Увидимся в Аду

— Сука!       Скрежет зубов заглушал полыхающую ярость. — Ненавижу!       Шум беспрерывного ливня перекрывал клокотающую обиду. — Блять!       Удары лезвия о затвердевшую плоть подавляли болезненное отчаяние.       Вокс вновь замахнулся топором и вонзил его в мертвое тело оленя, выплескивая все навалившиеся на него эмоции.       Он не помнил, как вместо теплой и уютной спальни оказался на улице, и каким образом стал расчленять труп ни в чем неповинного зверя. Мысли его покинули, и до этого момента он жил одними эмоциями: тяжелыми, мрачными и обжигающими каждое звено его души.       И первая мысль, которая ворвалась в его прояснившееся сознание, была вопросом:       «Как все к этому пришло?»       Вторая:       «Что я сделал не так?»       А третья оказалась настолько болезненной, настолько невыносимой, что ее невозможно было сдержать: — Почему?!       Вокс всадил топор в мертвеца, потом снова и снова, и снова. Он дробил ребра, превращал плоть в ошметки с непривычным для себя остервенением. Ему хотелось, чтобы ярость губила чужое тело, а не его собственное, чтобы душевная боль сменилась физическим изнеможением и чтобы гроза смыла его горечь вместе с потом. — Я же так старался, — прошептал он, пытаясь восстановить дыхание. — Стольким пожертвовал… так почему?! Почему ты произнес эти слова?!       В темноте, где-то за домом возле деревьев и мусорных баков, был слышен и виден лишь проливной дождь. Он просачивался в обувь, касался кожи сквозь одежду и застилал глаза. Воксу в своих душевных терзаниях показалось, что вода пыталась его утешить.       Но разве хоть что-то было способно его утешить?       Он против воли вернулся к жизни и против воли ее жил. Его лишили всего: дома, могущества, друзей и даже имени. А взамен дали ублюдка с кучей ментальных проблем, душевных травм и невероятно податливым для рук смерти телом.       И ведь Вокс принял эти условия: отдал целый сад, от кипарисов до гвоздик, взамен на один гребаный бутон. И, несмотря на боль, жертвы и унижения, он готов был всецело защищать и лелеять этот прокаженный цветок.       Но даже это немногое ему не отдали. Он гонялся за чертовой иллюзией, ломая собственный стержень и раз за разом переступая через гордость.       Он проделал такой длинный и тернистый путь ради чего?       Чтобы в очередной раз услышать отказ?       Чтобы в очередной раз быть отвергнутым?       Непроизвольно в памяти резко вспыхнули образы прошлого: два демона и одна протянутая рука, которая так и не была принята.       Вокс до сих пор помнил, с какой силой в нем разгорался гнев. Было ощущение, что испускаемые им молнии могли уничтожить весь город, хотя в тот момент пытались уничтожить лишь одного его обитателя.       После сокрушительной битвы, после затянувшейся холодной ненависти в медиа-войне, после пропажи Радио Демона и его краха от рук экзорциста Вокс пережил слишком много.       Так много, что едва ли бы сумел пережить вновь. Но ему дали шанс начать все сначала, дали надежду, чтобы беспощадно отнять.       Хотя нет, не отнять. Аластора никто не отнимал — он сам решил уйти. Он сам решил растоптать все то, что Вокс положил к его ногам: жизнь, сердце, мечты и душу.       Вокс построил бы для любимого идеальный мир. Власть, богатство, влияние — Аластор получил бы все, что только можно пожелать, а вместе с тем обрел бы надежного друга, новую семью и почувствовал бы всю прелесть достойного вина.       Но Аластор не захотел. Он поступил точно так же, как поступил Радио Демон.       «Значит, я проиграл, — Вокс не обращал внимание на боль в руке, на холод и сырость: он весь ушел в это тягостное осознание. — Он не хочет быть со мной. Он хочет быть им» — Хорошо! — выплюнул мужчина, чувствуя неукротимую дрожь в руках. — Хочешь быть демоном? Хочешь стать никому нахрен не нужным пережитком прошлого? Хочешь всю вечность вариться в котле в своем блядском гордом одиночестве?! Хорошо! Будешь, я это устрою! Давно должен был…       Дождевые струи слабели, превращаясь в легкие моросящие брызги. И над горизонтом плавно разгорался рассвет: перламутровые оттенки розового и бледно-золотистого сменили темно-серое уныние.       Вокс остановился перед домом. И, до того, как войти внутрь, он бросил презрительный взгляд на посветлевшее небо и уверенно прошелся по вытянувшимися навстречу лучам утреннего солнца бледно-розовым цветам.       В доме стояла тишина: лишь были слышны проснувшиеся в промокшей, росистой листве птицы и сбивчивое, тяжелое дыхание. Вокс, держа в руках топор, медленно шагал в сторону своей спальни. Он чувствовал, что тот, кто его предал, находился там.       Дверь открылась с раздраженным скрипом. К изумлению мужчины, его цель не ожидала его прихода, а спокойно наслаждалась часом сонной неги: под одеялом был заметен лишь силуэт.       Это взбесило Вокса так сильно, что он в чистом помешательстве и за считанные секунды преодолел расстояние от двери до кровати. Человек, который разбил ему сердце, лежал на боку, повернувшись к нему спиной и тихо посапывал.       Словно пребывая в сомнамбулическом состоянии, Вокс взметнул руки, сжимавшие рукоять топора, над головой.       Вот он — момент. Вот она — месть.       Охваченный лютой ненавистью и предвкушением от долгожданного возмездия, Вокс был готов навсегда лишить этот мир лучшего радиоведущего Луизианы — Аластора — и вернуть в иной мир безжалостного оверлорда — Радио Демона.       Но прошло несколько секунд; потом еще и еще. Время превращало секунды в минуты, а Вокс продолжал стоять с поднятым топором.       Сердце в нем колотилось, разум велел действовать, но не получалось — руки просто не слушались.       Вокс с ужасом открыл рот. Он не понимал, почему, будучи разбитым, с разорванной в клочья душой и угасшей верой, продолжал ценить жизнь.       И не просто жизнь, а жизнь того, кто заставил его вновь окунуться в состояние мучительнейшего безумия. Он знал, что безумие могло перерасти в одержимость, а одержимость означала пытку, за которой следовало тоскливое опустошение.       И все же не получалось. Слыша это мирное дыхание, зная, что под смугловатой кожей текла теплая кровь, Вокс был не в силах остановить ритмичные вздохи и заставить жилы охолодеть.       Он все еще не мог побороть этот проклятый барьер.       Он, демон, не мог убить человека, который убивает вот уже восемь чертовых лет. — Блять! — смирившись с собственным бессилием, но не утолив жажду мщения, мужчина опустил топор на пол и схватился за пуговицы на груди. — Значит расквитаюсь с тобой, не убивая.       Он стремительно избавился от мокрой, липнувшей к коже рубашке и расстегнул ремень. Кровать жалобно скрипнула под его весом, но Аластор продолжал крепко спать, словно не слышал грохочущего сердца и бьющегося в агонии сознания. Наверное, потому что ему не было до этого никакого дела.       Вокс навис над ним, удерживая собственный вес на руках (одна из которых чудовищно ныла). Дождевая вода, капая с кончиков черных волос, окропила подушку и бархатистую кожу на шее.       «Шея…»       Ему хотелось вгрызться в нее зубами, оставить темные засосы, которые, как выяснилось, идеально бы сочетались с оливковой кожей.       Следы на шее — расплата за то, что она не была обвита и затянута до наступления смерти.       «…или губы»       Они давно его манили: с тянущим изнурением он желал впиться в них глубоким поцелуем.       Зацелованные губы — расплата за каждый подаренный Воксом вдох, который тот вливал в умирающее тело.       «Жизнь не дается даром — за нее приходится платить», — решил он и, уверено положив руку на чужое плечо, перевернул Аластора на спину, чтобы, наконец, сорвать заслуженный поцелуй с его губ.       Неулыбчивых губ.       Когда он повернул Аластора к себе, когда взглянул на это спящее, сияющее спокойствием лицо, то вновь и сильнее, чем когда-либо, вспомнил, что он его любит.       И по сравнению с этим чувством все прежние — грозные и удушающие — казались вне фокуса. В один короткий миг растворилась и кипящая ненависть, и колющая тоска, и стальное ожесточение.       Одно единственное чувство застряло в клетке его души.       Вокс опустил голову и закрыл глаза. Несколько капель — дождевых или нет — вновь упали и впитались хлопковой тканью.       Мужчина выпрямился и глубоко вздохнул, принимая вместе с воздухом свою слабость и беспомощность.       Он медленно и бесшумно слез с кровати. Но перед тем, как уйти, чувство, далекое от мести и желания, заставило его присесть рядом с кроватью и оставить на кончике расслабленных губ короткий, почти невесомый поцелуй.       Ночь вымотала до изнеможения, голова с трудом соображала. Поднявшись на второй этаж, Вокс разулся и лег в чужую кровать. В ней было тепло, сухо и знакомо.       Будучи окруженным вещами Аластора, чувствуя его запах, Вокс уповал на свое воображение. Засыпая, он надеялся, что ему приснится сон, в котором Аластор его любит.