Увидимся в Аду

      Заявление было столь ошеломляющим, сколь несправедливым. Казалось, что прошло много времени, прежде чем к Воксу вернулся дар речи. — Мне не в тягость было ходить к твоим соседям за свежим молоком, но спасибо за заботу.       Каждое слово он пронзил острием иронии. Аластор усмехнулся. Если бы у наглости было лицо, то оно носило бы смугловатый оттенок кожи и задорную, приевшуюся усмешку. — Язвительность тебе не к лицу, дружище. Поверь, ты сыграл более важную роль в жизни этого джентльмена, чем мог бы себе представить. — Я его знать не знал, — не уступая ни пяди, произнес Вокс. Он сложил руки на груди и не сводил с Аластора возмущенного взора. — Зато получил жизнь взамен его.       Вокс не сразу понял, что прозвучало в бархатном голосе — злорадство или издевка. Он был слишком потрясен подобными словами. Второй раз мысль, выбивающая у него землю из-под ног, ударила по голове. — Значит, ты все-таки хотел убить меня, — теперь в этом не было сомнений. Однако и на этот раз злости он не чувствовал за сам факт покушения, он злился на ложь. — Будешь дальше отрицать, что не собирался меня опаивать? — Отчасти, — его рот дернулся, и улыбка стала шире. — Снотворное было не в алкоголе, а в воде. И ты, друг мой, выпил ее в приличном количестве, чтобы сбить остроту съеденного тобой блюда. Ты не представляешь, как тяжело мне приходилось скрывать свое недоумение твоему долгому бодрствованию. Пришлось даже, так сказать, взяться за бутылку.       Желудок Вокса перевернулся от этих слов: и не только потому, что он совершил ошибку в суждениях, а потому, что этой фразой Аластор признался, что хотел усыпить его, и только чудо (а может, демоническое естество) спасло от незавидной участи вырубиться прямо за столом во время ужина. — Но почему же ты тогда не убил меня в тот вечер? Шанс тебе предоставился.       Вокс поверить не мог, что все могло закончиться так быстро. Его жизнь висела на волоске и зависела лишь от того, что в тот момент творилась в голове не особо устойчивого в психическом плане убийцы.       Аластор внимательно посмотрел на него. На секунду, на какое-то мимолетное мгновение, Воксу показалось, что его скулы заимели тот же приятный алый оттенок, что и стекло, нервно прокручиваемое тонкими пальцами. Но рука взметнулась к голове, чтобы откинуть волосы назад, и скрыла чужое, утопаемое в плохом освещении, лицо. — Мне нужно было время, — наконец, ответил мужчина таким голосом, будто испытывал полнейшую обыденность в разговоре. — Как я говорил, к мадам Джаки привозят туши животных в начале каждого месяца. У меня был весомый разрыв в целый день с твоего прихода до поставки себе прикрытия. Сначала я хотел удержать тебя живым хотя бы на сутки, но подумал: «Что в этом особенного? Этот невежественный человек не знает меня. Он не будет испытывать шок от того, что его держит и собирается убить известный радио хост». Тогда я подумал: «А может, дать ему шанс узнать меня?» Я оставил тебя на некоторое время в моем доме, чтобы ты осмотрелся и понял, насколько я особенный. Поэтому я не запирал свою комнату и, готов поспорить, там ты нашел информацию, что я лучший ведущий Луизианы!       Вокс вспомнил, что случайно проболтался Аластору о том, что знает о его работе на радио. В тот момент он полагал, что сумел обмануть новоприобретенного знакомого, но, видимо, ошибся. — Ты, правда, надеялся, что я поверю в бред про забывчивость от опьянения? — Аластор словно прочел его мысли. — Я сегодня опустошил почти всю бутылку в одиночку и уже, как видишь, протрезвел. Те несколько стаканов битера не смогли бы заставить меня забыть, что я рассказывал о своей профессии. Ты явно не выходил из дому, чтобы услышать обо мне или прочитать на улице, потому что думал, что я тебя запер, а ключи забрал. Единственной зацепкой остается только фотография из газеты. А значит, ты рыскал в моей комнате.       Проклятый фруктовый лед и впрямь был намеком на осведомленность. Жаль, что Вокс был слишком погружен в отчаяние и поверил в совпадение. Он потерял бдительность из-за наивности и теперь расплачивался за это. — Хорошо, ты понял, что я понял, насколько ты невъебенно известный, талантливый, обожаемый секс-символ всей медиа-сферы, чей голос прописывается для лечения депрессии, импотенции и вообще возрождает мертвых к жизни. Но, блять, объясни мне, что помешало убить меня потом?       Мужчина был в тупике, его мозг лихорадочно собирал обрывки воспоминаний и пытался сложить их в цельную картину. Легко находить доказательства совершенных действий, поступков, но искать мотивы было сравни ловле ветров в поле. А в случае с Аластором это вовсе казалось невозможным. Как вообще можно понять мотивы человека, который зарубил своего же, черт возьми, молочника?       Аластор начал двигаться, хотя небольшое помещение стесняло возможность расхаживать большими, уверенными шагами. Он стал говорить решительнее, точно слова о смерти его более не пугали. И, хоть Вокс был напряжен и сердит, он не мог не радоваться, что вызывал у своего друга чувство безопасности — пусть и в кровавых откровениях. — После случая с падением в воду я решил оставить тебя в живых. Сыграло свою роль любопытство твоих мотивов и… — он замолчал, услышав, как громко втянули воздух сквозь сжатые зубы. — Ой, перестань. Я на твои уловки больше не поведусь, — прервал его Вокс резким, язвительным тоном. — Ты убил Гиббонса утром, до того, как произошло событие в порту. Значит, ты все решил намного раньше. Я не пойму, твое небо слипнется, если рассказать правду?       Аластор молчал. На его лицо легла тень сомнения. Удивительно, что признавать себя убийцей ему было в разы легче, чем оправдывать отказ от первоначального замысла. — Ты вообще хочешь мне рассказывать правду? — спросил Вокс, хотя уже знал ответ.       Мужчина медленно покачал головой и улыбнулся столь по-детски невинной улыбкой, что сердце болезненно сжалось. Черт возьми, за эту улыбку Вокс сейчас мог простить ему тысячу своих смертей и тысячу воскрешений (и за это он себя чертовски презирал). — Ладно, — слабость проявилась в усталом вздохе. — Но почему твоей целью стал этот рогоносец?       Он откатил чужой череп на обшарпанный угол стола и направил на друга пытливый взгляд. Тот перекатил его обратно и пожал плечами. — Трудно сказать: множество факторов стоят за моими решениями… — Только не надо выебываться, — хмуро попросил Вокс, мужественно стерпев недовольный прищур. — Можешь изъясняться проще. «Я сделал это из-за моего большого, надутого эго. Я ведь великолепный, неподражаемый радиоведущий. Мне претит проявление малейшего неуважения к собственной августейшей персоне!» Тц, я уже давно понял, какой проблематичной может становится твоя ребяческая избалованность. На месте твоей матери я поменьше бы поил тебя сладким молоком. — Однако некоторое время этим ты и занимался, — веселым тоном напомнил Аластор (его брови при пародировании нахмурились, но улыбку он стоически держал), однако сказанного не стал отрицать, поэтому Вокс продолжил с большей уверенностью: — Второй фактор — возможно, месть. Думается, тебе хочется демонстрировать свою иную сторону именно тем, кто тебя знает. Полагаю, так ты мстишь обществу за то, что ради него вынужден играть скучную роль неповторимого идеала, — перед ним представился момент в ритуальной комнате, где социальная зависимость Аластора медленно осыпалась подобно изжившим стенам. — Готов поспорить: ты упиваешься этим моментом, когда в глазах своих жертв видишь непонимание, почему их фаворит, их кумир, их добрый, вежливый друг и сосед держит в руке нож. Маска общественного любимца до добра не доведет — я говорил тебе.       Он не хотел копать глубже, боясь переступить черту и наткнуться уже на то, что было погребено и затеряно в кругу Гордыни. Оставалось лишь надеяться, что Аластор соблаговолит пролить больше света на свое своеобразное хобби. — Есть еще две причины, — уведомил тот и вытянул вперед два пальца. — Но они носят скорее вынужденный характер. Хотя, полагаю, ты сам уже догадываешься, о чем я.       Вокс нахмурился и непроизвольно запрокинул голову, глядя на усеянный пылью и паутинами потолок. — Тогда давай перенесем наш разговор наверх, — предложил он, брезгливо оглядывая гнетущее своей историей помещение.       Аластор кивнул и, собрав вытащенные из холодильника кости (кроме черепа), направился обратно в квартиру. Вокс подождал немного, позволив другу выйти первым. Он бросил короткий взгляд на пустой череп, ощущая прилив неловкости. Ему казалось, что было бы правильно что-нибудь сказать. — Ты уж извини, что так все вышло, приятель, — он усмехнулся, поражаясь, каким же нужно было быть неудачником, чтобы тебя порешили за плохое молоко. — Знаешь, если будешь спускаться вниз, заходи как-нибудь в западный район. Мне, честно говоря, молочник не всрался никаким местом, но Вэл к себе всякое отребье берет, так что… бывай. Может, еще увидимся.       Он махнул рукой, якобы на прощание, и двинулся обратно наверх. В ритуальной комнате Аластор сложил кости в какую-то емкость и зажег свечи. — Ты говорил, что есть добрые духи Лоа, которые за сделки берут сладости. Но также есть те, кому нужно нечто большее… — Вокс понизил голос, и его взгляд прошелся по уродливым маскам на стене, от которых у него по сей день пробегали мурашки. — А те, кто просят большее, дают больше. Верно? — В точку, приятель, — Аластор не сдержал нотку восхищения в голосе. — Их способности и возможности потрясают, поверь мне. Если обычные духи давали мне удачу, силы и мотивацию, то эти… ах, если бы ты только знал, какие они особенные! — рукоплеща, он не сдержал восторга. — Они не осуждают, не спрашивают, не отнекиваются, а молча и беспрекословно выполняют все мои пожелания, какими бы аморальными те не были! Разве не удивительно? — Но? — Вокс не стал тянуть, прекрасно зная, что услышит. Аластор поумерил свой энтузиазм и сделал глубокий вдох. — Да, цена — человеческая жизнь. Что поделать? Духи не торгуются.       Вокс невольно смочил языком пересохшие губы. Он не был удивлен, потому что догадывался об этом в ту самую секунду, когда увидел проклятую комнату. У него на языке вертелся вопрос, который он никогда не смог бы озвучить:       «Сколько же ты испытывал совесть, чтобы стать Радио Демоном?»       Хотя нет… он не был честен с собой. На самом деле ему хотелось спросить:       «Насколько же ты отвергнут и одинок, раз связь с духами стала для тебя крепче связи с людьми?»       Но вместо этого он сумел лишь сухо поинтересоваться: — И много ли ты получил взамен?       Улыбка Аластора вдруг поменялась и стала выражать холодное презрение. Но Вокс, к своему облегчению, понял, что дело было не в нем. — Много, но… в последнее время ничего. Две жизни и ничего взамен, — в голосе проскользнуло разочарование, и было даже трудно поверить, что минуту назад об этих духах распевали оды восхищения. — Наверное, я их чем-то оскорбил. — А среди Лоа нет духов коллекторов, чтобы выбивали исполнение сделок? — мужчина попытался пошутить, но, осознав, насколько это было плохо, серьезнее добавил: — А что ты у них попросил?       Аластор вздохнул и с сухой ухмылкой продемонстрировал страшную куклу в серой шляпе. Вокс вспомнил ее, и как над ней измывались после прошлого ритуала. Она была вся переколота, что начала напоминать бесформенную игольницу. — Просил их избавить меня от сто шестидесяти пяти раздражающих сантиметров.       Мысль эта пронизала холодом. Воксу даже в голову не пришло, на кого была похожа эта кукла. Хотя он вполне мог бы догадаться. — Ты просил их убить Фреда Гайяра? — опешив, промолвил он. — Но зачем? То есть, понятно зачем: он ведь мешает тебе беречь свою тайну. Но почему ты сам его не убьешь? — Он не подходит под мои критерии, — чужой тон не сумел сдержать раздражения. — Как бы сильно я не желал вырвать его болтливый язык, переступить через себя мне не удается. Я дважды обращался за помощью, но на мои просьбы не сочли нужным ответить. Ха! Как жестоко. Я уж было подумал, что там, в клубе, этот коротышка, наконец, замолчит и перестанет третировать мой слух своим картавым голоском. Но нет, он живуч, как таракан.       «Уж кто бы говорил» — Возможно, что-то не так с куклой?       Аластор впился в маленькую и жуткую копию Фреда Гайяра презрительным взглядом, словно ища в ней изъяны. После чего обреченно вздохнул. — Нет, все правильно. Это кукла мужчины, я повязал ее волосом из той бесполезной головушки, даже нарядил в похожий безвкусный костюм, но ничего, — Аластор небрежно откинул куклу в сторону. — Даже помереть нормально не может. Ну что за бесполезный garçon.       Парень… вот в этом и была проблема, со склизким чувством внутри понял Вокс. Только рассказать об этом не решился. Как-никак, видео стоит выше радио и его внутренних разборок.       Он постарался поскорее переключить тему разговора. — Ты сказал, что есть критерии, по которым ты выбираешь себе компанию на жертвоприношения, — сказал Вокс, присаживаясь рядом. — Какие именно критерии? И что ты, блять, делаешь?       Облив кости чем-то дурнопахнущим, Аластор прорисовал вокруг них круг с помощью светлого песка. Узор выходил знакомым, но Вокс был слишком плох в понимании символов Вуду, чтобы суметь разобрать. После чего мужчина набросал в емкость немного бумаги и опилок и опустил внутрь огонь. — Я вскоре избавлюсь от всего тела, поэтому хотел убедиться, что оно им не нужно, — пояснил Аластор, и мягкое пламя играло с темной бронзой его волос. — А критериев всего три. Во-первых, я убиваю тех, кто нападает на меня или представляет угрозу. Например, как те мафиози и… впрочем, да, как те мафиози. Также я стараюсь избавляться от тех, кто осведомлен о моей тайне или подошел близко к разгадке.       От этих слов по спине Вокса прошелся холодок. Но он, пересилив дикое волнение, осипшим голосом спросил: — А разве Фред не представляет для тебя угрозу?       Лицо Аластора мгновенно перекосилось, словно он выпил залпом свежевыжатый лимон. — Я лучше признаю твои чувства, чем факт того, что этот недоведущий может быть мне опасен! — непреклонным тоном заявилось в ответ, и мужчина не стал спорить. — Более того, я не привык убивать детей. Знаешь, временами они бывают забавными, особенно сироты. — Но что насчет молочника? Он вряд ли знает о твоем секрете, и что-то я сомневаюсь, что в день своего убийства он мог тебе угрожать. Максимум, закидать бутылками. — А вот и третий пункт, которому вы оба соответствовали, — проговорил Аластор, окинув его зорким взглядом обведенных кофейной гущей зрачков. — Я убиваю тех, кто не видит ценности в жизни.       Аластор глядел на него, его застывшую реакцию и ожидал каких-то слов, но слова не шли, предпочитая изменить умелому на язык телеведущему. Тогда Аластор продолжил: — Раньше мистер Гиббонс не представлял для меня интереса, но, когда от него ушла жена, он потерял смысл жизни. Его действия, его слова — все изменилось. Каждое утро я смотрел на него и видел в его глазах лишь пустоту. Он был одной ногой в могиле, так что я решил помочь ему в этом — можно сказать, оказал дружескую услугу, — его карие глаза весело блеснули, но, не найдя поддержки, вновь потемнели. — Я считаю, что люди, не ценящие жизнь — скучны. А в чем прок от тех, кто сеет одну лишь скуку?       «Неужели меня он тоже считает скучным?» — почему-то именно эта мысль из всех возможных врезалась в голову Вокса. Он бы мог поразмышлять о том, как Аластор сумел определить в нем отсутствие тяги к жизни, или почему такая хрень вообще стала критерием. Но нет, он беспокоился о совершенно ненужных вещах.       Влюбленный идиот. — О, прости. Представляю, как тяжело тебе, бедняжке, пришлось выносить мое общество, — сквозь зубы выдавил из себя Вокс.       Аластор засмеялся легким, отрывистым смехом. Языки пламени плясали в отражении его очков. — Не бери на свой счет. Касательно тебя я быстро обнаружил свою ошибку, — его глаза сузились. — Ведь ты не просто не ценил жизнь. Ты ее ненавидел.       Насколько же проникновенным оказался этот, казалось бы, зацикленный на себе человек! Или, может, это Вокс слишком открыто выражал свое пренебрежение? Он действительно старался выстроить стену надутой учтивости, но не помнил, чтобы пытался скрыть, насколько ему претило быть живым. — Разве кто-то может ненавидеть жизнь? — вместо ответа неуклюже бросил мужчина. — Вот и я о том же, — Аластор согнул одну ногу в колене и устроил на нем свою руку. — Я видел людей, которые хотели жить. Я видел людей, которые не хотели жить. Но я ни разу не встречал человека, который бы ненавидел собственную жизнь. И вот это делает тебя далеко нескучным, хотя сейчас я замечаю, что твоя ненависть заметно поубавилась. — Так бывает, когда тебе есть ради кого жить.       Вокс выпалил эти слова не подумав и не сразу осознал смысл сказанного.       Он смотрел на Аластора, Аластор смотрел в ответ. И так продолжалось, пока Вокс каждой клеточкой не почувствовал, как стремительно краснел под чужим удивленным взглядом.       Аластор повернулся вполоборота, и теперь свет обласкивал только одну его сторону. Язычки задорно подпрыгивали в надежде коснуться мягких волос или стереть капли пота на изгибе сильной шеи.       Он молчал: раскрывал губы, но молчал, его дыхание было глубоким и томным, и Вокс видел, как в темно-янтарных глазах начала зарождаться осмысленность услышанного. А после, медленно, но отчетливо, обычная улыбка сменилась на иную: дерзкую, нахальную, ликующую.       Этого Вокс выдержать не смог и, поднявшись, поспешно отвернулся. Демонстрировать свое смущение? Еще чего! Но Аластор так просто дело не оставил: он затушил пламя, подошел и норовил взглянуть в искаженное от постыдной злобы лицо, выглядывая то с одной стороны, то с другой. — Ты это обо мне? Обо мне же? — насмешливый голос раздавался рядом то с правым ухом, то с левым. Вокс стремительно двинулся прочь из комнаты, но Аластор назойливо следовал за ним. — Признай, ты меня имел в виду!       Его прямо-таки распирало от восторга, и Вокс был готов поспорить, что еще немного, и от самодовольства он взлетит аж к Жемчужным Вратам. Конечно, услыхать, что ты для кого-то центр и единственный смысл существования, как тут не возгордиться? — Так ты готов умереть за меня? — не унимался мужчина, пока Вокс обувался с целью поскорее выйти на улицу. — Алтарь в мою честь уже соорудил? Сколько раз в день молишься? — Отвали, — буркнул он в ответ и вышел из квартиры, чтобы спокойно хлебнуть прохладного воздуха. Но Аластор уцепился, сверля своими поблескивающими от веселья глазами. Пришлось идти ускоренным шагом: чужой смех и шутки настигали быстро и беспощадно. — У меня, кстати, завтра юбилей. Сможешь подарить что-нибудь из своего тела в знак любви: глаз там или руку? Или спеть посвященную мне балладу, сочиняя рифмы находу? — Отъебись! — рявкнул Вокс, проходя через улицу и заворачивая на аллею: подальше от дорог и домов. — Разве так выражаются после столь высокопарных фраз? — со смехом доносилось за спиной. — Хотя о чем я? Какие чувства могли остаться после всего услышанного, правда?       Вокс остановился посреди дороги и, наконец, обернулся. Его бровь слегка приподнялась. — Ничего не изменилось. — Брось, — Аластор не скрывал в голосе иронии. — Хочешь сказать, что, узнав о моих поступках, у тебя остались ко мне теплые чувства?       Вокс нахмурился и фыркнул. Если Аластор думал, что чувства так просто выключаются на раз-два, то Вокс умудрился влюбиться не просто в серийного убийцу, а в серийного имбицила, не понимающего элементарных составляющих человеческих отношений. — Тебе придется стараться больше, чтобы они так просто исчезли, — с вызовом предупредил он. — Парочка костей меня не напугает. — Тогда от чего ты так трусливо бежишь?       Аластор слегка наклонил голову и спрятал руки за спину. Вопрос был логичным. От чего же?       От своих постыдных чувств? От надобности их объяснять? От страха ляпнуть лишнего? От страха быть вновь отвергнутым?       Нужно было время обдумать комом свалявшуюся информацию, понять, как двигаться дальше, а Аластор не позволял, душа своим глазами, улыбкой и голосом. — Это правда, что ты постараешься поверить в мои слова?       От ответа многое зависело. Воксу бы хотелось бороться за что-то настоящее, а не ловить попросту иллюзии. Аластор вздохнул с притворным снисхождением. — Моя правда зависит от твоей. До тех пор, пока ты держишь свое слово, я держу мое. — Хорошо, — этого было вполне достаточно, чтобы набраться смелости сделать пару шагов и сжать кончики погрязших в крови пальцев. — Пойдем, теперь я проверю, чего стоит твое слово.       Стоять на страже человека, которого пообещал убить, и охранять его очаровательные тайны — неужели эта та судьба, которой он желал?       Но когда его ладонь была сжата с якобы вынужденным снисхождением, кожа покрылась мурашками.       Да, именно та.