Увидимся в Аду

      Это был, наверное, самый напряженный и в то же время самый трепетный момент в его жизни.       В его жизнях.       Одна рука — невредимая и дрожащая — мягко сжимала теплые пальцы, оказывая поддержку, выражая доверие и передавая глубокую симпатию. Она потянула их вниз, и оба мужчины почти синхронно опустились на пол.       Вторая — израненная и твердая — была обвязана темно-синей лентой, что когда-то служила и орудием преступления, и символом смирения. Теперь ее роль изменилась: вместо шеи она была повязана чуть выше, стягивая не горло, а глаза, перекрывая не дыхание, а зрение. — Зачем это? — спросил Аластор с ноткой неуверенности. Он сидел прямо, наклонив голову чуть вперед и сжимая кулаки на коленях. — Скоро увидишь, — пообещал Вокс, завязывая тугой узел на затылке. Он расположился напротив, едва касаясь коленями чужих ног. От волнения пальцы плохо слушались, а язык словно онемел. — Очень надеюсь, потому что сейчас я ничего не вижу, — с издевкой осведомил его друг. Одна его рука крепко сжимала рукоять ножа, с которым он напрочь отказался расставаться. — Ты только не волнуйся, — предупредил Вокс, скосив недоверчивый взгляд на кухонный прибор. — Если тебе что-то не понравится, ты мне скажи, и я прекращу. — К чему эта очевидность? — усмехнулся Аластор. — К тому, что я умею слышать, поэтому хочу, чтобы в неприятный момент ты остановил меня словом, а не дыркой в животе, — раздраженно бросил мужчина, но, опомнившись, добавил: — я постараюсь, чтобы таких моментов не было.       Он поднялся на ноги и задержал дыхание. Все тело парализовало от обволакивающего дурмана. Как он, черт возьми, жалел, что в этом времени не существовало смартфона или нормального фотоаппарата, чтобы незаметно сделать несколько снимков — с верхнего ракурса, нижнего, в профиль и сзади — а потом просматривать их наедине с собой и бурлящим воображением.       Но сейчас Вокс мог надеяться лишь на собственную память, поэтому он жадно ловил каждую деталь живого полотна: и расправленные плечи, и контраст темно-синего галстука на фоне знойной кожи. — Ты там, случаем, не уснул, дружище? Предупреждаю, мне не должно становиться скучно.       Голос, растекшийся по комнате нетерпеливым шепотом, рассеял наваждение, собирая мысли в единое целое и возвращая в реальность.       Вокс сделал глубокий вдох. С растянувшейся на лице хищной улыбкой он обошел Аластора и устроился позади него. Тот заметно напрягся, прислушиваясь сначала к шагам, а потом к чужому дыханию.       Вокс это заметил еще во время неудачной шутки и нападения мафиози — Аластор очень хорошо ориентировался на слух. Возможно, это было результатом его музыкальных практик, а, может, завидное умение пришло к нему вместе с первым вздохом.       Придвинувшись и наклонившись вперед, мужчина сложил губы и осторожно подул на кожу на затылке. Реакция была молниеносной: словно по телу пустили электрический разряд, а не слабую струю воздуха.       Аластор дернулся, напрягая каждый мускул и накаляя каждый нерв. Его рука крепче сжала нож, но тот так и остался покоиться на коленях, точно обладатель впервые не понимал, что с ним делать.       Вокс, не видя лица, не имея возможности читать мысли, мог каждой клеточкой ощущать чужие растерянность и непонимание от произведенного им действия.       Тихий смешок против воли сорвался с губ. Он приподнялся, нависнув над левым плечом, и этим снова вынудил Аластора непроизвольно вздрогнуть. — Чш-ш, успокойся, — ласково прошептал он, скользнув взглядом по-застывшему, как у статуи, профилю. — Все хорошо. Расслабься и слушай меня.       Пришлось застыть в таком положении, чтобы дать время к себе привыкнуть. От его друга веяло нервозностью, подозрением — очевидным дискомфортом. И пусть Вокс его напрямую не трогал, но почему-то казалось, что сейчас его действия ощущались интимнее самых откровенных прикосновений.       Вскоре он заметил, как чужая улыбка немного оттаяла, стала шире. И хоть брови были все еще нахмурены, напряженность заметно спала.       Почувствовав, что барьер растаял, Вокс сократил расстояние. — Ты слышишь меня, Ал? — бархатно прошептал он прямо в покрасневшее ухо. — Слышишь, Аластор? Ал-лас-тор. Аластор.       Может, радио и кичилось мастерством в привлечении внимания за счет одного лишь голоса, но оно не осознавало, что картинка на самом деле не умаляет обозревательские навыки, а, наоборот, дополняет.       И что бы Радио Демон ни говорил, как бы ни критиковал его формат передачи информации, он не мог отрицать того факта, что он, Вокс, был превосходным диктором, способным виртуозно завлекать любого зрителя водоворотом своих высокопарных речей.       И сейчас мужчина готов был вспомнить все, раскрыть весь свой потенциал, чтобы привлечь, завлечь и вовлечь самого важного «зрителя» в своей жизни.       Он еще некоторое время играл с чужим именем, меняя его форму, интонацию: растягивая гласные и удваивая некоторые буквы. Особенно ему понравилось несколько оттягивать «р», при этом понижая интонацию до баритона. — Я очень польщен, что твой посредственный умишка сумел запомнить мое имя, но долго ты собираешься этим хвастать?       Он звучал насмешливо, но Вокс не мог не заметить, как раскраснелись ланиты и заметно припухли губы, которые слишком часто прикусывали. — Твое имя я готов произносить целую вечность, — обольстительно проговорил Вокс, сменив позицию и начав ублажать другое ухо. — Как ты говорил оно переводится? Мучитель? Очень символично! А давай дадим твоему имени тебя еще немного помучить? Ты не против, Аластор?       Мужчина хмыкнул и с деланной беспечностью поинтересовался: — И как мое имя может меня мучить?       Как же хотелось взять его: развернуть, прижать к полу и жадно поцеловать. Но этот порыв убил бы и мужчину, и доверие к нему. Поэтому приходилось смиренно наслаждаться неровным дыханием и старательно скрываемой хрипотцой. — Ты меня не обманешь, — лукаво протянул Вокс, прикрывая глаза. — Я следил за твоей реакцией: как ты вел себя, когда я пел, когда я злобно шептал тебе на ухо откровения, когда менял интонацию. До меня, наконец, дошло...       Если бы не повязка, то, наверное, Вокс бы увидел в расширенных карих глазах неподдельное изумление. — И что же? — глумливо спросил Аластор и невольно сглотнул. — У каждого свои точки притяжения, — выдохнул Вокс, отчетливо ощущая собственную. — Ты радиоведущий и потрясающий музыкант. Сомнений нет: ты любишь ушами.       Имея хреновое зрение и нетерпение к прикосновениям, Аластор компенсировал эти чувства развитым слухом и избирательным вкусом.       Непростой случай: привлечь кого-то умелыми касаниями легко, а внешним видом — еще легче. Но завлекать Аластора следовало иначе: более утонченно, более осторожно, более ювелирно. — Тебе ведь нравится мой голос, правда? Я готов подарить его тебе... — от вида закушенной губы в голове стрельнула молния. — Если ты захочешь, этот голос будет петь только для тебя; дарить комплименты только тебе; он может озвучить все, что ты пожелаешь.       Аластор молчал некоторое время. Видимо, он задавал себе вопросы, прислушивался к ощущениям и находил ответы: приятные или нет — сложно было сказать. Но вскоре он, наконец, отреагировал. — И что, например? — с вызовом спросил мужчина, на чьих губах заиграла ехидная ухмылка. — Избавь меня от излишней вульгарщины и эпатажа. Я полагаю, что ты способен на большее.       Дерзость на языке была острее лезвия на коленях. Это так возбуждало, что пришлось сквозь стиснутые зубы втянуть воздух. — Мне нравится, как ты дышишь, — протянул мужчина, прислушиваясь к чужим вдохам и выдохам. Дыхание — сейчас частое и прерывистое — для Аластора было необходимостью. Оно помогало насыщать тело кислородом, позволяло оставаться живым. — Мне нравится знать, что прямо сейчас под твоей кожей течет кровь, — Вокс опустил глаза на синеватые венки и поборол в себе прихоть прикоснуться к ним губами. — Ты ее чувствуешь, Аластор? Она поддерживает в тебе жизнь.       От глаз не скрылся момент, когда кончик языка скользнул по приоткрытым губам. Вокс опустил руку к лезвию ножа и, поморщившись, провел по нему пальцем. Алая жидкость тотчас показалась сквозь порез.       Аластор замер с интересом, словно почуяв рядом кровь. — Своей кровью я могу услаждать твой вкус, своим голосом — слух. Мое тело было создано для тебя.       «Когда-то — чтобы убить, сейчас — чтобы доводить до истомы».       Вокс вновь наклонился к уху. — Разве тебя не тянет ко мне, Ал? Разве ты не хочешь, чтобы я был рядом? — он понизил голос, делая его искусительнее, соблазнительнее, глубже. — Я буду, ты только признай, что хочешь быть со мной, что ты любишь меня.       Аластор запрокинул голову и снова сглотнул. На его лбу появились испарины, а на губах — заметные трещины.       Самодовольство в этот момент смешалось с гедонистическим чувством торжества. Руки дрожали от нетерпения и болезненного возбуждения. Еще немного осталось, одно короткое «да», и долгожданная победа в его окровавленной руке! — Что мне еще тебе сказать? — Вокс перешел на более мелодичный тембр: сладкий и тягучий. — Что ты талантлив и хорош собой? В самом деле, intelligent, intéressant и beau!       Аластор издал что-то между смешком и фырканьем, прекращая третировать свою нижнюю губу. — Голос у тебя и вправду сносный, — признал он со сбивчивым вдохом. — Но я готов тебе рот с мылом вымыть за такое произношение. — Тогда что ты хочешь от меня услышать? — мужчине было сложно усидеть — приходилось впиваться ногтями в собственную кожу и мучаться от внутреннего жара.       «Аластор» — имя, означающее мучитель. Это правда: он был извергом, даже когда спокойно и неподвижно сидел на месте. — Скажи, — прозвучало вдруг легко и волнительно, и Вокс весь ушел в этот голос, как будто от пожелания зависела целостность его души. — Скажи, что я могу не идти на тот вычурный банкет.       Мужчина слегка отстранился, будучи озадаченным просьбой. Он ожидал услышать что-то более подходящее интимной атмосфере. Но, как было придумано глупцами, клиент всегда прав, поэтому, наполнив голос бархатом, он проговорил с твердой уверенностью: — Никто на этом банкете не стоит твоего присутствия. Нечего тешить самолюбие каких-то людишек. Ты имеешь полное право отказаться идти.       Аластор встрепенулся, расправил плечи и открыл рот, точно хотел что-то сказать. Прошли первые десять секунд, потом вторые... наконец, нарушив накаленную тишину, он требовательнее попросил: — Скажи, что я имею право говорить в эфирах то, что я хочу, а не то, что от меня требуют другие.       Вокс невольно вспомнил Фреда Гайяра, и как при злостных нападках менялся в лице его друг. Он вспомнил щебечущих девушек, которые спрашивали бесперебойно об эфирах и их содержании. А также наглые слова пастора Монтэра все никак не выходили из головы:       Как мне кажется, активная популяризация деятельности церкви точно бы пошла на благо слушателей.       Видимо, не только из его. — Ты — голос целого штата, — сказал он с апломбом и пылкостью. — В твоей власти каждый слушатель. Так с каких пор собака диктует хозяину, какую ему давать команду?       Аластор хотел было повернуться и возмутиться столь дерзкому изречению, но Вокс довольно грубо его отдернул, потребовав не двигаться. В неподвижном положении куда легче воспринять ошеломляющую правду: попробовать, проглотить и переварить.       Вскоре Аластор сдался и сдержанно кивнул. — Тогда скажи, я ведь... — он заметно осмелел, хотя беспокойство прослеживалось в неестественной улыбке: — ...не был виноват? Я же сделал все правильно. Он это заслужил, правда? Скажи мне.       Тут Вокс замялся. Очевидно, фраза касалась убийства — возможно, самого болезненного в практике новоорлеанского душегуба. И с одной стороны Вокс хотел исполнить просьбу, оказать ожидаемую поддержку, но что-то удерживало его от этого. Не хотелось ему полностью избавлять чужое сознание от сомнений в убийствах. — Ты не виноват, Ал, — прошептал он, чувствуя густую краску, которой залилось собственное лицо. — Уверен, выбора у тебя не было. Но это уже неважно. Теперь я здесь, и тебе больше не придется чувствовать вину.       Он исподтишка глядел на поджатые губы и поспешил вновь поменять интонацию. — Что мне еще сказать?       Несколько капель ударило по окну, сообщая о начале дожде: свежем и прохладном. — Что я могу ошибаться, — внезапно ответил Аластор слегка дрогнувшим голосом. Эта просьба прозвучала неуверенно, но очень алчно, словно ему критически необходимо было услышать это хотя бы из чужих уст (раз когда-то не получилось услышать из родных). — Ты можешь ошибаться, — Вокс добавил в тон нежности, стараясь слышаться мягче и звонче. — И имеешь право на недостатки.       Наступила очередная тишина, нарушаемая лишь бесперебойными ударами дождя. Этот звук был чужд сумрачному антуражу ночного Орлеана, но Воксу нравилось, что он разбавлял короткие моменты ожидания.       Наконец, Аластор нашел подходящие слова, как нашел в себе решимость их произнести: — А согласен ли ты, вопреки им, быть на моей стороне?       Вокс ни на секунду не стал затягивать с ответом и, позабыв о правилах игры, крепко прижался грудью к напряженной спине. — Конечно! Я всегда, всегда, буду с тобой. Черт возьми, я только этого и хочу!       Пальцы сжали ткань домашней рубашки, смяв ее и испачкав багровыми пятнами. Аластор лихорадочно вздрогнул в его объятиях и цокнул языком. Вокс готов был поспорить, что тот закатил глаза. — Даже если я — вудуист? — спросил он отчетливо. Вокс задумался, вспоминая недавнюю выходку своевольных загробных ублюдков. — Плевать. Я буду рядом, несмотря на этих гребаных духов, — он небрежно хмыкнул и, закрыв глаза, положил голову на чужое плечо. Так приятно было прижиматься к теплому, живому телу, утыкаться в длинную шею и вдыхать душистый запах мыла. Это дорогого стоило.       В самом деле, зачем ему переживать из-за какой-то нечисти? Он — оверлорд, и с помощью влияния и силы будет способен противостоять кому угодно: даже старинным духам.       Аластор несколько секунд ерзал, словно ему было неудобно или жарко, но в итоге вместо оправданного недовольства деликатно спросил: — Даже если я работаю на ненавистном тебе радио? — Я готов и с этим смириться, — шепотом заверил мужчина, прекрасно понимая, что мириться долго не придется: не за горами рассвет телевидения.       Но вот следующий вопрос вынудил мечтательные облака рассеяться, а их обладателя — выпрямиться и опустить руки: — Даже если я буду убивать людей?       Вопрос был слишком резким или, по крайней мере, прозвучал импульсивно. — Аластор... — Вокс замешкался, пытаясь подобрать наиболее подходящие слова. Но ждать его никто не собирался. — Ответь, ты продолжишь быть рядом? — с нетерпением уточнил его друг, загоняя мужчину в угол. Пришлось уклончиво пробормотать: — Я... да, я продолжу, то есть я буду с тобой.       Его голос начинал терять силу и уверенность. Требования Аластора с каждым разом пытались вставить в глотку острый шип. Говорить становилось сложнее, а сердце сжималось от маячащей, словно тени, смертельной опасности. Но, когда Аластор снова заговорил, оно не выдержало и замерло в груди. — И даже если... я никогда и ни к кому не смогу испытать романтические чувства?       Тишина. Вдруг стало так тихо: ни звука дождя, ни ударов собственного сердца, ничего. — Скажи мне, что ты будешь рядом, если я так и не сумею ответить на твои чувства.       Вокс открыл рот, но тщетно: из горла не вырвалось ни писка. Лишь густое отчаяние грохотало внутри, но его Аластор услышать не мог.       Тот повернул голову сначала вправо, потом влево, словно ища в темноте и тишине ответ. Но ответа не было. — Скажи, что будешь, — потребовал мужчина почти бескомпромиссно, продолжая растерянно крутить головой. Он двинулся, перехватил нож и повернулся, наугад направляя лезвие и не зная, что указывало оно в центр шеи.       Вокс пытался что-то сказать, но не мог: губы его не слушались, мышцы лица точно окаменели. Он едва был способен дышать. Время шло, вода залила окно и подоконник, а тяжесть сгустившейся тишины — все пространство маленькой комнаты. — Не скажешь? — голос надломился, уголки губ начали медленно опускаться, заставляя привычную улыбку тускнеть.       Аластор ждал минуту, потом другую. И внезапно, резко опустив руку, улыбнулся с такой силой, что искусанные губы покрылись каплями крови.       Но не это зрелище удивило Вокса.       Он был изумлен тому факту, что волосы Аластора уже высохли, а кожа на лице почему-то оставалась влажной.