до дна и до фильтра

Олег бросает сумку с оружием и мелочами на первое время в угол, рывком расстегивает молнию на кожаной куртке, и звук, с которым она вжикает, отдается у Птицы в каждом нерве. Грязь, пот, усталость — все это пропадает, переходит в разряд вещей, до которых нет и не будет дела ни при каких обстоятельствах. Птица смотрит, как Олег отправляет куртку на пол, и, не сдерживаясь, подходит к нему со спины, сжимает талию, касается губами загривка, и Олег вздрагивает. Кладет руки поверх ладоней Птицы и хрипловато спрашивает: — Совсем ждать не можешь? Оборачивается в одно движение и смотрит в глаза, его улыбка маячит на периферии зрения, блестит, как лезвие ножа. Птица проводит языком по его губам, словно может слизнуть оскал. И получается: Олег, зажмурившись, берет лицо Птицы в ладони, целует яростно, жадно, вылизывает рот, кусает губы, царапает подбородок щетиной, и удовлетворение у ж е почти сексуальное — от того, насколько же Олег хочет это тело, хочет — кого? Сережу, трогательно-боязливого, дурацки-нежного, или все-таки существо такое же безумное, как сам Олег, такое же безбашенное? Птица цепляет зубами его нижнюю губу, прикусывает до боли, до сладкого металлического ощущения на кончике языка, и Олег глухо стонет, прижимает к себе так тесно, что через слои одежды ощущается жар его тела, твердость его члена, и ответ Птице становится совершенно ясен. Даже если бы Олег думал, что хотел не его, — было бы плевать. Обоим. Толкнув Олега к стене, Птица обшаривает все его тело руками — плечи, грудь, живот, бедра, все, что между ними, и в ответ — ни единой попытки перехватить инициативу, потому что — да, Олег ему подчиняется, он бы и Сереже подчинился, да тому никогда не хватало смелости потребовать, взять свое. Зато Птица хорошо помнил, как в редкие минуты просветления, когда они еще были подростками, и Сережа умудрился запереть его на задворках сознания почти наглухо, в эти короткие мгновения, когда Птица ухитрялся выломать прутья ментальной клетки, — он помнил, как отчаянно Олег стонал. Как ему нравилось. Как в нем проявлялись самые затаенные эмоции и желания. И сейчас он — как открытая книга: подрагивает всем телом, подставляет шею, словно умоляя укусить еще раз, оставить не засосы — а полукружья зубов, и Птица впивается в его горло, слизывает горький пот, мог бы — вовсе сожрал его в акте похоти, которая даже больше, чем любовь. Олег тянется к волосам Птицы, сжимает отросшие пряди в кулак, но Птица перехватывает его запястье, притягивает ладонь к лицу. Жадно вдыхает. Вот он, любимый запах: железо, порох, все напоминает о смертоносной красоте стали и огня, и что бы завтра ни случилось — пусть Олег научит стрелять всерьез, но перед тем, как вложить в руку пистолет, оближет его ствол, словно благословляя… Мысли прыгают, как бешеные, бьются и жалят, и лихорадочное возбуждение кружит голову. Олег все же на миг пытается оказаться сопротивление — ловит за плечи, пришпиливает взглядом: — Реально хочешь прямо так, чистюля? Смех сам рвется из глотки — кто здесь чистюля? Тот, слабый, которого надо защищать, у которого всегда с собой антисептик как защита от чужих прикосновений? Вместо ответа Птица берет Олега за ладонь и погружает его пальцы себе в рот. Олег смотрит завороженно, а Птица плавно проталкивает бедро между его ног и давит на вставший, как по команде, член. Взгляд Олега опускается на губы, и его, заведенного, растворившегося в обнаженном желании, так легко толкнуть в плечи — он рушится на колени, как подкошенный, кладет руки на бедра, прижимается щекой к ширинке джинсов — великоваты, Олег, мог бы подготовиться получше и припрятать одежду нужного размера… Но за эту ошибку Птица его не винит. Сжимает двумя пальцами челюсть Олега, словно бешеную кошку заставляет рот открыть, и выдыхает: — А сам не боишься испачкаться? И подталкивает Олега к ширинке, держит его затылок, не позволяя отстраниться, царапает его губы, щеку грубой джинсовой тканью. У Олега даже пальцы подрагивают, когда он расстегивает молнию. Джинсы слетают к лодыжкам. Он поднимает взгляд лишь на один миг — нет, не ищет одобрения и тем более не спрашивает разрешения, но кажется, будто он любуется, будто он тоже ждал целый — гребанный — год, чтобы ему просто разрешили хотя бы отсосать. Рот у него горячий, нежный, язык — ласковый, и берет он неглубоко, будто рассчитывает, что и так сойдет; нет, Волков, так — недостаточно. Сцепив пальцы в замок на его затылке, Птица толкается глубже, и Олег давится, рефлекторно пытается отстраниться. Стискивает бедра до боли, задевает член зубами. Птица шипит, но возбуждение только нарастает. Он опускает глаза — щеки у Волкова покраснели, скатывается из уголка глаза слезинка, но единственное, что волнует, — спрячет ли он свои острые зубки. Вцепившись пальцами в короткие волосы на его макушке, Птица оттаскивает его от члена, спрашивает с почти глумливой интонацией: — Не нравится? Олег шумно втягивает воздух ртом, проводит ребром ладони по глазам. Ухмыляется, сжимая себя между ног: — Прикалываешься? И сам берет в рот снова, пытается сам глубже, кашляет, содрогается всем телом, давится, опять старается пустить в глотку — и Птица кладет ладонь ему на шею, отталкивая к стене, заканчивает в пару движений кулаком ему на лицо, Олег едва успевает зажмуриться. Птица чувствует, как под пальцами бешено бьется пульс в артерии на его горле. Олег приоткрывает глаза. Облизывает губы, испачканные спермой. Плавно, с кошачьей грацией, поднимается на ноги, тянет ладонь Птицы к себе на ширинку, но тот легко вырывается и отшагивает назад. Олег приподнимает бровь: — Поматросил и бросил? — Пока не заслужил, — говорит Птица. — Но если исполнишь еще пару моих желаний… Олег коротко смеется, будто лает. — Я тебя понял, Серый, — усмехается он. Имя бьет наотмашь, но Птица лишь тонко улыбается, притворяясь, будто совсем не задело. Ага, Серый. Да-да. Олега он водит, словно на поводке: как только он, обнаженный, переступает через бортик ванны на плитку, Птица берет в кулак его член и, неторопливо водя по нему, смотрит, как Олег цепляется за раковину, будто боится упасть; а едва он уже верит, что вот сейчас, вот еще немного, Птица убирает руку и велит лечь в кровать и ждать. И ни в коем, ни в коем случае себя не касаться… Пока Олег мается без него, Птица не торопится. Но присоединившись в постели, отказывается от первоначального плана помучить его ожиданием еще немного — вид Олега, разлегшегося на спине, с руками за головой, с расставленными коленями, сбивает с толку. Птица смотрит на него, все еще притворяющегося хозяином положения, а может, и не понявшего, что так, как раньше, точно не будет, что игра пойдет по другим правилам, и приближается к нему медленно, садится на колени между разведенных ног. Ведет кончиками пальцев по бедру, трогает напряженный член. Олег, глядя на него из-под ресниц, едва заметно улыбается: — Так что? Теперь заслужил награду? Птица касается пальцами его между ног, и Олег распахивает глаза. — Не знаю, — тихо говорит Птица, — это мы еще посмотрим. — Я забыл, что ты такой, — охрипшим голосом отвечает Олег. — Точнее, вообще не помнил… Птица давит подушечками пальцев на его тесно сжатую дырку. — Тебя слишком давно не было, — безжалостно укалывает он. — Справедливо, — пытается оскалиться Олег, но выходит неубедительно. Облизав палец, Птица проникает в него почти с жестокостью. Олег, застонав, возится, сводит лопатки, выгибаясь, но отползти не пытается. Часто и шумно дышит, привыкая, и сердце у Птицы бьется так, что стук его отдается даже в висках. Олег, абсолютно голый, нагой перед ним во всех смыслах, ничуть не стесняющийся ни себя, ни своих чувств и эмоций, возносит его на совершенно новую высоту. Высоту, где все дозволено и все будет так, как он хочет. — Блядь, Сереж, — стонет Олег. В этот раз даже не ранит. Пальцев будет мало обоим, Птица это знает. Он плавно вытаскивает их, смеряет Олега взглядом. Тот протягивает к нему руки, словно хочет увлечь в объятие и долго целовать, но… Но это Сереже нравились затянувшиеся нежности. Птица упирается ладонью в постель, склоняясь над Олегом, а вторую кладет ему на горло. Переносит весь вес на нее, и по губам Олега бежит улыбка — блаженная, доверчивая, и хочется грязно выругаться: ты, может, потому и сбежал, потому что Сережа не мог дать тебе всего этого? Давя на горло Олегу, Птица обхватывает его член. Перекрывает кислород, глаза Олега закатываются, лицо краснеет, и он дергается в оргазме так, что без слов ясно: с ним всегда нужно было грубо, с болью, на грани разумного. Дав ему отдышаться, Птица велит: — Сгоняй за смазкой и презиками. Приподнявшись на локтях, Олег сипло спрашивает: — Прямо сейчас? — Да, прямо сейчас, — непреклонно отвечает Птица. Олег трет горло, летящим движением касается все еще не зажившего уха и морщится. — Может, все-таки… — Сейчас, — звенит Птица, и Олег, хмыкнув, садится, свешивает ноги с кровати. Бормочет, одеваясь: — Если меня срисуют и загребут только из-за того, что я охренеть как трахаться с тобой хотел, вот будет умора… Птица тоже немного об этом думает — но, в конце концов, он настолько гениально обвел вокруг пальца и Грома, и всю гребанную систему, что сейчас они попадутся едва ли. И к тому же он ждал год. Он целый год думал о преданном собачьем взгляде голубых глаз, о скользнувшей в них жалости и боли, о том, как быстро они сменились на гнев, и коктейль чувств возбуждал почти так же сильно, как уверенность в том, что Гром поплатится за все. Олег — послушный песик: возвращается, бросает на постель упаковку презервативов и смазку, нетерпеливо стягивает одежду. Он падает в постель, лезет целоваться, и Птица перекатывает его на спину, устраиваясь сверху, кусает губы, смыкает зубы на тонкой коже над кадыком. Олег шипит, вбивает пальцы в талию до боли, и весь он — натянутая струна, Птица ощущает напряжение всех его мышц, как свое собственное. Сжимает зубы на твердой горошине соска, крутит другой пальцами, пока Олег бьется под ним, тискает бедра и ягодицы, пока шепчет: — Это уже… уже… — Лишнее? — хихикает Птица и прикусывает его грудь. Олег тихо и низко стонет. Член его тычется в живот, мажет головкой, он наконец сжимает бока коленями, и Птица тоже толкается к нему пахом, скользит своим членом вдоль его. Олег запускает пальцы ему в волосы и притягивает к губам. Надо рявкнуть: ты хочешь трахаться или лизаться? Но целуется он, как в последний раз. Целуется он так, словно ничего важнее сейчас нет, и нужно огромное волевое усилие, чтобы отстраниться от него, дать звонкую пощечину и оскалиться: — Переворачивайся. Птица готов поклясться: Олег смотрит на него влюбленно. Он быстро перекатывается на живот, привстает на колени и локти, подставляется, не задав ни единого вопроса, улавливает на лету. Даже когда Сережа закрывался — Птица все равно знал, что с ним Олег был только сверху. Как же ему, наверное, не хватало четких приказов, возможности подчиняться — разве не за этим он сбежал в армию? Птица, встав позади него, шлепает его по ягодице, и на ней расцветает алый след. Олег запоздало хрипло вскрикивает. Со смазкой пальцы проходят в него гораздо легче — он стонет на них, и забавно подрагивает мышца бедра. Птица проводит ладонью по его спине, изучает шрамы. Толстые, давно зарубцевавшиеся, изогнутые, словно его били плетью. Разглядывает татуировку, испорченную белыми канатами старых ран. Олег дергает плечом, рычит: — Не надо. В наказание за вольности Птица шлепает его так, что Олег, покачнувшись, почти заваливается на бок, сжимает кулаки, вздуваются вены на его предплечьях. Снова загнав в него пальцы, Птица наклоняется, ложится грудью ему на спину, шепчет: — Говорить будешь только когда я разрешу. Олег склоняет голову, уткнувшись лбом в простыню, и от его молчаливого согласия в груди разливается и вспыхивает бензин. Обняв его за талию, Птица берет его пальцами, заставляет тихо стонать, касается ставших каменными мышц живота. А когда в Олега входят четыре пальца до самых костяшек, выпрямляется и натягивает презерватив. Сам себе удивляется: надо же, как руки дрожат. Всегда пальцы танцевали от нервов, а сейчас — особенно. Олег ждет его — с красивым изгибом поясницы, рельефом мышц на спине, с темными волосами на бедрах и между ног, вид такой захватывающий, что резинку не получается натянуть с первого раза, и Птица злится, злится на себя, на Сережу, так и не выработавшего в этом деле автоматизм, на Олега — Волков то ли водит его за нос, делая вид, что не перелопатил все документы доброго доктора, что не видит желтых глаз, что не замечает — перед ним совершенно другой человек; то ли Волкову все мозги в отряде отбили, и ему на все насрать… Наверное, от этих мыслей Птица, взвинченный, раздраженный, входит резко, и Олег сдавленно выдыхает. Птица приникает к его спине, кусает загривок. Опирается на локоть, и Олег ложится ему на предплечье горлом со странной мягкой покорностью, и ничего не остается, кроме как напрячь руку и взять его шею в захват. Олег цепляется за его запястье, ресницы его подрагивают. Качнув бедрами, Птица погружает пальцы ему в рот, завороженно смотрит, как Олег обхватывает их губами, и тела их склеились так плотно, что почти невозможно двигаться. Птица входит в него, едва стоящего на коленях, коротко, сдавливает его горло, а Олег кусает его пальцы, и это вовсе не то, о чем мечталось весь год, нет, это… это лучше. Прижавшись щекой к виску Олега, удерживая его шею, Птица двигается в нем все быстрее, по ложбинке над ягодицами течет капля пота, Олег мычит, сильнее смыкая зубы на пальцах, и оргазм накатывает неправильно — волна накрывает от поджавшихся пальцев ног, проходит дрожью по позвоночнику, сковывает мышцы, заставляет поджаться яйца и запульсировать анус, и только тогда — прорывается со стоном, с рычанием, выплескивается спермой. Дрожа, Птица рушится на Олега, отпускает его шею, вытаскивает из его рта мокрые от слюны пальцы. И протискивает кое-как руку ему под живот, сжимает скользкую от смазки головку члена. Чувствует своим, обмякающим, как Олег становится теснее. Олег тоже рычит — почти как от боли, а может, именно от нее — пространства для маневров нет, и Птица трет уздечку грубовато, но сменить тактику не успевает — Олег кончает ему в ладонь. Только тогда Птица перекатывается с него на кровать. Лежит на спине, глубоко дышит — как же все-таки жарко… Не удерживается от поддевки: — Сказал бы сразу, что любишь пожестче. Я бы в тебя автомат разрядил. Хмыкнув, Олег скользит пальцами по его плечу. Повернувшись на бок, касается лица. Признается со стыдливой усмешкой: — Меня такие вещи за все нервы дергают. Так что не стесняйся, если хочется погрубее. Птица все ждет, что он добавит: Серый. Сереж. Хоть как-то обозначит имя. Но Олег все поглаживает подушечками пальцев щеки, губы Птицы и молчит.