Сдохни или умри

      Люди всегда были жестокими, сюрприз Каждый из нас медленно катится вниз-вниз Это все так грустно, что кажется смешно Коснусь ли я дна, или под ним еще одно?

             Я продираю опухшие глаза в рассветных сумерках. Вдали кукарекают петухи и я не отказываю себе в удовольствии открыть двери на веранду. Свежо. Тихо. Хорошо. Вчера добрые люди решили не приглашать меня на общий ужин и принесли поесть в комнату. Меня это растрогало настолько, что соевый соус они могли не приносить — я щедро заливала слезами сбросанную в одну тарелку еду. Я была благодарна за понимание и одновременно считала, что меня обходят десятой дорогой, как это делали местные жители с первого дня моего прибытия. Ночью отпустило и я уснула сладким сном под аккомпанемент храпа из соседней комнаты.              Я шмыгаю носом, продолжая терпеливо вычесывать непослушные пушистые волосы деревянным гребнем. Столп будет молиться за меня. Хуже и не придумаешь! Именно о такой помощи я и просила!              Осматриваю рукава. Незаметно, но стоило бы простирнуть. Вела себя как обиженка, которой не угодил весь мир. Я на четырёх выползаю на веранду, заваливаюсь на спину и любуюсь светлеющим бархатным небом. Надеюсь, волосы не волочатся по траве. Хотя, наверное, не такие уж они и длинные. На небе ни единого облачка, пролетает каркающая ворона.              — Ой!              Внезапно за поворота показывается хозяйка и едва не подпрыгивает на месте.              — Вы не спите?!              Я тут же сажусь. А она что здесь делает?!              — Простите! — перепугано тараторит она. Впервые вижу на её лице не то что столько — вообще эмоции. — Я обойду? Вы отдыхайте!              Она проходит за моей спиной и семенит в сторону заднего двора. Когда она скрывается за поворотом я не сдерживаю смешка, а, возвращаясь на спину, вовсе смеюсь.              Да ладно тебе, Лажа Чёрная Ступня! Что не делается — всё к лучшему!                                   На обратном пути я узнала у госпожи Ханако где бадья, вода и мыло. Та спросила не собираюсь ли я стирать, я ответила, что да — может от этого зависит бадья, которую она мне даст, — но вышло ещё хуже: она начала меня отговаривать, мол, вы гость, давайте я сама. Лезть в надоевшие любезности я не хотела и заявила: давайте сделаем вид, что я не говорила вам про стирку и просто попросила вещи. Она несколько растерялась, но сдалась и ушла в дом.              Перво-наперво привожу в человеческий вид рукава белого халата, потом отстирываю грязь с хаори. Гиблый номер, но мыло оказывается настолько суровым, что от пятен не остаётся даже тени. Сама же сижу в полюбившихся зеленых брюках и блузке, закатав рукава насколько возможно.              Если подумать, из проблем осталось немного переменных. Мне повезет, если дворецкий не прошляпит и действительно напомнит о моём визите здешним Крофтам. Они оповещены, что я квартирую в доме глицинии, а значит если что передачка как-то до меня дойдёт. Хочет Ханако или нет, а вряд ли ей посчастливиться забыть кто я и где в ближайшее время.              Кадастр завис в воздухе. Я написала заявление и вроде бы сделала всё по букве, но я была бы не против узнать как поторопить процесс. После вчерашнего инцидента на рынке подходить к хозяину резко расхотелось. В каком-то смысле мои поступки бросают на них тень, как приёмной стороны. Нет, серьезно, если они перестанут со мной разговаривать я пойму. Буду злиться, но пойму.              А деньги… Приятно, что за пазухой имеется копеечка, но важнее не столько её наличие сколько зачем она мне. Я не планирую здесь жить. В глубине души я знаю, что хрен меня кто спросит и надо ловить удачу за хвост, пока мимо вообще что-то пролетает, но мне ужасно не хочется. И рыдать по вечерам тоже. Интересно, на что похож Саратов 1914 года? Даром что я была в краеведческом музее в третьем классе — ничего не помню.              Теперь по-настоящему важны только две вещи: какой вывод сделает Химеджима и как оправдать надежды девушки-какуши. Если бы мы вчера утром с её начальником знатно не посрались шансов было бы больше. Несравнимо больше. Я бы поступилась гордостью и ожидала более подходящего момента, а не напирала бы с вопросам как баран на новые ворота. Жаль, я осознала, что мы проживаем в разных культурных вселенных только к вечеру. Нет, правда, мы не способны найти общий язык. Если я хочу помочь Ренгоку — а я, видимо, должна взяться за это всерьёз, иначе бы какуши ни в жизни ко мне не подошла, — разговор больше не вариант. С другой стороны, могу ли я верить её словам? Может она в их компании санитарка и её наблюдения на бытовом уровне. Судя по кротости японских женщин, маловероятно что среди них много уважаемых докторов, да и докторов вообще.              А ещё не стоит строить из себя больше чем я есть. Вообще-то я в этом году только медицинский должна заканчивать. Я могу, не знаю, вырезать жировик или зашить рану на собаке, но не удалить глаз. Моя любовь к шитью в этом вопросе лишь половина дела. Тем более, из местной фармакологии я знаю рецепт разве что на «отвар коры дуба», а с рисовой диетой о таких вещах тут вряд ли задумываются.              Когда пришло время развешивать одежду сумерки наконец-то отступили. Первые лучи солнца показались на крышах и пали на эдакий бамбуковый турник со съемной палкой-перекрытием. Бедные люди, нет даже прищепок с веревками! Я примеряюсь к палке, к халату, ловлю очередную порцию стыда и продеваю её на манер вешалки. Ставлю обратно, присматриваюсь. Увидь я такое ночью точно бы схватила удар. Удивительно, но по ширине даже великовато. Я уже вижу как Ханако выходит и умирает от кринжа. Моя находчивость в Японии явно воспримется угрозой миропорядку.              После стирки в холодной воде становится зябко и я следую к себе, чтобы накинуть зеленое кимоно на манер плаща, а заодно подхватываю с сумки дневник и занимаю место на обожаемой веранде. В надежде, что никого больше на ней не встречу, увы, слышу тяжелые шаги по деревянному настилу. Было бы чему удивляться. Только сейчас замечаю, что храп через стенку прекратился: боевой монах вышел на дежурство. Странный у нас вчера состоялся разговор, скорее даже исповедь. Не хочу её возобновлять с утра пораньше. Пусть лучше молится, как и обещал.              Я завершаю делать пометки в дневнике, закрываю его и опускаю на колени. Наступления завтрака я тоже боюсь. Правда, до него ещё пара часов и это я встала ни свет, ни заря. Увы, этого времени недостаточно, чтобы синяк на лице хотя бы начал желтеть. Моё лицо, как бы я не пыталась решить проблему охлажденными огурцами, не блещет. Хорошо домашний быт как-то меня отвлек. Быт. Если жизнь пойдет по жопе, варианта лучше, чем найти себе узкоглазого желтолицого мужа у меня не будет. Мороз по коже от одной мысли, что придется остаться на островах до старости. Вон, может Кохаку всё-таки оставил мне на память туберкулез, а я и не знаю…              Внимание привлекает шум со стороны коридора. Бумажный дом, что с него взять. Кто-то уходит? Пришел? В столь ранний час? Я продеваю руки в рукава кимоно, заскакиваю к себе и вслушиваюсь. Судя по всему, идут по ступенькам. Мужской голос велит купить какие-то травы, а женский охотно соглашается. Женский! Вот мой шанс! Надо выйти с ней!              Я в панике оглядываю комнату, не нахожу ничего умнее чем подхватить узкий пояс и подвязку для волос и вылетаю наружу. Тапки, тапки, тапки… Если побегу в прихожую к туфлям, спалюсь за милую душу. Неожиданно замечаю деревянные вьетнамки у веранды со стороны, где были комнаты парней. Примеряю одни — вообще не вариант, вторые годятся в ширину, но в длину сзади выступают пятки, третьи такие же как вторые. Я стараюсь надеть их до конца, но теряю равновесие и едва не падаю вперед. Чёрт! Ладно, буду совсем как дура, хрен с ним, с этими торчащими пятками! Я понятия не имею как они в них ходят, но они же не просто так тут стоят! Изнутри идеально гладкие, на ноге держаться на честном слове, но зачем на подошве две поперечных доски? Я обязательно их верну, если не убьюсь по дороге.              Когда я вылетаю к входным воротам всё ещё никого и, открыв их, я выскакиваю наружу и прячусь за одним из деревьев. Пытаюсь отдышаться посреди ненавязчивого сладковатого запаха и еле сдерживаю смех, прикидывая как я могу спасти свой внешний вид. Совсем с ума сошла! Не хватало ещё шпионских развлечений с утра пораньше! Тоже мне, агент ноль-ноль-Лажа! Пхах, представляю как Химеджима там охренел оттого как я понеслась чёрти куда! Наверняка же слышал этот топот босых «курофуту»!              Слышу как скрипят ворота и тут же замираю. Пояс я благополучно заткнула в карман, как и подвязку для волос. Завязывать кимоно… Не знаю, как не плюнь, всё будет ужасно, но хотя бы запахнуть его я обязана. Она с кем-то прощается и идёт в мою сторону. Снова скрип ворот. Жесть, что я творю? Когда девушка-какуши возникает в поле зрения я с любопытством за ней наблюдаю и она замечает меня далеко не сразу. За спиной ящик, похожий на таковой у Танджиро. Ничего себе авоська для базара! Как только она подходит ближе, тот тут же шарахается и округляет глаза.              — Боги! — восклицает она и сразу переходит на шепот. — Что вы здесь делаете?!              Я не могу убрать с лица дурацкой улыбки и, прокашлявшись, начинаю идти в сторону города, жестом приглашая за собой. Нет, с этого просто невозможно не ржать!              — Почему вы смеетесь? — с моим быстрым шагом ей приходится едва ли не бежать, но её недовольства это не умоляет. — Вам нельзя так рано покидать поместье! Вы что, уходили ночью?              Пхах, ну да! Я же посидела в обезьяннике, теперь могу себе позволить такую роскошь. Стараюсь поумерить свой пыл:              — Доброе утро.              — А, — она теряется. — Д-доброе утро! Простите!              — Не нужно этих формальностей, ничего страшного. Я услышала, что тебя отправляют на рынок и решила присоединиться.              — Но ведь раньше вы отказывались от нашего сопровождения!              — Твоя компания мне нравится больше.              Несмотря на маску, я слышу как она пораженно ахает и краснеет. О боже, Лара, нет! Лишь бы это не был местный подкат, лишь бы это не был!.. Стараюсь переключить её внимание:              — Это касается твоего вчерашнего визита. Теперь мой сосед Столп, поэтому нам вряд ли удастся поговорить в пределах дома.              — Угу, — девушка берется за лямки ящика и виновато смотрит под ноги. Видимо, дошло, что её откровения могла услышать не только я.              — Мне нужно уточнить пару деталей, прежде чем действовать. Сама помнишь как мы поссорились с твоим господином.              — Да, — тяжело вздыхает она. Видимо, также трезво оценивает мои шансы на победу в ноль.              На улице, по сторонам которой стояли дома похожие на наш, из одних ворот выходит весьма бедно одетый японец. За его спиной не меньшая по габаритам корзина, в руках лукошко. Он мельком оглядывается на нас и торопливо следует в противоположную сторону. Чей-то слуга? Вспоминая рыночные дни в деревне, это натурально к пяти утра надо было прикатывать. Так я впервые попала на начало рабочего дня?              — Госпожа, — неожиданно подаёт жалобный голос какуши.              — М?              — Держите, — она протягивает резинку для волос. — У нас непринято, чтобы женщины ходили с распущенными волосами. О вас могут подумать нехорошее.              Её резинка против моей подвязки побеждает с опережением, и я начинаю собирать волосы в высокий хвост.              — Спасибо! — и добавляю тише: — А что именно обо мне подумают?              В её поведении я улавливаю такую же неловкость, что и в Танджиро позавчера. Что поделать, лучше мне узнать всё в деталях и как можно раньше. Она отходит в сторону и останавливается, словно боится, что нас кто-то увидит.              — Что вы, — я с трудом разбираю в её писке слова, — падшая женщина.              Распущенные волосы — шлюха. Точно, даже у нас было такое определение.              — А почему мы отошли? — заканчиваю с волосами я осматриваясь одними глазами. — За нами кто-то следит?              — Нет-нет. Нельзя поправлять внешний вид на ходу.              — В смысле собирать волосы? — пораженно хлопаю глазами я. Даже такое нельзя?!              — Да, также поправлять макияж, прическу или одежду. Если появляется необходимость, лучше отойти за угол, чтобы никто не заметил.              Блеск. Ненормальные азиаты. Тут реально можно дышать неправильно! Не знаю что она видит в моём выражении лица, но неожиданно начинает кланяться и просить прощения.              — Ты чего?              — Простите, что снова говорю…              Достало! Я набираюсь терпения и заявляю:              — Я открыта к критике и не буду на тебя обижаться. Пожалуйста, вместо извинений и поклонов лучше наклоняйся ко мне и тихо говори что не так. Будет больше пользы. Честно, я наоборот хочу, чтобы ты научила меня вести себя правильно.              В глазах собеседницы неловкость сменяется на признательность и она, в попытке снова поклониться, прерывается и кивает.              — Прошу, нужно завязать кимоно. Его не положено носить запахнутым.              Я одним движением откидываю его назад и выуживая из кармана брюк пояс.              — Я как раз пояс взяла!              — А-а-а! — подлетает она в ужасе. — Это не тот!              Фитиль догорает только сейчас. И вправду, это же пояс от белого халата, а для зелёного нужно было брать широкий и только потом сверху повязывать тонкий! Сука! Да мать твою! С трудом сдерживаю накатывающее раздражение:              — Это очень плохо?              — Так повязывают только мужчины.              — Я дура-иностранка, — от моего суждения о себе она совсем бледнеет. — Пусть меня судят боги. Лучше с таким поясом, чем без него. Или я не права?              Та трагический вздыхает и опускает голову:              — Правы. Давайте я повяжу.              Благо на улице никого нет и она в пару движений справляется с поставленной задачей. Только сейчас замечаю, что девушка ниже меня почти на голову. Жесть здесь женщины коротышки. Мне становится дважды неудобнее за свою тупость. Когда она заканчивает, я оглядываю себя и заключаю, что вполне стильно выгляжу. Подвязанное на манер халата кимоно, на воротнике которого лежит кружевная блузка, почти в тон зеленые прямые штаны, деревянные тапки, за которые, кстати, мне не дали по шапке, и высокий хвост. Ещё бы накраситься как следует и могу покушаться на элегантное смешение стилей. Ну, по меркам 21 века. И это если забыть про синяк. Да уж, только я про него и забываю.                                   Мы снова выходим на дорогу и со временем на улице становится всё больше и больше народу. Все стягиваются в одно-единственное место, куда следуем и мы. По дороге узнаю, что какуши не имеют права называть своих настоящих имён посторонним, поэтому я предлагаю ей выбрать понравившееся, чтобы я хоть как-то могла к ней обращаться. Она просит называть её Каки. Пхах, кто я, чтобы осуждать её выбор?              На рынке людей ещё больше чем днём, но еда Каки не интересует. Оказывается, в одном из закоулков стоит аптека, куда её и направили. Когда я оказываюсь внутри в нос ударяет запах трав и чего-то похожего на воск. По двум стенам стоят стеллажи с небольшими ящичками от пола до потолка, на прилавке - весы, несколько заполненных колб, древний как мамонты кассовый аппарат, а за ним круглолицый азиат с гитлеровскими усами. Как же это ужасно смотрится…              Они кланяются друг другу, Каки передает ему список и тот, надев на нос смешные очки, скрупулёзно вчитывается в записи.              — Ничего себе. Как интересно! — ахаю я, когда он скрывается в служебном помещении.              — Эта аптека сделана на европейский манер, — отвечает за это время порядком осмелевшая какуши.              — Да, так и есть, — подхватываю её слова. — Но здесь уютнее. Особенно это, — я рукой указываю на колбу литра с три, внутри которой плавает пара сушеных ящериц. — Настойка для потенции?              Та, несмотря на повязку, прикрывает рот и хихикает. Да, со мной легко сгореть со стыда в эти времена. Невольно вспоминаю, что азиаты уступают по размерам мужского достоинства и идея найти себе супруга, чтобы выжить, становится менее привлекательной. Если и искать, то … Так, нет, ладно жить, но создавать здесь семью я точно не планирую! Если мои праправнуки встретяться со мной до этого перемещения во времени вселенная нахрен схлопнется! А если они и будут, надо их запугать, чтобы они никогда не ехали в Россию.              Я подхожу к Каки, облокачиваюсь на прилавок в попытке разглядеть надписи на ящичках, и спрашиваю:              — Что ты покупаешь?              — Господин, — ссылается она на главврача, — попросил подготовить лекарства для проведения операции.              — Операции? — я пораженно к ней оборачиваюсь и она опускает глаза.              — Да. Вы были правы, глаз нужно удалить.              Я выравниваюсь, уже начиная гневную тираду, как осекаюсь. Я знаю почему он мне об этом не скажет. Очевидно же.              — Тогда я не совсем понимаю почему ты пришла ко мне. Он же буквально совершает то, что нужно.              — Вы говорили об энуклеации. — Про себя здорово удивляюсь, что вообще слышу подобную терминологию и утвердительно киваю. Она продолжает: — Он желает провести эвисцерацию. Руководствуясь тем, что таким образом будет удобнее в дальнейшем установить протез.              Это что получается: не выскочи я за ней сегодня на улицу, то никогда бы не узнала, на минутку, офигеть какие важные детали? Я вспоминаю как выглядел запавший глаз Ренгоку, пока его перевязывала, складываю руки на груди и облокачиваюсь о прилавок. Очевидно протез будет не для восстановления зрения, а с косметической целью. Если оставить двигающие глазное яблоко мышцы и наружную оболочку реабилитация однозначно будет проще, но есть весомое «но». Вот и моя возможность уточнить санитарка Каки или нет.              — Чем в вашем понимании отличаются эти две операции?              — При эвисцерации, — заметно приободряется девушка, — мы опорожняем внутренние среды глаза и оставляем склеральную оболочку с присоединенными к ней мышцами, двигающими глазное яблоко. При энуклеации — убираем всё, в том числе пересекая мышцы, из-за чего протез не будет подвижным.              — Почему ты считаешь моё предложение лучшим вариантом?              Она некоторое время молчит, обдумывая мои слова, а я и не тороплюсь. С имплантом всё верно, я несколько пренебрегаю тактикой «не навреди», но с другой стороны наоборот, именно её и придерживаюсь. Он думает об импланте, я о втором глазе. Только время покажет кто из нас прав, но не хочется лишний раз испытывать судьбу, когда речь идет о живом человеке.              — Вы говорили про воспаление второго глаза. До того как стать какуши я работала в полевом госпитале. Шла война с русскими пришельцами. — Я невольно задерживаю дыхание, когда слышу о знакомых событиях. — Было много огнестрельных травм, в том органа зрения, и я видела то, о чём вы говорили. — Она подымает на меня сочувствующие карие глаза. — Хирурги объясняли, что это связано с внутренним воспалением крови и переломами лицевых костей, но ведь были случаи, когда травма была изолированной, а пострадавший всё равно слеп полностью.              Я завороженно внимаю каждому её слову. Поразительно, она реально понимает! Ещё и русско-японская война. Выходит, она уже прошла?              — Я боюсь, — начинает дрожать её голос, — что господина Ренгоку постигнет та же участь. Он такой хороший!              Она шмыгает носом и на глазах выступают слёзы. О нет-нет-нет, Каки, не начинай! Я торопливо отслоняюсь от прилавка и не сразу соображаю как у них правильно успокаивают людей. У нас в этом плане всё гораздо проще! Надеюсь, рука на плече не будет расценена как криминал.              — Всё будет хорошо, Каки, — её имя порядком портит момент, но она сама его выбрала! — Я приложу все усилия, чтобы этого не произошло. Почему ваш доктор не прислушивается к твоим переживаниям?              — Он не должен, — она промакивает глаза рукавами формы и, кажется, берет себя в руки. — Я его второй ассистент и не имею права перечить.              Не понимаю. Как она может ассистировать главврачу, если не имеет права задавать вопросы или высказывать своё мнение? Как ей тогда обучаться?              — А первый ассистент?              — Говорит, что такое бывает очень редко и всё будет хорошо.              Я резко начинаю сомневаться в том, что моё мнение на этот счёт верное. Возможно, они обработали глаз как следует и речи об его удалении быть и не должно. С местными лекарствами Ренгоку и без осложнений нужно пару дней лежать с лихорадкой, вытерпеть сочащуюся из ран сукровицу, пока воспаление не сойдёт на нет, а затем не знать покоя из-за дотошного зуда на время заживления. И если от боли таблетки придумали, то от зуда — нет даже в моё время. Впрочем, какими бы не были настоящими мотивы факт есть факт: какуши всё же послал её в аптеку.              В попытке её отвлечь я интересуюсь какие препараты они планируют использовать и в итоге мне удаётся благополучно её отвлечь. Надо же, столь трепетно относится к Ренгоку. Не удивлюсь, если она втайне надеется хотя бы разочек остаться с ним наедине или пойти на свидание. Несмотря на то, что мне он кажется Иванушкой-дурачком, среди других, в том числе парней, он пользуется серьезной популярностью.              Надо же. Надеюсь, однажды я в полной мере пойму кого спасла на самом деле.