Увидимся в Аду

      Когда он подошел к ритуальной комнате, то почувствовал, как внутри желудок непроизвольно скрутился в тугой узел. Ему было любопытно узнать, что Аластор хочет показать и рассказать, но при этом он задавался вопросом: готова ли его психика к очередному возможному пиздецу.       Вытащив из кармана ключ, он вложил его в чужую вытянутую руку. — Все хотел спросить, а зачем ты, собственно, сюда ночью вошел? — спросил Аластор, отпирая дверь и проходя внутрь. Вокс следовал за ним, вспоминая всю пикантность той ночной вылазки. — Поверь, тебе лучше этого не знать, — предупредил он и внимательно всмотрелся в пол. — Я увидел дверь случайно: крупицы этой пыли стерлись из-за сквозняка. — Да, мне, определенно, не хватает в доме женской руки. Хотя, помнится, кто-то обещал навести порядок, — он украдкой взглянул на Вокса, и в глазах можно было прочесть осуждение. — В какой-то мере я навел, — возразил мужчина, посчитав усмирение мстительного настроя Фреда Гайяра синонимом фразы «навести порядок». — А мне помнится, что кто-то условился заняться едой. — В какой-то мере так и есть, — усмехнувшись, сказал Аластор и, открыв дверцу, первым спустился в подвал. Вокс двинулся следом, ощущая зябкость по всему телу.       Комната совсем не изменилась — все такая же уебищно-жуткая. — Как тебе здесь? — Уебищно-жутко, — озвучил он свою мысль и осмотрелся, чувствуя нарастающее недоумение. — Я все здесь уже видел. Так понимаю, ты хочешь показать мне содержимое холодильника?       Аластор обернулся к нему и кивнул. Было темновато, но Вокс все равно заметил тень волнения, пробежавшую на чужом лице. Но ее мастерски скрыли за привычной озорной беспечностью. — Верно подмечено, дружище! Я рад, что у тебя хватило такта дождаться моего приглашения, — он подошел к холодильнику, но вместо того, чтобы открыть, запрыгнул наверх. — Можешь смело открывать и не скупись на… эмоции.       Что-то в его голосе слабо дрогнуло, как при кашле или хрипотце. Он устроился на верхушке холодильника, усевшись по-турецки и прижав к себе допотопное радио. Он смотрел на Вокса с ожиданием, но лицо выражало нечто иное, чем предвкушение. Скорее, в нем отражалась напряженность: губы были слегка пожаты, а улыбка казалась натянутой.       К Воксу вновь вернулось то ощущение зябкости. Теперь он начинал понимать почему. Аластор не горел желанием делиться с ним своими секретами: видимо, он делал это по каким-то личным, вынужденным мотивам. Его выдавали стиснутые зубы и взгляд — цепкий, неотрывный, как у коршуна.       И от всей сложившейся ситуации мужчине было чертовски неуютно: будто он собирался войти без должной прелюдии. — Послушай. Я же сказал, что верю тебе, так что не надо мне ничего доказывать. Особенно, если не хочешь.       Прищурившись, Аластор вперся в него глубоким, задумчивым взглядом, точно вчитывался в его слова, мимику и движения. После чего, нервно хихикнув, он еле заметно наклонил голову набок. — Ты любишь загадки? Я знаю одну очень занимательную! — он выставил палец и задорным тоном проговорил: — Слушай! К тебе пришел незнакомый человек и молча, без каких-либо причин приставил ко лбу пистолет. У тебя есть возможность сказать ему одно слово, чтобы спастись. Что это будет за слово?       Сырой воздух немного покалывал, а душистые благовония переплетались с терпким запахом алкоголя.       Несмотря на то, как широка была лукавая улыбка, тянувшаяся от уха до уха, Вокс видел, что карие глаза не смеялись. Это придавало ему уверенности, не взирая на обескураженность из-за неоткуда взявшегося ребуса.       Какое слово способно спасти ему жизнь? Что за нелепица? И самое главное — какой в ней, черт возьми, был смысл?       Он взглянул на вредную ухмылочку, украшающую чужое, безупречно-хорошенькое личико, и наморщил лоб. — Сто, — ответил он после недолгих раздумий, почему-то резко вспоминая идентичный момент в клубе. — Сто чего? — Долларов. — Не-а, — Аластор покачал головой и вытянул голову в ожидании следующей попытки. — Тогда тысяча, — Вокс вновь попытал удачу. — Снова не угадал. — Миллион? — Почему у тебя все упирается в деньги? — мужчина закатил глаза и разочаровано вздохнул, а Вокс все понять не мог, чем они, черт побери, вообще занимаются. Вроде Аластор хотел с ним чем-то поделиться, а в итоге вновь разбудил в себе клоуна. — Деньги — это единственное, что может заставить других плясать под твою дудку, — с назиданием и нотками чопорной важности осведомил Вокс. — Назови сумму, и перед тобой будут широко открыты все двери, души и стройные ножки. Это единственный понятный язык для наемников. — Так уж единственный? Эх, какая же у тебя меркантильная натура. Чтобы ты знал, жадные и расчетливые люди меня совсем не привлекают, — дразнящие нотки в голосе смешивались с безвкусной театральщиной. — Так какой ответ верный? — спросил Вокс, не желая слушать упреки. — Передо мной человек, он хочет меня застрелить, — Вокс сделал шаг вперед и вцепился в находящегося напротив Аластора пронзительным взглядом. — Какое слово может остановить убийцу?       Он обещал себе не сравнивать своего Аластора с Аластором из будущего, но не мог отрицать, что и тот, и другой порой были абсолютно недосягаемыми. Воксу раньше казалось, что мозг Радио Демона был устроен как вечный лабиринт. Но сейчас он неохотно заметил, что и его Аластор бывал тяжелым в понимании. — Никакое, — беспечно ответил тот и бессовестно прыснул от смеха: видимо, выражение лица Вокса было очень красноречивым. — Не смотри на меня так! Ты действительно думаешь, что с человеком, который без причины наставил на тебя оружие, есть смысл болтать? В этой ситуации ты уже мертв. Запомни, люди, не имеющие причины своих действий — самые опасные и непредсказуемые.       «Что за хрень он несет? — от раздражения зубы слегка скрипнули, а губы поджались в тонкую линию. — Может, у него все-таки серьезная травма головы?» — Зачем ты мне это говоришь? — Хочу, чтобы ты прочувствовал! Вот представь: ты просто живешь своей жизнью, и перед тобой ни с того ни с сего возникает убийца. Ты не понимаешь его действий, его мотивов, и понятие не имеешь, как поступать. Разве это не удручает?       Вокс не совсем понимал ход мыслей, но слова заставили его задуматься. Когда ему угрожали пистолетом, он примерно знал мотивы мафиози — тот сам сказал, что нужна была Мимзи. Отталкиваясь от этих сведений, мужчина чувствовал себя смелее: он понимал, что не является целью, что его, скорее всего, не осмелятся убить. А вот если бы тот ублюдок просто молчал? Представив подобную картину, Вокс поймал себя на том, что данный исход действительно был бы более жутким и напряженным.       «Но даже если и так, с какой целью Аластор завел этот разговор?» — подумал он, нахмурившись, а вслух озвучил: — Да, звучит херово. Но я не думаю, что есть те, кто убивает без причины. Просто многие свои мотивы предпочитает скрывать. — Эгоистично, не правда ли? — проникновенный взгляд жалил остро и глубоко. — Но ладно, вернемся к этому разговору позже. Полагаю, тебе куда интереснее разгадать, что находится в этом дивном устройстве.       Хлопнув несколько раз по холодильнику, Аластор взметнул руку в приглашающем жесте.       Сглотнув ком в горле, Вокс придвинулся ближе: шаг за шагом, пока не достиг цели, и медленно протянул здоровую руку. Над головой не было слышно ни вдохов, ни выдохов, и его легкие в качестве поддержки тоже отказывались нормально функционировать.       «А может, не стоит? Почему не оставить все, как есть? Зачем мне знать больше? — он упрямо потряс головой. — Нет, я обещал принимать его любым, я обещал ему верить. Я должен соблюдать условия сделок»       Наконец, рука дернула на себя дверь и спустя мгновение захлопнула обратно.       Он должен был догадаться, что за наигранной невинностью скрывалась ложь, сшитая белыми нитками. Глаза взметнулись и одарили восседавшего, как на троне, хозяина этого подвала, дома, мира безграничным обвинением. Но не в содержимом чертового холодильника, а во лжи. — Ублюдок, ты же… ты же заверил меня!       Он был зол, но от растянувшейся дразнящей ухмылочки взъерепенился еще сильнее. Его свирепая гримаса развеселила Аластора, и наигранный хохот невольно сорвался с багровых губ, чтобы болезненно ударить по ушам. — Верно! — в голосе ни капли стыда или вины, хотя в красивых глазах угадывалось волнение — невесомое и упрямо скрываемое за показным весельем. — Так что же тебя так разозлило, мой вспыльчивый приятель?       Что разозлило? Он это серьезно?       Эти слова так обожгли его, что последующие действия опередили мысли. Он вновь распахнул злосчастный холодильник, вынул основное из содержимого и протянул это в сторону Аластора. — Ты же говорил, что не убивал его! — Вокс затряс перед чужим носом безобразно осклабленный от мягких тканей череп — большой, явно принадлежавший недавно живому мужчине. — Ты чуть ли не клялся, что не убивал этого гребаного охотника! — И я не убивал, — голос прозвучал так легко, так спокойно, как утренний бриз. Эта непринужденность ошеломила Вокса. Он приложил немало усилий, чтобы сдержать себя и не вцепиться в бурый жилет. Вместо этого в его руках снова затряслись уродливые останки. — А это тогда что? — терпение начинало истощаться, и это прослеживалось в тоне. — Мистер Гиббонс, — Аластор пожал плечами и небрежно ответил так, словно у него спросили который час. — Мой молочник.       У Вокса сердце подступило к горлу. Кажется, он совсем потерял связь с реальностью: даже больше, чем когда видел перед собой Адама и Радио Демона. Бросив полный отвращения взгляд на влажный череп, он с укором вымолвил: — Ты утверждал… — Я утверждал, что не убивал Мейсона Риддлфорда, и не солгал. Кости в твоей руке принадлежали мистеру Гиббонсу. Если помнишь, ему ты должен быть обязан за прокисшее молоко.       Аластор невинно улыбнулся, точно эти слова бескомпромиссно оправдывали совершенные им поступки. Вокс замер на месте, ошеломленный этой наглой улыбкой, которая лишила его всякой уверенности. — Ты убил человека из-за прокисшего молока? — не мог он поверить. Разумеется, в Аду, чтобы пристрелить или зарезать какого-нибудь урода не требовалась многого — порой хватало встать не с той ноги. Но это не смерть, нельзя убить мертвого. А Аластор убил и теперь делал вид, что не расслышал вопроса. — Ты убил его? Значит, ты действительно серийный убийца?       Он спрыгнул с холодильника и залез внутрь, вынимая оттуда разного размера и формы желтоватые кости. Он не обращал внимания на застывшего в замешательстве друга или делал вид, что не обращал. Но было ощущение, что он весь обратился в слух. Вокс повременил с упреками и решил проанализировать поведение своего объекта влюбленности.       Сначала тот встретил его в нетрезвом виде и проучил за ночное признание, изображая из себя убийцу. Потом начал отнекиваться от любого упоминания в совершенных преступлениях, несмотря на очевидные факты. После позвал спуститься вниз и сам же лично продемонстрировал труп. А теперь, выложив все на стол, он просто начал игнорировать Вокса, словно ничего не произошло! Это было так глупо, так нелепо, так… по-человечески?       Широкими от осознания глазами он возрился на притихшего, занятого своими делами радиоведущего и вновь вспомнил про состояние, которое было им лично охарактеризовано как «нюансы человечности». И в них входил также неукоснительный факт, что люди не очень любят признавать свои плохие поступки. В памяти вспыхнули образы упрямого Фреда Гайяра, трусливого пастора Уайта, и Вокс вспомнил, как приходилось вытягивать из них признания: угрозами, шантажом, выпивкой. Люди на его памяти были абсолютно неспособны самостоятельно говорить о своих грехах, им нужно было постоянно помогать.       «Может, поэтому он устроил это шоу? — подумалось ему, и сердце сжалось в груди. — Возможно, он ждет, что я избавлю его от признания» — Аластор, — подойдя к мужчине, Вокс аккуратно взял его за предплечье. Не терпящим возражения тоном он произнес: — сейчас я буду задавать тебе вопросы. Тебе ничего не нужно будет говорить, просто… — нащупав в кармане волшебное стекло, он всучил его другу, — если твой ответ будет «да», подними это. Если «нет», то ничего не делай. Хорошо?       Спектр эмоций Аластора был богат, но быстротечен: удивление, подозрение и, наконец, любопытство. Воксу нравилось, когда тот испытывал интерес — это возрождало какое-то эфемерное чувство безопасности. — Красивое, — он погладил поверхность стекла, чей кровавый оттенок неприятно отразился в карих глазах. — Могу взять себе? — Не отвлекайся, — нетерпеливо попросил Вокс и подождал, пока Аластор сядет на стол в самой тошнотворно-грациозной позе. — Повторю: можешь молчать, просто подавай жесты. Итак, эти кости принадлежали местному молочнику — Гиббонсу?       Аластор поднял стекло и не сдержал смеха: кажется, его вдоволь увлекала эта игра. — Хорошо, точнее, пиздец, конечно, но продолжим. Это ты его убил?       Он заметил, как дрогнули длинные ресницы, а глаза, скрытые за ними — острые и лихорадочно блестящие — пронизывали до самых костей. Но вскоре стекло вновь было поднято вверх, но уже не так уверено. — Ты убил его в тот день, когда мы пошли смотреть город? — предположил Вокс, вспоминая, что прокисшее молоко он пил именно в тот день, а на следующий, когда Аластор заболел, бутыли были уже пустыми, из-за чего ему пришлось клянчить молоко у соседей. Снова утвердительный жест. — Вечером?       Аластор ничего не сделал, даже не шелохнулся. Значит, это было утром. Теперь пазл немного складывался. Тем утром Вокс всю ночь не спал и боялся выйти из комнаты. Аластор воспользовался этим, принял свой заказ и каким-то образом затащил в дом молочника, чтобы убить. А после как ни в чем не бывало предложил Воксу то отвратное молоко во время завтрака. — Получается, убил ты утром, труп спрятал в подвале, а ночью ты все-таки не спал? — хихикнув, мужчина поднял вновь магический предмет. — А говорил, что не слышал стука! — Я и не слышал, — в свою защиту заметил Аластор. — Я не мог его слышать из подвала. Уж прости, что тогда оставил тебя один на один с плохим самочувствием, но мне нужно было задержаться внизу. Я поздно заметил, что холодильник оказался неисправен, по этой причине тело начало быстрее разлагаться. Мне пришлось некоторое время повозиться с тем, чтобы не дать доброму месье раньше времени повторить судьбы принесенных им молочных продуктов. Но, увы, мне не удалось, и запах все же был утром замечен милой Карлой. — Теперь я припоминаю, что, когда ты валялся в постели, то сразу понял, что молоко, которое я принес тебе, было соседским. При этом говорил, что не выходил из дома с самого утра. А, значит, ты не мог знать, что бутыли были пустыми, и я пошел просить молоко у соседей. Хотя о чем это я? Конечно, мог, ты же, блять, грохнул молочника! — Поверь, даже если бы я не знал, то подумал бы точно так же. В последнее время продукты мистера Гиббонса были просто отвратными! И это не только мое мнение, все его придерживались, — Аластор нахмурился и презрительно фыркнул. — Стоило ему развестись после неверности своей супруги, как он ушел в глубочайшую депрессию и прекратил должным образом выполнять свои обязанности.       «Так, может быть, та женщина в церкви, была благоверной Гиббонса?»       При воспоминаниях о чудовищно противном характере прихожанки Вокс стал жалеть о судьбе молочника чуть меньше. — Так ты из-за этого его убил? Потому что он перестал поставлять нормальное молоко? Слушай, я, конечно, понимаю: ты любишь свою мать и так далее. Но тебе не кажется, что ты принимаешь этот напиток слишком близко к сердцу?       Аластор закатил глаза и подбросил в воздух красное стекло, чтобы ловко его поймать. — Конечно, нет, — вздохнул он, как если бы Вокс сморозил вопиющую глупость. — Признаюсь, я считаю, что каждый должен идеально выполнять свои обязанности, а также я не лишен презрения к тем, кто не может проявлять чуточку больше уважения к наиболее достойным личностям. Однако это ни за что не стало бы причиной лишать человека жизни.       Вокс вдруг вспомнил загадку, которую Аластор ему загадал, и от этой мысли у него перехватило дыхание. — А ты мог бы его убить просто так — без причины? — спросил он немного осипшим голосом. Но выразительный взгляд Аластора его успокоил, несмотря на то, что тот глядел на него, как на умалишенного. — За кого ты меня принимаешь? — напрягся мужчина, некстати высвободив свою щепетильную натуру. — Я никогда никого… никогда ничего не делал без причины.       Аластор запнулся, взглянул на осколок стекла в своей руке, и его алый отблеск снова был добродушно принят в отражении карих глаз. Точно осмелев, он быстро и решительно себя поправил: — Я никогда никого не убивал без причины.       В темноте не смогли скрыться розоватые пятна, покрывшие его щеки, губы сжались в тонкую, жесткую линию, а глаза говорили красноречивее слов. Вокс не знал, стоит ли ему пугаться этой внезапной смелости. — Тогда почему ты лишил его жизни? — недоумение росло, а варианты редели. — В чем причина?       Аластор посмотрел на него, буквально вонзился своими глазами. Но они ничего не выражали, или Воксу было просто не дано прочитать, что скрывалось там, за радужкой темно-кофейного цвета. Но вскоре улыбка — странно знакомая, еще более пугающая, чем недавно слетевшие с губ слова — осветила этот темный, пропитанный сладким запахом смерти подвал. — Ты, друг мой. Ты — эта причина.