Неугомонный странник (Restless Wanderer)

Мне бы оказаться вон на том холме,

Присесть и выплакать все горькие слезы,

От каждой из них завертелась бы мельница,

Я бы хотел посидеть на коленях у своей настоящей любви,

Он бы рассказал мне много приятных историй,

Он рассказал бы мне о том, чему не суждено сбыться.

Siúil, siúil, siúil a rúin

Siúil go sochair agus siúil go ciúin

Siúil go doras agus éalaigh liom

Is go dté tú mo mhúirnín slán

[Иди, иди, иди, любимый,

Иди, и пускай спокоен и тих будет твой путь,

Подойди к дверям и унеси меня в своем сердце,

Лишь бы тебя обошли стороной несчастья!]

Его волосы были чёрными, его глаза – голубыми,

Его рука была сильной – его слово было честным,

Я всем сердцем желаю быть с тобой.

Siúil, siúil, siúil a rúin

Siúil go sochair agus siúil go ciúin

Siúil go doras agus éalaigh liom

Is go dté tú mo mhúirnín slán

[Иди, иди, иди, любимый,

Иди, пускай спокоен и тих будет твой путь,

Подойди к дверям и унеси меня в своем сердце,

Лишь бы тебя обошли стороной несчастья!]

Дин, Я начал видеть твоё лицо в холмах. Так я понял, что пришло время. Мне больно покидать тебя, и всё же всему своё время. Возможно, деревья грустят, когда осенью сбрасывают листву. Возможно, ты тоже грустишь из-за моего ухода. Я не могу притворяться, что знаю твоё сердце, хотя признаю, мне хотелось понять его уже несколько сезонов. Я знаю, что снова увижу тебя на холмах и в травах, куда бы ни занесла меня судьба. Увидишь ли ты меня снова, зависит от тебя. Этого я не знаю. Ты держал моё сердце в плену две зимы. Я думаю, что оставлю его с тобой, даже когда моё освобождённое тело отправится в Америку. Именно так, я твой: Верный слуга, пастух, одинокий и странствующий проводник, Кастиэль. К западу от города Портгварра, Сент-Леван, находится ферма Роберта Сингера — разоренная земля, простирающаяся до бушующего моря. В фермерском доме, расположенном среди шумных холмов, вздымающихся и падающих, Роберт Сингер, прихрамывая, бродит из комнаты в комнату, ожидая приезда своего недавно осиротевшего крестника и его младших братьев. «Крестник» кажется слишком щедрым названием для мальчика, о котором идёт речь, которого уже нельзя назвать мальчиком, а можно назвать мужчиной, и который не видел своего крёстного отца пятнадцать из своих двадцати четырёх зим. Всё, что он помнит о Роберте, — это его суровость и саркастичность, полнота, несвойственная для такого высокого человека, и теперь, вероятно, почти прикованного к постели. На носу корабля, следующего из Нью-Йорка в Плимут, стоит Дин Винчестер и смотрит, как волны бурлят вокруг судна, скользящего по ледяным водам. Его младший брат Сэм стоит рядом с ним, и смотрит на волны очарованный ими, кажется, что они кипят. Рядом с ним их незаконнорожденный брат Адам — плод неспособности их отца думать о чём-либо, кроме сиюминутных желаний, и неумения обращать внимание на нужду и боль других людей. Джон мёртв, Мэри давно умерла, а Адам остался один после того, как Кейт Миллиган пала жертвой холеры. Сэм настоял на том, чтобы Адам отправился с ними на заброшенную ферму, принадлежащую такому же заброшенному человеку, за тысячи миль от потрескавшейся земли и палящего солнца Канзаса. Только благодаря настойчивости Сэма незаконнорождённому плоду низменных желаний Джона Винчестера — а их было много — было позволено последовать за ними. Дин не собирался опекать этого мальчика. Да, Джон мёртв, Мэри давно умерла, мистер Сингер шлёт весточку через море, что Дин — его единственный наследник и унаследует ферму после его смерти, о чём Роберт говорит с пророческим, апокалиптическим чувством неотвратимости… У Дина и так хватает поводов для беспокойства. Забота о Роберте Сингере теперь — долг, благодарность, негласный контракт. Забота о Сэме — необходимость, приоритет — так будет всегда. Забота об Адаме никогда не входила в планы, пока не умерла Кейт, и Сэм настоял, а когда пришло письмо от Роберта, настоял ещё сильнее, что семейные узы распространяются даже на незаконнорождённых сыновей. Дин вспоминает бескрайние просторы, залитые солнцем и пустые карманы — по крайней мере, так было у него и его братьев. Это та земля, которую он оставил позади. Он слышал, что Англия — сырая страна, где мрачное настроение её жителей отражается на погоде и делает небо унылым, опуская его на землю. Но впервые в жизни у Дина появится собственность, неважно серая или нет. Прыжок веры совершить легче, когда фундамент, на который ты опираешься, может рухнуть в любую минуту. И все же его воспоминания подобны зубам, впивающимся в его истерзанное сердце. Океанский ветер треплет длинные волосы Сэма, которые давно пора бы уже укоротить. Дин неоднократно шутил во время этого путешествия, длившегося много недель, от Канзаса до Нью-Йорка, а потом из Нью-Йорка в Плимут, что Сэма примут за одну из самых лохматых овчарок на ферме, куда они направляются. Шестнадцать дней в море, и они наконец-то приближаются к берегу. Должно быть, они были единственными проклятыми душами, пытавшимися попасть в Англию из Америки — в течение четырёх десятилетий все на Британских островах пытались уехать, как будто Англия была не только силой, подчинявшей себе, но и источником несчастья. Ирландцы во время и после массового голода, шотландцы во время расчистки земель в Хайленде. Весь мир бежит из Англии, как от дурного запаха, на запад, и Дин с братьями, похоже, единственные бедолаги, которые едут туда, против потока мигрантов, отчаянно ищущих лучшую жизнь. Так куда же они направляются и что их встретит по прибытии? По крайней мере, преобладающее направление миграции означает, что санитарные условия на этом корабле лучше, чем на тех, что переполнены людьми и направляются в Америку. Сбившиеся в кучу люди, протухшая вода, от которой сводит желудок, тиф… Что ж. Уже наступил 1874 год — возможно, те времена остались в прошлом. А возможно, нет: Дин слышал слухи о лондонских улицах, окутанных туманом, — смогом, похожим на угольные облака, смогом таким густым, что едва можно разглядеть фасады домов на другой стороне дороги. Улицы, покрытые сажей и болезнями, где проблема бедности решается выселением. Он был рад, что всю жизнь провёл на ферме, вдали от городской суеты и назойливых взглядов. В нём нарастает волна грусти, когда он думает об их доме на краю Великих равнин, о бескрайних просторах свободы, которые представали перед Дином всякий раз, когда он поднимал взгляд над колосьями, которые он косил, над виноградными лозами, за которыми он ухаживал, над рыжей землёй, которую он вспахивал. Покос кукурузы остался в прошлом. Золотистые поля исчезли. Письмо Роберта пришло как нельзя кстати, саранча уничтожает поля на фермах Канзаса, в то время как корабль, на котором стоит Дин, подпрыгивая на волнах, направляется в порт нового города. Дин понятия не имеет, что останется от его старого дома, когда саранча уйдёт. И из порта Плимут на захолустную ферму с, несомненно, отсталыми людьми, с Робертом, который, несомненно, предъявит безумные требования по уходу за фермой и её содержанием, а также к самому себе, и всё это без единого «спасибо», чтобы хотя бы сгладить ношу, только с его грубыми и ехидными комментариями и, возможно, если Дину повезёт, он сделает глоток из его неизменного запаса виски. Поднесите спичку к Роберту Сингеру на расстояние десяти футов, и он вспыхнет. Его дыхание можно было бы собирать в бутылки и использовать для запуска пароходов. Порежьте его, и он выпустит достаточно этанола, чтобы согреть целую деревню зимой. То же самое со всеми друзьями Джона. Роберт женился на англичанке, когда Дину было восемь лет. Она была состоятельной, но в ней не было достаточно голубой крови, чтобы назвать её дворянкой, но она определённо владела какой-то землёй и занимала странное пограничное положение между средним классом в Англии. Они переехали в Корнуолл, и больше их никто не видел. Когда Дину было двенадцать, пришло известие, что миссис Сингер умерла при родах, как и младенец. К тому времени Джон Винчестер был слишком пьян и зол, чтобы сильно переживать из-за своего старого друга, плывущего по холодному, усыпанному звёздами морю. Кроме того, он был слишком занят, как оказалось, тем, что спал с матерью Адама и зачал сына, о котором не мог позаботиться. И теперь ответственность, как всегда, легла на плечи Дина. Вокруг них суетятся люди. Здесь гораздо меньше зловония, чем на лодках, переполненных бедняками из Ливерпуля, Эксетера, Саутгемптона, Плимута, но под палубой всё равно стоит неприятный запах. Дин уже не раз стоял, дрожа от холода, у борта, и звёзды над головой были его единственной компанией. Он кутался в свой мешковатый плащ и жалел, что Джон не купил ему толстую шерстяную шинель, как он сделал для Адама на десятый день рождения мальчика. На деньги, которые Дин заработал для семьи. Ветер может хлестать его по лицу, кожа может онеметь от холода и солёных брызг, но ему нужно пространство, чтобы собраться с мыслями, почтить и запомнить землю, которую он покидает, потому что возможно, ему больше никогда не удастся сделать это. Золотые поля, ровные и надёжные, как обещание. Золотые зёрна, твёрдые от солнца. Он вдыхает воздух под серым небом. Сэм бросает на него взгляд. В Канзасе было легко заниматься сельским хозяйством. Земля была выжженной солнцем, но ровной и пригодной для возделывания. Всё было видно на много миль вокруг, можно было следить за скотом, подметая крыльцо у своего работодателя, можно было взглянуть на солнце в любой точке и узнать время и погоду на вечер. Дин знал эту землю, знал запах первого дня сбора урожая, знал, какая земля хороша и даст богатый урожай, а какая почва сделает плоды кислыми осенью. Источник знаний и любви к проторенной дороге, по которой он шёл два десятилетия, был растрачен впустую из-за того, что простора для новых скитаний не осталось. Дин вздыхает. — Чего ты хочешь? — спрашивает он брата чуть резче, чем намеревался, но Сэм, взрослея, постепенно становясь мужчиной, привык к грубым замечаниям, которые рабочие бросали ему за то, что он смотрел на них, а не заговаривал с ними. — Ещё один день пути, — говорит Сэм, — и мы прибудем на место. Я разговаривал с капитаном сегодня утром. — А сколько потом? — Спрашивает Дин. Сэм смотрит на него в замешательстве. — Сколько времени добираться до фермы? — спросил я. — О, — моргает Сэм. — Ну, от почтовой станции это день пути. — Дилижанс стоит дорого, — Дин качает головой. — Мы уже потратили целое состояние, чтобы перевезти его сюда, с нами, — он указывает на Адама, который смущается и отводит взгляд. — Я сомневаюсь, что мы сможем дойти пешком. — У нас есть ноги. — Мы в пути почти месяц… — Тогда что такое еще несколько дней? — спрашивает Дин. Адам опускает взгляд, зная, что разговор в первую очередь о нем, мальчишка ни дня в жизни не работал, и, будучи жилистым и едва достигнув подросткового возраста, он с трудом сможет выдержать долгую дорогу до побережья Корнуолла. — Я заплачу за дилижанс, — ворчит Сэм, на что Дин сердито смотрит на него. Ветер треплет волосы Сэма, пока он говорит, и он повышает голос, чтобы перекричать шум воды. — У меня есть деньги, которые я скопил, работая на Брейденов. Это тревожная тема. Сэм потерял работу в этой семье, потому что мистер Брейден застал Дина в переулке рядом с таверной в объятиях своей дочери, темноволосой мисс Лизой Брейден. Он не жалеет о многочисленных ударах, которые нанёс ему её отец — у Дина и раньше были проблемы из-за того, что он очаровывал, ухаживал и соблазнял молодых женщин, которые были выше его по положению, — но он сожалеет о том, что Сэмми потерял работу. Дин стискивает зубы и смотрит на горизонт. Вдалеке, под белой пеленой облаков, смутно виднеется огромная серая масса суши. Чайки начали кружить вокруг корабля, паря в колышущемся воздухе и раскачиваясь, как марионетки на натянутых нитях. В течение следующих нескольких часов мрачная масса становится всё больше, постепенно приобретая тусклые и приглушённые цвета. Адам с восторгом смотрит за борт, находясь немного в стороне от Дина. Сэм завязал разговор с художником, возвращавшимся из путешествия по Северной Каролине. Этот человек слишком нарочито богемный, чтобы быть по-настоящему бедным, это раздражает Дина, и он готов поспорить, что отец этого человека учился в университете. Он сердито смотрит на бурлящие холодные воды. Его отец, бродяга, позаботился о том, чтобы у Дина никогда в жизни не было сильного чувства привязанности к корням. По крайней мере, так он думал: теперь он понимает, что это была земля, которую он возделывал, пшеница, которая превращалась в зёрна в его руках, журчащие ручьи, в которых он купался, крошечные рыбки, заинтригованные этим высоким чужаком без чешуи, слегка покусывающие его за пятки. Старая страна, но новая для них, по ту сторону спокойных вод, всё ближе. Адам, когда у него есть вопросы, обращается с ними к Сэму, опасаясь резких и язвительных ответов Дина. Плимут — странный и пугающий город, замечает Сэм, а Дину вероятно, он понравился бы больше, если погода не была бы такой мрачной и серой, но Дин отвечает, что погода — это часть города: здесь нет того ярко-золотистого света закатов как в Канзасе, нет зелёных рассветов, открывающихся, как окно, в летние поля, окутанные туманом и дымкой, готовые к обработке. Дин не понимает, как в Англии может расти что-то, кроме печали, со всех сторон возвышаются унылые и бесчувственные каменные здания, совсем не похожие на тёплые деревянные дома в центре городов, к которым привык Дин, с их переулками, пахнущими гнилью и жарой, несмотря на аммиак, который иногда чувствуется в воздухе. Здесь всё закрыто для чувств, ничего утончённого, всё мрачное. Дин платит за дилижанс — что, вероятно, и было планом Сэма с самого начала. Они садятся в него поздно ночью. Адам, кажется, грустным, потому что он почти ничего не видит из-за темноты, но вскоре он засыпает на плече Сэма в неудобной, трясущейся повозке, часто просыпаясь от каждого ухаба и кочки, с которыми сталкиваются расшатанные деревянные колёса. Дилижанс останавливается в нескольких милях от фермы Сингера, которую кучер не раз называет «жуткой» — вероятно, это какая-то шутка о том, насколько это место, должно быть, заброшенное. Мужчина говорит так тихо, что Дину приходится хмуриться, чтобы понять его. Он направляет их по длинной грунтовой дороге, по обеим сторонам которой растут деревья. Они не раз сбиваются с пути, прежде чем находят дорогу, так что за время их путешествия из Плимута на почтовую станцию и на ферму мистера Сингера вечер переходит в ночь, а затем снова в туманный рассвет. В конце концов, на влажной, поросшей деревьями тропинке появляется фермерский дом мистера Сингера, окутанный тонкими струйками тумана и окружённый холмами. Дом большой, хотя и не настолько, чтобы его можно было назвать величественным, а если бы не неожиданные изгибы в архитектуре и пристройках — конюшни и амбары, — его можно было бы назвать квадратным. А если бы не удивительно тёплый оттенок камня и плющ, ползущий по фасаду, его можно было бы назвать серым. Дин сонно моргает и не признаётся вслух, что да, идти пешком из Плимута было бы действительно очень плохой идеей, но он, безусловно, об этом думает. Они подходят к двери. Вокруг тихо и спокойно, словно в ожидании рассвета. Трава зеленее, чем Дин ожидал или вообще когда-либо видел, — даже в тусклом и туманном свете ноябрьского рассвета она сияет изумрудным и сочным цветом. Вокруг них раздаются звуки животных: свиньи в загонах издают невнятные звуки, выражающие любопытство, возможно, в ожидании завтрака, куры нервно кудахчут и хлопают крыльями, толкаясь друг с другом. Гусь настороженно наблюдает за ними, когда они проходят мимо, и шипит на незнакомцев, но больше ничего не делает. — Проснется ли вообще кто-нибудь? — Сэм спрашивает, нахмурив брови от беспокойства. Дин даже думать не хочет о том, что они будут сидеть на пороге на пронизывающем холоде, пока дом не оживёт. — Если нет, то мы их разбудим, — отвечает он, поднимаясь по ступенькам к двери. — Разве это не будет грубо? — спрашивает Адам, явно обеспокоенный, но Дин не обращает на него внимания. Он дёргает за верёвку, привязанную к колокольчику, так что гуси и куры громко кричат и в панике разбегаются, он стучит в дверной молоток — в виде симпатичного медного лица юного греческого мальчика. — Дин, — вздыхает Сэм, но вдруг с другой стороны двери доносится звук, очень похожий на ругательство. Дин с ухмылкой поворачивается к брату, на что Сэм закатывает глаза. — Я же говорил тебе, что разбужу кого-нибудь. — Да, и ты произвел прекрасное первое впечатление. Прежде чем Дин успевает съязвить в ответ, дверь с шумом распахивается. — Если вы что-то продаете... Дин поворачивается обратно к двери. У двери стоит девушка — ровесница Сэма, может быть, чуть младше. Очевидно, служанка: Дин понимает это по выцветшему коричневому платью, пятнам жира на фартуке, выбившимся из-под чепца светлым волосам и пятну угля на лбу. Очевидно, она готовилась к новому дню, разводила огонь и топила дом, когда шум создаваемый Дином привлек ее. И совершенно очевидно, что она не была в восторге от этого. — Я Дин Винчестер, — перебивает он, протягивая ей руку, которую она, прищурившись, не берёт. — Это мой брат Сэм. — И наш брат Адам, — добавляет Сэм, когда становится ясно, что Дин не собирается его представлять. — Мы сожалеем, что приехали так рано — это было долгое путешествие… — Я знаю. Я ждала вас, — отвечает служанка, и Дин понимает, что у неё акцент западного побережья. — Вы американка? — спрашивает он. Она не отвечает. Вместо этого она говорит: — Вы те мальчики, за которыми посылал мистер Сингер. — Посылал? —повторяет Дин. — Я его наследник... — Мы очень устали, — быстро вмешивается Сэм, и Дин бросает на него сердитый взгляд. Ему не нужно, чтобы брат за него заступался. — Мы долгое время путешествовали — я уверен, вы бы поняли, ведь вы тоже путешествовали. Мы будем благодарны, если сможем снять с ног тяжесть пути. Девушка вздыхает и отходит в сторону, придерживая для них дверь. Дин испытывает искушение сказать, что ей следует относится к нему с большим уважением, так как, он будущий хозяин этого дома и всех прилегающих к нему земель. Он, конечно, этого не делает. Не привыкший быть человеком хоть сколько-нибудь заметным, не говоря уже о землевладельце, не говоря уже о землевладельце со слугами, он терпит её тихую дерзость. — Гостиная вон там, — говорит она и ведёт их через дом. Дин поворачивается к брату и одними губами произносит: — Гостиная? — впечатляюще, а Сэм ухмыляется и пожимает плечами. По её просьбе они оставляют свои вещи у двери. Холл заставлен картинами и изделиями из латуни, Дин замечает, что Сэм борется с желанием наклониться и рассмотреть их поближе, а также несколькими большими зеркалами, стоящими на полу без рам. Дерево потемнело от времени, а лестница обвивает дальнюю стену, как плющ. Кажется, что это место дышит вокруг них, как лес, населённый странными и абстрактными существами. Девушка ведет их в комнату слева. Дин резко останавливается, как только входит, из-за чего сначала Сэм, а затем Адам врезаются в него. — Дин, — фыркает Сэм, но Дин слишком рассеян. Комната — большая, достаточно большая, чтобы с комфортом разместить дюжину человек, а то и больше, — заполнена золотыми и проволочными клетками, металлическими сетками в форме колоколов, от потолка до пола, с щебечущими, нервными, взволнованными, порхающими птицами. Обычные, ничем не примечательные птицы, скорее всего, переносящие всевозможные болезни: дрозды, зяблики, воробьи и чёрные дрозды. Дин хмурится, качая головой, — сумасшедший дом? Его наследство — это сумасшедший дом? — Птицы мистера Сингера, — говорит девушка, обходя клетки. — Они составляют ему компанию. — И много, я вижу, — бурчит Дин в отмет. Девушка бросает на него взгляд и слегка улыбается. — Они очень разговорчивы. — Не сомневаюсь. — Дин надеется, что они не засидятся допоздна. Комната наполняется щебетом птиц и их мельканием от жердочки к прутьям клетки и обратно. — Пожалуйста, садитесь, — девушка указывает на несколько стульев, расставленных вокруг небольшого стола рядом с незажжённым камином. Там сложены растопка и поленья, а также сухая хвоя, для разжигания огня. Девушка замечает, что Дин потирает руки и смотрит на неосвещенное пространство, и ухмыляется. —Я займусь обогревом помещения, —говорит она. — Спасибо, — улыбается Сэм. Дин плюхается на стул, Адам следует его примеру. — И я попрошу кого-нибудь забрать ваши сумки, — говорит она, наклоняясь к растопке с зажжённой спичкой в руке, и, равномерно выдыхая воздух, раздувает пламя. Дин краснеет при мысли о жалких пожитках, которые он, Сэм и Адам привезли с собой через океан, в новую страну, на новый континент, в новый старый мир. Наверняка, даже самый низший слуга в этом доме будет иметь больше имущества, чем он и его братья. Огонь жадно разрастается, пожирая топливо. Девушка поворачивается к ним лицом, довольная своими усилиями. — Кстати, меня зовут Харвелл, — весело говорит она. — Джоанна Бет. Все зовут меня Джо. И ты тоже можешь — в этом доме все странно. Тебе не придётся называть меня мисс, так что не надо. И мистер Сингер скоро придёт. Он любит сам кормить птиц. — Спасибо, Джо, — улыбается Сэм. Дин кивает ей и смотрит на пламя. — Вы голодны? Хотите пить? У нас есть свежий хлеб, яйца и молоко. Всё это звучит неплохо. Живот Адама издаёт звук, словно он тоже так думает. Девушка, Джо, ухмыляется и уходит, сказав, что принесёт им что-нибудь как можно скорее. Пока Сэм говорит, Дин смотрит в огонь. — Дом— симпатичный. — Довольно странный, — бормочет Дин. — Ну, птицы — они такие… эксцентричные, — признаёт Сэм, и Дин закатывает глаза, глядя на пламя. Медленно, но, верно, к его пальцам снова возвращается тепло. Он вытирает нос рукавом. — Но… но это не так уж и плохо… неуверенно пытается сказать Сэм. — В этом нет ничего хорошего, — возражает Дин, хмуро глядя на тлеющие поленья. Птицы щебечут вокруг них, издавая тихие звонкие звуки. — Они мне нравятся, — заявляет Адам, и Дин отрывает взгляд от пламени, чтобы посмотреть на мальчика. — Что ж, если Роберт принимает брошенных птиц, значит, у нас есть надежда, — Сэм неуверенно улыбается. — Кажется, у него доброе сердце. — Либо так, либо у него помутилось в голове, — шутит Дин, и, конечно же, ему везёт, и именно в этот момент он замечает мистера Сингера в дверях. Он замолкает. Сэм хмурится и поворачивается, чтобы проследить за взглядом Дина, прежде чем замечает старика и кашляет, вероятно, усмехаясь над удивительной способностью Дина попадать впросак на каждом шагу. Они здесь всего час. Роберт Сингер выглядит более сгорбленным, чем помнит Дин. Ему за шестьдесят, ноги его начали подводить из-за загадочного диагноза, который ему поставили. Он ходит с двумя тростями. Дин инстинктивно вскакивает на ноги — сказывается то, что Джон с детства внушал ему уважение, — уроки, которым он едва научил Сэма и никогда не учил Адама. Эти уроки всплывают в подсознании, когда Роберт Сингер и Джон Винчестер были когда-то братьями по оружию в сельском хозяйстве. Сингер будет ожидать от Дина того же, что всегда всегда ожидал Джон. — Роберт… мистер Сингер, — запинаясь, произносит Дин, — я… пожалуйста, извините меня, я не… Мистер Сингер фыркает и поднимает плечи в странном жесте, который, как догадывается Дин, должен изображать пожатие плечами. — Дитя, сколько же времени прошло? — спрашивает он с грубоватым смехом. Дин вздрагивает от обращения, которое он использует, но через секунду, когда он, хромая, входит в комнату, Роберт говорит: — Слишком много времени прошло, чтобы называть тебя ребенком, кажется? — он усмехается. Птицы, как только он появился в дверях и заговорил, начали взволнованно щебетать, ведя с ним непонятные разговоры. — В январе мне исполнится двадцать пять, — отвечает Дин, не подтверждая и не отрицая. — Двадцать пять? — недоверчиво переспрашивает мистер Сингер. Он наконец подходит к Дину, и тот понимает, что, наверное, должен был сам подойти к нему, но уже слишком поздно. Он отходит от своего стула как раз в тот момент, когда мистер Сингер протягивает руку и быстро хлопает его по плечу, все еще держа трость в руке, прежде чем восстановить равновесие. — И никакой жены? Никакой возлюбленной? Дин, озадаченный фамильярностью, с которой Роберт обращается к нему, пожимает плечами и говорит: — Меня это устраивает. Сэм фыркает в кулак, зная Дина лучше, чем мистера Сингера, и понимая, что Дин так и не смог привязать своё сердце ни к какому месту или человеку с тех пор, как Джон узнал о романе Дина с Кэсси Робинсон, и после того, как предпочёл избить Дина, а не её, что было облегчением, он снова разрушил жизни своих сыновей, переезжая из города в город, мигрируя на север, восток, запад, юг, куда бы он ни отправился, чтобы выпить и быть счастливым, не подвергаясь насмешкам пьяниц в местной таверне из-за своего сына. Джон был только рад это сделать. Даже если это означало навсегда лишить Дина самого настоящего чувства счастья за всю его взрослую жизнь: Кэсси Робинсон, её тёмные вьющиеся волосы и то, как нежно она гладила его по щеке, когда-то были ответом на беспокойство Дина. Теперь ничего не осталось. Сэм встает и пожимает Роберту руку, когда тот протягивает ее. Адам делает то же самое и представляется, но мистер Сингер обращается с ним так, будто уже знает мальчика так же хорошо, как Дина. — Здесь не так много развлечений для мальчика, — извиняющимся тоном говорит мистер Сингер. — Если только тебе не нравятся птицы, — он шутливо указывает на щебечущих вокруг него созданий, которые с каждой минутой, пока их игнорируют, становятся всё громче. — Они красивые, — отвечает Адам, и Дин злится на него за это, злится на него за то, что из-за этого Роберт улыбается, как будто у него уже есть фаворит. Это ранит Дина в самое сердце, как шипы на голой коже. — Хочешь покормить их? — спрашивает Роберт, и после вежливого и восторженного согласия Адама, за которым следует «Сэр», он настаивает, чтобы его называли «Бобби». Возможно, он был не так пьян, как помнит Дин, но ведь сейчас только рассвет. Одна светло-коричневая птичка занимает почетное место в центре комнаты. Её клетка потрёпана и романтична, птичка слегка поворачивает голову, с интересом наблюдая за происходящим в гостиной. Дин медленно обходит клетку, птица следит за его движением. — А, я вижу, ты привязался к Элоун, — улыбается Бобби, и морщины вокруг его глаз расходятся к вискам, как лучи света. Дин в замешательстве. — К соловью, — поясняет Бобби. — Я назвал её Элоун. Я нашёл её под вязом. Сломанное крыло. Элоун — это по-корнски «вяз». Дин даже не подозревал, что корнский — это язык. Он надеется, что ему не придётся его учить. — Когда отец Андромахи умирает в «Илиаде» Гомера, — говорит Бобби, обращаясь скорее к Сэму, чем к Дину, потому что Дин отвлекся на трели и трепыхания соловья, — горные нимфы сажают вязы на его могиле. — Ты сказал, что у него сломано крыло, — Дин смотрит поверх клетки туда, где стоит Бобби. — Что ты сказал? — Ты сказал, что у него было сломано крыло, — повторяет Дин, указывая на птицу. — Сейчас оно выглядит вполне нормальным. — У неё, — поправляет Бобби. — У неё, — поправляется Дин. — Теперь её крыло выглядит нормально. Я даже не могу сказать, какое из них было сломано. Бобби немного смущенно переминается с ноги на ногу. — Мне трудно её отпустить, — признаётся он, и в этом есть что-то трогательно человеческое. Дин улыбается. — Она красивая, — признаёт он. Птица снова щебечет. — Ты ей нравишься, — улыбается Бобби, хотя Дин подозревает, что это не так, и комментарий связан скорее с тем, что Дин сделал комплимент элегантной птице, чем с его способностью очаровать её из-за решётки. Адам насыпает корм и нарезанные яблоки в каждую клетку. Бобби болтает с несколькими птицами, и Дин поднимает бровь, глядя на Сэма, который снисходительно улыбается, глядя на чудачества мистера Сингера. Когда все птицы поели, Бобби предлагает провести для них экскурсию по дому. Они выходят из гостиной и, вернувшись в холл, видят, что их сумки перенесли. Бобби ведёт их на кухню, где Джо подметает пол, а её мать, миссис Харвелл — Эллен, как она настаивает, — готовит им завтрак. Бекон шипит на сковороде в собственном жиру, нарезанный толще, чем когда-либо видел Дин. Хлеб остывает у окна. Желудок Адама снова издаёт громкий и неприличный звук, но Эллен только смеётся и настаивает, чтобы они сели и поели, прежде чем Бобби потащит их дальше. Они сидят за большим столом из букового дерева, и Джо присоединяется к ним — Дин, за те недолгие периоды, что он был слугой, не привык к таким вольностям, но Бобби не из благородных: он случайно получил это поместье, потерял своих близких и, желая тепла семейного уюта, возможно, наполнил его слугами, которых он также считает друзьями, и птицами, которых здесь столько, что они затмевают небо. Завтрак — словно теплая тяжесть в животе Дина. Эллен подогревает молоко и разливает его в чашки для мальчиков, хлеб ещё тёплый, когда она нарезает его, а бекон достаточно солёный, чтобы не дать Дину почувствовать головокружение, к которому он был близок с полуночи прошлой ночи. Какое-то время мальчики едят молча — Адам, в частности, неаккуратно и жадно, с подростковым аппетитом. Джо ест и жалуется на кого-то — Мика, — с которым Дин ещё не знаком, а Бобби посмеивается и советует ей поискать в словаре слово «долготерпение», когда у неё будет свободная минутка. В дверях появляется неряшливый молодой человек. — У меня что, уши горят? — спрашивает он, подмигивая, и Джо закатывает глаза. — Ты забрал вещи мальчиков, Мик? — спрашивает Бобби. Он отвечает одновременно, беря ломтик хлеба и намазывая его маслом, засовывая его в рот и жуя. Джо морщит нос. — Да, я так и сделал, — подтверждает он. — Это не заняло много времени. Вы путешествуете налегке, — говорит он, смотря на Дина. — До сих пор у нас не было ничего, кроме наших имён, — коротко отвечает Дин. — Я тоже сирота, — говорит Мик, как будто обсуждает погоду. — Мистер Сингер рассказал мне о вас, — объясняет он Сэму, который, кажется, опешил от его резкости. Он наливает себе молока из оловянного кувшина на столе и выпивает его залпом. Кладёт в рот ещё кусочек хлеба и говорит: — Отважился проделать весь этот путь из Америки. Я был в отчаянии, но… Он вытирает рукавом крошки со своей щетины. — Старик Сингер уже устроил вам экскурсию? Вы познакомились со всеми его птичками? — Он ухмыляется и подмигивает Бобби, говоря это. — Птички любят нашего Роберта. — Они были в гостиной, Мик, так что можешь прекращать представление, — Бобби закатывает глаза. — Птицы — это женщины, — объясняет Мик сбитому с толку Адаму. — А также животные. — Тебе нужно поумнеть, Мик, — говорит Эллен и протягивает ему ведро. — А козу нужно подоить. Давай, убирайся отсюда. Мик вздыхает и выходит через дверь, ведущую во двор, окружённый другими фермерскими домами. Несколько кур с любопытством бродят по двору, хлопая крыльями и уворачиваясь от Мика, когда он проходит мимо, размахивая ведром и, возможно, направляя его в их сторону чуть сильнее, чем нужно. — Пойдём, — фыркает Бобби, — я покажу остальную часть дома. Они идут через гостиную, которая усеяна горлицами и вяхирями, которые все радостно воркуют в картавящих трелях при виде мистера Сингера. Стены бледно-голубые, что, намеренно или нет, похоже, соответствует приглушённым оттенкам птиц. Повсюду разбросаны облупившиеся позолоченные стулья, которые соответствуют переливчатости некоторых птиц. В конце комнаты находится камин, украшенный крошечными стеклянными фигурками… птиц. Картины в комнате небольшие, это не те грандиозные полотна, которые ожидаешь увидеть в старых домах такого размера. Эти дома находятся на пороге роскоши, и их владельцы чувствуют себя неуверенно, поэтому при любой возможности хотят продемонстрировать своё богатство и роскошь с помощью масляных красок на холсте, вставленном в золотую раму на стене. Дин подходит к ним ближе, пока Бобби говорит, и голос мужчины отдаётся эхом в его ушах. Одна картина, не более четырёх дюймов в ширину, в тёмно-синей потрёпанной раме, — это портрет мистера Сингера и его жены. Они стоят по обе стороны от камина в той самой гостиной, в которой сейчас стоит Дин. Однако на картине нет птиц. Сингеры прислонились к бледно-зеленой каминной полке, которая здесь украшена не крошечными стеклянными птицами, как в комнате, а двумя бирюзовыми вазами, табакеркой и небольшими часами из темного дерева с золотой отделкой. Странная картина: Сингеры выглядят как два товарища, их поза такая, какую бы Дин принял с другими фермерскими рабочими, а не поза мужа и жены. Нижняя часть синих юбок миссис Сингер потрепана и выцвела от работы на улице. Снова проходим в столовую. Эта комната глубокая, тёмная и стеклянная, и пока Бобби не отдёргивает занавески и в каждом углу не вспыхивают переливы радужных цветов, Дин почти не замечает существ, мерцающих в клетках, освещённых звёздами. — …Скворцы? — спрашивает Дин, всё больше и больше обеспокоенный с каждой новой комнатой, в которую они заходят. — Да, — подтверждает мистер Сингер с отсутствующей улыбкой, медленно обходя большой чёрный стол в центре комнаты. — Ты, э-э, — Дин кашляет, — кажется, они тебе нравятся. Сэм бросает на Дина взгляд, словно говорящий, что подобные сухие комментарии абсолютно неуместны, но мистер Сингер, кажется, этого не замечает. — Они прилетают целыми стайками, — говорит Бобби, — осенью. Сотни их, они щебечут в небе, клубятся, как облака, и получают травмы. Люди знают меня за мою любовь к птицам, — они приезжают издалека с ранеными птицами и просят меня им помочь. Кажется, они думают, что в этом есть что-то романтичное. Только если «романтичный» — это сочетание слов «смешной», «безумный» и «сумасшедший». — Точно, — вздыхает Дин, — я понял. — Увидев растерянное выражение лица Сэмми, он объясняет: — Кучер дилижанса. Он называл это место «Орлиным гнездом». Бобби хихикает. — Прозвище, которое успело заслужить это место. — Орлиное гнездо? - Спрашивает Адам. — Оно похоже на гнездо, — говорит Дин, — высокое, — и думает о холмах, окружающих это место. Что ж, в этом есть смысл. Он поворачивается к Бобби. — Я думал, он называл его «жутким». — Ну, я уверен, что каламбур помог прозвищу закрепиться, — пожимает плечами Бобби, и выражение его лица более весёлое, чем ожидал Дин, учитывая насмешку, скрытую в прозвище. — И я заработал репутацию чудака. Не могу обижаться на людей за то, что они это признают. Дин чуть не выпаливает «Даже не могу представить почему», но вовремя берет себя в руки. Сэм смотрит на него так, будто знает, что эти слова вот-вот готовы были сорваться с его губ. Адам очарован птицами, которые, надо признать, неожиданно красивы: калейдоскопическое сияние масляных переливов на чёрной, обожжённой воде. Их, наконец, проводят в комнаты — и в первые в жизни Дин не будет делить комнату с братом. Он удивлен проблеску синевы на горизонте из своего окна — видно море, совсем рядом, за рваными утесами, которые словно раскинули свои объятия перед голубыми волнами Атлантики. В комнате едва уловимый горьковатый запах пыли, смешанный с морской солью. Дин смотрит, как поля за его окном колышутся на ветру, словно воды. Каркас кровати выкрашен вручную в бледно-голубой цвет. На аккуратно заправленных белых простынях Мик разложил немногочисленные пожитки Дина. Потертые деревянные балки в комнате и на потолке создают ощущение уюта, словно находишься в колыбели. Как по сигналу, навеянным этим сравнением, в дверях появляется Бобби и заставляет Дина вздрогнуть, сказав: — Это должна была быть комната моего сына. Дин неловко переминается с ноги на ногу. Взгляд мистера Сингера — Дин иногда видел такой же взгляд у Джона в его более человечных и уязвимых пьяных моментах. — О. — Дин не знает, что ему сказать. — Что ж… спасибо, что отдали её мне. Бобби кривит улыбку, отстраненно смотря на волны в дали. — Мне показалось это правильным. Как такое могло быть? По правде говоря, Дин для него — чужак. Они не виделись и почти не общались больше десяти лет. Дин теперь мужчина, а мистер Сингер помнил мальчишку. Сэм был младенцем, когда Бобби видел его в последний раз, а теперь мистеру Сингеру приходится иметь дело с огромным и грозным Сэмом Винчестером. И вероятно, он выглядит ещё более огромным и грозным, если ты старик, которому под семьдесят лет, и ты опираешься на костыли. — В любом случае, спасибо, — отвечает Дин, и Бобби смотрит на него, улыбаясь, как будто Дин сказал что-то не то. Возможно, он уже жалеет, что не выбрал Сэма или даже Адама в качестве объекта, на которого можно спроецировать своё желание иметь сына и горе от его потери. — Думаю, теперь я должен показать вам ферму, — говорит Бобби и выходит из покрашенного в белое дверного проёма. Дин следует за ним. Бобби показывает им ферму — большую, слегка запущенную, суровую из-за особенностей земли и пренебрежительного отношения к ней: золотистые поля пшеницы и ячменя раскинулись на холмах. Более крутые и непригодные для обработки холмы, усеяны овцами. — Нам, конечно, понадобится пастух, — говорит Бобби, когда они стоят у калитки и смотрят на блеющих животных. Дин хмурится. — Почему? — Пару дней назад наш старый пастух сбежал с молодой леди из города. Насколько я слышал, они направлялись в Сент-Айвс. — Нет, я имею в виду, зачем нам вообще нужен пастух? Я могу этим заняться. Бобби фыркает. — Хмф! Дин сердится, чувствуя, как Сэм за его спиной подает безмолвные знаки, умоляя его оставить это вместе с его гордостью. — Я могу, — возражает Дин, стараясь не повышать голос. — Я пас скот в Канзасе, ухаживал за козами и чистил свинарники… — Если ты думаешь, что пастушество равноценно этим вещам, — фыркает Бобби, и Дин ещё сильнее хмурится. — Нет, я думаю, коровы гораздо больше и опаснее овец… — И поэтому с овцами проще? — Бобби поднимает брови. — Ты сам это сказал, — Дин скрещивает руки и опирается на сухую каменную стену рядом. — Нет, не говорил, — Бобби качает головой и, заметив выражение лица Дина, ухмыляется. — Сынок, можешь попробовать свои силы в этом деле в ближайшие несколько дней, пока я не найму нового пастуха. Я уверен, ты докажешь свои способности. Я не сомневаюсь. — Дину хочется огрызнуться на его саркастическое «я не сомневаюсь», но он снова сдерживается. — Но пастушество — это особый язык. Требуются годы, чтобы постичь его. Ты займёшься землёй. А кто-нибудь займётся овцами. Дин стискивает зубы, но ничего не говорит, упрямо сжав челюсти. Сэм корчит лицо, которое заставляет Дину захотеть сказать что-то, что наверняка не произведет на мистера Сингера хорошее впечатление. — Ладно, — говорит Дин, вздёргивая подбородок с большей гордостью, чем ему хотелось бы показать. — С чего мне начать? — Сейчас уже далеко за полдень, мальчик, — усмехается Бобби, — а вы с дороги. Пойдёмте пообедаем, да отдохнёте. — Мы уже здесь, — Дин качает головой. — Можем приступить к работе. Ночью мы сможем поспать — по крайней мере, я смогу. И я не мальчик. Бобби усмехается. — Ты уже мой наследник, тебе нечего мне доказывать. Дин ощетинивается, но желудок Адама урчит громче, чем шум ветра. — Давайте пообедаем, — продолжает Бобби. — Если после этого вам всё ещё будет хотеться работать, я уверен, мы сможем вас чем-нибудь занять. Обед в доме скромный: сыр и хлеб, холодная ветчина и кресс-салат. Адам так неудержимо зевает, что Эллен, почти ворча, настаивает на том, чтобы он пошёл спать — Бобби, кажется, не возражает. Дин бросает взгляд на своего брата. — На работу? — спрашивает он, но Сэм фыркает и качает головой. — Бобби говорит, что я могу провести этот день в библиотеке. — Конечно. — Это была библиотека моей жены, — тепло вставляет Бобби. — Я буду рад, если после стольких лет от неё будет хоть какая-то польза. Итак, Дин уходит один, чувствуя себя чужим в этом доме и среди его обитателей: Бобби привязался к Сэму и Адаму, Эллен уже хлопочет над Адамом, Джо уже отпустила несколько шутливых замечаний в адрес Сэма, а Дин… Что ж, Дин на свежем, бодрящем корнуоллском воздухе чинит один из плугов, как просил Бобби, затем вычищает стойла, прежде чем засеять последнюю озимую пшеницу, что он и делает, и делает, и делает, пока солнце не опускается за неровную линию горизонта, и Дину не приходится брести домой в темноте, с онемевшими от холода и работы ногами. Когда он возвращается в дом, воздух пропитан теплом и едой. Адам стоит на кухне над кипящей кастрюлей, а Эллен нависает над ним и с улыбкой даёт указания. — И видишь, гвоздика придаёт ему пикантность, — говорит она, пока Адам пробует то, что они готовят. — Я понимаю, понимаю, — кивает он, и его ресницы покрываются паром. Дин подходит к ним, чтобы заглянуть в кастрюлю, но Эллен замечает его и останавливает. — Вон, — она качает головой. — Что? — Вон, — повторяет Эллен достаточно твёрдо, чтобы Дин отпрянул. Он думал, что она служанка? Почему — как она может так с ним разговаривать? — Посмотри на свои ботинки, — она указывает на них и цокает языком. — Тащишь грязь на кухню — по коридору, — она раздражённо качает головой. — Ты что, вырос в сарае? Выражение лица Дина становится жестче. — В принципе, да. Эллен не двигается. — Ну, теперь уже нет, — говорит она и шлёпает его, пока он не отходит к двери. — Иди, приведи себя в порядок. — Я попрошу Джо наполнить тебе ванну, если хочешь? — Как насчет ужина? — Спрашивает Дин, уже проголодавшийся. — Мик в городе, на кукурузной бирже. — Почему никто не сказал об этом Дину? Теперь, по сути, он ведёт хозяйство... Неужели никто не подумал, что он тоже должен присутствовать — или хотя бы знать об этом?! — Ну-ну, не делай такое лицо, мальчик, — Эллен качает головой. — Мы думали, что ты захочешь отдохнуть в свой первый день. Не думали, что ты будешь работать, пока пальцы до крови не сотрёшь, да ещё и пахнуть будешь солёной водой из лодки. Дин ворчит. — В любом случае, — Эллен не обращает на это внимания, — Мик вернётся примерно к тому времени, когда, ты приведёшь себя в порядок и расслабишься, — говорит она, по крайней мере, сочувственно. — Мы оставим немного еды на плите для вас обоих. Как тебе такое? Дин неохотно соглашается. Как и обещала, Джо нагревает ему воду в медной ванне. Пока она наполняет ванну, входит Эллен со связкой лавандовых семян и бросает их в воду. Воздух наполняется паром, в котором расцветает аромат лаванды, и Дин, хоть и неохотно, должен признать, что запах действительно легкий и приятный. Но, судя по всему, Эллен что-то замечает в выражении его лица, потому что она смотрит на него одновременно с сочувствием и теплотой. Она также даёт ему мыло ручной работы и лавандовое масло, для волос, «странный ты зверь» — говорит она, когда он спрашивает, что, чёрт возьми, он с этим должен делать. Ванная комната нагрелась и наполнилась паром, Джо и Эллен уходят ужинать. Дин погружается в воду — сколько недель прошло с тех пор, как он в последний раз это делал? И даже тогда Дин в основном купался в ручьях и прудах вокруг ферм, на которых работал, — ни пара, поднимающегося от воды, ни лаванды, наполняющей комнату дурманящим ароматом, ни масел для волос. Дин тихо вздыхает, мышцы расслабляются в воде. Он засыпает. Его будит Сэм, набрасывающий ему на голову полотенце. — Вылезай из воды, а то превратишься в чернослив. Дин ворчит, моргая, сбитый с толку. Он кидает полотенце с головой на пол. — Задница. — Ты не голоден? — говорит Сэм, приподнимая брови. Дин трёт лицо мокрыми руками. Вода в ванне стала светлой и мутной от соли и песка, которые поднялись с его тела. — Наверное, — бормочет он, слишком сонный, чтобы понимать, что происходит и как он себя чувствует. Он берет полотенце, встает и, вытираясь, оборачивается им. — Я бы мог привыкнуть к этим горячим ваннам, скажу тебе. — Я мог бы привыкнуть к готовке Эллен, — говорит Сэм. — Серьёзно. Оденься, это слишком вкусно, чтобы пропустить. Мик уже сидит за столом на кухне и ест, когда Дин спускается вниз. — Привет-привет, — улыбается Мик, когда замечает Дина. — Кто тут у нас? Хозяин этих земель. Эллен сказала мне, что ты сегодня надорвался на работе. Зачем себя мучаешь? Дин садится за стол и берёт предложенную Эллен миску — кажется, это рагу с множеством корнеплодов и кусками мяса. Его голова всё ещё тяжёлая после сна, и туман — нет, пар — от рагу едва ли помогает. — Адам помог мне это приготовить, — улыбается Эллен, протягивая ему помятую оловянную ложку. — Знаю, — кивает Дин. — Я видел, как раз перед тем, как ты меня выгнала. — Всё ещё злишься из-за этого, да? — спрашивает Эллен с дразнящей улыбкой, но Дин лишь сонно моргает, глядя на неё. Мик фыркает. — Дай парню пару минут, Эллен, — ухмыляется Мик, отрывая кусок хлеба с набитым ртом. — С таким же успехом он мог бы только что выйти из опиумного притона, он такой отстраненный. — Мик, — вздыхает Эллен. — У него был длинный день — длинные недели. Ты не совершал подобное путешествие через Атлантику. Я совершала, — она качает головой. Пучки сушёных трав свисают с балок, готовые к использованию. Она берёт горсть чего-то похожего на сушёные ромашки и высыпает в глиняную чашку, наливая в неё немного кипятка из медного чайника. — Вот, Дин, — она протягивает ему чашку. — Это тебе. Ромашка. — Она снова поворачивается к Мику. — Он даже не отдохнул как следует, в отличие от своих братьев. — Это из-за гордости? — спрашивает Мик, глядя на Дина слишком весёлыми глазами, которые Дин не в силах разглядеть из-за своей усталости. — Пришлось самоутверждаться в свой первый день? Дать нам понять, что ты не какой-нибудь зазнавшийся янки, только что сошедший с корабля и ни разу не работавший честно ни дня? — Мик, да? — спрашивает Дин. Мик улыбается и кивает в знак согласия. — Ты слишком много болтаешь, Мик. Эллен фыркает от смеха. Мик ухмыляется и откусывает ещё один кусок хлеба. — А я уж переживал, что с тобой не будет весело, — говорит он. Дин улыбается и закатывает глаза, но улыбка получается немного натянутой. Он делает глоток — напиток слегка сладковатый, вкус оседает на нёбе. Он привык к подшучиваниям над ним со стороны работников фермы, он вырос в такой атмосфере, провёл свои самые важные годы, отпуская шутки за вечерним ужином при тусклом свете — обычно это была овсянка или, если им везло, какой-нибудь суп с большим количеством кукурузы, пока не налетела саранча. Да, он привык к подшучиваниям над ним со стороны работников фермы, привык отвечать им тем же. Но это было раньше. Это было за океаном. И он чувствует жгучее желание напомнить Мику, что он должен быть владельцем этого дома, этой фермы — и, следовательно, работодателем Мика. Этот человек, с нечётким лицом, худой и саркастичный, безобидный, каким бы он не был, не должен насмехаться над ним. Дин доедает свой ужин. Эллен и Мик болтают, пока Эллен моет кастрюли и тарелки Адама, Сэма, Бобби и Джо. Когда он заканчивает, Мик встаёт, чтобы помочь ей прибраться на кухне. Дин только смотрит на стол, дерево которого сереет от старости. Он осознаёт, что не почистил ногти в ванной — ну да, он большую часть времени там спал. Через какое-то время он отодвигает свой стул, не зная, сколько прошло. Через какое-то время, он не уверен, сколько прошло, отодвигает стул. Он рассеяно благодарит Элен за еду, его голос еле слышен, и ему кажется, что Мик бросает на неё ехидный взгляд из-за его неблагодарности. Ему почти всё равно. Выйдя из кухни, он идёт по коридору мимо комнаты, которую Бобби великодушно называет «библиотекой». Это комната площадью в несколько квадратных метров, с неоправданно высоким потолком, без окон, кроме одного, выходящего на самую крышу дома, и с изогнутой железной винтовой лестницей, покосившейся от старости, которая ведёт на полки. В комнате едва хватает места для неё, прямо под ней стоит кресло, а со всех сторон его окружают полки, и, конечно же, в клетке сидит чёрный дрозд с шиной на лапе. Сэм сидит в кресле и внимательно изучает текст. Возможно, в другой жизни он был бы одним из тех обеспеченных мальчиков, которые могут позволить себе учиться в колледже, думать, мечтать, читать, как будто мысли, мелькающие в голове, — это профессия. Ну, это не другая жизнь, и Сэму повезло с тем образованием, которое он получил. Дин такой привилегией никогда не обладал. Он сам учился читать, глядя на Сэма, который с удовольствием читает он чувствует укол зависти, ему это даётся с трудом. Он слишком стыдится, чтобы признаться в этом даже своему брату. Он поднимается по лестнице и тащится в свою комнату. Завтра, хорошенько отдохнув, он поговорит с Бобби — познакомится с другими работниками фермы, даст Бобби понять, что ему не нравится, что Мик ходит на кукурузную биржу без него, даст Бобби понять, что он способен и что ему следует доверить все основные задачи по управлению этим местом. Чёрт побери. Он столько лет управлял финансами своей семьи, выменивал еду, подсчитывая в уме, когда он сможет позволить себе перестать торговаться. Возможно, он и неграмотный, но считать ему определённо пришлось научиться. Кровать. Он сворачивается калачиком на толстых простынях, которые всё ещё слегка пахнут пылью, но также и лавандой. Должно быть, Эллен это нравится — по крайней мере, он предполагает, что она застелила ему постель. За окном темно. Кто-то — возможно, Сэм, пока он был внизу, — зажёг для него свечу и оставил её на скромном столике у кровати. В его костях отдаётся глухая боль. Это чужая земля. Чужая постель. Он никогда не думал, что будет желать услышать храп Сэма, когда пытался уснуть, но вот Дин не в силах заснуть без него. Он тушит свечу, комната темнеет, превращаясь в абсолютную тьму в одно мгновение. Всю ночь он слышит тихое пение соловья. Он не может понять, наяву это или во сне.