Переродившись вновь, вспомню тебя

      Его снова ослепило яркой вспышкой, кинуло в неизвестность столь резко, что перехватило дыхание, но на этот раз прийти в себя удалось уже значительно быстрее, и, открыв глаза, вместо безликой тьмы, которая окружала его секундой ранее, Лань Чжань утонул в буйстве красок цветущей зелени и глубокой синевы неба.       Над головой щебетала стайка птиц, в нос забивался пьянящий запах луговых цветов, что густым разноцветным ковром устилали небольшую полянку, на которой он стоял, а мир вокруг почему-то казался таким большим… Перед взором промелькнуло что-то желтое и быстрое, против воли похитив все его внимание, и Ванцзи в несвойственной для себя манере принялся с энтузиазмом выискивать глазами маленькое нечто, будто не было в мире ничего важнее этого увлекательного занятия. А затем его буквально облепило со всех сторон — десятки бабочек-лимонниц разом вспорхнули со своих мест, — и он, обуреваемый каким-то безудержным, совершенно головокружительным восторгом, потянул к ним руки, пытаясь дотронуться до их мягких крылышек.       Руки — совсем крохотные, с коротенькими пухлыми пальчиками, которые ему определенно не принадлежали.       — А-Ин! — прорвавшись через завесу звуков природы, смешавших в себе нежный шум ветра, шелест трав и пение птиц, до него донесся женский голос.       Ванцзи тотчас оторвался от ловли бабочек и обернулся на зов, в точности повторяя те же самые действия, за которыми всего несколько минут назад наблюдал со стороны, и в миг осознавая, что теперь он сам был внутри увиденного воспоминания.       Был Вэй Ином.       Здесь, в недрах памяти Хунь, он все еще четко распознавал себя как отдельную личность, однако собственное восприятие мира мягко сплеталось с чужими чувствами и эмоциями, столь осязаемыми, столь яркими, что отделить их от своих было почти невозможно. Это ощущалось странно, удивительно, немного пугающе и попросту невероятно — словно он находился в осознанном сновидении, которым, казалось, мог управлять единолично, но в котором все происходило по уже заранее написанному сценарию. Сколько же чужих жизней «прожил» Вэй Ин на войне таким изощренным способом?..       — А-Ин, пора отправляться в дорогу!       Молодая женщина в светлых одеждах и шляпе с широкими полами махала ему рукой в подзывающем жесте. Ее лицо, скрытое полупрозрачной вуалью, освещала улыбка — яркая и до боли знакомая. Высокий мужчина позади нее поправлял тюки с вещами на спине ослика, а когда он обернулся, выискивая сына взглядом, у Лань Чжаня больше не оставалось сомнений в том, кем были эти люди.       Цансэ Саньжэнь и Вэй Чанцзэ — родители Вэй Ина, трагически погибшие на ночной охоте.       Любовь и радость разом взбудоражили, переполнили все его маленькое тельце, и он побежал вперед, в раскрытые объятия матери, чей задорный смех вспорхнул над поляной, гармонично сливаясь с заливистой трелью птиц. Пока он пересекал поле, стебли зеленой душистой травы становились все выше, поглощая фигуру женщины, Лань Чжань — Вэй Ин — увязал и путался в ней, но продолжал бежать, ведомый ее голосом, который почему-то вдруг окрасился печалью и больше не звал, а с едва сдерживаемой болезненной мукой умолял убегать прочь.       Вэй Ин продирался через заросли, сердце набатом стучало в его горле, подгоняемое страхом, и, наконец, кубарем вывалившись из травы, вместо заботливых рук он оказался в тесной холодной каморке, коленями и ладонями встретив каменистую землю и в кровь разодрав кожу.       Лай обезумевших от голода собак, что пытались пробраться в его убежище, оглушил, заставил сжаться в маленький трясущийся комочек, и так он лежал, замерзший, скованный смертельным ужасом, до тех пор, пока кто-то снаружи не прогнал собак жестким окриком, после чего Вэй Ин без сил провалился в тяжелый неспокойный сон, завернувшись в обрывок шерстяной ткани, украденной у невнимательного торговца.       В этом мире он остался совсем один, никому не нужный, всеми забытый, а на месте безмятежного счастья в душе теперь поселилась холодная, всепожирающая пустота, от которой негде было спрятаться.       Но затем этот непроглядный мрак, пучиной разверзшийся в груди, — хоть и ненадолго — словно теплое пламя свечи озарил проходящий мимо мальчик в кипенно-белых одеяниях и с такой же белоснежной лентой на лбу. Всем своим прилежным, безупречным видом без единого изъяна он походил на маленького небожителя, отчего Вэй Ин невольно засмотрелся, глубоко в душе снедаемый чувством несправедливости и едкой обидой на собственную судьбу.       Мальчик заметил на себе чужое внимание, повернул голову, смиряя его взглядом светло-золотистых, почти что прозрачных глаз, и остановился. Легкие внезапно закаменели, Ванцзи попытался сделать вдох, но ощутил лишь глухую боль в левом подреберье — являлось ли это его собственным чувством или последствием перенесенной болезни, от которой Вэй Ин оправился лишь чудом, разобрать не получилось. Горькое осознание того, что тем исхудавшим, покрытым грязью и царапинами заморышем на самом деле был Вэй Ин, его Вэй Ин, в одночасье перевернуло весь мир с ног на голову. Ведь это значило, что обрати дядя свое внимание на бездомного больного ребенка, одетого совсем не по погоде в тонкую, истертую временем и тяжелой жизнью одежду, — обрати внимание хоть кто-нибудь из их делегации, шествующей по той самой улице, — и жизнь Вэй Ина могла бы сложиться совершенно иначе. Что, если бы тогда его забрали в орден Гусу Лань, приняли в ученики? Что, если бы они росли под одной крышей, вместе, как братья? Что, если бы…       В то время как в голове проносились десятки «что если», маленький Ванцзи, в этом нежном возрасте еще не подозревающий о том, что не у всех детей в их мире есть кров и семья, с интересом подошел ближе, посмотрел пристально, будто оценивал внешний вид мальчика, сидящего перед ним прямо на земле, а потом, сделав, должно быть, какие-то свои выводы, протянул ему паровую булочку, которую купил дядя на соседней улице у пожилого лавочника с добрыми глазами.       Собственные мысли быстро померкли на фоне эмоций Вэй Ина, чье немое удивление, парализовавшее его от неожиданности, не позволило принять угощение сразу. Лань Чжань, в непонимании нахмурив бровки, продолжал терпеливо ждать с протянутой рукой, и в конце концов недоверие вперемешку со смущением все же сдались под натиском зверского голода, что терзал желудок Вэй Ина уже много дней. Подобно дикому зверю он выхватил булочку из чужих пальцев и вгрызся в мягкое, еще теплое тесто зубами, заглатывая ее едва ли не полностью, даже не жуя. По лицу маленького Лань Чжаня скользнуло изумление, но мальчик быстро совладал со своей мимикой, наблюдая за происходящим, пока с другого конца улицы не послышался недовольный голос дяди, и он, так и не вымолвив ни слова, вернулся к своей семье.       Ванцзи совсем не помнил, о чем думал тогда. Мог ли он понять, что этому ребенку действительно требовалась помощь?       А Вэй Ин, дожевывая булочку и буравя взглядом удаляющуюся белую спину, слишком поздно сообразил, что даже не успел поблагодарить незнакомца за любезно предложенную пищу…       В следующем воспоминании он обнаружил себя — Вэй Ина — роющимся в отходах на заднем дворе местной харчевни, изо всех сил пытаясь отыскать хоть что-то съедобное до появления своры таких же голодных собак. За спиной вдруг раздался изумленный вздох, после чего с уст человека, стоявшего позади, слетело имя, которое уже очень давно никто не произносил.       — А-Ин?..       Так, после многих месяцев беспрестанных поисков Цзян Фэнмянь, давний друг его родителей, забрал Вэй Ина в Пристань Лотоса, и с тех пор жизнь его снова осветило яркое солнце, изгнавшее из души холодную тьму.       Ход времени ускорился, беззаботные годы, наполненные разного рода забавами и бездельем в компании названного брата, понеслись друг за другом почти незаметно: в перерывах между тренировками они дурачились в водах озера жаркими летними деньками и устраивали заплывы наперегонки, охотились в лесу на фазанов и стреляли из лука по воздушным змеям — Вэй Ин всегда обходил брата в меткости, из-за чего Цзян Чэн тихо злился, каждый раз багровея от досады; они заигрывали с местными девушками и подшучивали над сестрами из ордена, скрещивали мечи на тренировочной площадке, красуясь перед товарищами, потому что хорошо знали, что среди молодых учеников в этом ремесле не было никого искуснее их двоих, за что нередко получали нагоняй от вечно недовольной мадам Юй, и с ее же руки часами медитировали в качестве наказания, запертые в Зале духов. От занятий в классе Вэй Ин отлынивал с завидной регулярностью, каждый раз успевая сбегать от разъяренной мачехи раньше, чем та врывалась в его покои с гневной тирадой, а потом прятался в комнате у любимой шицзе, Цзян Яньли, которая только улыбалась своей особенной мягкой улыбкой и ласково гладила незадачливого младшего брата по вечно взлохмаченной голове, пока он взахлеб рассказывал о всякой ерунде или же пытался шутливо обесчестить павлина Цзинь Цзысюаня в ее глазах, посвящая драгоценную сестру в самые разные сплетни — отчасти правдивые, отчасти — не очень. Затем они, все так же скрываясь от госпожи Юй, бежали на пристань, чтобы запрыгнуть в лодки к местной ребятне, и в шумной компании собирали созревшие коробочки лотосов, хохоча, плескаясь друг в друга водой да объедаясь сладковатыми семенами в жемчужном, переливчатом свете закатного солнца.       На своей первой ночной охоте, состоявшейся на следующий день после его тринадцатилетия, Вэй Ин в одиночку одолел молодую нагу, по случаю чего дядя Цзян устроил настоящее торжество, созвав в Пристань Лотоса глав родственных кланов с их семьями. Госпожа Юй тогда даже не явилась в банкетный зал, а Цзян Чэн весь вечер напролет ужасно дулся, сердито потирая ладонью уже налившуюся шишку на лбу, которой наградила его тварь, пока он пытался сжульничать и заколоть ее исподтишка. Повезло еще, что глаза не лишился!       Спустя всего несколько лет они отправились на обучение в Облачные Глубины, и Ванцзи убедился, что все еще помнит первую встречу с Вэй Ином так же ясно, словно она случилась вчера. Вэй Ин откровенно веселился и потешался над излишней чопорностью юного заклинателя из ордена Лань, играючи уворачивался от чужого меча и загребущих рук да намеренно провоцировал, хоть искренне и надеялся на дружбу с ним. Но он был так очарован красотой и ледяной неприступностью Второго Нефрита, что попросту не мог с собой ничего поделать — изо дня в день продолжал дразнить, навязывать свое общество и, что ему нравилось больше всего прочего, смущать и вгонять Лань Чжаня в краску, сыпля всякими непристойностями! Это порядком увлекало, ведь никто не мог знать, когда у молодого господина Лань, наконец, лопнет его хваленое терпение.       А потом орден Цишань Вэнь заявил свои права на безраздельную власть над всем заклинательским миром, первым делом спалив Облачные Глубины, после чего согнал первых учеников великих кланов на принудительное «перевоспитание». Тогда Лань Чжань получил ранение, защищая свой дом, и нешуточное волнение за его состояние рвалось наружу неуместными предложениями помощи, но именно в пещере черепахи-губительницы, когда они вдвоем предстали перед лицом смерти, к этому бесстрастному юноше, обнажившему свою слабость в присутствии постороннего, Вэй Ин впервые ощутил то, чего сам себе объяснить не мог — это была смесь абсолютно полярных эмоций, которые мешались во что-то незнакомое, трепетное и почему-то немного смущающее, отчего укус на предплечье начинал пульсировать еще сильнее, а глаза то и дело задерживались на точеном профиле дольше, чем позволяли приличия даже для Вэй Усяня. А еще хотелось поддержать, хоть он вовсе не умел этого делать, но наблюдать за безмолвными страданиями Лань Чжаня в той пещере ему было решительно невыносимо.       Неужто Вэй Ин тогда… тоже?..       Впрочем, война очень скоро развела их порознь на долгие месяцы. Солнце, однажды взошедшее над мертвой пустошью в душе Вэй Усяня, вновь погасло в ту ночь, когда орден Вэнь разорил Пристань Лотоса и перебил всех адептов Юньмэн Цзян, не пощадив даже совсем юных учеников. Тела дяди Цзяна и госпожи Юй поломанными куклами лежали во дворе их семейного поместья, и Вэй Ин, удерживающий в железной хватке брыкающегося и ревущего Цзян Чэна, ощутил такую необузданную, выжигающую ненависть к людям, которые уничтожили его дом и семью, что сам чуть не кинулся вниз в безумном желании срубить с плеч побольше голов.       Невыносимая боль утраты настигла его уже позже, когда они, убегая через поля и леса, повалились в высокую траву, и руки брата, обвиняющего его в случившемся, принялись душить за шею со всей силы. Вэй Ин совсем не сопротивлялся. В тот момент он был не прочь умереть — лишь бы больше не чувствовать выворачивающую наизнанку скорбь, потому что потерять родителей во второй раз, став виновником их смерти, было хуже всего, через что он когда-либо проходил за свою короткую жизни.       Но произошедшее дальше заставило Ванцзи испытать по-настоящему глубокое потрясение — он всегда знал, чувствовал, что за три месяца отсутствия с Вэй Ином случилось что-то страшное, непоправимое, то, что навсегда изменило его и определило дальнейшую судьбу. Ненависть к гнусному Вэнь Чао, к Цзян Ваньиню, хоть тот и не просил об этом, и даже к Вэнь Цин, которая вопреки врачебной этике провела опаснейшую операцию по пересадке Ядра, снова вспыхнула в его сердце диким огнем. Вэй Ин находился в сознании трое суток, испытывая адскую боль, пока целительница кропотливо отделяла его Золотое Ядро от каждого меридиана. Заживо погребая все свои мечты и надежды — свое будущее, — он не издал ни звука и не проронил ни единой слезинки, после чего, полностью истощенный, был ранен и скинут псами Вэнь на Могильные холмы, где боролся за свою жизнь и постигал Путь Тьмы. Каждой клеточкой тела Ванцзи чувствовал эту уничтожающую, сводящую с ума боль вместе с ним, а в его голове тем временем не укладывалось, как после стольких потерь Вэй Ин находил в себе силы жить дальше.       Ведомый местью, всю свою необузданную ярость Старейшина Илина обрушил на Вэнь Жоханя, порой отрекаясь от любой морали. С Лань Чжанем они без конца сталкивались во мнениях, спорили и обижались друг на друга, однако на поле боя всегда сражались плечом к плечу как старые товарищи, и от этого сердце Вэй Ина трепетало в необъяснимом восторге.       Вскоре война закончилась, и в цзянху установился долгожданный мир. Люди вернулись к привычному укладу, жизнь стремительно потекла своим чередом, а Вэй Ин продолжал все так же улыбаться той озорной, шкодливой улыбкой, которой Лань Чжань так отчаянно жаждал любоваться украдкой.       Он шутил и паясничал, не без удовольствия демонстрировал свою силу, красовался перед хорошенькими девушками, а Тьма между тем медленно разъедала его изнутри.       Смеялся, хоть голос его надломился и пропитался горечью.       Неизменно следовал клятве, данной самому себе во времена беззаботной юности, и поступал по совести, даже если это не сулило ему ничего хорошего.       Но неизбежные последствия, на самом деле, были лишь вопросом времени: не желая подчиняться главам орденов и Цзинь Гуаншаню в частности, Вэй Усянь быстро стал костью в его горле и в конце концов навлек на себя всеобщую неприязнь, когда пошел против совета кланов, чтобы защитить ни в чем не повинных военнопленных. Невзирая на заслуги и неоценимый вклад в достижение победы, на него ополчился почти весь мир, и тогда только сила, обретенная на темном пути, да короткие мгновения мимолетной радости на обжитой Луаньцзан в окружении семьи Вэнь и маленького А-Юаня, ради которых он пожертвовал всем немногим, что у него еще оставалось, помогали Вэй Ину бороться дальше, чтобы защитить себя и тех, кто был ему дорог.       А затем у него отняли и это. После засады ордена Цзинь и гибели Цзинь Цзысюаня на тропе Цюнци череда событий стремительно завертелась в водовороте обоюдной ненависти, и следующим, что увидел Ванцзи глазами Вэй Усяня, были безжизненные тела Вэней, повешенные на городских воротах Ланьлина. Слепая ярость завладела им всецело — Старейшина Илина ворвался в Безночный город, когда Цзинь Гуаншань рассеивал по ветру прах Вэнь Цин, и чистое безумие, помноженное на скорбь, ядом полилось с его уст. В ту ночь пало множество заклинателей, однако Вэй Ину не было их жаль. Мрачной фигурой возвышаясь на крыше Знойного дворца, окруженный языками Тьмы и стаей черных воронов, чьи крики заполонили небо, он извлекал из своей флейты жуткие, нестройные звуки, поднимал лютых мертвецов прямо из-под ног врагов, постепенно теряя контроль над своими действиями, и даже Лань Чжань, ярким белым пятном возникший в мареве Тьмы, не мог его остановить — теперь Вэй Ин видел в нем лишь очередного противника.       Голос Цзян Яньли, внезапно раздавшийся из самой гущи сражения, моментально отрезвил, прогнал кровавую пелену с глаз. Вэй Усянь кинулся на ее зов, с ужасом понимая, что из-за душевного смятения больше не может управлять своим войском, но до того, как он успел добраться к своей шицзе, на его же глазах один из лютых мертвецов ударил ее в спину.       — А-Сянь, я так и не успела тебе сказать… — это были последние слова, которые она успела произнести, прежде чем оттолкнуть брата в сторону и заслонить его своим телом от вражеского меча.       В момент, когда Цзян Яньли испустила дух, последний лучик света в жизни Вэй Усяня погас навсегда. Осколки его души, разбившейся вдребезги, тотчас наполнились отравляющей Тьмой, что стылым потоком устремилась по пустым меридианам; рассудок помутился окончательно, сдаваясь под натиском неизбывного горя, которое, точно гуль, пожирало его изнутри, и все, чего ему хотелось в то самое мгновение, — обратить в пыль каждого, кто находился на поле брани в эту страшную ночь.       Сила бурлила в нем, как раскаленная магма в жерле пробудившегося вулкана, вот-вот готовая выплеснуться смертоносным пеплом и огненными реками, чтобы сжечь все вокруг, а Вэй Ин не мог — не хотел — ей сопротивляться. Зрение его помутилось, сознание стремительно тонуло в омуте безумия, пока мощь Стигийской Тигриной печати, накопившись до предела, не вырвалась наружу необузданным разрушительным потоком, сбивая с ног всех заклинателей, стоящих поблизости.       Дальше в памяти был сплошной черный провал, кроме того что кто-то нес его на руках, неожиданно бережно прижимая к груди и унося прочь из Безночного города, погрязшего в уродливых звуках кровавой бойни.       — Вэй Ин…       Чей-то тихий, смутно знакомый голос звал его по имени, прорываясь через толщу забытья, но Вэй Ин снова и снова уходил на самое дно, не в силах удержаться на плаву.       — Вэй Ин…       Голос упорно продолжал тянуться к нему, мерцал ярким светлячком во мраке, словно маяк, указывающий путь к берегу, и от того, сколько переживаний таилось в этих двух словах, сердце сжималось и захлебывалось кровью.       Никто, кроме Лань Чжаня, не произносил его имя так.       Низкий каменный свод пещеры навис над Вэй Ином подобно надгробной плите, когда титаническим усилием воли он заставил себя открыть глаза. Если Лань Чжань был тем, кто унес его с поля боя, это значило, что теперь весь заклинательский мир сочтет Ханьгуан-цзюня сообщником Старейшины Илина.       Лань Чжань упрямо вливал в него все остатки своей ци, в том время как Вэй Ин не ощущал даже ее тепла. Мысль о том, чтобы лишиться присутствия последнего дорого человека, которому был не безразличен Вэй Усянь, и остаться в одиночестве в стенах этой сырой холодной пещеры, дожидаясь «правосудия», обрушилась на него лавиной леденящего страха, однако он лишь прикусил в кровь дрожащую нижнюю губу, молча пережидая приступ терзающей боли внутри себя. Он не имел права быть эгоистом. Хотя бы не в этот раз.       — У…уходи…       Впервые в жизни одно единственное слово давалось ему с таким чудовищным трудом, раня слишком глубоко.       — Уходи…       Лань Чжань поднял свой светлый взгляд, что для Вэй Ина всегда оставался самой непостижимой и волнующей загадкой, которую ему никак не удавалось разгадать. Но только не сейчас — сейчас он мог прочесть молодого господина Лань как открытую книгу, и то, что было написано на ее страницах, заставило Усяня собрать всю волю в кулак и повторить жестче:       — Уходи прочь.       «Ты не обязан нести бремя моих грехов вместе со мной, даже если считаешь иначе. Я этого не заслужил».       — Вэй Ин, — на лице Лань Чжаня, перепачканном кровью, застыла мольба. — Пожалуйста, я…       — Проваливай! — он оборвал его прежде, чем с чужих губ успело слететь нечто непоправимое.       Зачем все усложнять, если совсем скоро от Старейшины Илина останутся только злые слова на языках людей да страшные сказки, коими впору детей пугать? И Лань Ванцзи, прекрасный Второй Нефрит, не должен стать их частью.       «Забудь обо мне, ведь мы все равно никогда не были друзьями».       Грубый окрик забрал у Вэй Ина последние силы. Он устало прикрыл глаза и выдернул руку из теплой ладони, вновь погружаясь в беспамятство, сквозь которое через некоторое время до него смутно донеслись незнакомые, полные презрения голоса, вслед за чем послышались крики и звон мечей.       Когда он очнулся в следующий раз, то не сразу понял, где находится. Но каменные стены, облепленные талисманами собственного изобретения, были слишком уж знакомыми до последней неровности, а на ложе валялись скомканные одеяла и одежда — ровно в таком виде, в каком Вэй Ин оставил весь этот беспорядок перед тем, как покинуть свое пристанище. Не обращая внимания на ужасную слабость и боль от ран, он подскочил с кровати, тут же расплатившись за необдуманное действие резким приступом тошноты и ломотой во всем теле. Осмотрелся.       — Лань… Чжань?       Заветное имя эхом прокатилось под сводом пещеры, но ответа не последовало. Здесь, в логове демона, которым его теперь считали, Вэй Ин был совсем один, как того и желал, — только вот на душе теперь стало совсем холодно и пусто, будто он снова возвратился на пятнадцать лет назад, в тесную выстуженную каморку, где прятался от одичавших собак и где его тело точно никто не нашел бы, замерзни он насмерть в одну из тех долгих зимних ночей. И даже Лань Чжаню больше не было до него дела.       Зачем он вообще появился на свет, если, преодолев множество испытаний и пожертвовав всем, так и не смог никого спасти, а вместо этого приносил окружающим только боль и смерть?!..       Вэй Ин рухнул коленями на гранитный пол, ощущая, как внутренности стремительно сковывает ледяная корка, подобная той, что можно увидеть поутру на поверхности озера после первых заморозков. Все чувства, некогда бушующие в груди, разом утихли, уступая место полному безразличию. Когда сюда явятся заклинатели четырех великих орденов, чтобы совершить расправу над Старейшиной Илина, он не будет оказывать сопротивления и встретит свой конец со спокойным смирением, ведь цепляться за жизнь более не имело смысла.       Надрывный детский плач сперва показался Вэй Ину галлюцинацией, игрой воспаленного сознания, решившего напоследок сыграть с ним злую шутку. Спустя несколько мгновений звук повторился еще раз, куда громче и отчетливее, раздувая потухшие угольки надежды, так что Вэй Ин, страшась оказаться обманутым собственным слухом, все же поднялся на ноги и неуверенно вышел из пещеры Фумо на дневной свет, который тут же его ослепил. Плач доносился из дальнего дома — оттуда, где жили бабушка Вэнь и маленький А-Юань.       Сердце пропустило удар. Вэй Ин не раздумывая бросился на звук. Ворвавшись внутрь, он обнаружил мальчика сидящим на полу и рыдающим столь горько, что все его личико покраснело и опухло до неузнаваемости.       — А-Юань! — он подхватил ребенка на руки, прижал его к себе так крепко, как только мог, и чуть не расплакался следом, испытав бесконечное облегчение.       А-Юань, его замечательный, улыбчивый, пухлощекий А-Юань был жив!       Должно быть, перед добровольным уходом на суд в Ланьлин бабушка Вэнь уложила спящего малыша в кроватку, надеясь, что впредь Вэй Усянь о нем позаботится, однако в итоге о мальчике все забыли, и он, брошенный на произвол судьбы, остался на сутки совсем один в пустом доме на покинутой богами земле.       За то, что не подумал о ребенке и, ослепленный жаждой мести, раньше времени посчитал его погибшим вместе с родными, Вэй Ин непременно ощутил жгучий укол совести.       — Ну-ну… больше не плачь, А-Юань. Сянь-гэгэ пришел за тобой, — он отнял голову мальчика от своей груди, чтобы заглянуть тому в лицо и стереть блестящие дорожки слез большим пальцем. — Теперь все будет хорошо.       Вэнь Юань, во все глаза таращась на своего спасителя, послушно затих и только продолжил тихонько икать после пережитого стресса.       — Сянь-гэгэ больше никуда не уйдет? — спросил робко, с силой вцепившись пальчиками в дасюшен на плече Вэй Ина.       Усянь вымученно улыбнулся и согласно кивнул, зная, что совсем скоро нарушит данное обещание.       К его ужасу, «скоро» наступило гораздо, гораздо раньше, чем Вэй Ину хотелось бы: за пределами дома сперва послышался отдаленный гул из множества голосов, а затем над лесом прокатился рев мертвецов, охраняющих границы поселения.       Вэй Ин выбежал на улицу с А-Юанем на руках, не представляя, куда его спрятать, — он так надеялся, что у них есть еще немного времени! Можно было бы передать мальчика пожилому фермеру, что жил неподалеку от подножия Луаньцзан и за охранные талисманы делился с их маленькой общиной своим скудным урожаем, или немолодой супружеской паре, которая ютилась в маленькой, но уютной лачуге на отшибе Илина, или…       Голоса становились все громче, возвещая о том, что толпа разъяренных заклинателей неумолимо приближалась, а времени не оставалось совсем. Вэй Ин закрутился на месте, оглядываясь по сторонам в поисках хоть чего-то, где можно было бы укрыть А-Юаня, пока случайно не заприметил небольшое дупло, скрытое за сухими ветками. Оно оказалось достаточно глубоким, чтобы в него поместился ребенок, но вполне незаметным для мимолетного взгляда, если не искать наверняка.       — А-Юань, полезай, — Усянь помог мальчику забраться в дупло, и, когда тот развернулся лицом, устраиваясь в своем новом укрытии поудобнее, произнес очень серьезно: — Ты должен тихонько подождать меня здесь, пока я не вернусь.       Лицо малыша вдруг моментально скуксилось, он надул губы и издал протяжный хныкающий звук, предупреждающий о новой истерике.       — Но Сянь-гэгэ обещал, что не уйдет!       Чувствуя присутствие толпы заклинателей уже буквально у себя за спиной, Вэй Ин попытался сменить тактику.       — Тогда давай сыграем в прятки, м? — он снова через силу натянул на лицо улыбку и, дождавшись заинтересованного взгляда, продолжил: — Победит тот, кого найдут последним, так что я тоже подыщу себе укромное местечко, чтобы получше спрятаться. Если выиграешь ты, богач-гэгэ купит тебе на рынке любые игрушки, какие захочешь! А если выиграю я, то будешь есть горькую редиску, ха! Поэтому сиди тихо, и, что бы ни случилось, не вылезай из дупла раньше, чем закончится игра. Договорились?       На слове «игрушки» глаза А-Юаня загорелись энтузиазмом, а от детского негодования не осталось и следа. Вспомнив об их с Лань Чжанем встрече в Илине, Вэй Ин сунул руку за пазуху и выудил оттуда соломенную бабочку, которую Ханьгуан-цзюнь купил для раскапризничавшегося ребенка.       — Это чтобы тебе не было скучно, — вложив бабочку в маленькую ладошку, он ласково потрепал мальчика по голове, молясь всем возможным богам о его спасении.       Ванцзи хорошо помнил, как эту самую бабочку А-Юань сжимал в ладошке, когда он отыскал его, сгорающего от лихорадки, внутри дерева. Ее же Сычжуй до сих пор повсюду носил с собой как драгоценную память о Вэй Усяне.       Взглянув на А-Юаня в последний раз, Вэй Ин прикрыл дупло ветками, а затем поспешил обратно к пещере.       Фигуры заклинателей в разноцветных клановых одеяниях замелькали между иссохшими стволами деревьев. Их было точно не меньше сотни — многие, кто уцелел в Безночном городе, пришли сюда прямо с поля боя, перепачканные кровью, израненные и смертельно уставшие, а кто-то уже присоединился к шествию на полпути. Возглавлял процессию человек, которого Вэй Ин узнал бы даже будучи слепым и глухим. На лице Цзян Чэна, облаченного в ту же одежду, что была на нем в их последнюю встречу, — изорванную, пропитанную грязью и кровью — застыла ничего не выражающая каменная маска, губы сжались в тонкую линию. Чуть позади него шли главы трех остальных орденов: Лань Сичэнь, Не Минцзюэ и Цзинь Гуаншань. При виде Вэй Ина глаза Цзян Чэна налились неприкрытой ненавистью, а Цзыдянь на его руке тотчас заискрился пурпурными молниями, прекрасно выдавая намерения своего владельца.       — Вэй Усянь! — проревел он, остановившись в нескольких чжанах от Старейшины Илина.       Толпа заклинателей, обступив главу Юньмэн Цзян полукругом, замерла тоже, по рядам адептов прокатился шепот.       Вэй Ин бегло пробежался взглядом по каждому лицу — Лань Чжаня среди них не было, и этот факт в равной степени принес ему как облегчение, так и разочарование.       — Вместо того чтобы честно сдаться и с достоинством ответить за все преступления, ты сбежал, как трус, на свою гору, чтобы… что? — Цзян Чэн развел руками. — Думал, здесь тебя защитят твои марионетки или, быть может, мы не осмелимся заявиться в столь нечестивое место, испугавшись глупых мифов о проклятии? — он хмыкнул, криво оскалившись, и выплюнул с презрением: — Больше тебе некуда бежать.       — Смерть Старейшине Илина! — вдруг выкрикнул кто-то из толпы, и все как один подхватили этот вердикт, вскинув мечи над головами: — Смерть Старейшине Илина! Смерть Старейшине Илина!..       Цзян Чэн выждал несколько мгновений, позволяя людям насладиться моментом приближающейся расправы.       — Вэй Усянь, ты обвиняешься в предательстве, использовании запретной темной магии и массовых убийствах! — сжав рукоять Саньду, глава Цзян медленно зашагал вперед. Гнев вперемешку с глубокой обидой прорывались из глубин его души ядовитым потоком слов. — Тебе было мало убить Цзинь Цзысюаня и сотню его людей, м? Ты убил мою сестру, оставив маленького А-Лина круглым сиротой! Да лучше бы отец вообще не приводил тебя в наш дом! Если бы ты тогда сдох, родители и сестра были бы сейчас живы!!!       Вэй Ин был уверен, что после всех случившихся ужасов уже ничто не способно тронуть его за живое, но слова брата ранили так сильно, что на глаза предательски навернулись горячие слезы, которым он, впрочем, не позволил пролиться.       — Хватит болтовни, — вопреки вставшему в горле кому сухо процедил Усянь. — Делай уже то, за чем пришел.       Когда Цзян Чэн приблизился вплотную, он наконец смог в подробностях рассмотреть его лицо — утратившее здоровый цвет, осунувшееся до невозможности, с запавшими покрасневшими глазами и губами, перекошенными от горя.       — Даже не сомневайся в моей решимости, — совсем тихо, чтобы его слышал только один человек, угрожающе прорычал Цзян Чэн, после чего, отрывистым движением выхватив меч из ножен, направил острие на Старейшину Илина и провозгласил громко, разбивая своим голосом воцарившуюся тишину: — Вэй Усянь, за совершенные преступления совет единогласно вынес тебе приговор. Твое наказание — смерть.       Он оглянулся на других глав, и Цзинь Гуаншань незамедлительно ответил ему коротким кивком.       — Так умри же.       Острая боль пронзила грудь Вэй Ина, но даже она не могла сравниться с болью душевной, которая в клочья изодрала его сердце. Он посмотрел на брата, в чьих глазах разверзлись страх, непонимание, обида, ненависть, боль, и понял, что не может всерьез на него разозлиться — в конце концов, к этой самой точке, в которой они все сейчас находились, привели именно его решения, местами необдуманные, местами не слишком разумные, а больше винить было некого. Затем Вэй Ин в каком-то необъяснимом порыве отыскал в толпе Лань Сичэня, на прекрасном лице которого залегла тень тяжелой печали, и ощутил жгучий прилив сожаления от того, что это не лицо Лань Чжаня. Хотел бы он увидеть Ханьгуан-цзюня в последний раз…       В следующее мгновение Цзян Чэн выдернул меч из его груди. Теплая густая кровь оросила мертвую почву между ними, выплескиваясь наружу вместе с крупицами жизни, что еще теплились внутри. Перед глазами стремительно потемнело, земля под ногами зашаталась, заходила ходуном, опрокидывая Вэй Ина навзничь, а в потяжелевшую голову неожиданно пришла лишь одна единственная мысль: как бы ни было мучительно больно, сколько бы страданий ни выпало не его долю, оказывается, он все еще отчаянно хотел жить.       Некоторое время со всех сторон раздавалась какофония уже совсем неразборчивых голосов, люди суетились, сновали туда-сюда как мухи, кто-то даже обшарил его, в надежде найти что-нибудь ценное, но, к злорадству Усяня, одна половина Тигриной Печати самоуничтожилась в Безночном городе, а вторую, он, кажется, где-то потерял. В воздухе потянуло гарью, однако он уже не мог разобрать, что происходит, потому что зрение пропало окончательно — только где-то на периферии угадывалось ярко-оранжевое зарево да к коже ластилось приятное тепло.       Вскоре мир и люди вокруг вовсе перестали для него существовать. Органы чувств полностью притупились, в голове сделалось бесконечно пусто, а тьма наползала плотным одеялом, укутывая в свои спасительные объятия, и последним, что промелькнуло в остатках угасающего сознания Вэй Усяня, была белоснежная лобная лента ордена Гусу Лань, расшитая плывущими облаками.

***

      Ванцзи выкинуло из чужих воспоминаний так же молниеносно, как затянуло, — он не сразу осознал, что его тело принадлежит ему и только ему, а когда легкие запекло от недостатка кислорода, судорожно вздохнул, отчего в груди разорвался настоящий фейерверк боли, словно его сердце и правда остановилось вместе с сердцем Вэй Ина.       Пытаясь унять панику и бешеное сердцебиение в висках, он задыхался несколько долгих секунд, пока перед глазами танцевали яркие разноцветные круги, но в конце концов шок от пережитого постепенно сошел на нет сам по себе, и Ванцзи смог подползти к Лун Мину, который продолжал неподвижно лежать в той же самой позе, как и перед началом ритуала.       Сначала ему почудилось, что юноша не дышит — эта страшная мысль ударила в голову с такой силой, что новая волна паники вновь чуть не завладела им, успев лишь мимолетно задеть своим ледяным прикосновением, — однако затем поверхностное, почти неуловимое дыхание невесомо мазнуло по руке, и Лань Чжань приложил пальцы к тонкому запястью, чтобы нащупать редкий пульс и прислушаться к Золотому Ядру.       Оно едва заметно пульсировало, но движения ци в меридианах не было — ни темной, ни светлой. Лун Мин будто застыл между жизнью и смертью, точно его душа не могла решить, остаться здесь, в этом теле, или же вновь покинуть мир живых, следуя за воспоминаниями прошлой жизни.       — Вэй Ин, — имя слетело с губ непроизвольно и прозвучало совершенно непривычно, но так по-родному… Ванцзи вдруг понял, что за все эти годы ни разу не произносил его вслух, храня глубоко в своем сердце. — Вэй Ин, ты слышишь меня?       Избавившись от всех талисманов, он опустил обе руки на слабо вздымающуюся грудь и принялся передавать свою духовную энергию, которой почти не осталось. Вот только Ядро Вэй Ина продолжало молчать, сколько бы Лань Чжань ни старался, и когда силы иссякли совсем, от слабости он чуть не рухнул на него сверху, успев подставить ладонь в самый последний момент.       — Вэй Ин, пожалуйста…       По щекам потекли горячие слезы, одна за другой срываясь вниз и впитываясь в темно-синюю ткань чужого ханьфу. Этого не могло произойти снова! Не после всего, через что они прошли вместе и порознь. Не после того, о чем Ванцзи теперь знал, увидев все собственными глазами! Неужели он ждал двадцать лет, скитаясь по миру в бесконечных поисках, только ради того, чтобы опять смотреть, как его любимый человек умирает, и не иметь никакой возможности его спасти?       Неужели это было его проклятием: из раза в раз находить, а потом терять, вместо того чтобы проживать каждую жизнь до конца дней рука об руку?       Отчаяние и боль вонзились в сердце тысячами острых игл. Ванцзи обреченно уронил голову Вэй Ину на грудь.       — Вернись ко мне, прошу, — солнечное сплетение сковало тисками, из-за чего у него больше не получалось нормально вдохнуть, и следующие три слова вырвались надрывным шепотом: — Я люблю тебя…       Впервые озвучить свои чувства вслух, даже если Вэй Ин не слышал, оказалось до смешного просто, но теперь это не принесло Лань Чжаню ничего, кроме мучительного сожаления. Судьба щедро предоставила ему второй шанс, а он так и не нашел в себе смелости признаться, повторяя свои прежние ошибки...       Вдруг тело под ним мелко содрогнулось. У уха раздался задушенный хрип, и Лань Чжань пораженно вскинул голову, врезаясь взглядом в бездонные пепельно-серые глаза, раскрытые в диком испуге. Лихорадочно глотая воздух, трясущейся рукой Вэй Ин зажал себе рот ладонью, чтобы заглушить рыдания. По его щекам тут же хлынули слезы. Все еще не веря в происходящее до конца, Ванцзи просунул ладонь под его голову, обхватил затылок, а затем, приподняв, аккуратно прижал к себе. Сердце на краткий миг отозвалось последним всполохом острой боли, прежде чем радостно броситься вскачь, освобождаясь от тисков неминуемо приближающейся агонии, которая уже во второй раз, совсем как на Луаньцзан, собиралась вонзить в него свои ядовитые когти.       — Я не… н-не смог ни-икого спасти… о-они… все пог-гибли из-за м-меня… все-е-е… — едва не задыхаясь, Вэй Усянь стонал надтреснутым, совсем не своим голосом, и эти мучительные звуки, что прорывались на поверхность прямиком из глубин искалеченной, вывернутой наизнанку души, обнажая напоказ все ее раны, были страшнее всего, что Ванцзи когда-либо слышал в своей жизни.       Он долго укачивал Вэй Ина, словно ребенка, нашептывал успокаивающие слова, пока тот горько плакал в его руках, заново переживая свои воспоминания, и тихо плакал сам. А спустя целую вечность, когда сдавленные рыдания, от которых нестерпимо ныло внутри, затихли, сменившись редкими всхлипами и тяжелым влажным дыханием, Лань Чжань почувствовал, как вокруг талии робко обвились руки.       — Ла… ань Ч-чжань… — сипло позвал Вэй Ин, потому что его голос полностью охрип и теперь не слушался.       Ванцзи позволил ему немного отстраниться, все еще заботливо придерживая за плечи и голову в полулежачем положении. Лицо Усяня было перепачкано в крови, что размазалась от слез безобразным узором, поэтому он невольно прикоснулся к его щеке рукой, обернув рукав шэньи вокруг пальцев, и принялся стирать с кожи бурые потеки и влажные соленые дорожки.       — З-заляпаешься же…       Вэй Ин отвернул голову в сторону, но Ванцзи невозмутимо потянулся следом, продолжив свое занятие с особой бережностью. К тому же после боя с хуапигуй это ханьфу уже все равно никуда не годилось.       — Не страшно.       Закончив, он осмотрел результат своей работы и удовлетворенно кивнул, после чего убрал с чужого подбородка и щек налипшие пряди волос. Конечно, отмыть это безобразие полностью можно было только водой, но теперь лицо Вэй Ина хотя бы не выглядело так пугающе.       — Лань Чжань? — во второй раз позвал тот, уже чуть громче, а затем кончиками пальцев дотронулся до высокого лба Ванцзи. — Где твоя лента?       Ответить на этот вопрос было и легко, и сложно одновременно. Лань Чжань замялся на мгновение, склонив голову ниже, чтобы продлить прохладное прикосновение к коже, но не был уверен, следует ли сейчас рассказывать о том, что произошло, когда он вернулся на Луаньцзан после осады. К счастью, Вэй Ин не ждал ответа — он отнял руку, прижав ее к своей груди, будто держал в кулаке что-то очень ценное, и тихо заговорил:       — Я-я помню, что вокруг царила лишь тьма… столь непроглядная, что я не понимал, куда идти, и ничего не чувствовал. Мне так хотелось остаться там навсегда… Перестать существовать вовсе. Интересно, как бы это ощущалось?.. — он ненадолго притих, должно быть, пытаясь отстраниться от тех переживаний, которые сейчас казались ему совсем свежими. — Но… потом я увидел белую ленту — она же была твоей, правда? Пахла тобой… Я без раздумий пошел за ней, пока она не вывела меня к свету, а дальше… — Вэй Ин нахмурился. — Почему я тут, Лань Чжань? Ведь я же… умер? — и посмотрел растерянно, совсем как заблудившийся ребенок.       — Ты умер, — эхом повторил Ванцзи, чувствуя, как от этих слов немеет и сжимается сердце, — и вернулся.       Собственная лобная лента, которую он вложил в ладонь Вэй Усяня прежде, чем похоронить, каким-то непостижимым образом привела его душу обратно в мир живых подобно проводнику. И именно она стала тем самым звеном, что связало между собой две жизни. Однако ленты клана Гусу Лань никогда не были наделены подобными магическими свойствами, этого не могло быть…       — Моя душа переродилась в этом теле, — разжав кулак, Вэй Ин в полном изумлении поднес руку к лицу, и Ванцзи твердо решил, что больше не будет мучить себя вопросом о том, как это случилось. — Я… будто спал очень долго, а теперь очнулся ото сна… — Усянь оторвался от созерцания своей руки и пытливо посмотрел на заклинателя. — Но как ты нашел меня спустя столько лет?       Лань Чжань наклонился к его лицу, чтобы мягко соединить их лбы.       — Обошел весь мир, пока не отыскал моего Вэй Ина, — ответил он, в глубине души зная, что все же слукавил, ведь ему, на самом-то деле, действительно крупно повезло по воле случая — или же самой судьбы — забрести в эту глушь, скрытую от всего мира за густыми лесами и неприступными хребтами гор.       Глаза цвета серебра, как чистейшие озера, на дне которых алмазами переливались неприкрытые эмоции, смотрели пристально, обнажая самое сокровенное, и Ванцзи был готов утонуть, погрузиться на самую глубину и навсегда раствориться в этом омуте. А потом Вэй Ин зажмурился и, притянув его к себе за плечи, обнял столь крепко, прижавшись всем телом, не оставляя между ними ни толики пространства, точно никогда больше не собирался от себя отпускать. Ткнулся носом и губами в шею, согрев кожу дыханием, оставил несколько беспорядочных поцелуев под челюстью, после чего замер, просто вдыхая чужой запах да снова приглушенно всхлипывая. Ванцзи стиснул Вэй Ина в ответ, уже не боясь навредить неосторожным движением, погладил по спутанным волосам на затылке, а сердце его пело от радости, и не было в жизни момента счастливее, чем это мгновение, превратившееся в вечность.       Так они обнимались посреди молчаливого холодного леса, словно, где бы они ни находились, не существовало в мире места надежнее и желаннее, чем в объятиях друг друга, и старушка-луна приглядывала за ними с неба, отгоняя прочь ночной мрак.