до дна и до фильтра

Утро серое, почти физически неприятное, но планы менять не с руки: таблетки забыты на столе, в черном худи и черных же мешковатых спортивных брюках нахохлился на пассажирском Птица, и Олег едет к давно примеченной и облюбованной опушке леса. Он бросает взгляд на Птицу. Тот еще словно не совсем освоился в общем теле. Возит пальцем по стеклу, повторяя дорожки стекающих капель моросящего дождя, и непривычно молчит. Сколько его не было? Недели две? По ощущениям — полгода. Долгое время затишья, спокойствия, почти мелодраматической идиллии, если она вообще возможна в их положении двух преступников, затерявшихся, спрятавшихся от целого мира. Даже если бы сегодня был ливень, ураган, тайфун — Олег бы все равно поехал. Ему на стены хочется лезть от бездействия и тишины. Не будь рядом Сережи — он рванул бы инкогнито в пески Сирии, нашел бы там применение талантам, и плевать, на чьей стороне; но Сережу за собой он потащить не может. Нет, он его не винит; он сам принял решение вытащить его после всей заварушки из одиночной палаты и увезти, и он останется верен своему слову — но как же скучно, господи, как же долго тянутся дни. И поэтому он в любую погоду затолкал бы Птицу в машину и газанул, пока в багажнике побрякивает оружие. Птица оживляется только к середине пути и, повернувшись к Олегу, спрашивает с детским любопытством: — А ты в курсе, что если прикопаешь меня в лесу, то автоматически оставишь там и Сергея? Олег хмыкает: — Золотце, ты бы связанным ехал, реши я тебя прикопать. И в багажнике. Птица мечтательно жмурится. Отстегивает ремень безопасности и доверительно говорит: — Я ни разу не пробовал связывание. Кажется, мне понравилось бы. А тебе? Олег делает вид, что ему прямо сейчас нужно посмотреть на карту в навигаторе. Он бы ответил: да, мне охренеть как понравится связать тебя, и лучше, чтобы ты в процессе сопротивлялся, мы бы оба славно развлеклись, играя в изнасилование; он бы ответил: блядь, тебе пойдет и простая веревка, и кожаные черные ремни. Он бы многое мог сказать, а еще лучше — сразу продемонстрировать. Но он молчит. Потому что с Сережей у них типа все хорошо. Сережа вроде как его простил за все: и за побег, и за мнимую смерть, и за взрывы в Питере, и за парочку убийств. Птицу вот он не простил. Жрал таблетки горстями, кричал, что не позволит этой твари захватить его тело снова, затыкал уши, когда Олег пытался вразумить: он — часть тебя, поэтому нужно использовать его грамотно, как оружие… Полгода потребовалось, чтобы Сережа хотя бы на словах согласился. Олег честно пытался понять, что не так. В его системе координат все было просто: Сережу прессовали — Птица выступал вперед и отбривал всех; Сережа хотел лучшего мира — Птица помогал ему, как умел; Сережу закрыли в психбольнице — Птица нашел выход. Вот и все. А если кто-то погиб или пострадал в процессе… Бля, Серый, ты вообще знаешь, сколько людей умирает каждый день? Ага, я тоже без понятия, но явно побольше, чем за пару недель, что я куролесил в городе, и все же в итоге нормально сложилось, да? В такие моменты порой Птица брал верх. Знакомое до боли лицо менялось, глаза вспыхивали огнем, мурлыкал чужой голос: а я согласен, Олег. На том и сошлись. И вот он везет Птицу за город, чтобы научить стрелять. Те нелепые выстрелы в телестудии — полная херня, Олег бы и с трясущимися руками справился лучше. А Птица — великолепное оружие, и он должен уметь защитить Сережу не только злодейскими монологами, если с Олегом что-то случится. Поэтому жизненно необходимо обучить его азам стрельбы. А еще… еще, честно говоря, Олегу попросту комфортно с ним. Птица чокнутый, но в главном он прав: цель оправдывает любые средства. Ему глубоко плевать на последствия; он все еще жаждет быть любимым, но, смекнув, что общество его больше никогда уже не примет, нашел желаемое в Олеге. Олег его не то что любит, но терпит. Иногда — даже наслаждается. С ним на дело Олег бы не пошел, но взял бы в отряд в качестве элемента неожиданности — кто знает, как ляжет отбитый джокер. Они наконец приезжают. Олег глушит мотор на полянке, дальше машине не проехать — сплошь деревья. Листья еще не облетели, но пройдет неделя — и они упадут в мокрую землю, станут перегноем. Он смотрит на Птицу и говорит: — Я сейчас расставлю бутылки вместо мишеней. Можешь пока посидеть в машине. И выходит. Он в порядке, правда, вовсе не взбудоражен. Он лопатками чувствует, что Птица смотрит на него через лобовое стекло. Сука, и надо же было тебе появиться… Да, постепенно становилось ясно: приказы дает ему не Сережа, и тем интереснее было знакомиться с его соседом по черепной коробке; но он так до конца и не осознал это, пока Серый — Птица — неважно, кто, не выбрался из психлечебницы. Он ставит последнюю пустую стекляшку из-под пива, когда различает шаги по мокрой траве. Оборачивается. Птица смотрит на него, не мигая, желтоглазо, неестественно; и Олег спрашивает хрипловато от промозглого холода: — А ты сам-то меня здесь не хочешь прикопать? — Думал об этом, — запросто признается Птица и обнимает себя за плечи. — Но решил, что живым ты полезнее. И водить я не умею. Олег легко усмехается. Они вместе идут к багажнику, и Олег объясняет: вот это пистолет, магазин вставляется так… а это однозарядный, тут просто ствол отщелкиваешь и пулю вгоняешь… это ружье… Птица касается каждого ствола, берет глок и проводит кончиками пальцев по стволу. Оценивает: — Красивый… Олег отнимает у него не заряженный пистолет, взвешивает на ладони. Ага, классный… Он сжимает рукоять, прицеливается в частокол деревьев. Слышит, как с ветки вспархивает птица, словно он уже выстрелил. — Этим хочу попробовать, — нервно говорит Птица. Тянет руку. Олег, повернувшись к нему, держит пистолет стволом вверх, испытующе смотрит. Говорит: — К оружию надо с уважением. Ну, и с ответственностью тоже. — Ствол похож на член, тебе не кажется? — невпопад спрашивает Птица. Олег фыркает: — Ты будто членов не видел. Он берет из багажника магазин, бросает Птице, и тот к его удивлению улыбается, поймав, — а ведь никогда не отличался ловкостью. Олег всерьез сомневается, что Птица видел члены, кроме собственного. Ну, и Олегова. Он ясно видит: Птицу больше волнует он, нежели оружие. И понимает его голод: они долго танцевали вокруг да около, они редко касались друг друга. Но он вроде как пытается быть хорошим — не то чтобы помнит, как это, Сережа в основном подсказывает. А флиртовать с Птицей — уже, определенно, плохо… И все же Олег смотрит в желтые глаза, вспоминает, как они, разгорячившись, планировали месть, как во время побега Птица ловил его приказы на лету, как отпихивал таблетки, твердя, что они еще не закончили, и ничего страшного, если… И как Олег сам терял самоконтроль и отодвигал таблетки в сторону — ненадолго, всего на полчаса, может, час, и Птица опускался перед ним на колени, а потом Олег брал его между бедер. Сука… Вскипает кровь, и Олег позволяет себе шалость: ухмыльнувшись, длинно проводит кончиком языка по стволу пистолета перед тем, как подать его Птице. Руки у Птицы пляшут. Он не глядя пытается загнать магазин, а смотрит только на Олега, взгляд скачет от глаз к губам, его натурально трясет, но Олег, хлопнув ему по плечу, велит: — Пошли. И обходит машину кругом. Птица следует за ним. Останавливается возле дверей, и Олег говорит: — Поставь на крышу руки, как на упор. И целься. Птица, стрельнув взглядом, выполняет. Ему, наверное, все это игра, да и Олег не верит, что придется однажды всерьез доверить ему оружие, но все равно он смотрит, как Птица положил вытянутые руки на крышу авто и сжал рукоять пистолета. Встав позади него, Олег глядит на мушку из-за плеча Птицы и касается его локтей, прищуривается. Поправляет. Объясняет, как целиться, как снимать предохранитель и спускать курок. Пока он держит руки Птицы, бутылки разлетаются вдребезги, а стоит отступить на шаг, он мажет. Оборачивается и складывает брови домиком: — Помоги еще немного. Олег мрачно глядит на него. Перезарядив магазин, Птица опять упирается локтями в крышу, и нужно бы сказать: дальше сам, но… Но даже в мешковатой одежде это тело влечет Олега. И неважно, кто сейчас дома. Он шагает к Птице, прижимаясь со спины, обхватывает его запястья. Тихо говорит: — Прицелился. Навел. Предохранитель. Вдох. На выдохе… на выдохе стреляй. И он давит на палец Птицы, замерший на курке. В лесу зябко, но Птица под одеждой горит, Олег это чувствует всем телом. А еще он прижался слишком близко и касается щекой мягких волос. Он ощущает, как напряжены руки Птицы, как крепко он держит оружие, и невольно касается кончиком носа его скулы. Птица разом обмякает всем телом, подается назад, ближе к Олегу, и шепчет: — Я уже все понял. Давай… давай лучше… Олег, прикрыв глаза, все еще крепко держа его руки, трется носом о его щеку. Бормочет: — Что — лучше? — Лучше потрахаемся, — выдыхает Птица и откидывает голову на плечо Олегу. — Ебнулся, родной? — отвечает Олег. — Нет, всегда таким был… Олег отпускает его руки, отступает, а Птица, забыв пистолет на крыше машины, оборачивается к нему. Протягивает ладонь к лицу Олега, но тот легко ее отбивает. Прислонившись к двери авто, Птица смотрит на него из-под полуприкрытых век и говорит: — Он боится оружия. Не выйдет. У нас времени еще до ночи точно. А дальше он будет спать, тело устанет… — Не вздумай, — морщится Олег. Птица скользит ладонью по его груди, и на этот раз Олег ему позволяет. Невинное прикосновение через одежду. Но стоит расслабиться — как Птица хватает пистолет снова, улыбается безумно, и Олег почти выбивает ствол из его руки — но Птица, поднеся его к лицу, проводит по нему языком, повторяя недавний жест Олега. Скалится: — Так нужно уважать оружие? — Ага. Почти, — хрипло отвечает Олег, и на этот раз холод ни при чем. Перед глазами стоит статичная картинка, словно ему прямо в мозг загрузили фото: кончик языка Птицы на холодном дуле пистолета. У него и мысли не мелькает о Сереже: словно перед ним другой, отдельный человек, даже внешность не играет роли. Только это прикосновение к стали и чумные глаза. И стоит на миг отдаться слабости — как Птица цепляется в него клешнями, Птица льет мед: — Со мной ты можешь делать что хочешь. До утра заживет. Забудется. Будем знать только ты и я. Олег через силу говорит: — Даже Серый подкатывает лучше, чем ты. Врет, конечно, ведь Птица говорит именно то, что он хочет услышать. Срабатывает безотказно. Птица достает из кармана мешковатых штанов знакомую ленту презервативов и смазку. Показывает Олегу уже без слов. — Тебя реально на опушке трахнуть? — сипло спрашивает Олег. Как завороженный, смотрит на блеск четырех презервативов, склеенных в одну линию, и сам не понимает, почему вид резинок его триггерит больше, чем все остальное. — Дорога слишком длинная, — отвечает Птица. Олегу кажется, что на мгновение перед глазами вспыхнуло белое пятно, а уже в следующую секунду он кладет Птицу грудью на капот и стаскивает с него штаны, спускает их к коленям и мнет его ягодицы. Все глупо, грязно, нелепо, а самое главное — совершенно бездумно. Так бывало порой в отряде: ты не включаешь мозги, ты живешь инстинктами, и неважно, это инстинкт убивать или трахаться. Птица шумно дышит, выгибается, привстает на цыпочки, чтобы покрасоваться, и Олег бьет его по ягодице открытой ладонью. — Сделай так еще, — требует Птица, а Олег напоминает: — Мы же стараемся побыстрее, нет? Но все равно шлепает его, по правой и по левой, шлепает, глядя как вздрагивают мышцы, шлепает, пока не остаются красные следы, и лишь потом, опомнившись, останавливается. У Олега стучит в висках: Серый же все поймет и все спалит, нельзя идти на поводу у психа, Серый столько таблеток сожрет, чтобы это не повторилось, что передознется и откинется… Птица смотрит на него из-за плеча и негромко говорит, словно вовсе не взволнован: — Хватит играть. Олег выдыхает. Проникает в него пальцами, ложится грудью ему на спину, кусает мочку уха, и Птица стонет от каждого толчка внутрь. Трахаются в одежде: Олег лишь слегка приспускает джинсы, светит в сторону леса голой пятой точкой, бешено двигает бедрами, и возбуждение бьется во всем теле, возбуждение превращается во взрыв слишком быстро. А потом Птица ложится на капот спиной, упираясь в его край стопами, отдрачивает, и на капоте остается едва заметная вмятина. О том, чтобы и дальше притворяться, что они всего лишь хотели пострелять, и речи не идет. Возвращаются домой, наэлектризованные, и уже в прихожей Олег рычит: — О чем ты с ним договорился? Когда уйдешь? — Когда захочу, — светит оскалом Птица, и Олег едва удерживается, чтобы не зарядить ему пощечину. Уже без одежды — в кровать. Только теперь лицом к лицу, чтобы видеть отражающуюся в глазах друг друга злость. Олег входит в растянутое еще в лесу отверстие легко, стискивает Птицу под коленями, задирая его ноги к ушам, а тот кусает за нижнюю губу, и от его цепких зубов в голове искрит. Олег с ним не церемонится: трахает резко, до шлепка яиц по заднице, вгоняет пальцы ему в рот, чтобы укусил, стонет ему в ухо, цепляя зубами мочку, кончает в презерватив, а хотел бы — в него. У Птицы все еще стоит, хотя у любого другого упало бы от грубости, и Олег сжимает его член кулаком, плюет ему в рот, Птицу бьет дрожь. А закончив, сразу же отстраняется. Птица слабо зовет: — Еще раз. Успеем. Олег, сев на край постели, наклоняется за брошенной одеждой. Глухо говорит: — Нет. Постарайся, чтобы Серый не узнал… Его на миг сковывает холод: да что он за человек такой? Кого из них он вообще хочет? Хочет так, что рассудок затмевает? Но ничего себе не отвечает. Совесть у него давно атрофировалась. Он все же оглядывается на Птицу. Тот лег на бок и согнул одно колено, силуэт его — все равно что картинка с легкой эротикой. Если бы был только он, судорожно думает Олег, он бы из этой постели не выполз, остался бы в ней, вытраханный, едва способный дышать. Он бы весь был покрыт засосами и укусами, весь был бы в засохшей сперме… Он жмурится, а Птица ехидно говорит: — Может, отменим таблетки на недельку? Устроим отпуск? Олег касается его колена. Смотрит в глаза. Представляет на долю секунды, что останутся лишь они вдвоем, сперва — натрахаются всласть, а потом придумают, чем развлекаться в ближайшую вечность. Да, им скучно не будет… Птица моргает, и Олег вспоминает другие глаза — васильковые, всегда честные, другие руки — осторожные и нежные. Он все еще не чувствует совести, ничего похожего на нее, но понимает: он из всякого говна выбирался только потому, что помнил о тепле именно голубых глаз, а за эти, желтые, он бы не цеплялся, они бы только еще больше утопили. И он говорит: — Таблетки — в девять вечера. Прослежу. Не выпьешь сам — в глотку тебе их затолкаю. Птица смеется — над ним, конечно. Олег бы и сам посмеялся, но что-то совсем не смешно.