Спасение

Я помню день, когда встретил её впервые. Маленькая, задорная, с круглым весёлым личиком. Кажется, тогда я подумал, что она выглядит глупой: слишком громко смеётся, слишком старательно пытается понравиться моей матери, слишком часто смотрит мне в глаза. Это было за год до того, как я оседлал Вхагар. Тогда я был никем: второй сын, не наследник, слабак, без дракона. Любой мог посмеяться надо мной - и они смеялись, смеялись каждый раз, когда выпадала возможность. А она не смеялась. Более того - она осуждала их. Подралась с Эйгоном, обманула Джейса с Люцериусом, чтобы они не нашли меня; словом, она защищала меня тогда, когда я не мог защитить себя сам. Она заслужила моё доверие, и я пустил ее в свою библиотеку. Может быть, это стало переломным моментом? Я помню, как увидел, что Эйгон пытается заглянуть ей под юбку; это был первый раз, когда я избил его. Ярость, накатившая на меня тогда, была сравнима только с гордостью от приручения Вхагар. Помню, как впервые обратил внимание на её губы: мы сидели, спрятавшись за книжными полками, и она читала мне вслух. Я учил ее языкам. Помнится, у нее был ужасный акцент, когда она говорила на валирийском, но солнечные лучи падали из высокого окна на ее лицо, прядь волос выбилась из причёски, а на губах остались крошки от съеденного в тайне пирога, и я не смел сказать что-либо, только смотрел на нее и боялся разрушить эту странную магию. Тогда нам только исполнилось двенадцать. С каждым годом, проведенным вместе, во мне росла твердая уверенность: моя маленькая подружка принадлежит мне. Даже когда Алисента запретила нам проводить время вдвоём, мы виделись наедине, изменилось только место встречи - в богороще нас не искали. Впрочем, тогда матери было чего опасаться. Первый раз я поцеловал её в на свой тринадцатый день рождения. Ей не понравилось и я решил, что она слишком юна для любви. Второй - в четырнадцать, перед тем, как её выдали замуж. Надо было целовать её чаще. Когда стало известно о помолвке, она долго плакала: не хотела покидать замок, боялась брака, не могла расстаться со мной. Тогда я сказал ей, что всё будет хорошо, но мы оба в это не поверили. Вечером того дня я говорил с королевой, унижался, просил подождать ещё год, предлагал самому жениться на моей подружке, но Алисента отказала мне во всём. Я закрылся в покоях и разнёс половину мебели. И отец, и мать сделали вид, что этого не было. Надо было вспороть живот какому-нибудь стражнику; быть может, тогда они бы отменили эту чёртову свадьбу. Тогда я ещё был слаб. Она обещала писать, но я ждал, а письма не приходили. Я решил, что она счастлива с мужем, и в тот день почти сломал руку Джейсу во время тренировки - нас остановили за секунду до того, как прозвучал хруст кости. Эйгон сводил меня в бордель, чтобы я узнал, что такое женское тело. С женщинами было неплохо, но чего-то всегда не хватало, и я знал, чего: её голоса, её глаз, её рук, её волос. Другие женщины возбуждали меня, но в момент оргазма в моей голове всегда была только она. Через год её молчания я отправил человека в Ланниспорт, но он вернулся ни с чем. Сказал только, что миледи не беременна, а слуги шепнули ему, что вряд-ли она когда-нибудь понесёт дитя. Про её отношения с мужем ему отказались сообщить, даже за приличную сумму. Я отправил ещё одного, и ещё, но все они говорили одно и то же. Только один из них сбивчиво рассказал, что видел у миледи на руках синяки, словно ее хватали за запястья. Я спросил, что он об этом думает, а он ответил: "Ну, дак это, бурная ночка была, мой принц, у миледи-то. Она, вроде как, ещё кричит очень. Ну, от страсти-то. Я бы это, ну, посмотрел, конечно, но не вышло. Тоже бы хотели взглянуть, да?". Я вырвал ему язык и перестал посылать людей. Прошло два года. Она снилась мне. Во снах она сидела рядом со мной, заливаясь смехом, мешая переворачивать страницы, и ускользала, стоило мне попытаться прикоснуться к ней. Но иногда она была обнаженной, с заплаканным лицом, на котором отражались муки удовольствия, с темно-красными следами, оставленными мною на её бледной коже; я держал её руки, и она не могла вырваться, и я целовал её, и кусал, и любил. Утром после таких снов я не сразу приходил в себя: так ярко ощущалось её присутствие. Я старался не думать о ней днём и отчаянно хотел её ночью. Тренировки, политика, учёба, полеты на Вхагар - все это было способом побега от мыслей, и я без конца убегал, а они догоняли меня, и я снова просыпался, почти физически ощущая свою потерю. Иногда мне думалось, что лучше бы я лишился второго глаза, чем её, и она была бы моим глазами, не отходила бы ни на шаг, была бы со мной, моей. Я падал в пропасть, и ничто не могло спасти меня. На третий год я свыкся с таким образом жизни. Умер отец, в Красном замке все лишились покоя. Смотреть, как все мечутся из стороны в сторону, а мать судорожно уверяет, что перед смертью Визерис сделал Эйгона истинным наследником престола, было даже немного забавно. Скорее всего, никто не верил Алисенте, но это неважно: большая часть совета никогда не примет Рейниру как свою королеву. Ещё забавнее то, как все кричали о своей любви к Визерису, но не устроили ему достойных похорон - лишь бы скорее посадить своего королька на трон. Поднялась шумиха, стервятники устремились в столицу. В замке - постоянная суета. Только в моих покоях и в библиотеке есть возможность перевести дух и собраться с мыслями. Удар молнии - вот, что это было. Я, стоящий на пороге, и она, сидящая у стола, держащая на коленях "Историю Валирии", ту самую, над которой мы просидели когда-то столько времени; лицо скрыто вуалью, но не узнать её невозможно. Тот самый изгиб плеч, те самые тонкие пальцы, перебирающие страницы. Я замер, чувствуя, как земля уходит из под ног, разрываясь надвое от желания сбежать и неконтролируемого притяжения к ней. Она - прямо передо мной, моя маленькая подружка, моя славная предательница, моя мечта, моя болезнь, а я прячусь в тени, не в силах сделать ни шага. Совладав с собой, я медленно иду к ней. Она не сразу замечает меня, пугается, как птичка, вскидывает глаза на мое лицо и застывает на мгновение. Узнала. Конечно, узнала. Она всегда узнает меня, даже если у меня сгниет лицо, как у моего отца, так же, как я всегда узнаю её. Никогда ещё выражение "мой принц" не звучало так эротично. Глупый разговор, боги, что я несу? Скорее бы она откинула эту чёртову вуаль, скорее бы увидеть её лицо... Она изменилась, стала настоящей женщиной, которую невозможно не желать, но глаза её потеряли радостную искру, потухли, скулы выделяются слишком резко, а пухлые губы все искусаны. На все вопросы про любимого мужа она реагирует, словно он палач, а она осужденная. Она отвернулась и перекинула волосы через плечо, а я мысленно проклял это траурное платье с высоким воротником. Скользнул взглядом по ее шее, заметил темное пятнышко, и почувствовал, как ревность расползается внутри меня. Оттянул воротник пальцами и замер. Это не след от поцелуя, это синяк. Отпечаток чьей-то руки на её горле. От ревности не осталось и следа - только чистая ненависть к этому жирному ублюдку, который посмел коснуться её. Урод, которому нужно отрубить конечности. Надо отдать ему должное, он хорошо прятал свои секреты. Она говорила, отвечала что-то, а у меня в голове рождался план. Она будет моей. - Помоги мне. - от ее шёпота по спине пробежали приятные мурашки. О, я помогу. Я спасу нас обоих.