Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Когда Дин просыпается, вчерашний белый туман рассеивается. Солнце ярко светит в этот час и в это время года, вода на горизонте отливает бирюзой в оранжевых лучах рассвета. Чайки оглашают воздух возмущенными криками, то появляясь, то исчезая из виду среди скал. Дин фыркает про себя — по крайней мере, Бобби не держит чаек в доме. Даже он, должно быть, ненавидит их. В течение следующих нескольких дней он узнаёт о финансах фермы, знакомится с каждым работником и запоминает их имена — и называет их по именам — и каждый день работает: сажает яблочные саженцы, грузит зерно, продаёт зерно, помогает с небольшим урожаем тыквы и, конечно, возится с овцами. Он решает, что эта ферма слишком велика для такого хрупкого человека, как Бобби. Он такой же суровый, как скалы, а овцы такие же упрямые и непокорные, как море, даже когда они брыкаются и разбегаются во все стороны, кроме той, в которую он их направляет. И Дин расстраивается, когда слова старика об овцах эхом отдаются в его ушах. Пастушество — это язык. Чтобы овладеть им, нужны годы. Может, это и язык, но Дин заговорит на нём раньше, чем пройдёт две недели. И уж точно до того, как прибудет новый пастух. Дин уверен, что через несколько дней Бобби сообщит этому бедолаге, что на самом деле они больше не нуждаются в его услугах. Крестник Бобби более чем способен справиться с этими бестолковыми, изъеденными червями, перепуганными существами. Дин просто знает это. Он не может работать с собаками: они, кажется, относятся к нему настороженно, так же неприязненно, как и он к самой земле Англии и ее притязаниям на него, из-за того, что он вынужден стоять на ней. Сэм быстро находит общий язык с овчарками, что ещё больше расстраивает Дина — это рабочие собаки, настаивает он на своём, и тот должен относиться к ним соответственно. Конечно, Сэм не соглашается. Адама едва интересует работа на ферме. Он висит на ветвях высоких яблонь — правда, он помогает с последним урожаем — и вертится на кухне, помогая Эллен с готовкой. Мик учит его играть в карты и делать ставки — Адаму, которому нечего поставить на кон, остаётся только делать ставки варёными конфетами из ежевики, которые даёт ему Эллен. Дин лишь вздыхает, когда впервые видит их за игрой: Мик самодовольно сидит с огромной кучкой тёмно-фиолетовых леденцов перед собой, Адам с гораздо меньшей кучкой выглядит гораздо более скромнее. Примерно через три недели после того, как он поселился в Орлином гнезде, когда он снова боролся с овцами, на этот раз с той, которая запуталась в гвозде, выпавшем из перекладины, он заметил странную фигуру, бродившую по полям. Пока он наблюдал, овца в панике пытаясь вырваться, дважды боднула его, один раз задев челюсть. Он выругался, и его губы окрасились кровью. Фигура едва заметна, она движется, как ветер, среди холмов, но на мгновение останавливается, чтобы посмотреть на него, пока он борется с овцой. Дин хмурится, глядя в ответ, когда овца наконец вырывается из его рук и неуклюже бежит к своим друзьям. Фигура наблюдает. На лице появляется какая-то тень возможно это озадаченная улыбка, вызванная при виде борьбы Дина, но из-за расстояния и широкополой шляпы, которую носит фигура, Дин не может быть уверен. Собака, переваливаясь через гребень холма, появляется в поле зрения, направляясь к фигуре, как бы призывая ее поторопиться. Фигура мерцает, поворачивается к собаке и продолжает идти за ней. Дин почти хочет крикнуть, что, если собака не уберётся с его земли в ближайшие десять минут, он достанет винтовку. Но собака не обращает внимания на овец — резвая, легконогая, чёрно-белая. Разве это не овчарка? Вернувшись в дом, он измучен дневной работой и почти умирает от желания сесть у тёплого камина. Но когда он снимает у двери ботинки — урок, который Эллен давно вбила ему в голову, — Джо перешагивает через него с корзиной, полной странных длинных красновато-оранжевых ягод, и говорит, что Бобби хочет его видеть. И вот, он заходит в кабинет к Бобби, который со вчерашнего пополнился кукушкой, с раздробленным клювом. Ради всего святого, просто дайте бедняжке умереть. Войдя внутрь, его мысли отрываются от дневных разочарований — от резкого тона Джо, от отказа Сэма перестать нянчиться с овчарками, от того, как Эллен возится с Адамом, от странной одержимости мистера Сингера всем, у чего есть пара крыльев за спиной. Мужчина, который, как с негодованием замечает Дин, не потрудился снять свои ботинки и протащил по комнате бледно-серую глинистую грязь, стоит у стола Бобби, слишком величественного для такого необразованного и скромного человека, как Бобби. Мужчина, одетый в длинное чёрное лохматое пальто, доходящее ему до колен, в широкополой и потрёпанной шляпе, которую он снимает только при появлении Дина, чтобы показать взъерошенные волосы, такие же тёмные и растрёпанные, как и пальто. Синий шарф свободно болтается вокруг его шеи, мужчина одет в несколько слоёв одежды, из-под его тяжёлых бровей сверкают ярко-голубые глаза. Его щетинистая челюсть покрыта тёмной растительностью, которая выдаёт в нём путешественника, как и потрёпанный рюкзак, брошенный на пол. У ног мужчины сидит колли, уставившись на Дина таким же пристальным и настороженным взглядом, как и его хозяин, его пушистые угольные уши навострены. Фигура с холмов. Весёлая фигура с холмов. Дин хмурится, глядя на него, и в этот момент мужчина, должно быть, узнаёт его. На его лице снова появляется улыбка. Дин сердито смотрит на него. — Дин, — говорит Бобби, сидящий за столом, — это наш новый пастух… — Нам не нужен пастух — быстро качает голову Дин, не смотря на Бобби и продолжая пялиться на незнакомца. — Именно так, — говорит незнакомец, и его глаза сверкают, как молнии над Атлантикой. — Сегодня, это выглядело, именно так — сколько раз та овца боднула тебя головой? Его голос грубый и надтреснутый, как утёс. Его бледные губы лирически изгибаются, произнося слова, отчего они звучат проще, более приземленно, чем на любом другом языке, который Дин слышал раньше. Как будто кто-то мог посадить буквы и заставить их вырасти из земли. — Ирландец, — говорит Дин, и его губы дёргаются, но не в улыбке. Тело незнакомца едва заметно движется, только слегка меняет положение, но это заставляет собаку у его ног почти нахмуриться на Дина. — Это, должно быть, я, — подтверждает странник. — Вы встречались? — Бобби приподнимает брови, пронзая взглядом воздух, в котором уже витает недовольство и недоверие. — Нет, — Дин качает головой, — он не счёл нужным представиться, когда проходил мимо меня ранее. — Похоже, у тебя были заняты руки, — отвечает путешественник, и у Дина сжимается челюсть. — Я с этим справился, — говорит он, с трудом выговаривая слова. — О, справился? — повторяет незнакомец. Дин в отчаянии делает шаг вперёд, и собака тихо рычит, отчего Дин чуть не отскакивает назад. Ладно, он не любитель собак. Он перестал им быть с тех пор, как один из друзей Джона в пьяном угаре натравил на Дина нескольких своих собак, просто ради шутки. А Джон просто рассмеялся. Это было вскоре после событий с Кэсси. Джон несколько месяцев после этого злился на Дина, был только рад унизить его и даже увидеть, как он страдает от унижения. Дин должен напоминать себе, даже сейчас, что, наверное, было к лучшему, что Джон заставил их покинуть город. Кто бы в их городе принял такую любовь? Лучше защитить Кэсси, которая могла пострадать от местных мужчин, — и, причинив ей немного боли и уехав, Дин на самом деле защитил её. Он надеялся. На мгновение его сердце сжимается от грусти, пока он не замечает, что незнакомец забавляется из-за страха Дина. Но путешественник, хотя бы, успокоил свою собаку. Дин сердито смотрит сначала на мужчину, потом на собаку, потом на Бобби. — Нам не нужен пастух, — повторяет он. И уж точно не этот. Высокомерный, холодный и произносящий свои слова так, словно у него был какой-то секрет. — Нужен, Дин, — вздыхает Бобби, закрывая глаза и потирая виски. Дин хмурится. — Нет, не нужен. — Почему это? — Спрашивает незнакомец. Дин поворачивается к нему. — У нас есть я, — коротко отвечает он. — Ты никогда раньше не заботился об овцах, — твёрдо отвечает Бобби. — Да, но я быстро учусь, — выдавливает из себя Дин. — Я уже… — Это не обсуждается, — вздыхает Бобби. — У нас новый пастух. Это окончательно и бесповоротно. — Может, позволишь мне научить тебя, — незнакомец поворачивается к Дину, чтобы сказать это, но Дин огрызается в ответ. — И, возможно, я подхвачу холеру. — Дин! — Бобби стонет, но пастух — черт побери, этот чёртов пастух — кажется, совсем не задет оскорблением, более того, оно, похоже, показалось ему слабоватым. — Я ценю твою решительность, и я уже говорил тебе, что твоя трудовая этика не имеет себе равных. Но здесь тебе нечего доказывать. Ты выращиваешь, сажаешь, собираешь урожай. Мистер Новак — пастух. Он происходит из древнего рода пастухов. Все его предки на протяжении многих поколений разводили овец. — Тогда он может вернуться к ним, — выплевывает Дин. Лицо незнакомца - Новака — остается невозмутимым. — Я не могу, - просто говорит он и качает головой. — Это моё слово, и оно окончательное, — заявляет Бобби, его взгляд становится мрачным. Дин хмурится. — Это всё ещё моя ферма, Дин. Он жалеет, что не остался в Канзасе. По крайней мере, там каждый фермер, каждый работодатель дал бы ему шанс проявить себя, а не нанял бы какого-нибудь стойкого, высокомерного бродягу на работу, с которой он прекрасно справился бы. Работа была единственным чувством принадлежности, которое было у Дина в этом месте. Сэм и Адам нашли друзей, новую семью, людей, с которыми можно поговорить и обратиться за помощью, а что есть у Дина? У него было свое представление о необходимости работы, которую он выполнял, о том факте, что Бобби и все домочадцы уже полагались на него. Больше нет. Он скучает по палящему солнцу и ровным просторам своего дома, по тем временам, когда ему казалось, что он пустил корни в землю, как и всё, что он посадил. Теперь он — щепка. Так далеко на севере, так далеко на востоке, так далеко от того места, где он всегда чувствовал свою принадлежность. — Хорошо, — сдержанно произносит Дин. Он собирается резко развернуться, но Бобби, явно чувствуя направление его мыслей, снова говорит, чтобы остановить его. — И ты покажешь мистеру Новаку его комнату, спасибо. Дин снова медленно поворачивается. — А где, собственно, мистер Новак будет жить? — язвительно спрашивает он. — Ну конечно, же в хижине, — хмурится Бобби, и, конечно же, хижина — это ближайшее к овцам здание. Дин с облегчением понимает, что Новак-Узурпатор, по крайней мере, не будет жить в доме. Хижина — небольшое строение из камня и дерева с соломенной крышей, на которую дует свежий морской ветер, — идеальное место для путешественника, если не считать улицы или фермы в целом. — Хорошо, — бормочет Дин и смотрит на ирландца. — Тогда тебе лучше пойти со мной. — Именно так. Пастух благодарит Бобби, слегка кивнув вместо поклона, и следует за Дином. Они идут по коридору в упорном молчании, и слышен только звук их шагов, тиканье мыслей Новака и шелест неприязни Дина, бурлившей у него в голове. Дин снова натягивает ботинки на пороге. — Мистер Сингер… любит птиц, — пастух произносит это как начало разговора, пока Дин не наденет ботинки. Дин поднимает на него взгляд. Лицо мужчины — это маска, устойчивая, пристальный взгляд. Его шляпа снова на голове. — Что навело тебя на такие мысли? — спрашивает Дин, и пастух цокает языком — то ли с весельем, то ли с разочарованием, Дин не может понять. Надев сапоги, он поднимается с каменных ступеней, на которых сидел, и направляется к овцам. Снова молчание — возможно, Новак ненавидит Дина так же сильно, как Дин ненавидит его. Дин оглядывается на мужчину, пока они поднимаются на крутую зеленую вершину холма, за ним остаются грязные следы от скота, как грязные раны на траве. Взгляд Новака направлен на горизонт, солнце блестит ему в глаза. Глубокие морщины в уголках глаз от лет, проведенных в лучах солнца, становятся еще глубже, когда он смотрит как свет играет на поверхности моря. Дин вздрагивает, когда Новак переводит на него взгляд. Он резко отворачивается, сердито. — Мистер Сингер сказал мне, что он твой крёстный отец, — говорит пастух, но Дин не оглядывается на него. — Это правда, — подтверждает Дин. Они находятся на вершине холма, внизу видны овцы, их пастбища и хижина, приютившаяся среди них. — Но прошло уже много времени с тех пор, как ты видел его в последний раз, — пастух подходит к Дину, наблюдая за тем, как вокруг них простирается земля. Он передвигается медленно, как, должно быть, растут горы, уверенно и незыблемо, в нем есть что-то неизведанное и устойчивое. Никаких лишних шагов, никаких лишних жестов, он мог бы быть изящным, если бы не его упрямый минимализм. — Как ты понял? — Дин бросает хмурый взгляд на другого мужчину. Тот мягко пожимает плечами и ничего не отвечает, делая шаг вперед и спускаясь с холма. Дин спешит догнать его. — Как ты понял? — повторяет он. Пастух оглядывается на него. Его взгляд словно копье. Дину приходил в голову что его, безмолвно обвиняют в чем-то. — Вы не знакомы, — говорит путешественник. — Но ты позволяешь себе вольности в вежливости, как будто вы знакомы. — Что? — Дин хмурится. — Что это значит? — Что ты невежлив, — просто отвечает Новак. Солнце быстро садится за скалы, Дину придётся идти домой в темноте, поскальзываясь и оступаясь в грязи и овечьем дерьме, и ради чего? Чтобы проводить неблагодарного, грубого, самовольного и неопрятного человека до его хижины, до которой он наверняка уже добрался бы сам? И кто этот Новак, чтобы говорить о невежливости? — Знаешь, — Дин сухо откашливается, — независимо от того, считаешь ли ты, что я позволяю себе вольности с ним, или нет, я унаследую эту ферму и её работников от мистера Сингера. Когда Новак ничего не отвечает и продолжает смотреть на горизонт, Дин уточняет: — И я смогу увольнять и нанимать в зависимости от того, насколько хорошо кто-то работает, или от его отношения, или даже от того, насколько он мне нравится… — Я понял, к чему ты клонишь, с первого раза, — пастух качает головой, и Дин раздражённо хмыкает. — И все же ты не извинился. — Зачем? — Между бровями мужчины, словно виноградная лоза, пролегла морщинка. — Кажется, я тебе не слишком нравлюсь. Если мистер Сингер умрёт завтра или через десять лет, я рассчитываю, что в тот же день потеряю работу. Дин стискивает зубы и перепрыгивает через ворота, у которых они остановились, возможно, делая это более демонстративно, чем нужно. Он хочет досадить пастуху, который, кажется, старше его на несколько лет, и доказать, что Дин всё ещё молод, а Новак уже вышел из этого возраста. Но пастух лишь на мгновение смотрит на то место, куда перепрыгнул Дин, склонив голову, как странное нечеловеческое существо, а затем, экономя каждое движение, открывает ворота и на мгновение придерживает их, чтобы его собака могла проскользнуть внутрь. Дин стискивает зубы. — Чем скорее ты уберешься отсюда, тем лучше. — Будем надеяться, что к тому времени ты научишься пасти овец. Комментарий получился ироничный. Но Новак лишь задумчиво нахмурился, произнося его. Дин сплюнул на землю и перелез через хлев, который, к счастью, оказался последним, что им предстояло пересечь. Собака Новака без проблем преодолевает его, мчится впереди. Ветер свистит в траве. — Дверь не запирается, — говорит Дин, надеясь, что это немного отпугнёт пастуха, когда они приближаются к хижине. — И окна какие-то ужасно тонкие. — Я не боюсь воров, — говорит Новак, пожимая плечами так незначительно, что это напоминает движение птиц Бобби, которые порхают вокруг металлических прутьев своих клеток. — У меня почти ничего нет, а то, что есть, не стоит того, чтобы его красть. — А что на счет холода? — Дин приподнимает бровь. — Там есть камин? — спрашивает пастух. Дин подтверждает. — Да, сойдёт. Крыша — это больше, чем я привык за последние месяцы. Дин начинает раздражаться. Они уже у хижины. — Там есть кузница, — Дин указывает на ещё более маленькое здание сбоку от того, у которого они стоят, и открывает дверь в новое жилище Новака. — Хотя сомневаюсь, что она тебе пригодится... — Я сам делаю свои инструменты, — качает головой пастух, заходя внутрь, прежде чем Дин планирует сделать это сам. Дин нахмурился. Он заходит в здание вслед за пастухом. Воздух в нём ледяной, холодный, как камень, — почему-то холоднее, чем снаружи. Дин складывает руки и трёт их друг о друга — Новак оглядывается на этот жест. — Привык к более тёплому климату? — спрашивает он, и в груди Дина зарождается чувство протеста. — А ты нет? — Я вырос на берегу Атлантического океана, — сухо отвечает пастух. Он бросает сумку на кухонный стол. В хижине только одна комната — в углу стоит простая кровать, у стены — потускневшая раковина для умывания. — У вас есть солома? — спрашивает он, повернувшись к Дину после того, как несколько секунд разглядывал содержимое комнаты. — У тебя… у тебя есть кровать, вон там, — Дин указывает на раскладушку. Пастух смотрит на него. — Для собаки, - говорит он, и Дин краснеет. — Верно. — И, хотя тебе, наследнику такого величественного дома, может быть, трудно в это поверить, бывали ночи, когда я действительно спал на соломе и сене. - Нет, - Дин снова хмурится, - мне не трудно в это поверить. И у меня тоже... Так что это не... совсем не так. И оно не такое уж величественное... Пастух ухмыляется. Дин выпрямляется. — Не веди себя так, будто я намного выше тебя, — он хмурится, но Новак наклоняет голову. — Но разве не это ты пытаешься доказать? — он приподнимает брови. Внутри Дина всё сжимается от разочарования. — Я не какой-нибудь титулованный ребенок, которому улыбнулась удача. — Нет? — Это не так! — Расскажи, как ты оказался на этой ферме. Дин стискивает челюсть. Фермер наблюдает за ним. — Как я и думал. — Нет, просто я вряд ли должен отчитываться перед каким-то… каким-то… бродячим пастухом, работником на ферме… — Разве ты сам не был бродячим фермером, несколько месяцев назад? — невинно спрашивает Новак. Дин замирает. — Мистер Сингер рассказал мне, — говорит он, отвечая на замешательство Дина. — Так что можешь приберечь свои объяснения. Что касается твоих оскорблений, я подозреваю, что они будут подобны плевку против ветра. — Если тебе нужна солома, — Дин решает продолжить, если он будет спорить с пастухом, то пробудет здесь долго, — то в амбаре на соседнем поле есть немного. Я не понесу её тебе. Пастух приподнимает шляпу перед Дином. — Я встану с рассветом, — говорит он. — Если ты хочешь научиться обращаться с овцами, увидимся на рассвете. Дин стиснул зубы и уставился на пастуха. Пастух невозмутимо смотрит на него в ответ, и только дикий блеск его глаз подчеркивает его странные пасторальные черты. — Посмотрим, - отвечает Дин, сердце гневно колотится. Кто такой этот высокомерный путешественник, чтобы предполагать, что он может многому научить Дина? Дина, который годами кормил свою семью тяжелым трудом, который он выполнял на ферме за фермой, пот щипал его кожу, стекал по вискам, превращаясь в соль, когда солнце выжигало ее с его кожи? Руки, покрытые волдырями от обработки твердой, потрескавшейся, неподатливой почвы — Дина, который после всех тягот тех лет, несомненно, доказал, на что способен? — Именно так, — говорит пастух, и в его глазах появляется искорка, как вспышка молнии в облаках перед тем, как она ударит в землю. Дин едва ли знает, что сказать. Поэтому он разворачивается и уходит. Солнце уже зашло за тоскливое море, когда он выходит из хижины. Небо тёмно-фиолетовое, пыльное, воды мерцают в тусклом свете. Вокруг него несколько овец тревожно блеяли в высокой пятнистой траве. Рыболовные лодки плывут с горизонтом, и только солнце скрывается за водами: день завершен. Следуй за этой яркой звездой на запад, и Дин окажется дома. Если бы только он был моряком.