Увидимся в Аду

      Вокс лежал и бездумно смотрел в потолок, пока не услышал отголоски раннего утра. Сквозь шторы можно было увидеть кусочек просветлевшего неба, а до слуха дотронулось певчее щебетание ранних пташек.       Он повернул голову и взглянул на мирно спящее лицо рядом с собой: такое спокойное, почти невинное.       На «почти» намекали испачканные кровью губы: мягкие, приоткрытые, неулыбчивые.       Вокс смотрел с минуты, подавляя ноющее желание поцеловать их, чтобы стереть собственную кровь. Несмотря на то, что произошло ночью, он не стал забывать о том, что произошло вечером.       Монолог Аластора отпечатался в его памяти, как наизусть заученное стихотворение или навязчивая мелодия.       Сколько противоречий те слова вызывали одновременно в душе!       Например, радость возникала при мысли:       «Он никого еще не любил».       Но тревога быстро сменяла настрой своим:       «А полюбит ли он тебя?»       Наивный оптимизм твердил:       «Он пришел к тебе».       А скептичность рационально добавила:       «Чтобы убить!»       «Но ведь не убил, — твердо сказал себе Вокс как неоспоримый факт. — Он хотел, он шел с намерением меня убить, но не убил»       В голове возникла сцена, где они были вдвоем и вместе делили кровать прямо как сейчас. Но в тот момент слова исходили только от Вокса, и смысл их был намного проще:       Либо ты принимаешь мои чувства, либо тебе придется меня убить.       Кристально точная позиция, которая требовала кристально точных действий или бездействий.       Аластор выбрал второе: собираясь совершить убийство, в последний момент он отказался от своего намерения.       «Прямо как я отказался, — с дрогнувшим в груди сердцем произнес мужчина про себя. — Он повторил мой выбор — отвергнул смерть ради любви»       Значит ли это, что Аластор все-таки полюбил его?       Почему бы и нет?       Его действия свидетельствовали о том, что он боялся чувств — неважно своих или чужих — однако не совершил то, что хотел совершить. Только нечто глубокое и важное могло вынудить смириться с подобным страхом. Скорее всего, это была любовь.       «Он ведь сказал, что хочет попробовать, — вдруг вспомнил Вокс, почувствовав как заныли новоприобретенные царапины. — Наверное, воспринял аналогию с вином слишком буквально. Но ведь это могло означать, что он хочет попробовать меня полюбить?»       Он вновь ощутил, как шершавый язык прошелся вдоль подбородка, как зубы жадно впились в кожу, словно хотели ее содрать. Что это, если не глубокая симпатия? — Надеюсь, вкус тебе понравился, — прошептал мужчина, все еще ощущая покалывания на коже. — Можешь пробовать еще и еще, пока жить не сможешь без этого вкуса.       Он хотел дотронуться до ушной раковины, провести подушечками пальцев по расслабленному лбу, чтобы убрать упавшую на глаза челку. Но шепот демона остановил его, вкрадчиво напоминая:       «В конце концов он станет тем, кем должен стать! С тобой или без — сути это не меняет» — Пошел ты, — прошипел мужчина сквозь зубы, убирая руку. Ему хотелось столько всего сделать этим утром: позавтракать, поболтать, может, вместе прогуляться. Но пока Радио Демон своевольно маячил в его голове, о спокойствии можно было позабыть.       Этот ублюдок не уймется, пока не превратит сладкий вкус победы в разъедающую желчь. Однако самым паршивым было то, что Вокс понятия не имел, как избавиться от чертовых галлюцинаций.       В баре ему помог Аластор (хотя по большей части и являлся причиной нестабильного состояния), но не может же Вокс постоянно уповать на случай. Только идиот будет надеяться на удачу, которая…       Он резко принял вертикальное положение, широко раскрыв глаза.       А ведь правда.       Ему бы действительно не помешало…       …немного удачи.       После неплотного завтрака он принял душ и быстро переоделся. Вокс сомневался, что духов Лоа как-либо волновал его внешний вид, однако еще немного таких бессонных ночей, и за духа уже мог бы сойти он сам.       Взяв ключи, он открыл ритуальную комнату и собрал примерно все, что всплывало в той странной песенке про призывы. Конечно, провести обряд было бы проще в специально отведенном помещении, но Воксу уж очень не хотелось посвящать пытливого друга в свои проблемы. Да и Лоа действовали на него необычным образом, так что предпочтительнее было бы скрыться от посторонних глаз.       С сумкой полной атрибутики для вызова потусторонней силы Вокс оставил ключи на подоконнике и вышел на свежий воздух. Там у него возник довольно серьезный вопрос: а куда пойти?       Конечно, он знал, что Новый Орлеан был колыбелью луизианского Вуду, но в детали не особо вовлекался. Его мир находился в искусственном мире Аластора, где царствовали пижонские клубы, радиостудии и храмы. А весь свой истинный мир Аластор прятал в собственном доме и в потаенных местах причудливо сложенного сознания. — Ладно, была или не была, — выдохнул он и, заметив первого попавшегося прохожего, деликатно поинтересовался, где обычно проводят ритуалы Вуду. Это попытка не увенчалась успехом, и в ответ были произнесены только яростные возмущения и отрицания всякого причастия к подобному роду деятельности. Лишь четвертый прохожий в лице цыганки-торговки помог с советом: — Можете пойти на Сент-Луисское кладбище, — сказала она, рисуя ему на обрывке газеты карту. — Там же делают подношения Мари Лаво. Но Вы не выглядите как тот, кто почитает ее.       Она прищурилась, оценивая чужую внешность: явно подозрительную и явно не креольскую. — Да что Вы. Вообще-то я каждый обряд со стояком в штанах провожу, — осведомил мужчина, забирая карту, и коротко кивнул в знак благодарности.       Это кладбище было похоже на маленький город внутри города. Куча разнообразных гробниц выстроились как дома, а между ними пролегали узкие, постоянно петляющие дорожки.       Каждое надгробие отличалось высотой, вычурностью дизайна и надписями на потрескавшихся табличках. Некоторые гробницы быти украшены резьбой и мрамором, другие — скромны и покосились от времени, но все они были объединены вечным покоем, охраняемым душистыми кипарисами и мхами, свисающими с ветвей.       А вот склеп той самой Мари Лаво, легендарной королевы магии и верховной жрицы, отличался удивительной простотой: белый, неприглядный, он был увит знаками креста.       Рядом с ним Вокс возложил сумку и начал вытаскивать свечи, листы бумаги, сосуды. Раз здесь была захоронена жрица, то он предполагал, что сигнал должен был доходить лучше. Хотя не стоило надеяться получить непосредственную помощь от этой женщины: до жителей Ада или Рая, как ему казалось, достучаться было сложнее, чем до духов Лоа.       Однако, несмотря на это, даже Легбу призвать было задачей не из простых. Сначала нужно было начертить гребаные символы на песке, потом зажечь десяток свеч, которые умудрялись быстро потухать на ветру или не дотягивать до момента, когда зажигалась следующая на очереди. А еще стояло какое-то смутное ощущение опасности от нахождения на кладбище. Конечно, Вокс понимал, что это место — просто хранилище для костей и остатков кожи, волос, однако он боялся, что в подобном месте его галлюцинации могут вновь дать о себе знать. — Так, круг я начертил, свечи зажег. Теперь нужно закурить сигарету, — вспомнил он и глубоко затянулся (даже больше, чем Аластор в прошлый раз). Он не совсем понимал, на коей черт это нужно старику, но был рад успокоить тело хорошим табаком. — Кажется, потом надо было бить в барабан, — он несколько раз стукнул по сосуду. — И расплескать воду с ромом…       Мужчина пустил пару капель вокруг себя, и пару — в огонек. После чего вспомнил, что для окончания ритуала ему нужно было произнести что-то вроде молитвы и преподнести сладости.       Он оглянулся, проверил сумку и вспомнил, что как раз сладости собой не взял. А еще он едва ли мог скопировать то, что бубнил в тот раз Аластор. — Ладно… а вы тут не подождете, пока я забегу в ближайший ларек? И что там нужно говорить? Отец Легба, ты тот, кто что-то там охраняешь… Ай, да блять! Что я несу? — Вокс вдруг осознал, какой сейчас на самом деле лютой херней занимался. — Слушай, старик, мы ведь оба знаем, что из одной оперы, так что давай говорить без этой мистической поебени. Со мной творится какая-то хрень, и она ненормальна. Я так полагаю, что скорее всего это ваших рук дело.       Он все время до кладбища об этом думал. Первая его галлюцинация произошла в ритуальной комнате, когда он задал Легбе вопрос о своей принадлежности. Впоследствии галлюцинации становились яснее: они говорили, взаимодействовали, насиловали его сознание как только могли. Видеть сны — это одно, но сознательно видеть образы — это из разряда либо психологических отклонений, либо вмешательств извне. — Я не понимаю, что ты или вы все хотите мне, блять, сказать, но прошу прекратить эту чертовщину раз и навсегда, — непреклонным тоном заявил мужчина. — Мне нравится Аластор, и что бы вы мне там не показывали, я от него не откажусь. Особенно когда он сделал выбор в мою пользу! Так что…       Вокс поднес большой палец к губам и прикусил его, выпуская капли крови. Они осторожно, друг за другом, опустились в центр рисунка. — Ничего ценнее демонической крови вы, ублюдки, никогда не получите. Поэтому сделайте мне одолжение — прекратите донимать образами ангелов и демонов. Я знаю чего хочу, я знаю того, кого хочу! Ваше участие здесь нежелательно!       Выпалив это, он несколько секунд пялился на капли потемневшей крови, потом на гробницу, а после оглянулся. Молния не сверкнула, земля не раздробилась. День был спокойным и слегка облачным: гаркали вороны, шумела листва, начинало теплеть.       Вокс еще раз осмотрелся, скептично выискивая что-нибудь странное и пугающее, но ничего не произошло.       «Может, все-таки надо было купить шоколад? — подумал он, положив палец в рот. — Ладно, время покажет».       С этим решением он поднялся на ноги, но в тот же момент показалось, что они ему отказали. Все перед глазами начало двоиться, расплываться и вот-вот готовилось растечься в бесформенную жижу.       Его тело замерло, пронзающий холод стремительно пробирался под кожу, желая достичь самого сердца. У Вокса резко перехватило дыхание, глаза закатились, и последнее, что он видел перед тем, как окунуться во тьму — светлое небо.

***

      Он очнулся в своем доме как раз когда готовил джамбалайю. Мелко нарезанные овощи шипели на сковороде, постепенно темнея и наполняя кухню приятным ароматом. Он подбросил их вверх, но слегка не рассчитал силу, и несколько кусочков лука выпали и покатились по полу. Их тут же смахнула черная метелка. — Будь внимательнее, дорогой. Зная, как ты не любишь наводить чистоту, я бы советовала тебе хотя бы не мусорить, — с мягкой улыбкой сказала невысокая женщина средних лет. И Вокс никогда в своей жизни не слышал такой нежной, ласкающей теплоты в чьем-либо голосе. — Я не то, чтобы не люблю, просто мне это не нравится, — слегка обиженно заявил он, снимая сковородку с огня. — Уборка как чистка зубов: меня угнетает мысль делать каждый день одно и тоже! Ты знала, что постоянно повторяющиеся действия — один из признаков отклонения в психике? — Не надо менять тему разговора, юноша, — по-доброму, но при этом назидательно предупредила женщина и мягко потянула его за ухо. — У порядочного джентльмена должен быть порядок в доме. Мне страшно представить, что творилось бы в твоей квартире, если бы я не приходила ее убирать. — Ах-ахах-ах, ты бы нашла меня погребенным под бумагами и газетами, — рассмеялся мужчина, высвободив своего ухо из плена аккуратных пальцев. — Как например, вот этой.       Он вдруг отвлекся от готовки и, потянувшись за свежей газетой на полке, резко развернул ее перед собой. Сначала дама с непониманием смотрела на вырезку, но после, прищурившись, начала вслух зачитывать: — Встреча губернатора с лучшим радиоведущим Луизианы… — она пригляделась к фотографии и через несколько секунд выражение ее лица от удивления сменилось чистой радостью. — О, дорогой мой! Как чудесно! Дай-ка сюда… «с лучшим радиоведущим»! Какой замечательный заголовок, и фотография великолепная! Я же говорю, тебе нужно больше фотографироваться, с таким-то личиком.       На этот раз она потянула его за щеку, но куда крепче и с куда большим обожанием. То ли от давления, то ли от смущения кожа тотчас покраснела.       Женщина вскоре села за стол и начала жадно читать статью. С каждым прочитанным словом она сияла от гордости все ярче и ярче.       Вокс потер щеку и глубоко вздохнул. Момент был подходящим для разговора, начало которого затянулось на несколько лет. — Знаешь, я давно хотел тебе кое-что рассказать… — он слегка замялся, не зная куда деть руки, поэтому, сев за стол, опустил их на колени. — Да, я слушаю, — пробормотала женщина, с мечтательной улыбкой перечитывая газету. Сглотнув, мужчина продолжил: — Но сначала скажи, я ведь хорошо работаю? — Лучше всех в Луизиане! — горячо выпалила собеседница, проведя пальцем по тексту. — Здесь так и написано: «Его голос — голос всего штата»! Ах, у тебя действительно чудесный голосок. — Кхм, да, но я еще хорош в музыке, светской беседе, танцах, у меня есть превосходное образование, верно? — он сжал ткань своих брюк, стараясь скрыть волнительные нотки. — Да, конечно. Ты всегда был лучшим во всем, за что брался, — наконец, отвлекшись от чтения, подтвердила женщина. — Все учителя, как один, хвалили тебя! Лучше всех закончил обучение, за три года освоил фортепиано на продвинутый уровень, а твой английский…       Воксу мучительно было выслушивать слова похвалы. В другой момент он бы с удовольствием и упоением внимал комплиментам, но сейчас ему было бы предпочтительнее содержательное «да, конечно». — И в городе у меня положительная репутация, правда? — В чем дело, милый? — добродушно поинтересовались у него с выражением легкого недоумения. — Что-то случилось?       Он отвел глаза в сторону и взял пустую кружку в руки, сам не зная для чего. Чувство беспокойства жгло его, разрывало нутро стремительнее, чем он полагал. Возможно, он был не готов к этому разговору. — Ах-ах-ах, что за вопрос? Разве у меня может что-то случиться? Я — признанный радиоведущий с хорошей репутацией, у меня свой дом и положение, — Вокс рассмеялся с напускной беспечностью. — Хотя меня всегда интересовало: заимев все это, имею ли я теперь право на совершение ошибки? — Ошибки? — неуверенно переспросила женщина, наклонив голову в знакомой манере. — Могут ли у меня быть недостатки? — быстро уточнил он, неловко пожав плечами. Улыбка его немного притухла, и он уже был готов вновь получить по ушам за смену темы разговора.       Однако вдруг экзекуция настигла его щеки, на которые легли теплые, нежные ладони, заставляя поднять голову и посмотреть в не менее теплые и нежные глаза. — Признаюсь тебе, Ал, у меня далеко не все складывалось гладко и идеально, но одно я могу сказать точно, — она бережно провела большим пальцем по его коже. — Ты — самое идеальное, что было и есть в моей жизни!       Она вдруг горячо поцеловала его в лоб. И в этом поцелуе таилась такая безграничная, безусловная и беззастенчивая любовь, о которой мечтали бы многие, но не многие могли бы быть ее достойны. — У тебя нет недостатков, сынок, — отстранившись, прошептала дама с красивыми карими глазами и играючи щелкнула его по носу. — А если в квартире беспорядок, то не переживай: я всегда готова прийти и позаботиться о тебе!       Он должен был быть счастлив. Кто бы не был? Такие замечательные слова, такие искренние и воодушевляющие! Но при этом оставляющие внутри не чувство трепета, а лишь навалившуюся свинцовую тяжесть. — Спасибо.       Больше его уста не могли ничего произнести. Им оставалось только широко улыбаться — так, как он умел, так, как он привык.

***

      Когда Вокс открыл глаза, то мир, который он запомнил до потери сознания, резко переменился. Тепло сменилось на прохладу, а небо из светло-голубого стало чернильным с россыпью многочисленных огоньков. Его окружала глубокая ночь.       Он приподнялся на локтях, все еще не понимая, где он и кто он. Понадобилось время, чтобы разум признал собственную личность, плоть и кровь. Вокс понял, что он был на кладбище, а не на кухне, и что он был собой, а не «лучшим радиоведущим Луизианы» с багажом нераскрытой правды.       Он поднялся на ноги и с трудом сдержал подступающую рвоту: его мутило, и головокружение застилало глаза.       Видимо, он проспал весь день и полночи: его тошнило, но желудок был пуст. Холодный пот градом стекал по лицу, и, сделав несколько глубоких вдохов, Вокс нашарил в карманах сигарету. Она помогла ему окончательно прийти в себя.       «Что это была за хрень? — он никак не мог взять в толк, что видел. — Это не сон. У меня в жизни не было подобных снов, чтобы я был кем-то, понимал мысли и чувства другого человека»       Он злобно зыркнул на надгробие и стиснул зубы, чтобы не выругаться на все кладбище.       Раньше он терпеть не мог Вуду, но никогда ненавидел их такой пылающей, неудержимой ненавистью. Значит, вот как они решили ему ответить.       Даже для загробных духов это было слишком. Вокс привык пользоваться чужими телами, захватывать чужое сознание, овладевать душами, но чтобы вот так бесцеремонно проникать в чью-то сущность — для него это было чересчур. — И для чего я должен был это видеть? — вознегодовал он. — Чтобы что?       Ответом ему было насмешливое молчание. Только мимо пробегавшая кошка, сверкнув глазами, шмыгнула в темноту.       Вокс тяжело вздохнул и, не содержавшись, пнул носком надгробие — ничего более он сделать не мог. Однако это действие побудило в нем осознание: находился-то он в большей мере на креольском кладбище, а это означало…       Он неспешно прошел по узкой дорожке, внимательно вглядываясь в надпись каждого надгробия. Были слова на английском, французском, испанском и еще каких-то языках, которых он не знал.       Кладбище было большим, а время поздним, но Вокс, несмотря на свое шаткое состояние, решил обойти его до конца. Он брел среди могил, нагибаясь, чтобы прочитать надписи, но не находил то, что искал. Точнее, кого.       Странное было ощущение: с каждым приближающимся камнем он ощущал волнение, а с каждым прочитанным на нем именем — облегчение.       Спустя час он заметил могилу несколько отличавшуюся от тех замшелых и обросших мхом, что видел рядом с захоронением Мари Лаво. Она находилась почти на краю кладбища: камень был чистым, гладким, совсем новым. Вокруг надгробия тоже казались вполне приличными и не потрескавшимися от времени.       «Получается, здесь хоронят тех, кто умер недавно», — понял Вокс, оглядевшись. Он сглотнул и вновь ощутил странную, стискивающую грудь тяжесть — как тогда, когда он собирался открыть холодильник в подвале.       Камень был красивым, с разными узорами, окруженный сооружением, похожим на маленький домик или храм. Присев на колено, Вокс без труда прочитал надпись и глубоко вздохнул.       Да, имя ему было незнакомо. Аластор никогда его не называл, но Вокс все понял по отсутствию фамилии и засохшим бледно-розовым розам.       Он судорожно сглотнул прохладный, одинокий воздух и непроизвольно потянулся опять к сигарете. Хотелось чем-то согреться.       Его кожа все еще помнила жар на лбу и щеках, но они были холодными. Он ощущал тепло слов и прикосновений, но при этом был один в глубокой темноте и тишине. Ему оставалось гадать, насколько же чудовищно и мучительно было помнить одно, а в реальности сталкиваться с другим. И насколько тяжело понимать, что застрявшее на несколько лет признание так и не найдет своего слушателя.       Прошло так мало времени, чтобы позабыть.       17.01.1933       Это была зима — возможно, безветренная и бесснежная, но, Вокс, был уверен, что самая суровая в этом году. Даже нынешнее начало весны некоторое время было наполнено отголосками зимнего холода. Только недавно начало по-настоящему теплеть.       Затянувшись, мужчина выпустил струю дыма и невесело ухмыльнулся. — Я знаю, тут никого нет, — прошептал он, откинув голову: луна светила сквозь занавесь облаков. — Но было бы грубо вот так молча уйти.       Ему вдруг захотелось рассмеяться от неловкости и абсурдности своего положения. Живые любят болтать с мертвыми в надежде, что их услышат, но Вокс знал, что его собеседница была далеко: возможно, нежилась в райских убранствах и знать не знала, что ее горячо любимый, идеальный в ее глазах ребенок на самом деле не так идеален, чтобы когда-либо с ней вновь увидеться. — Но не стоит беспокоиться, — он вздохнул и с ухмылкой опустил глаза на надгробие. — О нем есть кому позаботиться.