до дна и до фильтра

Еще по шагам становится ясно: птичья развязная походка. Постукивает пальцами по дверному косяку, по кухонному столу, приближается к окну и маячит за спиной. — Завтрак не тебе, — мрачно говорит Олег и убирает в сторону горький черный кофе, чтобы Птица не сцапал кружку. — А Сережа не выйдет, — глумливо отвечает тот. Олег оборачивается. На миг клинит: если смотреть мельком, то их не различишь. Но Птица самодовольно улыбается, трогает кончиком языка губу, и даже черты лица будто меняются — заостряются, расправляются плечи. Птица нервным торопливым жестом убирает волосы за ухо, и Олег считывает безошибочно: хочет. Выполз только за этим. Он усмехается, и у Птицы вспыхивают глаза. — Олег-Олег-Олег, — роняет он имя, отстукивая им, словно монетой, — нам было хорошо без тебя. И завтрак твой на хрен не нужен, — шипит он и одним резким движением тянется сбить чашку со столешницы. Олег перехватывает его запястье, стискивает, дергает на себя, и Птица довольно скалится, задевает своим кончиком носа — Олегов, шепчет: — Как думаешь, сейчас больно мне или ему? Коротит от одного упоминания Сережи — Олег, замахнувшись, дает Птице звонкую пощечину. Птица отшатывается, но Олег все еще сжимает его запястье, стискивает тонкие кости, только в последний миг опомнившись, ослабляет хватку — может ведь и сломать, и Птица, заметив, усмехается. Хихикает: — Опять недожал. Ты ничего нормально сделать не можешь. Перед глазами — словно красная пелена. Зарычав, Олег валит Птицу спиной на стол, цепляется за горло, и зрачок затапливает желтую радужку, улыбка — совсем бешеная. Порой кажется, что Олег всерьез может его придушить, и умрет только он один, оставив в покое тело, которое Олег любил, любит, которое еще в школе будоражило и заставляло стесняться реакции на него. Но Птица… Птица разрешает куда больше. Птице все это нравится. И сейчас он, ощутив слабину, приподнимает ноги, сжимает коленями талию Олега, скрещивает лодыжки за спиной. Он словно чужак, зачем-то надевший пижаму Сережи и отрастивший волосы, как у него, и чужак опасный, на него подскакивает пульс и вскипает адреналин, даже если он молчит и не двигается. Нервная система тонет в кортизоле, запуская реакцию — бить или бежать? Конечно, бить… Наклонившись, Олег зло кусает губы Птицы. Тот даже в пародии на поцелуй ухитряется тянуть поганую улыбку. Резко возвращает пощечину — шлепает ладонью по щеке, и Олег, стиснув челюсти, едва удерживается, чтобы не боднуть в нос со всей силы. Вместо этого рывком поднимает со стола, и Птица хватается за шею, вгоняет пальцы в плечи. С ним — три шага по проторенной дорожке: к кровати, швырнуть, как мешок с мусором, и рвануть свои брюки вниз. — Изнасилуешь? — издевается Птица и строит бровки домиком, но даже с жалобной гримасой он совсем не похож на Сережу. Он расстегивает пуговицы пижамной рубашки, спускает ее с плеч, и Олега всерьез начинает трясти — от пошлого жеста рукой по груди, от нежно-розовых сосков, от того, как ладонь Птицы соскальзывает еще ниже и прячется под штанами, ложится на привставший член. Олег рывком вытряхивает его из штанов, походя шлепает ладонью по бедру, и Птица нарочито громко, по-театральному ахает. Это уже не первый раз — черт побери, далеко не первый, он появляется, когда хочет трахаться, когда хочет крови, и каждый раз Олег ведется, его переклинивает на контрасте белой кожи, до боли знакомых черт — и совершенно иного поведения. Поставив колено между бедер Птицы, расталкивает их в стороны, берет в кулак член и сплевывает на него. Рычит: — Чего добиваешься? — Спусти пар, — фыркает Птица, и Олег проводит по его члену. Сбивчиво выдохнув, Птица презрительно говорит: — О нем забочусь. Чтобы ты его ненароком не убил. Олег смеется лающим смехом — с Сережей такого никогда не было и не будет, его пожар, вечно горящий внутри, не коснется, Олег лучше сам сгорит, чем причинит ему боль. Он грубо разводит ноги Птицы, колени — острые Сережины колени — и касается меж ягодиц, и Птица заряжает ему пяткой в грудь. Стреляет злым взглядом. Покрасневший, даже грудь порозовела, с торчащим членом, с волосами, лезущими на лицо, он даже не красивый — так, на один раз переспать, но Олега до чертиков заводит, как Птица его ненавидит — и все равно хочет под него лечь. — Отсоси, — бросает Олег и, стоя на коленях, хватает Птицу за волосы, тянет к себе. Согнувшись, Птица утыкается лицом ему в пах, и Олег возит его гладким лицом по члену, распаляясь сильнее, а потом стискивает рот, заставляя открыть, и сует член. — Только рискни укусить, — тихо говорит Олег. Ресницы Птицы вздрагивают, и он, словно никогда не слышал о рвотном рефлексе, насаживается до самого горла. Кровь в венах вскипает. Сережа вот горловой не умеет, но с ним по-другому — медленно, до спазма нежно… Олег держит в кулаке его волосы, толкается в глотку, в тесную, горячую глотку, и Птица давится, пытается вырваться. Нет уж, птичка, ты сам хотел, сам навязался, теперь терпи… Птица стискивает его бедра, вырывается, проходится зубами по стволу, и Олег шипит от боли. Отталкивает так, что Птица валится на бок. Приподнявшись на локте, скалится и вытирает рот ладонью. — Укусил, — шепчет. — Нажалуешься Сереже? — Сука, — выдыхает Олег. Навалившись сверху, вдавливает щекой в простыню, заламывает руку. Член упирается Птице в ягодицы. Могли по-хорошему разойтись после отсоса… Локтем прилетает под ребра, и Олег даже улыбается — умеет же бить всерьез, когда захочет. — Руку пусти, — стонет Птица, — урод конченый… Олег прикусывает кончик его уха, давя своим весом на руку сильнее. Птица взбрыкивает, словно боль придает ему силы, заряжает затылком по губам, даже привкус крови появляется на языке. Оглянувшись на Олега, сияет: — Тащишься от насилия? Столько восторга в его голосе: и от того, что Птицу заводит то же самое, и от того, насколько Олег ей отвратителен, ведь перед Сережей он выставляет себя совсем другим, и он почти не сомневается, что в тихие, спокойные ночи Птица рядом, внимательно наблюдает за всеми движениями и поцелуями, запоминает, чтобы потом побольнее уколоть. Птица издевательски складывает губы и мурлычет, касаясь искусанных губ: — Бо-бо, поцелуй. Пальцы сами сжимаются в кулак от его гримасничанья, и сдержаться все сложнее. Тем более, что как бы он ни голосил, у него все равно стоит — на грубость или на Олега, уже не так важно. Имеет значение лишь то, что он полулежит голый, с нездоровым румянцем на щеках, с покрасневшими губами, и сопротивляться даже не собирается — наоборот, в нетерпении ждет. — Я тебя вытрахаю, на небо сразу улетишь, — мрачно обещает Олег и тянется под кровать за смазкой и презервативами — хотя эту тварь хочется насухую, чтобы заверещал. — Ну, попытайся, — хмыкает Птица. Олег опять наваливается сверху, берет в захват локтем горло, и Птица сипит, ерзает под ним, словно специально трется задницей о член. Олег проникает в него пальцами, придушив. Птица будто сопротивляется — настолько узко. Исцарапывает предплечье, вырывается, кусает со всей дури руку, Олег вгоняет в него три — и Птица стонет, дрожат лопатки. Ага, запел? Он внутри обжигающе-горячий, словно горит, и кожа его полыхает, и волосы. — Давай быстрее, — выплевывает Птица, — как девчонка тянешь… Олег, сжав его волосы в кулаке, тянет на себя, и Птица хрипит. Но у него терпения — совсем не остается. Натягивает презерватив, хватает за бедра, ставит на колени и, с наслаждением звонко шлепнув по ягодице, оставляет красный след ладони. Тут же себя клянет: Сережино тело, ему будет больно, а этому, чокнутому, вообще больно не бывает… Птица выгибается, подставляясь, разводит ноги, и растянутый вход блестит от смазки. Мысли вышибает начисто. Олег, пристроившись, входит в одно движение под стон Птицы. Напряжение не отпускает — наоборот, концентрируется и сдавливает ободом виски. Олег словно пьянеет — по яйца в тесной заднице, с ладонями на белых полукружьях… Шлепает для острастки слева, справа… Птица стонет, трясется под ним, и член такой твердый, что почти каменный. Олег, взяв его за бедра, не осторожничает: вбивается резко, шлепают яйца по ягодицам, и Птица подмахивает, стоны его оглушают. Он тянется к своему члену, надрачивает бешено, словно до крови хочет стереть. Сердце у Олега рвется из груди, пот градом катится по спине, и все сужается до пульсирующего комка пониже живота, весь он превращается в одно чистое возбуждение, оголенный провод. С рыком загоняет член, кончает — и остатком сознания хватает Птицу за руку, выдыхает: — Не заслужил. Не дает касаться себя, не дает отползти, придавливает сверху, так и не вынув член. — Так постарайся в следующий раз, чтобы я на члене твоем кончил, — хрипит Птица, — у Сережи не получается — может, хоть у меня получится… Имя бьет по голове. Олег, сипло втянув воздух, садится, отталкивает Птицу в сторону, как ставшую ненужной вещь, нагибается за своей одеждой… Слышит пошлые влажные звуки. Оборачивается — как раз в тот миг, когда Птица кончает себе на живот. Зло растягивая губы, обнажая зубы, Птица шипит: — Придумай, что Сереже скажешь. Почему у него все болит и откуда вся эта грязь. И, рухнув затылком на подушку, стихает. Олега словно ледяной водой окатывает. У него минута, не больше — после такого Сережа приходит в себя не сразу, но все равно времени мало, и он лежит, будто заснувший, в своей сперме, в поте Олега, без одежды, вымотанный, искусанный, со следами ладоней на бедрах, а Олег… Олег стягивает презерватив и швыряет его на пол. Ни черта он не успеет, и не соврет, что перепутал их, просто язык не повернется, не наболтает, что Птица все специально подстроил, чтобы их рассорить, не объяснит, что голову сносит от бешеного оскала. Он предает доверие Сережи в который раз — а тот, сонно моргая, касается своего живота, испачканного спермой, и смотрит на Олега растерянно, и словно снова собирается простить.