — Куда? — бурчит Адам. — В церковь. Адам стонет и переворачивается на другой бок. В холодном пространстве церковного зала Дин нигде не видит лица пастуха. Он осматривает помещение, начиная с самого начала проповеди, во время гимнов и даже во время литургии перед причастием, но Новака нигде нет. — Дин, — Сэм толкает его локтем, раздражённо бормоча уголком рта, — Где твои мысли сегодня? Это ты нас сюда затащил. Ты буквально вытащил меня и Адама из кровати. — Оставь меня в покое, — огрызается Дин. Но всё равно он не видит ни темных растрепанных волос, ни огромного пальто, ни щетины. Дин хмурится. — Оба, — раздраженно шипит Эллен. — Тише! Вернувшись на ферму, Дин взволнован. Неужели пастух солгал, когда обещал провести день с Дином? Он предполагает, что Новак передумал, понял, что давать уроки пастушества Дину означает быстрее быть уволенным — эгоистичный мерзавец. Значит, теперь он даже свои обещания выполнять не собирается? Когда Дин с досадой садится за обед в столовую, он чуть не подпрыгивает от неожиданности, когда пастух отодвигает стул напротив него. — Ты ведь… — хмурится Новак, всё ещё стоя, заметив удивление Дина. — Ты ведь пригласил меня. — Я знаю, — Дин торопливо выпрямляется, — просто… я думал, ты не придёшь… — А почему бы мне не прийти? — Тебя не было в церкви. Новак качает головой и садится. — В твоей церкви всё делают неправильно. — Что? — моргает Дин. — Я католик. — Католик? — Ты удивлён. — Нет, — быстро качает голову Дин. — Просто… — Я вырос в Керри. — Я не знаю, где это, — хмурится Дин. — В Ирландии. — Это я понял. Входит Эллен с огромным блюдом золотисто-коричневого жареного картофеля и пастернака. — О, миссис Харвелл, — театрально прижимает руку к сердцу Новак, — я не видел ничего настолько прекрасного с тех пор, как был в горах Коннемара. Эллен смеётся и ставит блюдо на стол. — Не уверена, что они выглядят аппетитно, но приму это за комплимент. — Самое прекрасное что есть на земле, не считая твоего кулинарного искусства. — И еще соус есть, — тепло улыбается Эллен. Новак снова прижимает руку к сердцу. — Тебя послали с небес, я в этом уверен. Эллен хихикает и уходит за добавкой. Дин хмуро смотрит на пастуха, который бросает на него вопросительный взгляд. — Ты пресмыкаешься, — хмурится Дин. — Прекрати это. Его грудь снова распирает от ревности. Эллен так благосклонно относится к пастуху, ко всем его словам и фразам, к каждой его странности. Он здесь меньше недели, а уже успел завоевать расположение всех жителей Орлиного гнезда, Адам считает его добрым, Сэм — вдумчивым, Бобби — трудолюбивым, Мик — надёжным союзником в доме, полном американцев, Эллен — очаровательным и милым, хоть и загадочным, молодым человеком, Джо — интригующим терпеливым человеком с красивым голосом. Дин находит его невыносимым, коварным, саркастичным, язвительным, самодовольным, одновременно уклончивым и слишком честным, каким-то образом невежливым и угодливым. — Я думаю, ты путаешь лесть с благодарностью. Его голос вызывает у Дина раздражение, как иголки по коже. Ничто раньше так не провоцировало его. — Я думаю, тебе нужно перестать вести себя с таким отвратительным подобострастием... — Что ж, — пожимает плечами пастух, — как ты постоянно напоминаешь, я всего лишь слуга. — Я не должен был приглашать тебя обедать с нами. Новак смотрит на него, любопытный и немного задетый. — Так зачем же ты это сделал? Дин вздыхает, готовый съязвить что-нибудь, что угодно. Но Эллен снова входит с соусом и жареными овощами — пастернаком, морковью, свеклой. Стаи скворцов в комнате порхают в своих золотых клетках, уловив запах еды и весело щебеча о ней. — Настоящий пир, — говорит Новак, и Эллен сияет. — Это будет лучший обед за многие годы. — Ты очаровательный. — Нет, правда, — говорит Новак. — Это что, Рождество? Я что, проспал месяц? Эллен хихикает и проводит рукой по его взъерошенным волосам. Если бы волосы Дины выглядели так, она бы наверняка раскритиковала его. А Новак ведь гость — он мог бы и нарядиться. Разве это справедливо? — Настоящий пир, — передразнивает Дин, когда Эллен снова уходит. Пастух смотрит на него и наклоняет голову. — Ты знаешь, что такое маятник в больших старинных напольных часах? — спрашивает он. Дин хмурится, сглатывает раздражение и кивает. — Ты как этот маятник, — говорит Новак. Сэм и Адам входят и садятся. Дин скрипит зубами, прежде чем прийти в ярость от воспоминаний о том, что пастух сказал ему прошлой ночью: «Ты превратишь их в пеньки, если будешь продолжать в том же духе». Он сжимает кулак и смотрит на тёмное дерево стола, покрытое почти чёрным лаком. Вокруг них мелькают радужные блики от скворцов, порхающих вокруг бронзовых прутьев своих клеток. Новак на фоне тёмного дерева и стен комнаты, а также бликов на крыльях птиц очень хорошо вписывается в интерьер. Он тоже вписывается в этот дом, в этот дом, в котором, кажется, каждый может пустить корни, найти хорошую почву, чтобы зарыться в неё, кроме Дина. Бобби, приветствует щебечущих птиц, прежде чем усесться во главе стола, опираясь на свои трости. Помимо этого, к ним присоединяются и другие слуги — Джо, Эллен и Мик. Орлиное гнездо — самый странный дом, в котором когда-либо бывал Дин: слуги обедают со своим хозяином, Эллен цокает языком, взъерошивает волосы братьев Дина и называет их по именам, Джо язвит и закатывает глаза, Мик половину времени, из которого должен был бы работать, рассказывает Бобби и Сэму возмутительные истории о своём криминальном прошлом и учит Адама играть в азартные игры. Горожане не просто считают Бобби странным, они уверены, что это заразно, что любой, кто проведёт слишком много времени в Орлином гнезде, тоже станет таким. Возможно, это коснулось и Дина. Несмотря на это, люди из города, или даже из соседних городов относятся к этому месту с уважением. Иначе, не приносили бы Бобби раненных птиц на лечение. Мик, по просьбе Адама, рассказывает историю об одном из своих приключений на востоке Лондона. Почти наверняка приукрашенную, о том, как он сбежал от нескольких полицейских, очаровав проезжающую мимо герцогиню, имя которой он, по личным причинам, назвать не может. Дин закатывает глаза. Но Адам разинул рот и улыбается, а пастух кивает, слушая рассказ, его глаза искрятся. Новак помогает Эллен убирать после обеда, и взгляд, который он бросает в сторону Дина, заставляет того вдруг, подняться и тоже приняться за дело. Эллен явно рада лишним рукам и говорит, что дом еще никогда не был таким чистым. Она и пастух обсуждают, насколько удачным получился джем из шиповника, а Новак спрашивает, пробовала ли она ягоды фуксии. Дин даже не знал, что такое существует, не говоря уже о том, что это можно есть. Когда кухня и столовая приведены в порядок, Новак оборачивается к Дину. — Ну что, — говорит он. — Урок пастушества? Дин хочет сказать «нет» — чувствует, как злобная, возмущённая потребность сказать «нет» поднимается в нём, как желчь. Но если он хочет избавиться от пастуха, ему придется сначала чему-то у него научиться. На фоне сочной зелени полей, густой и яркой осени, воздух словно расширяется в легких Дина, как листья, медленно раскрывающиеся на солнце. Звук моря, разбивающегося о скалы, перекатывается через холмы. Этот звук и ветер вокруг напоминают игру на скрипке — неровную и красивую — в таверне в пятницу вечером. По крайней мере, холодный воздух Англии помог Дину избавиться от похмелья. — Для начала, — говорит Новак, — тебе нужно научиться разговаривать с Мадрой. — С кем? — С собакой. Её зовут Мадра. — Мадра? — Это значит "собака" на ирландском. Дин закатывает глаза. — Очень изобретательно. — Ты ведь не знал, что это значит. — Это будет долгий день. — Ты мог бы просто уволить меня сейчас и покончить с этим. Дин вздыхает. — Нет, не мог бы, — качает он головой. — Не без разрешения Бобби. — Тяжелые времена для тебя, мистер Винчестер, — с притворной печалью качает головой Новак. Что-то в его тоне кажется саркастичным. — Да, спасибо за сочувствие. — Как твоя рука? — спрашивает Новак. Дин моргает. — О, — говорит он. — Эм... да... — резкая смена темы и необходимость выразить благодарность за заботу сбивают с толку. — Да. Лучше. Думаю, мне стоит поблагодарить тебя за это... — В этом нет необходимости. — Спасибо, — говорит Дин и удивляется, что говорит это искренне. — Очевидно, ты не обязан был это делать. Я удивлен — не думал, что растение подействует. И не думал, что ты захочешь мне помочь... — Дело было не в желании. Дин снова хмурится. — Я пытался быть вежливым. — А я пытался быть честным. — Смотри, Новак, а то я постараюсь сделать так, что тебя выгонят быстрее. — Мистер Винчестер, тебя не поражает мысль, что тебе уже почти четверть века, а ты до сих пор ведёшь себя так, словно тебе едва исполнилось четверть десятилетия? — Просто научи меня пасти этих чёртовых овец, — ворчит Дин. — Чем скорее этот день закончится, тем лучше. Но день растягивается, день ползет. И всё же Дин многому учится. Новак показывает ему, как звать и командовать собакой, как держать и подходить к овцам — старый ирландский трюк, как он говорит, который англичане не знают. — Такому трюку тебя больше нигде не научат, — говорит он. — Только в моей родной стране. Ты счастливчик, это привилегия. — Угу, — говорит Дин, без особого энтузиазма. Но в манере пастуха обращаться с овцами есть что-то древнее, как припев народной песни, пробуждающий нечто вечное и дремлющее в крови. Он убедителен, как минимум. Они бродят по землям Бобби, где ярко-зеленая трава сменяется подсохшей, золотистой и тростниковой. — Ирландия была такой же? — спрашивает Дин, и пастух моргает, услышав вопрос Дина. Они опираются на каменную стену, изредка подавая команды собаке. Мадра. Странное имя. — Я имею в виду, — говорит Дин, — она выглядела так же? — он указывает на холмы, утёсы и море за ними. — О, — медленно кивает пастух. — Нет, более дикой, — говорит он. — Скалы были злее. — Злее? — повторяет Дин с хмурым выражением лица. Сегодня Новак всё время говорит о земле, будто она — странное, одушевленное существо: одновременно любимая и пугающая госпожа, дикая лошадь, к которой не стоит подходить сзади, звезда, за которой можно следовать и давать ей имя, но которая гораздо грандиознее и величественнее своего именующего. — Именно так, — кивает пастух. Конечно, Дин почти закатывает глаза. Почти целый день коротких, минималистичных, зачастую уклончивых ответов, несмотря на их прямоту. Как можно так мало говорить, казаться исчерпывающе откровенным и при этом ничего не прояснять? — Злее, — повторяет Дин, без впечатления. Он скрещивает руки на груди. Пастух бросает на него мимолетный взгляд и слегка улыбается краешком рта. — Ага, — снова кивает он. — И не хуже от этого. Живописнее. Но здесь мягче. Дин смотрит на суровый, колеблющийся пейзаж. Ему он совсем не кажется мягким. Мягкость для Дина — это посевы в Канзасе, в середине весны. Пышные и полные надежды в своем росте. Весенние дожди оставляют разбросанные капли воды на перистых листьях. Пейзажи, сглаженные и истоптанные тысячелетиями выпаса скота и дикого земледелия. Холмы, мягко вырисовывающиеся вдалеке, в фиолетовом тумане. Никакой тебе внезапности и широты, словно волна накрыла. Корнуолл — мягкий? А как же море, которое хлещет о скалы? А как же зубчатый камень, о который Дин порезался прошлой ночью? Пастух, кажется, читает его мысли, потому что тихо смеется, мягкая насмешка без напора отдается в его груди. — Я полагаю, это вопрос перспективы, —признается он. — Ещё бы, — Дин качает головой. Он всё ещё не понимает. — Смотри, — Новак поворачивается к Дину лицом и жестом изображает скалы, — земля здесь укрывает тебя от моря. Атлантика, конечно, совсем рядом, но не такая, как у меня дома. Там скалы, поля и всё остальное смотрят прямо в море, и не просто в море — в Океан. Он злой. И скалы злятся на него. Но при этом они еще и приветливы. Как мать. Дин качает головой. Этот пастух — самое странное существо, с которым он когда-либо сталкивался в Британии. И он живёт на ферме, которую горожане сравнивают с бедламом. Свет в небе начинает угасать, руки Дина кусает холод вечернего воздуха. Новак бросает на них взгляд, нахмурившись. — Ну, чтож, — говорит он. — Готов поспорить, ты еще не привык к английской погоде? — Пока нет, — признает Дин. — В Канзасе... там тепло задерживается. Здесь же тепло исчезает вместе со светом. — Именно так, — усмехается пастух. Ветер треплет его тёмные волосы, они вьются под лёгким дождём. — Пойдём. Мы почти закончили на сегодня. Выпей со мной. Мадра вырывается вперед, сообразив, что они направляются обратно к дому. — Она голодна, — замечает Новак с легкой улыбкой. — Я не могу её винить, — Дин кладет руку на живот, который урчит. После такого сытного обеда это кажется немного неразумным. — Бродить по холмам — дело голодное, — серьезно кивает пастух, хотя в его жесте есть что-то мифическое, эфемерное, словно он вот-вот начнет изрекать пословицы и загадки, две половины которых составляют единое целое. — Поужинаешь со мной? — он поднимает бровь, глядя на Дина. — Я… — Дин запинается и со стыдом думает о своём поведении и о том, как мало он сделал, чтобы заслужить это приглашение. — Я бы не хотел навязываться… — Я бы не предлагал, если бы это было так. — Ты, наверное, уже немного устал от меня — после обеда, и вот сегодня... — Нет, — задумчиво говорит пастух, его брови слегка сходятся над горящим, проницательным взглядом. — И, ты пригласил меня на обед. Позволь мне ответить тем же? — Это была не любезность, — смеется Дин, качая головой, и лицо Новака меняется. — Вижу, это приглашение тебе очень неприятно. — Нет, — быстро говорит Дин. — Вовсе нет… просто… — он не знает, что сказать. — Я… я был бы очень признателен, если бы ты поужинал со мной. Выражение лица пастуха снова меняется, оно становится мягким. Как тихие волны, которые набегают на мягкий песок в бухтах под утёсами, вдали от ударов Атлантики. Тихие волны, которые были подобны рассвету этим утром. — Именно так, - улыбается пастух.