Увидимся в Аду

— Ты злишься? — Нет. — Дуешься? — Нет. — Можешь остановиться хотя бы на секунду? — Нет.       Вокс нагнал стремительно идущего друга прямо у крыльца дома и перегородил ему путь. Аластор тяжело вздохнул и замер в нетерпеливой позе. — Наше свидание еще не окончено, — осведомил Вокс, отряхивая пиджак от скопившейся пыли. — Изволь соблюдать условия сделки. — Так же, как их соблюдаешь ты? — Аластор саркастично усмехнулся. — Да, именно, — бесстрастно ответил мужчина. — За все время я не использовал нецензурную брань, не превышал лимит прикосновений и не трогал тебя там, где условился не трогать. Так что да, свои обязанности я выполняю.       Аластор нахмурился. Он смотрел с обвинением, будто в том, что произошло, была оплошность Вокса. Хотя тот в кои-то веки не считал себя причиной казуса. — Ладно, давай покончим с этим как можно скорее, — лицо выражало скуку, коей Аластор пытался скрыть раздражение. — Куда на этот раз ты меня поведешь? В парк? В церковь? — Вообще-то я обещал, что ты больше и шага в церковь не сделаешь. И не беспокойся, мы уже на месте.       Аластор вскинул бровь и оглянулся. Его взору предстал собственный дом и ничего более. — Оригинально. Дай угадаю, я должен растаять от воспоминаний, как подобрал тебя здесь, накормил и отмыл как бесхозную псину? — он криво усмехнулся. — Ты ведь выбирал все места с намерением вызвать у меня чувство ностальгии. — Мне приятно, что время, проведенное со мной, у тебя ассоциируется с чем-то ностальгическим, — Вокс улыбнулся, пропуская первую часть сказанного мимо ушей. — Однако все не так. Я выбирал эти места для того, чтобы исправить прежние ошибки. А еще мне хотелось тебя порадовать.       Аластор вновь поднял брови — он был явно удивлен — но потом быстро сдвинул их к переносице. — Порадовать? Ты чуть не пробил мне череп, отдал каким-то женщинам мою собственность, вынудил вскрывать замок клуба, а потом запер в подсобке и… — он резко замолчал, словно возникшие из воспоминаний слова застряли в горле. Его рука взметнулась к уху, но он тотчас задержал ее в воздухе на несколько секунд, а после взъерошил свои волосы. — И все? — Вокс попытался придать голосу уязвимость. — Может, напомнить, как ты наслаждался прогулкой на свежем воздухе, пробовал кофе и несладкие десерты, играл на дорогом музыкальном инструменте и испытывал удачу в азартной игре? Мы делали очень много того, что ты любишь. Неужели тебя это не радовало?       Вопрос был риторическим. Аластор смотрел на него с мрачным выражением на слегка побагровевшем лице, но ответить так и не решился. — И какую ошибку ты собираешься исправить на моем крыльце? Свое появление? — Нет, поставлю знак «Осторожно. Злой маньяк», — Вокс цокнул языком и требовательным тоном попросил: — пригласи меня в гости. — Зачем? — Аластор растеряно прищурился, но в ответ прозвучало нетерпеливое: — Так нужно. И сделай тон поприветливее.       Раздражение, владевшее Аластором с момента как они покинули бар, постепенно рассеивалось. На его место пришло замешательство — легкое и едва уловимое. Но потом, как будто по щелчку, с его глаз спала пелена непонимания, и голос вновь заимел театральную учтивость: — Уважаемый! Не желаете ли Вы остановиться у меня на время своего пребывания? — Благодарю Вас, сэр. С большим удовольствием, — ухмыльнувшись, Вокс сделал поклон и прошел вперед. Аластор тихо хмыкнул, но тоже поднялся по ступенькам и открыл дверь, пропуская его внутрь. — Спасибо. А теперь предложи мне ужин и выпивку. — Я устал и ради твоей глупой игры не собираюсь торчать у плиты, — небрежно осведомил мужчина, закрывая дверь. — Обойдешься вином. Точнее, дорогой гость, могу я предложить Вам бокал отменной дряни, которую я выиграл в низкосортной пьянчужке?       Вокс закатил глаза, но согласился. Конечно, ему бы хотелось обыграть эту сцену с меньшим фарсом, но вряд ли бы он заставил Аластора потакать своим прихотям. То, что тот перестал дуться, уже было победой. Хотя мужчина все еще чувствовал, как в него метали невидимые молнии.       «Не метает ножи — уже хорошо» — подбодрил он себя, присаживаясь в кресло. Аластор спустя несколько минут вернулся с бутылкой и бокалами, которые наполнил рубиновой жидкостью.       Вокс попробовал ее на вкус и оценил как паршивое, дешевое пойло. Но атмосфера сама по себе и не располагала к изыскам. Аластор сидел в другом кресле и морщился от вкуса вина, третируя гурмана внутри себя. Но при этом высказывать свое недовольство не спешил: он вообще, по-видимому, не собирался говорить.       Так они и пили в неловкой тишине некоторое время, пока Вокс, чтобы развеять ее, не задал подходящий под ситуацию неловкий вопрос: — Ты бы мог в меня влюбиться?       Это определено было не то, что он намеревался спросить. По крайней мере, планировалось задать этот вопрос после того, как будут опустошены хотя бы две бутылки. Но неугомонные слова против воли вылетели из него.       Хотелось сделать вид, что вопрос являлся обыденным, служащим для того, чтобы разбавить затянувшееся молчание, и что ему, Воксу, было абсолютно плевать на ответ. Кажется, в такие моменты обычно люди со скучающим выражением рассматривают интерьер или медленно качают ногой. Можно было еще зевнуть или… — Не знаю, не уверен, — послышалось запоздало. Если Вокс хотел звучать и выглядеть непринужденно, то ему бы следовало поучиться у своего друга. Тот был словно в прострации, затуманенным взглядом гипнотизируя стоящее неподалеку радио. — Если есть причина, назови мне ее, — сглотнув, потребовал мужчина и вцепился в тару так сильно, что вполне мог его разбить. — Дело в жадности? Эгоизме? Гордыне? Я уже говорил, что готов отбросить их ради тебя. Не беспокойся об этом.       Аластор часто упоминал, что некоторые греховные черты Вокса ему претят. Однако тот старался верить, что, несмотря на прошлые ошибки, вполне мог добиться чужого расположения правильными словами и показательными действиями. — О! А меня это как раз и беспокоит. Забавно, правда? — вдруг Аластор обернулся, и его голос заимел напускную беспечность. — Я, кажется, начал понимать, что означает «влюбиться в кого-то». Потеря власти над собой, бесконечные уступки и жертвы. Ты буквально должен топтать свою гордость и желания ради другого. Звучит так… радикально! Ха-ха!       На слове «радикально» он сжал кулак, будто что-то поймал в воздухе, а после плюхнулся в кресло так, что его голова и верхняя часть тела свисли с локотника. — Конечно, если это так интерпретировать! — Вокс не знал чему возмущаться: словам или тому, в какой манере они были произнесены. — Проклятье, Ал, у тебя неверные представления об отношениях. Это далеко не жертвоприношение. Да, я от многого отказываюсь, но не ради тебя, а ради нас. Когда я любил агрессивно, своенравно и эгоистично, это превратилось в одержимость. А я больше не хочу быть кем-то одержимым.       Вокс помнил каково было болезненное увлечение. Сначала это ощущается как неугомонное, захватывающее чувство, которое заполняет все мысли, затмевая остальное. Это постоянное стремление к контакту — желание узнать больше, быть ближе и оставаться в орбите этого человека, что превращается в постоянную потребность. Мозг словно прокручивает моменты, слова и выражения, каждый взгляд и жест, каждый случайный разговор или сообщение.       Твое сердце начинает биться быстрее при одной лишь мысли, одного упоминания. Но потом… потом ты понимаешь, что не можешь сконцентрироваться ни на работе, ни на задачах, бессознательно следя и выискивая малейшее знакомое движение на мониторах. Воодушевление постепенно сменяется тревогой, восторг превращается в беспокойство.       И вот ты в комнате, где много его, он повсюду, но ты все равно один. Один со своими гневом, обидами и иступленным чувством абсолютной беспомощности.       Он взглянул на Аластора, на его свисающие вниз волосы и наполненные сомнением глаза. — И все же твоя жадность мне в тягость, — признался тот с тяжелым вздохом. — Проблема в том, что ты даже не замечаешь ее. — Например? — Я позволяю тебе один раз к себе прикоснуться, ты требуешь в десять раз больше, — Аластор поднял руку, поочередно загибая пальцы. — Я разрешаю тебе называть себя сокращенным именем, но ты желаешь, чтобы я запретил это другим. Ты в детстве сказку про Румпельштильцхена не читал?       Вокс вспомнил эти моменты, которые казались ему столь незначительными тогда, но имели в итоге колоссальное значение на Аластора, его восприятие их возможных отношений. Это понимание его расстроило. — Прости, — он встал и присел на корточки рядом с другом, чья кровь прилила к голове из-за неправильного положения. — Но, повторюсь, любовь к тебе меня сдерживает. И я этому рад. — Из-за нее ты должен подавлять свои интересы. Чему тут радоваться? — негодующе спросил Аластор. — Поверь, знать, что ты со мной по собственной воле, мой главный интерес.       Мужчина улыбнулся, но его друг, чья улыбка на миг дрогнула, внезапно сделал рывок вперед и поднялся на ноги. Сначала могло показаться, что тот хотел убежать (возможно, так оно и было), но Аластор просто замер посреди гостиной, уперев руки в бока и опустив голову. — А если тебе этого станет мало? — спросил он почти шепотом, не оборачиваясь. — Насколько хватит твоей выдержки сносить только «быть с тобой»?       Вокс ощутил прилив жара. Ему вопрос не понравился до такой степени, что он едва не повысил тон: — Что это значит? Ты же не собираешься мне отказывать?       Он заметил, как Аластор слегка запрокинул голову и мог поклясться, что тот закатил глаза. — Я же тебе говорил, что не знаю, — медленно и с нажимом проговорил тот, все же проворачиваясь. — Все намного сложнее. — Ну так объясни! — все же не сдержался Вокс, не понимая, что сложного сказать: «Я попытаюсь полюбить тебя»? Когда-то ведь ему сказали: «Я попытаюсь поверить в твои чувства». — Не могу, ты не поймешь, — устало выдохнул Аластор. — После всего, что я о тебе узнал, ты все еще считаешь, что я могу чего-то не понять?       Вокс окинул взглядом гостиную. Свет в ней был ярок и позволял отчетливо разглядеть смятые листки бумаги, крупицы пыли и мелкий мусор, разбросанный по ковру, а также дрогнувшие и застывшие в напряжении чужие плечи.       Он наблюдал за ним на расстоянии, не спеша подходить. Когда с тобой живет тот, кто скрывает свои эмоции через клоунскую маску, то ты непроизвольно начинаешь читать истину в мелких движениях тела. Например, слегка нахмуренные брови говорили о задумчивости, а смысл этих дум мелькал на лице в виде прикушенной губы или полуопущенных ресниц. Но отчетливее всех говорили глаза. Вокс научился понимать, когда в них горела ярость, резвилось любопытство или теплилось спокойствие.       Сейчас же он видел неопределенность. И от этого становилось одновременно тревожно и интересно.       Внезапно взгляд Аластора зацепился за руку Вокса, точнее за стакан. Вздохнув, он опустился вновь в кресло, а мужчине пришлось встать на колено, так как ноги сильно затекли. — Ты любишь вино? — будничным тоном спросил ведущий, подперев щеку рукой. — Конечно, кто же не любит? — сдержано ответил Вокс, стараясь не показывать, что на самом деле ему хотелось спросить: «Нет, черт возьми, я просто так его хлебаю. И причем тут, блять, ебаное вино?» — А представь, что ты — единственный человек, который не любит вино! Давай, даже твоему мозгу это должно быть по силам, — Аластор хихикнул и перехватил у захлебнувшегося недовольством друга почти пустой бокал. — Ты живешь в мире, где все вокруг обожают вина: белые, красные, сухие, полусладкие — из всех сортов винограда. Они рассказывают, какое удивительное ощущение дарит каждая выпитая бутылка; какое блаженство можно испытать от новых, непривычных вкусов, — Аластор осторожно пригубил напиток, скользнул языком по влажным губам и вздохнул с досадой. — Но ты не понимаешь. Точнее, умом ты осознаешь, что должен чувствовать после испития, но не чувствуешь. Для тебя любое вино как… вода: без вкуса и запаха, ты пьешь, но не чувствуешь эйфории, не видишь обещанных красок. Но при этом ты постоянно слышишь, что вино — это самое лучшее, что происходит в жизни, что ради вина люди развязывают войны, идут на преступления и невосполнимые жертвы.       С каждым словом его голос набирал силу, но было в нем что-то отстраненное, точно не Вокс являлся его внимательным слушателем, и этот монолог посвящался не ему. — Ты пьешь, пьешь и пьешь, но все равно ничего не ощущаешь. И в какой-то момент задаешься вопросом: а что со мной не так? Почему только я не могу узреть все великолепие этого напитка? И кого спросить? Для любого равнодушие к вину — это что-то безумное. А равнодушные — безумцы.       Как Аластор умудрялся менять интонацию так же плавно, переходя из раздраженного обвинения в тоскливое отчаяние, как сменялась ночь на день?       Вокс не знал ответа. Он вообще, как оказалось, мало что знал. Но ему почудилось, что стеклянная перегородка между ними, наконец, рассыпалась на множество осколков.       У него осталось последнее дозволенное касание, и он использовал его, чтобы наклониться, протянуть руку и смахнуть терпкую каплю с уголка чужих губ. — Нет нужды волноваться. С тобой все нормально. Просто ты… — он плавно переместил пальцы, накрывая кривую улыбку, чтобы осторожно прикоснуться губами к тыльной стороне своей ладони, а после шепотом закончить: — …еще не испил вина, которое было бы тебя достойно.