Переродившись вновь, вспомню тебя

      Комната Лун Мина мало чем отличалась от гостевых покоев. В ней разве что располагались две кровати и два комода, а ровно по центру помещение было разделено темной газовой занавеской.       Шуршание одежды, которую Чжиян небрежно скинул в одну кучу, чтобы поскорее забраться в постель, раздражало слух, но Лань Ванцзи принципиально не позволял себе поглядывать на чужую половину. Так больше и не заговорив, они улеглись спать, пожелав друг другу доброй ночи, а следующим утром, лишь холодное зимнее небо озарили первые лучи солнца, вновь отправились в горы после скудного завтрака, наполненного звенящей тишиной.       Томительное напряжение и предчувствие приближающегося праздника, скопившееся странной нервозностью во всем теле, совершенно не располагали к медитации, так что в деревню они возвратились еще засветло, чтобы помочь нарядить дом и завершить все неоконченные прошлым вечером приготовления к Чуньцзе. Общими усилиями в комнатах развесили пестрые няньхуа и цзяньчжи, которые Юйчжу старательно вырезала все утро, а затем, оставив ее и госпожу Сянь хлопотать на кухне, вдвоем отправились во двор, где старейшина в компании своих младших братьев, прибывших на рассвете, пытался украсить ворота счастливыми талисманами, а стены поместья — резными фонарями. Только вот незадача: никому из них не хватало для этого роста, отчего мужчины раздосадованно ворчали себе под нос, пытаясь на носках дотянуться до деревянных крючков.       — Дагэ, в вашей захолустной деревеньке знают, что такое лестница? — с едким сарказмом поинтересовался самый низкий из братьев. Он изо всех сил оттолкнулся от земли, цепляя фонарь за край крючка в прыжке, но тот провисел на стене всего лишь мгновение, после чего плюхнулся в сугроб. — Раздери его гуй!       — Мы сломали лестницу, когда украшали сад, — Лун Цзэтао промокнул выступившие на лбу капельки пота краем рукава и сконфуженно потер шею. — А новую сколотить не успели.       Скрипучие шаги за спиной привлекли его внимание. Старейшина обернулся, разглядев приближающихся людей, и на его морщинистом лице тотчас расцвела широкая, полная надежды улыбка.       — Ах, Ханьгуан-цзюнь! — он удостоил заклинателя поклоном, а затем обратился к своим братьям: — Фэнлю, Шувэй, рад представить вам молодого господина Лань Ванцзи из Гусу. Не так давно в наших лесах свирепствовал лисий дух, и господин Лань, волею судьбы оказавшийся в Мэйсин, любезно избавил нас от этой напасти.       Мужчины синхронно поклонились — на их вытянувшихся лицах черным по белому было написано изумление от встречи с адептом великого ордена в такой глуши. Ванцзи уже сбился со счета, сколькими поклонами его одарили за последние сутки, и машинально, без должной церемониальности поприветствовал их в ответ, отпустив руку Чжияна, который незамедлительно последовал его примеру.       — Большая честь, господин Лань. Вы, верно, замаялись от скуки в этой глухомани? — хохотнул Лун Фэнлю. Он выглядел лет на десять моложе своих братьев, но его волосы, собранные в высокий пучок, полностью захватила седина, будто кто-то пролил ему на голову бадью с белой краской.       — И правда! — согласился Шувэй. — Здесь даже нечисти — раз, два и обчелся!       — Вовсе нет, — невозмутимо ответил Ванцзи, чувствуя нарастающую неловкость от столь пристального внимания к собственной персоне.       В отличие от своего старшего брата, эти двое были такими шумными, что от них хотелось поскорее сбежать.       — Еще чего, — в разговор неожиданно вклинился Лун Мин. Голос его прозвучал вызывающе и вместе с тем чуть насмешливо, рука снова сжалась на локте Ванцзи, вынуждая того прижаться к нему вплотную. — Разве со мной заскучаешь!       Озадаченный такой крутой сменой настроения, Лань Чжань скосил взгляд в сторону своего спутника. Он совсем успел позабыть, сколь дерзким мог быть Вэй Ин, когда дело касалось тех, кто ему дорог, — ставить в неловкое положение своих близких Усянь не позволял никому, даже если после этого ему хорошенько влетало за неподобающее поведение. Частенько он перегибал палку, особенно если жертвой становилась его любимая шицзе, Цзян Яньли, но таков был Вэй Ин — ни больше ни меньше. И несмотря на все недопонимания, Ванцзи сомневался, что когда-либо осуждал его за подобное поведение. В конце концов, однажды он и сам стал тем, кто пошел против родного клана и был готов пожертвовать всем, чтобы спасти любимого человека.       — Глядите-ка, что тут у нас? — Фэнлю задорно фыркнул и скрестил руки на груди. — Никак наш проныра Мин-Мин уже успел сдружиться с достопочтенным бессмертным? А твой внук зазря времени не теряет, дагэ!       Погладив свою бороду, старейшина мягко улыбнулся.       — А-Мин очень общительный юноша, со всеми ладит. Он заботился о молодом господине после ранения и…       — Дедушка, мы слышали, что вам нужна помощь? — Чжиян напрягся, перебивая мужчину отвлекающим вопросом в совершенно бестактной манере. Кажется, ему совсем не нравилось праздное любопытство родственников и то, сколь бесцеремонные вопросы они задавали тому, с кем были знакомы не больше нескольких минут.       В клане Гусу Лань за такое открытое непочтение к старшим его бы приговорили к тридцати ударам деревянной ферулой. Впрочем, за все время обучения в Облачных Глубинах Вэй Ин подвергался куда более тяжким наказаниям — телесная боль никогда не страшила его, хоть он и не упускал возможности продемонстрировать обратное, хныча и жалостливо причитая ради забавы.       — О, конечно-конечно, — Лун Цзэтао, на лице которого притаилась понимающая усмешка, озабоченно всплеснул руками и указал на фонари, сиротливо оставленные чуть в стороне. — Господин Лань, не откажите немощным старикам в помощи!       Пока мужчины руководили процессом и сыпали восхищенными комплиментами, адресованными немалому росту Ванцзи, стена полностью преобразилась и выглядела так, словно могла отпугнуть целую толпу Няней. Полюбовавшись проделанной работой, Лун Цзэтао водрузил на ворота немалых размеров картину с изображением Мэньшэня — судя по искусной выделке и качеству материалов, это был очень дорогой подарок от братьев — и довольно хлопнул в ладоши.       — Что это было? — решился нарушить тишину Лань Чжань, когда они отдалились на достаточное расстояние от ворот, которыми все никак не переставал восторгаться старейшина.       Лун Мин неопределенно хмыкнул, чуть медля с ответом.       — Второй и третий дедушка те еще краснобаи. Если бы не я, они от тебя живого места не оставили бы, — боковым зрением Ванцзи заметил, как Чжиян приосанился и чуть вскинул подбородок. — Ты должен быть благодарен мне за спасение.       И хотя в чужом голосе сквозила чистая ирония, он ответил со всей серьезностью:       — Я благодарен.       Оставшееся время до ужина они провели на улице, помогая семье Лун закончить украшать дома и очистить территорию от слежавшихся сугробов. Снег отсырел из-за резкого потепления, установившегося за последние несколько дней, — в воздухе уже витал отчетливый запах весны, — поэтому на его уборку потребовалось немало времени. Зато снеговики из такого материала лепились отлично, чем, разумеется, не преминули воспользоваться дети и даже некоторые взрослые.       Работа сопровождалась негодующим ворчанием Лун Вэньи и звонким хохотом Чжияна, с удивительной точностью уворачивающегося от летевших в него снежков, что не могло укрыться от внимания Ванцзи. Отношения этих двоих все больше и больше напоминали ему о братьях, прибывших на обучение в Гусу из Пристани Лотоса. Цзян Ваньинь, обладавший на редкость скверным характером, точно так же не выносил любые, даже самые безобидные выходки Вэй Усяня и никогда не скупился на ругательства в его адрес.       Цзян Ваньинь… От всплывшего в памяти проклятого имени на языке разлилась неприятная горечь, в груди слабо дернулась давно похороненная под слоем пепла жгучая злоба. Ванцзи сжал кулаки, пытаясь взять под контроль внезапно проснувшиеся негативные эмоции, которые он с огромным трудом запер внутри себя много лет назад. Ненависть к этому человеку выжигала его изнутри на протяжении очень долгого времени, и если бы не А-Юань, ставший для Лань Чжаня настоящим светом в конце бесконечного, наполненного удушающей тьмой тоннеля, он попросту лишился бы рассудка, навсегда затерявшись в этом беспроглядном мраке.       Напряженной руки вдруг коснулись крошечные детские пальчики. Ванцзи тотчас вынырнул из водоворота своих мыслей, посмотрел вниз: рядом стоял сын Лун Шэнли, А-Жу, взирающий на него большими темными глазами. Мальчик уже привычным движением схватился за белый рукав и тянул заклинателя к остальным детям, которые лепили нечто, отдаленно напоминающее собаку или волка. Выдохнув зарождающееся в груди напряжение, Лань Чжань поддался, позволяя утащить себя в толпу малышни и не давая больше отголоскам прошлого отравлять свой разум.       К вечеру, когда на землю уже опустились сумерки, добрая половина внутреннего дворика была оккупирована снежными фигурами разных животных и мифических зверей, а по центру в половину человеческого роста возвышался сам Нефритовый Император, вылепленный настолько умело, что издалека походил на статую из чистейшего белого мрамора.       — Ты раздавил моего кролика, слепошара!       Возмущенный вопль Лун Вэньи сотряс воздух, как раскат грома. Он сокрушенно принялся перебирать кучу снега, которая еще совсем недавно представляла из себя толстую гусеницу с длинными ушами, но виновник учиненного беспорядка даже не обратил внимания на негодование старшего брата.       Чжиян самозабвенно удирал от своих племянников, слегка прихрамывая и лишь чудом не врезаясь в другие фигуры.       — Прости, эргэ! Я не специально!       Лань Чжань утопил неконтролируемую улыбку в меховом вороте своего плаща, но где-то на краю его сознания уже зарождалось стойкое подозрение в том, что со зрением Лун Мина происходили определенные изменения.       В дом они вернулись лишь после того, как на улице полностью стемнело. Ужин пролетел быстро, за досужими разговорами, в которых Ванцзи почти не участвовал, а затем госпожа Сянь пригласила всех на кухню для обряда подношения духу домашнего очага. Юйчжу зажгла несколько палочек благовоний, оставив их подле изображения Цзао-вана на кане, после чего семья вознесла молитвы, не забыв сразу же задобрить божество мантьоу со сладкой яичной начинкой, рисовыми пирожными, водяными каштанами и горстью конфет, чтобы тот из вредности не сболтнул чего лишнего великому Юй-ди.       Следующий день — последний день перед наступлением весны — был наполнен еще большей суматохой, чем предыдущий. На кухнях ни на мгновение не останавливалась готовка, а из своих домов жители выносили старые, более ненужные вещи, которые сразу же жгли в большом костре, специально разведенном перед стенами поместья, чтобы все могли избавиться от изношенной деревянной утвари. Затем, ближе к полудню, когда древесина полностью прогорела, отходы вывезли на телеге в специально отведенное место, чтобы с наступлением посевного сезона удобрить землю золой.       С заходом солнца в главном доме начали подготавливать залу для празднования. В углу помещения с северной стороны разместили алтарь для жертвоприношения духам и божествам, остальное свободное пространство заняли широкими обеденными столами — с приездом еще трех семей количество людей увеличилось чуть ли не вдвое, и Ванцзи совершенно не представлял, как все они уместятся в этой небольшой гостиной. Поверхность столов почти сразу оказалась заставлена праздничными блюдами: свежей рыбой и мясом, рисом с овощами, огромным количеством закусок, среди которых преобладали бао, цзяоцзы, весенние блинчики, вонтоны с разными начинками, няньгао и шоумянь. Также дело традиционно не обошлось без подносов с мандаринами и апельсинами. Конечно же, не забыли и про сладости.       Лань Чжань наблюдал за всей процессией со стороны, лишь изредка помогая там, где требовалась грубая физическая сила, и хотя спустя столько времени, проведенном в поместье, уклад этой семьи больше не казался ему непривычным, он не переставал ощущать себя чуждо, находясь в самом эпицентре всеобщей суеты. Глубоко вздохнув, Ванцзи мыслями переместился в Гусу, невольно вспоминая тишину, которая царила там даже в Чуньцзе и нарушалась только отдаленным грохотом и вспышками от фейерверков высоко в небе над Цайи. Интересно, в этот раз Сычжую удалось уговорить дядю украсить дома в Облачных Глубинах хотя бы праздничными флажками?       — Лань Чжань!       Он оглянулся на зов, выдергивая себя и раздумий, и увидел сияющего Лун Мина, держащего в руках объемный сверток красной ткани.       — Иди переодеваться, — юноша протянул ее Ванцзи, но почувствовав в ответ только молчаливое замешательство, насильно пихнул это яркое нечто прямо ему в руки. — Бабушка сшила для тебя. На Праздник Весны принято наряжаться в красное, разве не знаешь?       При более близком рассмотрении стало понятно, что врученной тканью оказался комплект ханьфу, выполненный из плотного шелкового материала рубинового оттенка, который был искусно украшен вышивкой из серебряной и белой нити, изображающей парящие над горными вершинами стаи журавлей.       Ванцзи смутился. Ему нужно надеть это? Он с рождения не носил ничего, кроме белого и голубого. Красный, считающийся символом торжества и удачи, на деле только резал глаза и отвлекал каждый раз, стоило на него взглянуть. К тому же вряд ли он вообще ему пойдет.       — Я… хотел бы остаться в своих одеждах, — смущенно произнес Лань Чжань, протягивая ханьфу обратно.       — Так это тоже твое! — тут же громко возмутился Чжиян, явно не обрадованный такой реакцией. Он нахмурил соболиные брови, сделал несколько маленьких шажков вперед — скорее, больше полагаясь на свои ощущения, чем наугад, — после чего сбивчиво затараторил, понизив голос почти до шепота: — Знаешь, сколько бабушка сил на него потратила? А времени? Это подарок тебе! Если ты им пренебрежешь, она сильно обидится. Поэтому быстро надевай!       Серые глаза горели праведным огнем, так что Ванцзи прижал сверток к груди и не решился более возражать. Он помнил, каким дерзким и убедительным мог быть Вэй Ин, если ему что-то взбредало в голову, но Чжияна, требовательного, объятого аурой возбужденной решительности, видел впервые. Идти против такого напора казалось совершенно безрассудным занятием.       Поднявшись в их общую — на время — комнату, Лань Чжань разоблачился до чжунъи и осмотрел столь неожиданно преподнесенный ему подарок. Комплект состоял из простого ичана, верхнего, расшитого узорами чжишэня со стоячим воротником, длинными широкими рукавами и разрезами от пояса, что делало юбку похожей на «хвост Феникса», темно-бордового пояса из плотной бязи и биси ему в цвет, украшенного серебряной нитью. Весь материал, явно приобретенный в очень зажиточной лавке, отличался весьма умелой обработкой — Ванцзи еще в прошлый раз оценил мастерство госпожи Гань, однако эта работа не оставляла никаких сомнений в том, что женщина была необычайно искусной швеей.       Ханьфу село идеально по его фигуре, но красный цвет ощущался… инородно. Во всех смыслах. Широкие рукава и подол маячили на периферии зрения яркой раздражающей пеленой и напоминали о пятнах крови, которые почти никогда не сходили с его одежд во время войны. Кровью же она была пропитана в Безночном городе, а затем в день, когда Ванцзи принял свое наказание и предал земле Вэй Ина на Могильных холмах. С красным были связаны самые болезненные воспоминания его жизни, и даже несмотря на то, что в обществе этот цвет символизировал счастье, для него он навсегда остался цветом утраты и горьких сожалений.       Внезапное желание скинуть с себя эту одежду прокатилось по его телу нестерпимым зудом. Лань Ванцзи прикрыл глаза, пытаясь прогнать из-под век плавающие алые разводы, задышал медленно и ровно, чтобы выровнять сбившееся дыхание. Почувствовав себя чуточку лучше спустя несколько минут, он нервно одернул гладкий шелковый подол вспотевшими ладонями, поправил пояс с прикрепленной к нему подвеской из нефритовых колец, после чего заставил себя вернуться в главный дом.       За время его отсутствия залу полностью подготовили к Няньефань. Под потолком возникли невесть откуда взявшиеся бумажные украшения и узелки чжунгоцзе с кисточками из конского волоса, а люди, уже успевшие переодеться в праздничные наряды, заняли свои места и ожидали начала застолья за шумными беседами. Сперва никто из присутствующих не заметил его появления, но стоило Ванцзи сделать несколько шагов вглубь помещения, все — даже балующиеся в стороне малыши — словно по щелчку пальцев затихли и обернулись в его сторону, придавив удивленными взглядами к самому полу. Эта молчаливая, ужасно неловкая пауза длилась несколько долгих секунд, пока из-за стола не поднялся Лун Шувэй.       — Господин Лань, скорее присаживайтесь сюда! — голос мужчины эхом прокатился по зале, которая вновь наполнилась оживленными разговорами столь же стремительно, как и погрузилась в тишину за мгновение до этого.       Чтобы пройти к дальнему ряду, Ванцзи спешно обогнул ближайший ко входу низкий стол, тянущийся вдоль всей залы, но опять почувствовал на себе чей-то взгляд. Навязчивое ощущение не уходило, и тогда он обернулся через плечо, замечая с противоположного конца помещения Лун Мина, который сидел в окружении своих братьев и сестер и тихонько посмеивался, прикрыв рот ладонью. Молодой человек смотрел точно на него. Смотрел неотрывно, внимательно. Так, будто видел не бесформенное яркое пятно среди других неподвижных силуэтов на размытом фоне, а мог по-настоящему разглядеть чужое лицо до самых мельчайших деталей.       — Устраивайтесь поудобнее, господин, — Шувэй подтащил несколько узорчатых подушек к пустому месту рядом с собой и приглашающе похлопал по ним ладонью.       С трудом оторвав взгляд от Чжияна, чье внимание к тому времени уже полностью переключилось на племянников, подкравшихся к любимому дядюшке сзади, Лань Чжань, чтобы не помять дорогую ткань, аккуратно отвел заднюю часть подола чжишэня, прежде чем опуститься на любезно представленные ему подушки. «Хвост» красиво разметался у него за спиной, заняв добрую половину и без того узкого прохода, однако все места с его стороны уже были заняты, поэтому он не беспокоился, что может кому-то помешать.       Было ли это наваждением? Игрой воображения? Удачным ракурсом, в конце концов, из-за которого Ванцзи показалось, что Лун Мин смотрел ему прямо в глаза?       Он коротко вздохнул, отгоняя от себя абсурдные мысли, и огляделся по сторонам. На этот раз люди были рассажены в строго иерархическом порядке по возрасту. Во главе основного стола, по его правую руку, пустовали два места, предназначенные для старейшины и госпожи Гань. Сразу за ними в компании своих жен расположились Фэнлю и Шувэй, а слева от Лань Ванцзи, которому отвели место почетного гостя, — все их многочисленные дети вместе с супругами. Край стола был также накрыт для трех почивших членов семьи: одно из них, должно быть, принадлежало матери Чжияна, Лун Сюли. За вторым столом восседали молодежь и маленькие дети, у дальней же стены, между двумя рядами, стоял круглый алтарь для предков и духов, накрытый лишь ритуальными мисками, чарками да высокими глиняными кувшинами.       — Пин-Пин, а ну положи обратно!.. — недовольный тонкий голос, за которым последовал звучный шлепок, заставил Ванцзи отвлечься от изучения залы и посмотреть на соседа напротив.       Им оказался старший сын Лун Фэнлю — Лань Чжань не помнил его полного имени, — весьма тучный мужчина средних лет, пытающийся стянуть с общей тарелки несколько мясных вонтонов.       — Дорогая, я есть хочу…       Его супруга, миниатюрная изящная женщина, затянутая в роскошное платье, сердито цокнула языком и снова шлепнула «Пин-Пина» по распухшим пальцам.       — Вот же ты прожорливое недоразумение. Потерпи еще немного, не помрешь! — на ярко накрашенном лице проступила гримаса недовольства, в следующее мгновение сменившаяся улыбкой, когда ее взгляд метнулся ко входу. — Твой дядюшка идет, руки прочь!       Палочки, которые мужчина и так удерживал в руке с большим трудом, неуклюже дрогнули и разжались, отчего вонтон с глухим звуком плюхнулся прямо на деревянную поверхность стола, разбрызгав в стороны еще теплый бульон. Женщина тут же зашипела, словно разъяренная кошка, тихо выругалась на мужа, а затем поспешила незаметно убрать все следы его маленького преступления.       Когда в залу вошел господин Лун под руку с Гань Бию, громкие разговоры обратились в шепот, прежде чем окончательно затихнуть. Пожилая пара неспешно прошла к главному столу, чтобы занять свои места, после чего старейшина широко улыбнулся и всплеснул руками.       — Чего сидите как неродные? А ну, налетай! — его добродушный смех взвился к самому потолку, ознаменовав начало торжества, и под одобрительные возгласы все набросились на еду с таким рвением, точно голодали целую неделю.       Как и в день празднования Дунчжи, помещение наполнилось бурными обсуждениями, громким искренним хохотом и торжественными тостами. Люди веселились в кругу собравшейся полным составом семьи, что случалось всего один единственный раз в году, делились друг с другом последними новостями и сплетнями, а Ванцзи оставалось лишь наблюдать за ними с какой-то невнятной печалью в груди и иногда из вежливости пробовать пищу, которую ему щедро подкладывали со всех сторон. Блюда привлекали его своими запахами, но при мысли о том, чтобы поесть, к горлу подступала тошнота.       Была ли это тоска по собственной семье? Лань Чжань повнимательнее прислушался к своему сердцу.       Пожалуй, да.       Он не видел своих родных уже больше полутора лет, все чаще и чаще вспоминал их лица, и хотя дядя не одобрял его нынешний образ жизни, гневаясь всякий раз, когда Ванцзи отправлялся в новое странствие, в то время как брат и Сычжуй отпускали его с молчаливым пониманием, воссоединение с ними всегда приносило ему внутреннее успокоение после каждой разлуки. Однако сейчас все было иначе — какой бы сильной ни была его привязанность к семье, Лань Чжань понимал, что впервые за двадцать лет она больше не являлась единственной константой в его жизни. Возможно, он ощущал вину за то, что душа теперь разрывалось меж двух полюсов, даже если совсем скоро ему предстояло навсегда забыть дорогу к человеку, любовь к которому затмевала весь остальной мир и продолжала полыхать в его истерзанном сердце неугасимым огнем, но это чувство было столь необъятным, столь чудовищно сильным, что не иссякло бы и через тысячи лет, вновь и вновь заставляя его тянуться к Вэй Усяню даже после того, как от души останутся одни лишь хрупкие осколки.       Застолье между тем продолжало набирать обороты: женщины только и успевали приносить с кухонь новые кушанья на замену уже опустевшим блюдам, осушенные кувшины вновь наполнялись домашним вином, которое мгновенно разливали по чашам до последней капли; люди ели и пили, громогласно смеялись и пытались перекричать друг друга в этом нескончаемом гвалте, а градус всеобщего опьянения продолжал стремительно расти по мере приближения полуночи. Младшие братья старейшины, от вина окончательно растерявшие всю свою тактичность, осыпали Лань Чжаня бесконечными вопросами, на которые ему, впрочем, даже не приходилось отвечать, потому как мужчины моментально переключались на прочие темы, забывая выслушать ответ. И хотя Ванцзи не выносил шумные скопления людей, а еще больше — пьянствующие компании, почему-то сейчас буйное окружение не вызывало в нем раздражение.       Интересно, каким бы человеком он стал, если бы вырос в похожей семье, где проявление простых человеческих эмоций не считалось чем-то запретным, а каждое движение не сковывали сотни бесполезных правил? Было бы ему тогда проще принять дружбу Вэй Ина и открыть свои истинные чувства вместо того, чтобы прятаться под маской безразличия?..       Этого, к сожалению, ему уже не суждено было узнать.       К наступлению часа свиньи пыл веселья заметно поутих — пришло время поприветствовать небесных божеств и почтить усопших. В ордене Гусу Лань традиция встречать духов была единственным ритуалом, которым не пренебрегали в Чуньцзе. Обряд проводился по всем правилам и длился несколько часов кряду, завершаясь лишь глубокой ночью. Когда Ванцзи был ребенок, зачастую ему не хватало сил высидеть до самого конца, так что он засыпал прямо на плече Сичэня, убаюканный молитвами и густым запахом благовоний.       — Семья Лун приветствует Шоу-син.       Глава деревни, опустившись на колени перед алтарем, повернулся на юг, к противоположной от столика стене, и совершил низкий поклон, держа в руках тлеющую курительную палочку. Затем он принял из рук Гань Бию пиалу с несколькими купюрами цзиньчжи, поджог бумагу, снова склонившись к полу, и произнес:       — Даруй всем присутствующим в этом доме долгую жизнь, о почтенный, и благослови наших потомков на процветание!       Все члены семьи вместе с господином Луном отдали небесному духу третий поклон. Ванцзи давно не верил в то, что богам есть дело до простых смертных, но все же присоединился к церемонии, не в праве нарушить чужие порядки. После они поприветствовали духов благополучия, земледелия и милосердия, приходящих с разных сторон света, а госпожа Гань наполнила чарки рисовым вином и разложила по пиалам жертвенную пищу.       Вскоре очередь, наконец, дошла до усопших, и Ванцзи невольно отыскал взглядом Лун Мина. На лице юноши играл лихорадочный румянец, но серые глаза выдавали всю его застарелую печаль с головой. Лань Чжань чувствовал, что тот до сих пор очень остро переживал потерю матери, даже если утверждал обратное, — когда они воздавали почести в Храме предков на Дунчжи, мелко подрагивающие плечи и низко опущенная голова Чжияна, сидевшего перед поминальной табличкой Лун Сюли, говорили о его состоянии красноречивее любых слов.       Ванцзи понимал. После смерти его собственной матери боль, десятки лет назад засевшая в тогда еще неокрепшей детской душе глубочайшей раной, с тех пор не утихала ни на мгновение.       По завершении ритуала все выпили по чарке крепкой рисовой настойки. Алкоголь тотчас с силой ударил в голову, но Ванцзи с легкостью подавил опьянение своим Золотым Ядром — этому нехитрому трюку его однажды научил Лань Сичэнь, в очередной раз заставший пребывающего в беспамятстве брата за сосудом «Улыбки Императора». Рот наполнился резким горчащим привкусом, поэтому он поспешил заесть его долькой мандарина, которую так кстати предложил Лун Шувэй.       Совсем скоро веселье завладело притихшими людьми вновь, и помещение быстро утонуло в шуме голосов, ставших, кажется, еще громче, чем прежде. Через три четверти часа, когда до наступления весны оставались считанные минуты, господин Лун призвал всех к тишине. Приподняв свою чашу, на этот раз наполненную вином, он вдумчиво заговорил:       — Этот непростой год был полон как радостных событий, так и горестных… Я благодарю богов за богатый урожай, щедрый приплод и за посланных нашему роду детей. Но великий круговорот жизни и смерти всегда что-то дарует, а что-то забирает взамен, и я смиренно отпускаю тех, кто нас безвременно покинул, — старейшина задумчиво опустил взгляд к напитку и с несколько секунд помолчал, прежде чем продолжить речь, широко улыбнувшись. — В этот вечер мы собрались все вместе, чтобы поприветствовать духов и возрадоваться новому началу. Так пусть же предстоящий год не обделит деревню Мэйсин благополучием, а боги останутся милостивыми к нашим семьям. Пусть недуги обходят здешнюю землю стороной, а удача станет верным спутником каждому за этим столом. Выпьем за то, чтобы счастье не покидало наш дом и ровно через год эта комната вновь полнилась голосами! Выпьем!       Дружное улюлюканье прокатилось по зале громкой волной. Ванцзи осторожно пригубил вина, что после рисовой настойки показалось ему сладкой, чуть терпкой водой, осушил чашу до дна и с чувством обрушил ее на стол, ощутив в руках какую-то странную легкость. Все-таки крепкий напиток давал о себе знать.       Как только время перевалило за полночь, все повскакивали со своих мест и принялись поздравлять друг друга. Свободного пространства не хватало, так что люди топтались в проходах, осторожно перемещаясь между столами, чтобы ничего не задеть. Молодое поколение кланялось старшим, а маленьким детям торжественно вручали хунбао, наполненные монетами. Ванцзи улыбнулся при виде счастливого личика А-Жу, который заглядывал в свой конверт, пытаясь достать подарок, и невольно вернулся в собственное детство. Однажды мама подарила ему монетку, завернутую в алую ткань, — он до сих пор отчетливо помнил легкое удивление вперемешку с восторгом, которые переполняли его до краев. Это было не на Чуньцзе, и тогда он еще не понимал значения полученного презента, но монетка навсегда «поселилась» под его подушкой, после смерти матери став единственным материальным напоминанием о ней.       Плеча коснулась чья-то рука. Лань Чжань обернулся, сперва увидев перед собой лишь ярко-красные одеяния. На человеке был простой, без вышивок, шэньи, поверх которого ниспадал затянутый широким поясом и украшенный узорами каньцзянь. Он собирался задрать голову, чтобы разглядеть лицо человека, но тот опустился возле него на колени раньше, чем Ванцзи успел это сделать.       В поле зрения возникло лицо Лун Мина, по обыкновению озаренное лучистой, чуть хмельной улыбкой. Его волосы были собраны в высокий тугой хвост, затянутый красной лентой, что придавало молодому человеку поразительное сходство с прошлым своим воплощением. Он вытянул вперед сжатую в кулак руку, раскрыл пальцы, и Лань Чжань увидел на чужой ладони вырезанную из дерева маленькую фигурку дракона.       — Это тебе, — застенчиво произнес Чжиян. — Я раньше ничего подобного не делал, поэтому вышло немного… криво. Но дагэ сказал, что для слепого мастера выглядит весьма недурно. Надеюсь, он меня не обманул, — юноша тихонько хохотнул, протянул руку ближе.       Забрав фигурку, Ванзци поднес ее к лицу. Тело дракона вилось тугими кольцами, и несмотря на небольшой размер поделки, все мелкие детали были выточены очень аккуратно: крошечные чешуйки, анатомично повторяющие изгибы змеиного тела, тонкие прямые рога и острые когти на длинных пальцах. Сама древесина была гладкой и теплой на ощупь. Совсем не верилось, что это изготовил незрячий человек.       — Я знаю, ты скоро уйдешь… Мне захотелось подарить что-нибудь на память о себе, — с запозданием осознав, что сказал совсем не то, что следовало, Лун Мин закашлялся и сдавленно добавил: — О нашей семье, то есть!       Ванцзи продолжал молчаливо рассматривать подарок, в который была вложена частичка души, но так и не мог найти подходящих слов, чтобы выразить то, сколь дорогой сердцу ощущалась эта маленькая вещица.       — Если тебе не нравится, я…       Лань Чжань вскинул голову, ревностно притянул фигурку к груди, словно ее у него собирались отнять, и голосом, не терпящим возражений, твердо произнес:       — Мне нравится.       По одной конкретной причине Лун Мин считал, что все, что он делал, заклинателю могло не понравиться. Он мог не понравиться. Сама мысль об этом внезапно вызвала у Ванцзи ужасное чувство стыда — тогда, в горах, он собственноручно заставил Чжияна поверить в это своим равнодушным, холодным поведением, под которым, на самом деле, неистовствовала самая настоящая буря из эмоций, едва не разорвавшая его сердце напополам.       — Правда? — лицо Чжияна вновь просияло подобно солнцу, сумевшему пробиться сквозь густые грозовые тучи.       — Мгм.       Лань Чжань позволил себе еще несколько секунд насладиться его лучами, а затем спросил:       — Кто сказал тебе, что я уйду?       — Это было очевидно, ты ведь странствующий заклинатель, — Лун Мин пожал плечами, и улыбка его сразу же померкла. — Я догадывался еще до Дунчжи, но потом бабушка попросила тебя помочь мне с медитациями. Ты помог.       Что ж, это была чистая правда. Ванцзи больше не ощущал в теле Лун Мина застоев темной энергии. Теперь его Золотое Ядро функционировало самостоятельно, а поток духовной энергии равномерно циркулировал по меридианам, обеспечивая правильное распределение ци в даньтянях. Его миссия была выполнена, и больше ничто не держало Лань Чжаня в деревне Мэйсин — наступила пора вернуться в Гусу.       — Тебе правда обязательно уходить? — тихо спросил Лун Мин, когда понял, что тот не заговорит сам.       Громкие голоса и суета вокруг мешали сосредоточиться. Взмахом руки Ванцзи укрыл их глухим барьером, не пропускающим внутрь звуки извне, робко коснулся холодных пальцев Чжияна, что дрогнули от внезапно нахлынувшей со всех сторон тишины. Отчаянно хотелось ответить на застывший между ними вопрос отрицанием. Все, чего желало его сердце, — остаться рядом. Остаться и никогда больше не знать разлуки ни в одной из жизней до тех пор, пока мир не превратится в пыль. Ведь это было так просто — остаться… Но мог ли он позволить себе эту слабость? Мог ли нарушить обещание, данное самому себе, рискуя вновь разрушить жизнь человека, которому Небеса даровали второй шанс?       Сознание, словно дисциплинарным кнутом, хлестнуло обрывками всех тех ужасных событий, что довелось пережить Вэй Ину за свой короткий век. Если Лун Мин вспомнит хоть какие-то из них, это сломает его, отпечатается на сердце болезненным кровоточащим клеймом, которое до самого последнего вздоха будет напоминать ему об ужасах прошлого.       Нет, он не имел права.       Наверняка ждать придется долго. Слишком долго, потому что впереди Ванцзи предстоял длинный жизненный путь, соразмерный силе его духа. Возможно, за это время Вэй Ин успеет переродиться еще не один раз. А до тех пор, пока они оба не вступят в новый цикл, пусть все идет своим чередом, даже если на короткое мгновение их путям придется разойтись в бесконечной круговерти времени. Красной нитью соединены их руки — теперь Лань Чжань ощущал это столь же ясно, как биение собственного сердца. В следующей жизни и в следующей после нее им суждено встретиться вновь, и тогда уже ничто не сможет оборвать эту связь. Нужно только подождать.       — Я хотел бы остаться, — искренне признался Ванцзи.       «Я хотел бы все тебе рассказать», — эхом прозвучало в мыслях, но это было именно тем, что находилось за гранью его возможностей.       — Но ты не можешь, — с горечью закончил за него Чжиян, понурив голову.       — Не могу.       Тишина, поначалу обнявшая их мягким плотным одеялом, теперь обвисла бесформенным булыжником, мучительно давящим на грудь. Слова застряли где-то глубоко в горле, перекрыв доступ к кислороду, отчего Лань Чжань с усилием заставил себя сглотнуть этот жесткий ком, чтобы наконец нормально вздохнуть.       — Лун Мин…       Говорить сделалось совсем тяжело, во рту пересохло. Ванцзи прикрыл на мгновение глаза и сразу же их открыл , с сожалением вглядываясь в печальное лицо напротив, на фоне мельтешащих ярко-красных фигур показавшееся ему совершенно бледным. Собрался с мыслями, чтобы продолжить. Но в тот момент, когда первое слово вот-вот было готово сорваться с его губ, воздух вокруг них внезапно пошел мелкой рябью, затрясся, на долю секунды сжался, образовав в пространстве глубокий вакуум, и стремительно схлопнулся, позволяя внешнему шуму обрушиться на них оглушающей лавиной.       — А-Мин, идем скорее на улицу, сейчас будут небесные цветы! — радостный голосок Юйчжу звонким переливом пробился сквозь мешанину звуков, а маленькая девичья рука схватила Лун Мина за рукав и потянула куда-то в толпу.       Даже не заметив, как оказался на ногах, будто его вздернули за ниточки, точно безвольную марионетку, Лань Чжань последовал к выходу из дома вместе со всеми, пытаясь отыскать среди людей, топчущихся впереди, высокий хвост, перевязанный алой лентой. Холодный воздух на улице уколол его по пылающим от настойки и вина щекам, мигом прогнав легкое опьянение, засевшее в конечностях непривычной легкостью.       Лун Мин быстро отыскался чуть поодаль от главного дома в компании своих сверстников по задорному громкому смеху. Словно почувствовав приближение заклинателя, он отцепился от младшей сестры, метнулся вперед, безошибочно находя ладонь Ванцзи, и обхватил ее обеими руками.       — Лань Чжань, ты когда-нибудь видел небесные цветы? — в предвкушении спросил Лун Мин, едва не повисая всем телом на чужой руке. В его голосе уже не было и намека на прежнюю печаль, которую моментально вытеснили всеобщее веселье и алкогольные пары.       — Это называется фейерверк, — снисходительно пояснил Лань Чжань, пока все внутри него буквально переворачивалось от ощущения разгоряченного гибкого тела, прижавшегося почти вплотную.       Подобные вольности Чжиян не позволял себе даже до того дня, как их отношения приобрели сложную, во многом напряженную черту.       — Ферве… йер... кр… — попытался повторить Лун Мин, но язык его окончательно запутался, и он заливисто расхохотался Ванцзи прямо в ухо, отчего тому захотелось немедленно сжаться в клубок от горячей волны, продравшей тело от основания шеи вдоль всего позвоночника и до самых пят. — Ну тебя с твоими заумными словечками. Небесные цве-еты! Так видел или нет?       После войны с кланом Вэнь фейерверки ассоциировались с дурным: Лань Чжань не раз собственноручно раскрашивал небо бело-голубыми вспышками, когда требовалось подать ожидающему в засаде отряду сигнал, возвещающий о начале атаки. За «небесными цветами» всегда следовали только реки крови и смерть. Впрочем, с тех пор, как война закончилась, многое из того, что простые люди привыкли воспринимать с радостью, вызывало у Ванцзи лишь плохие воспоминания и неприятное чувство тревожности.       — Из Облачных Глубин виднеются… небесные цветы, что распускаются над соседними поселениями и городами. Их создают с помощью специальных приспособлений, дабы залпы были больше и ярче.       — Значит, у тебя дома так каждый год? — поразился Лун Мин.       — Мгм. Небо цветет, пока не встанет солнце.       — Вот же счастливые люди! — Чжиян выдохнул густое облачко пара и запрокинул голову наверх, к полотну ночного неба, густо усыпанному серебром звезд. — Для нашей глуши это целая роскошь. Второму дедушке изредка удается раздобыть хлопушки в Чэнду, но они больно дорогие, чтобы разживаться ими каждый год. Обычно мы жжем бамбук — получается, конечно, и в половину не так здорово, но для отпугивания злых духов тоже сгодится. А вот сегодня особенный день!       Тем временем к запуску фейерверков уже все было готово. Пороховые хлопушки в количестве пяти штук разместили в ряд, для надежности прикопав снегом у основания. Люди сдвинулись назад, сын Лун Шувэя лучиной поочередно поджег каждый фитиль, после чего тоже отбежал на безопасное расстояние, подхватив на руки маленькую дочку.       Фитили зашипели, заискрились, и спустя несколько секунд с громким треском под дружное улюлюканье в небо взмыл первый залп. В хлеву тут же замычал скот да залаяли встревоженные собаки. Ночь озарилась яркими вспышками, что быстро оседали разноцветным дождем, таявшим в воздухе раньше, чем его брызги успевали достичь земли, а снег, вторя небу, заиграл радужными переливами, словно драгоценные самоцветы. Чжиян пораженно ахнул, прижался ближе и застыл напряженной струной. Серые глаза, на дне которых отражались огненные всполохи, распахнулись в детском восторге. Интересно, сколь многое он был способен видеть? Ванцзи отвел взгляд от его разрумянившегося на морозе лица и посмотрел в цветущее небо.       И вправду, красиво.       Фейерверки гремели еще долго, разбавляя красками черно-белую зимнюю ночь. Когда последний залп осыпался блестящей крошкой и окончательно растаял во тьме, восхищенные от увиденного зрелища люди вереницей потекли за пределы сыхэюаня на главную площадь, где вот-вот должен был начаться танец львов и дракона. Лань Чжань заметил, как один переодетый в простую одежду человек, в котором он узнал Лун Шэнли по его широким плечам, успел юркнуть за ворота прежде остальной толпы — наверняка, спешил обрядиться в костюм. Кому, как не такому физически развитому молодому мужчине, исполнять столь непростой танец?       На площади было шумно и людно, с радостными воплями друг за другом носились маленькие дети. Из ближайших домов поспешно выносили расписные тангу, обтянутые коровьей кожей, и массивный бронзовый гонг, а в центре уже возвышалась невысокая деревянная конструкция в виде узкого моста, сооруженная на скорую руку, однако казавшаяся довольно прочной.       — В детстве я мечтал научиться исполнять танец льва, как дагэ, — произнес Лун Мин. — Как-то раз мы с А-Чжу стащили старый костюм из амбара. Сестрица водрузила на себя голову, а я вслепую тащился за ней позади. Но костюм оказался таким тяжелым и неудобным, что мы даже не успели выйти со двора — сразу же попались дедушке, — сдавленно хихикнув, он невозмутимо, но с едва сдерживаемым смехом закончил свой рассказ: — Меня тогда хорошенько выпороли, а А-Чжу весь день чистила загон для свиней.       Ванцзи хмыкнул. Это было так в духе Вэй Ина.       Не успели они вновь о чем-нибудь заговорить, как в центр площади выбежали музыканты. Начало представления ознаменовал раскатистый звук гонга, заставивший всех людей затаить дыхание и устремить взгляды на выступающих. Воздух содрогнулся, мелко завибрировал от новых ударов колотушки по широкому диску. Спустя миг к нему присоединились тангу, безошибочно входящие в единый ритм с главным инструментом, и на площадь под ликующие возгласы толпы ворвались два лохматых желто-красных льва. Костюмы были пошиты из самых простых материалов и не изобиловали большим количеством украшений, но выглядели весьма устрашающе. Мифические чудища закружились по разным сторонам света в широком кольце зрителей, ненадолго сошлись в ожесточенной схватке и снова разбежались. Они то припадали к земле, словно выжидали жертву, готовясь к смертельному прыжку, то вздыбливались на здание «лапы» и вытворяли на деревянном мостке немыслимые акробатические трюки. В один момент под гривой мелькнуло лицо Лун Шэнли — Ванцзи заприметил лишь горящие первобытным огнем темные глаза.       Однажды он услышал от странствующего артиста простую истину: чтобы исполнить танец льва, недостаточно накинуть на себя его шкуру. Нужно пробудить в самом себе звериную сущность.       После того как львы, схлестнувшись в финальном поединке, покинули площадь, им на замену выплыл огромный — не меньше пяти чжанов в длину — огненный дракон. Под полупрозрачной тканью, которой был обтянут бамбуковый каркас, плясало яркое пламя свечей, отбрасывающее на снег причудливые блики и тени. Тело ящера плавно изгибалось частой волной благодаря слаженным движениям танцоров, а перед его зубастой мордой несколько девушек несли множество маленьких фонариков, отчего казалось, будто дракон извергает из пасти огонь.       Представление находилось в самом разгаре, когда Ванцзи почувствовал на своем плече легкое давление. Повернув голову, он увидел черную макушку и алую ленту — должно быть, усталость и выпитое в больших количествах вино окончательно сморило Лун Мина раньше, чем гуляния подошли к концу. Бережно сжав в одной руке деревянную фигурку, другой Лань Чжань обнял юношу за талию, чтобы перенести на себя чужой вес, и продолжил следить за извивающимся драконом. Как бы его ни отталкивали яркие и шумные представления, сейчас же происходящее на площади завораживало так, будто он сам был глупым ночным мотыльком, неизменно летящим на свет. Теплое тело рядом приятно согревало ему бок, но в груди все ощущалось в стони раз острее — там, под ребрами, в области стремительно забившегося от волнения сердца, распускался прекрасный цветок, который во что бы то ни стало хотелось уберечь от скорого увядания.       Стыд и сомнения с остервенением принялись разъедать его совесть, однако Ванцзи все же осмелился задать себе вопрос, который не давал ему покоя на протяжении многих дней.       Мог ли он остаться рядом с Лун Мином еще ненадолго?