Мальчик-спаситель

      Это незначительное, но почему-то ярко запомнившееся воспоминание заставило меня остановиться. Я слишком прониклась той школьной атмосферой, когда не требовалось что-то скрывать и просыпаться каждый день просто потому, что страшно умереть; когда единственным, что тревожило, была тройка по химии.       Лишь холодный ветер и звуки проезжающих машин старались вернуть меня в суровую реальность.       Портрет Экко снова представился в голове. Он везде. Он дома. В школе. В моём сознании. В последнем он успел пустить корни, что я их уже не смогу выдернуть. Экко будет моим спутником по жизни, как бы я не старалась сбежать от него. Через пару дней я снова вернусь к нему, и этот побег-просто попытка, что доставит мне неудобства.       Вот что он мне сделал плохого, что я его так отвергаю? Но ведь ничего. Он хочет как лучше. Нужно открыться ему и позволить править все шестерёнки, дабы избавиться от груза, что сопровождает меня уж который год. Нужно просто обозначить границы того, что ему нельзя трогать.       До родительского дома осталось меньше половины пути. Голые деревья окружали меня, будто принимали за свою.       Что вообще заставило меня сказать маме о своём приходе? Что я там буду делать? Может, остаться там и постараться разобраться со своим прошлым и настоящим? Точно. Там я снова встречусь с сестрой, потом съезжу на кладбище, и мои незавершённые с ней дела завершатся. Также я могу наладить отношения с родителями. Они, надеюсь, зла на меня не держат, поэтому с ними всё должно быть проще.       Нескончаемая дорога около частных домов оборвалась на повороте. Я наконец пришла домой. В настоящий дом. Даже если и сейчас я боюсь туда зайти.       Несколько секунд я просто стояла с сжатой в кулак рукой, не осмеливаясь постучаться. Пересилив себя, я всё-таки постучала, мама почти сразу выбежала на улицу и открыла.       Она была одета в папину куртку поверх домашнего халата. Мама была такой же красивой, какой я её помнила, но что-то в ней поменялось. Она сгорбилась, её глаза не были такими яркими, как раньше. А ещё она будто... Тоже потеряла смысл жизни.       Конечно. Никто не похорошел бы после того, как тебя оставили две твоих дочери. Одна из-за неизвестных тебе проблем путём суицида, а другая в попытке начать новую жизнь. Они обе ушли слишком резко, чтобы ты подготовилась к этому. Одной было всего 20 лет, а другой 18.       Пока я заходила в дом, я заметила, мама искренне улыбалась. Хотя, эта улыбка была адресована её дочери, а не той, кто сейчас стоит на пороге. Я же давно потеряла в себе ту Джинкс, мамину любимицу.       Мамина привычка пытаться помочь даже в таких простых действиях, как снять верхнюю одежду, никуда не делась. Она стояла передо мной и то убирала мои ботинки, то складывала мою куртку в шкаф, будто знала, что я сюда не на часик забежала.       Я ступила в коридор. В этом доме, видимо, не меняется никто и ничто. Папа сидел за кухонным столом, высматривая свою дочку. Было неловко, но, когда я зашла на кухню, он встал с места и обнял меня.       –Так, Джинкс, садись куда-нибудь, сейчас чай налью, тортик достану,–пригласила меня к столу мама.       –Вы спецом для меня тортик купили?–я потёрла ладони, имитируя радость.       –Делать нам больше нечего, торт для какой-то там Джинкс покупать.       –Ой, помолчи лучше,–мама с улыбкой повертела головой, оборачиваясь к плите.       Вот. Именно этого мне и не хватало. Повседневных домашних разговоров с родителями. Для полного счастья не доставало лишь Вай.       Сестра, наверняка, сейчас сидит в своей комнате и просто не слышит, что её позвали к чаепитию. Вот она услышит мой голос и моментально окажется на кухне. Убедившись в моём приходе, Вайолет обнимет меня крепко-крепко и спросит о том, где я пропадала этот злосчастный год.       –Давай, рассказывай, что привело тебя в наше захолустье,–вместо Вай сказала мама, раздавая нам троим кружки.       –Да так, просто надоела эта жизнь. Экко...–я не выдержала и вздохнула,–тоже поднадоедает.       –А с этого момента подробнее. Что такое?       Я была не готова говорить правду при папе. Её я смогла бы доверить только матери, поэтому соврала:       –Он всё время на работе пропадает, а я одна дома сижу, скучаю. Работы для себя не находится, вот, рисую на заказ.       Первое время я и вправду зарабатывала своим творчеством, но это продлилось недолго. Мысли о сестре добрались до меня там, где я и не планировала, поэтому сначала меня окутала апатия и нежелание что-либо делать, а потом просто лень.       –Тяжёлый случай,–гмыкнул отец,–ты у нас на сколько гостить остаёшься?       –Не знаю, я хотела посидеть у вас, молодость, Вай вспомнить,–на имени сестры у меня чуть выступили слёзы,–думала о том, чтобы навестить её.       –Ой, дочь, мы, как и Экко, все в работе,–мама положила свою ладонь на мою,–Не думаю, что снова сможем вырваться по причине... поскорбить о Вай.

«Снова»

      Значит, мама уже была в моём состоянии. Она отпрашивалась с работы, чтобы оплакать смерть сестры. Она отпрашивалась не единожды.       В своей скорби я и не заметила скорбь родителей. Я считала себя одной виноватой и думающей об этом. Смерть Вай затмила мне глаза.       Я договорилась с родителями о том, что останусь у них до завтра. Сегодня я проведу время с ними, завтра посещу кладбище, а потом...       А потом снова к Экко.

***

      Допив чай, папа уехал на работу, а мама принялась дальше что-то готовить на кухне. Я решила посмотреть нашу с Вай комнату.       Почти ничего здесь не поменялось. Я слышала, что у некоторых матери даже спустя много лет после смерти родственника не убирают вещи в их комнате, пытаясь оставить всё как было, но не думала, что моя мать такая же.       Плакат Вай с её любимой музыкальной группой так и валялся под кроватью, а моя стопка рисунков благополучно собирала пыль на окне.       Маме будто было тоскливо от одной мысли о том, чтобы убрать какую-нибудь вещь на своё законное место, потому что иначе она бы, наверное, окончательно потеряла связь с детьми. Она не хочет отпускать своих девочек, не верит, что они выросли и оставили родительский дом. Хотя, может быть, Вай и до сих пор сидит здесь, временами брынчит на гитаре. Мне-то откуда знать что здесь происходит.       При переезде я многое оставила тут, но то, от чего хотела избавиться больше всего, забрала с собой. С воспоминаниями о сестре я также берегу и свои мысли о том, что её смерть является моей виной. Я даже помню конкретное местонахождение того самого стула, который она использовала в тот роковой день.       Я осознала, что сижу на коленях на том же месте и плачу. Как обычно, кто-то стоял за спиной и тряс меня за плечо. Этим кем-то, на моё изначальное удивление, оказался не Экко, а мама. Она спросила всё ли у меня хорошо.       Стоит ей всё рассказать, потому что неизвестно когда я снова вернусь сюда и поведаю ей правду.       –Нет, мам, всё плохо. Всё ужасно,–я поднялась с колен и стала плакать ей в плечо,–Я не знаю что мне делать. Я не могу отпустить Вай, я виновата в её смерти, я стала рычагом...–последовал всхлип, за которым мама усадила меня на кровать сестры,–Я не могу больше. Я хочу умереть, но Экко меня держит. Меня держит она. Я уже всем надоела, Экко тоже, наверное, хочет моей смерти.       Я остановилась, чтобы посмотреть на маму. Она просто молчала, поглаживая меня по спине. Она ждала, когда я выскажусь, чтобы, прям как и Экко, сказать, что я не виновата.       –Ты говорила, что любишь меня. Что я не виновата. Но сейчас не нужно это говорить, это всё равно не правда. Я уже наслушалась этого от Экко. Я просто бездумно существующая обуза для вас и для него.       Я почувствовала, как моя футболка начала намокать, видимо, мама тоже заплакала.       –Не нужно так говорить, дочь,–её голос был успокаивающим,–Ты же не умерла еще, значит в глубине души понимаешь, какой удар нанесёт нам и твоя потеря.       Я молчала, не зная что ответить. Наверное, она была права.       –Тебе проще было тащить эту вину на себе, вместо того, чтобы сказать о ней маме? Почему ты не говорила со мной о Вай?       –Не знаю,–я заикалась,–Ты всё равно сказала бы просто не морочить себе голову этими бреднями, ведь это неправда... Я,–глубокий вдох,–помню, как ты ругалась, когда я собиралась переехать, я думала, что ты меня в дом не пустишь.       Я зарылась в мамину шею и глухо слышала, что она мне говорила. Слёзы текли ручьём, каким, наверное, никогда раньше не лились, кроме того раза, когда Вай покинула меня.       Мама отпрянула от меня, посмотрела в глаза и спросила:       –Хорошо?       Я не слышала того, что она сказала до этого, поэтому переспросила.       –Ты останешься с нами на подольше. Хочешь, зови своего мальчика. Разберёмся с твоими демонами, только не вини себя и не реж руки, прошу. Хорошо?       Чёрт. Как она узнала про порезы?       –Что?...–только я более менее успокоилась, как снова появились слёзы,–Откуда ты про порезы знаешь?       –У тебя все руки в шрамах и царапинах. Как это можно не заметить?       Я просидела так с мамой ещё некоторое время, а потом она ушла дальше дохозяйничать.       Кажется, нам обеим стало легче от этого разговора. На данный момент я выплакала все свои слёзы и рассказала ей обо всём, что могла сама понять.       Я бездумно валялась на кровати. С кухни раздавались то ароматы маминого пирога, то шум гремящих сковородок и кастрюль.       Какое-то время спустя послышался мамин голос. Она говорила с кем-то по телефону.