Увидимся в Аду

— Безупречность — вот основа нашего будущего бренда! — в голосе сквозил энтузиазм. — Только представь, Аластор, идеальные сотрудники, идеальные программы, идеальные... — Мы? — Именно! — невольно из динамиков прозвучал щелчок как при правильном ответе на всяких телевикторинах. — Мы явно понимаем друг друга с полуслова.       Они сидели в небольшой квартирке в западной части города. Бордовый диван с выцветшими по локотникам узорами едва вмещал двух демонов, жалобно скрипя от малейшего движения. В камине горел огонь, отбрасывая тени — одну нормальную, а вторую в застывшей, словно в ожидании нападения, позиции — на выкрашенную в теплый кремовый оттенок стену. Музыка от граммофонных пластинок текла неуверенно, но достаточно приятно.       Прекрасная атмосфера, как мог бы, наверное, сказать Аластор, для того, чтобы расслабиться и насладиться свободным временем. Однако Вокс не разделял его желания на спокойный вечер, воодушевлением заставляя диван каждую секунду скрежетать, собственную тень — дребезжать, а музыку то и дело заглушали его звонкие, отрепетированные фразы. — Совместными усилиями мы встанем во главе всего этого городишки! Ты понимаешь? Абсолютная, беспрекословная власть!       Этот вечер в уютных, по-своему интимных, двадцать на сорок квадратных метров должен был стать особенным. Безупречный план на бумаге отражал их общее как повелителей Пентаграмм Сити и как выдающихся звезд всего медиапространства будущее. А вот безупречный план не на бумаге был куда... приватнее и требовал чуть больше времени и смелости, чтобы с ним поделиться.       При воспоминании о нем по хребту легким трепетом пробегали сладостные импульсы, а в горле пересыхало от волнения. Суть заключалась в том, что после того, как они построят самую могущественную и влиятельную империю в истории Ада, им понадобится создать себе в этой империи роли. А какая роль может быть привлекательнее, сильнее и интереснее, чем роль избранников?       Знаменитые дикторы за микрофонами.       Авторитетные владыки в иерархии.       Неразлучные возлюбленные за закрытыми дверьми.       Черт возьми, да слово сенсация стала бы синонимом их дуэта!       Вдруг Аластор отвлек Вокса — а, может, даже спас — от самозабвенных размышлений своим сдержанным, но заметно обеспокоенным уточнением: — Но для этого мне придется перестать транслировать крики грешников, я правильно понимаю?       Вокс опомнился и небрежно пожал плечами. Он предполагал, что этот пункт плана его приятелю не понравится, поэтому был готов его отстаивать. — Пойми, мы должны работать с аудиторией, угождать ей время от времени. А твои... эм, передачи вызывают больше страх, нежели интерес. Не подумай! Мне они очень нравятся, но нам нужно учитывать мнение большинства. — Зачем? — поинтересовался Аластор, выразительно приподняв бровь. — Почему я должен думать о других? — Потому что иначе никто не пойдет за нами! — сообщил Вокс как нечто абсолютно естественное и понятное по умолчанию. — Если мы хотим обрести долгосрочную и позитивную известность, нам нужно нечто большее, чем скосить половину оверлордов. Да, люди заинтересованы в тебе, ты произвел когда-то фурор, но они не тянутся! Надо подогревать интерес чем-то новеньким и не таким... жутким.       Ему не очень хотелось критиковать стиль Аластора, но невольно приходилось подмечать, как от них во время бесед или прогулок шарахались все, в чьи поля зрения они попадали.       Конечно, порой Вокс разделял забаву от ситуации, но при этом прекрасно понимал, что подобная репутация не принесет им масштабной славы. Будут несколько людей, заинтересованные в таинственной личности Радио Демона, будут те, кто оценит тонкость его вычурности и манер, а будут те, кто сможет уловить разницу в транслируемых криках в каждом новом эфире.       Однако это мизер. Почему бы не задрать планку выше и не стремиться к ней, давая народу то, что он хочет: не крики, а стоны; не голос, а картинку; не страх, а мнимую безопасность? — И что еще я должен буду не делать, согласно твоему избирательному плану, друг мой?       Воксу почудились раздражение, разочарование и даже скука в чужом голосе. Но он поспешил напомнить себе о позднем времени и, как следствие, возможной усталости. — Ничего такого, — обходительно заверил он, улыбнувшись и подсаживаясь ближе. — Ты почти совершенен! Нужно всего-то несколько штрихов: поменять формат твоих эфиров, изменить манеру общения со слушателями — старайся улыбаться так, чтобы люди не гадали: смотришь ты на них как на фанатов или на обед. А, еще хорошо бы поменять стиль одежды. Прости, приятель, но ты в этом сюртуке ходишь с момента нашего знакомства.       Аластор проморгался в удивлении и открыл рот, чтобы что-то сказать, но в тот вечер говорил в основном Вокс: — Так, с этим разобрались. Что там дальше... да, насчет подбора твоих душ...

***

      Вокс не помнил, когда просыпался одновременно отдохнувшим и уставшим. Казалось, тело было бодрым и полным сил, но разум готовился вот-вот растечься бесформенной жижей.       Несколько минут он бездумно пялился в потолок, не давая своему сознанию собраться воедино. Ведь он знал — где-то на подкорке — что, когда это произойдет, его захлестнет очередной волной гнетущего и яростного отчаяния. Как бы хотелось оттянуть этот момент!       Может, заснуть и вновь провалиться в сон? Он был вполне неплох и даже приятен: старые деньки, где под легкий джаз и треск в камине выстраивались грандиозные планы. В те времена они с Аластором были друзьями, партнерами с общими идеалами и взглядами на будущее. В те времена в оковах вечного наказания за грехи они были счастливы настолько, насколько это было вообще возможно.       Однако стоило ли то воспоминание возвращения? Чем оно могло утешить? Тем, что из-за таких абсурдных причин, как чужое оленье упрямство или раздражающая принципиальность, распались их мечты подобно карточному домику от порыва ветра?       На дворе не просто рассвело, а стоял день: солнце за окном нагревало фасад и то, до чего дотрагивались его лучи, проникая сквозь незадернутые шторы.       Вокс откинул одеяло, а после машинально совершил те рутинные действия, которые принято было совершать. Смысла в них он особо не видел: ни в холодном душе, ни в подборе одежды, ни в оставленном на столе завтраке.       «Красиво, — вдруг подумал он. — Даже чересчур»       Находиться в состоянии апатии (чтобы не дать гневу вновь овладеть собой) и при этом обратить внимание на блюдо — означало, что то действительно было интересным.       Нежный, золотисто-коричневый пирог с хрупкой, гладкой корочкой источал аромат обжаренных орехов. На поверхности выстроилась замысловатая мозаика из миндаля в нежном сиропе. А под фарфоровой тарелкой лежал сложенный вдвое листок из блокнота.       «Доброе утро, дорогой друг!       То, что ты сейчас читаешь, называется запиской. Ее принято оставлять, чтобы уведомить о чем-то постфактум. Возьми себе на заметку!       Так вот, я ушел на работу и приду поздно вечером. Наш общий, неприметный знакомый захворал и оставил на меня почти всю свою работу.       Какая удача для слушателей, правда?       Я оставил тебе небольшой презент, чтобы ты не спалил мне кухню. Это пекановый пирог. Я слышал, что в Северных Штатах предпочитают яблочные, но я, честно говоря, не особо люблю данный фрукт. Да и ты должен признать, что чем южнее местность, тем вкуснее пища!       В общем и целом, приятного аппетита, и не забудь закончить с уборкой.       С уважением,       Аластор.       P.s. Я случайно закрыл дверь, забыв, что у нас только одна связка. Если вдруг что-то понадобится, балкон на втором этаже открыт» — Что за хрень?       Вокс несколько раз перечитал оставленное ему послание, и с каждым разом оно казалось ему все бредовее и бредовее.       Он смял лист бумаги и бросил его в урну позади, а после опустил взгляд на уже остывший пирог.       Вокс был уверен, что, попробовав его на вкус, он бы почувствовал сладость меда и кленового сиропа с чуть горьковатым вкусом орехов. Он бы почувствовал как тонкие, медового оттенка, пальцы отделяли желтки и от белков, как аккуратно и щепетильно они украшали края пирога. Он бы почувствовал скурпулезность, старание и удовлетворенность результатом. А потом с чувством тягучего удовольствия он взял в руки десерт и швырнул его к смятой записке.       Дверь и окна и впрямь были закрыты, поэтому единственным местом для доступа к свежему воздуху был балкон, открывающий вид на улицу.       Вокс стоял, взявшись за перила, и наблюдал за движением города. Люди, машины, люди, машины. Все куда-то спешат, у всех своя жизнь, свои планы и ожидающая их в конечном итоге смерть.       Видимо, в этом и было отличие Вокса. У него не было жизни, не было смерти. А теперь из рук вырвали даже мечты. Осталось лишь ничего.       Он впервые почувствовал себя таким мертвым. Даже мертвее, чем когда пребывал в Аду. Словно сердце остановилось, а воздух перестал наполнять тело жизнью.       «Почему этот сценарий повторяется из раза в раз? — сетовал он, прикрывая глаза и опуская голову. — Почему у моей судьбы нет иной концовки? Почему...» — Carlita, мы не договорили! Куда ты идешь?       Вдруг чей-то голос, сердитый и обеспокоенный, вырвал Вокса из дум. Он посмотрел вниз и увидел две фигуры: одну знакомую, а вторую похожую на версию первой, только на двадцать лет старше. — Подавать документы, — прозвучал контральтовый голосок. — Чтобы в будущем спасать жизни, а в данный момент — жизнь. Свою! — Я могу мириться с твоим желанием заниматься медициной, — возмущенно выпалила женщина. — Но я категорически запрещаю тебе идти в военные медсестры. Ты слышишь? — Мне кажется, все слышат, — протянула девушка, ловя взгляды проходящих мимо людей и доброжелательно им махая в ответ. — Мам, ты слишком волнуешься. Сейчас же не война. — А завтра? — назидательно напомнила женщина. — У тебя при стрельбе осечек больше, чем ты делаешь выстрелов. О чем ты думаешь? Хватит, собирайся! — Собираюсь, — одновременно нежно и нахально сообщила девушка, но не то, что от нее хотели услышать. — Собираюсь остаться в городе.       Казалось, что эта семейная ссора проникала в комнату через окно вместе с порывами ветра. — Я столько сил, нервов и бессонных ночей в тебя вложила, чтобы что? Чтобы ты взяла и уехала от меня и непонятно чем начала заниматься? — не отступала горячая в своих речах дама. — И я так тебе благодарна, amada mama! Поэтому считаю, что тебе нужно вернуться и отдохнуть от забот, в частности, обо мне.       У Карлы была стойкая позиция и приятное, сладкое звучание. С ней даже Воксу было бы тяжело спорить. — Здесь опасно, — хватаясь за соломинку, женщина продолжала попытки убедить упрямую дочь. — А если на тебя нападет этот городской маньяк, когда я уеду? — Пока на меня нападаешь только ты, — вздохнула Карла, поправив свою белую шапку. — Хватит говорить мне, что делать. Пожалуйста! — Я так говорю, потому что знаю, что для тебя лучше! — не выдержала и пылко воскликнула ее мать. После этого наступила короткая пауза, а потом спокойные, не по-возрасту зрелые слова: — Мне кажется, для меня лучше, если ты будешь принимать меня такой, какая я есть.       Вокс замер, крепко вцепившись в перила. Ему почудилось, что после этой фразы Новый Орлеан на несколько секунд застыл, словно Карла навеяла какое-то заклятие. Иначе было не объяснить, как она оказалась на другом конце улицы, когда мужчина и ее мать опомнились. — Карла! Вернись немедленно! — запоздало крикнула женщина. — Люблю тебя! — звонко донеслось ей в ответ. — Карла! — ¡Te amo, te amo, te amo!       Силуэт девушки скрылся, словно она упорхнула в свете послеобеденного солнца. Вокс присел на перила, хмуро уставившись вниз — на женщину и подошедшую к той соседку Аластора (кажется, ее фамилия была Кастро). — Разве это честно, сестра? — в жалобных речах прослеживались горечь, тоска и обида. — Ты их в муках рожаешь, не спишь по ночам, растишь и лелеешь, а в итоге они тебя оставляют. — Так работает настоящая любовь, — заявила мисс Кастро, нежно приобняв сестру за плечо. Та чуть тише продолжила выплескивать свою печаль: — Я лишь хочу для нее все самое лучшее. Я знаю, что ей надо! — Мне кажется, самое лучшее, что ты можешь для нее сделать — это принять ее желания и отпустить