Переродившись вновь, вспомню тебя

В бескрайнем небе

Едва заметны мои первые слезы,

Оплакивающие мою сегодняшнюю душу.

© Лян Цзундай

             Могильные холмы встретили его едким запахом гари, тотчас осевшим в легких горьким пеплом, и мертвенной тишиной, которая окутала это место от древесных корней до серых небес. Тут не пели птицы, насекомые не стрекотали в пожухлой траве, и не было слышно ни единого шороха пробегающего мимо мелкого зверька, осмелившегося достаточно для того, чтобы прийти сюда в поисках пропитания. Казалось, даже ветер с неохотой поднимался на гору, со скорбью перебирая голые ветви давно погибших деревьев, что черными корявыми силуэтами возвышались над такой же безжизненной землей. Смерть насквозь пропитала здесь все до последней песчинки, и если совсем не так давно Могильные холмы полнились голосами, детским смехом и разнообразными звуками человеческого быта, то теперь даже сгоревшие жилые постройки вряд ли убедили бы кого-то в том, что некогда в подобном месте действительно могли жить люди.       Лань Ванцзи сделал несколько тяжелых шагов и остановился посреди пепелища. Веки опустились сами собой, не позволяя влаге пролиться из глаз, а коварная память тут же принялась воскрешать из тьмы картины недалекого прошлого.       Вдоль черной скалы тянется ряд маленьких косых домиков, совсем простых, без изысков, но построенных с душой и любовно украшенных бумажными фонариками да цветастыми флажками; чуть поодаль — грядки, засеянные какой-то съедобной культурой, а по центру — небольшой прудик с тщедушными лотосами; мимо снуют женщины и мужчины, увлеченно занимающиеся хозяйством, и воздух наполнен веселыми, оживленными разговорами; задорно хохочущий ребенок, уютно умостившийся на руках у высокого юноши, облаченного в черный дасюшен поверх таких же черных одежд, увлеченно демонстрирует тому соломенную бабочку, вызывая у всех вокруг широкие улыбки.       Почему же он отказался тогда остаться на ужин, хотя душа так рвалась принять предложение столь дорогого сердцу человека? Почему?..       Одна крупная слеза все же сорвалась с ресниц и покатилась по щеке. Когда Ванцзи открыл глаза, с сожалением вырывая себя из теплых воспоминаний, ужасающая реальность захлестнула его с новой силой, навалилась на плечи неподъемной могильной плитой, которая норовила погрести его заживо в этой же самой земле. Сделав над собой титаническое усилие, Лань Чжань медленно двинулся вперед, шаркающими шагами поднимая в воздух взвесь пепла и грязи. Раны на спине нещадно пульсировали, и наверняка все повязки уже давно пропитались кровью, пачкая слои белоснежного ханьфу, но едва ли любая физическая боль имела сейчас хоть какое-то значение. Слова брата, произнесенные несколькими часами ранее в ночной тишине Облачных Глубин с невыразимой печалью, разом выжгли все ощущения и оставили в душе мертвую пустошь — точно такую же, что окружала его сейчас.       «Вэй Усянь мертв».       Три слова. Всего три слова, за одно лишь мгновение уничтожившие весь его мир до самого основания, подобно смертоносному ледниковому потоку, сошедшему со склона горы.       Весть о том, что Старейшина Илина был повержен собственным братом, главой ордена Цзян, разлетелась по цзянху за считанные часы. Прохожие оживленно судачили об этом на улицах, из трактиров доносились ликующие возгласы праздных завсегдатаев, наперебой выкрикивающих проклятия и со злорадством торжествующих над смертью человека, чей образ собственноручно же возвели в лик дьявола. И никто за этим нелепым фарсом не замечал одинокого хромающего заклинателя в траурных одеяниях, обессиленной поступью направляющегося в сторону тропы Цюнци.       Ненависти почему-то не было. Да и какой от нее прок, если ничего уже не воротить назад? Была только пустота — всепоглощающая, холодная, кровоточащей дырой разверзшаяся прямо между выломанных ребер. Лань Ванцзи не знал, зачем собственное тело привело его сюда: меч рвался по воздуху, покуда хватало духовных сил, а когда их почти не осталось, ослабевшие ноги сами проделали оставшийся путь до Могильных холмов сперва через галдящий город и ущелье, а затем по скрытой горной тропе. Душа требовала увидеть все своими глазами, убедиться, однако чем дальше он шел, тем сильнее с каждым новым шагом в груди разгорался животный страх. Страх найти то, что навсегда разбило бы все еще слабо теплящуюся внутри надежду на мельчайшие острые осколки, которые непременно вонзились бы глубоко в сердце, калеча и истязая хуже линчи.       Так и случилось.       В кучах пепла повсюду валялись обломки и сгоревшие предметы быта, Лань Чжань цеплялся за них ногами, но не обращал на это никакого внимания. Вскоре за очередным истлевшим домиком показались очертания пруда, аккуратно обложенного крупными, фигурно обточенными булыжниками. В нем, на мутной, грязной воде, печально покачивались мертвые лотосы, выращенные когда-то в таком бесплодном месте с колоссальным трудом. Сглотнув вязкий ком и стараясь больше на замечать всех разрушений, Ванцзи медленно обогнул пруд, чтобы в следующее мгновение замереть напротив зияющего чернотой входа в пещеру Фумо.       Израненное тело больше не слушалось, оцепенев, налившись ледяным ужасом. Воздух в легких превратился в раскаленный пар, но он не мог даже выдохнуть, потому что горло неумолимо сжало железными тисками. Перед глазами разом потемнело, будто какая-то неведомая сила моментально затянула сереющий небосвод ночным полотном, лишенным своих светил, и Лань Ванцзи слепо двинулся вперед на негнущихся ногах, понимая, что остатки сил, все это время не позволявшие ему рухнуть на землю от истощения беспомощной куклой, покинули его в этот же самый момент, точно крупицы песка, просочившиеся сквозь дыру в рваном мешке.       Впереди, всего в нескольких шагах от пещеры, среди обломков и пепла лежал человек в черно-красных изорванных одеждах.       Колени и ладони больно встретились с жесткой землей, пальцы впились в почву, а мелкие камешки тут же расцарапали кожу в кровь, вонзаясь в раны, оставленные струнами гуциня. Зрение сузилось всего до одной точки — на фоне разметавшихся волнами смоляных волос обескровленное лицо Вэй Усяня бледнело как капля белой краски на темном холсте, и Лань Чжань с трудом подполз ближе, отчаянно отказываясь верить в то, что видели его глаза.       — Вэй Ин… — надломленный, осипший от страха и потрясения голос мало чем походил на его собственный.       Ванцзи осел на землю, удерживая свой вес лишь одной рукой, — другая же потянулась к холодной фарфоровой щеке. От прикосновения к ледяной коже все его нервные окончания на миг замкнуло, сердце застыло в мучительном мгновении, безжалостно отделившем прежнюю жизнь от той, что отныне вынуждена продолжаться в мире, где смерть любимого человека была не просто словом, эхом растворившимся в звуках ночи, а реальностью, подобно безжалостному палачу вывернувшей все нутро наизнанку с особой жестокостью.       Безжизненное лицо Вэй Усяня было все так же прекрасно, только мазки пепла и засохшей крови совсем немного омрачали его красоту. Лань Ванцзи опустил подернутый влажной рябью взгляд к тонкой шее, затем — к груди, и на черной ткани, вышитой по краям узорами алеющего пламени, среди прочих он заметил разрез, в глубине которого виднелась крупная колотая рана от меча. Меча, пронзившего Старейшину Илина в самое сердце.       Жгучая ненависть, прорвавшись через глухой барьер, так ревностно выстраиваемый на протяжении всей жизни, бесконтрольно хлынула наружу лавовым потоком, и все эмоции и чувства, заключенные когда-то в ледяную темницу хладнокровия, начали вспыхивать друг за другом, порождая в грудной клетке бескрайнее кипящее озеро. Как же мог человек предать смерти собственного брата, с которым они прошли огонь и воду плечом к плечу, и, грубо наплевав на традиции, бросить его как дворовую собаку где попало, не потрудившись даже устроить скудное погребение?!       Рука бездумно зашарила по чужой груди, нырнула под спину, осторожно приподнимая, прежде чем укрыть тело в бережных объятиях. Плечи Лань Ванцзи мелко затряслись от невыносимого приступа горя, голова безвольно упала вниз, и он уткнулся лбом в висок Вэй Усяня, пытаясь сдержать раздирающие грудь рыдания. Боль нарастала с каждым вздохом, по кусочкам выжигая душу, но когда даже боль от тысячи ударов дисциплинарным кнутом, помноженная на бесконечность, не смогла бы с ней сравниться, из горла вырвался надрывный вой, какой бывает только у дикого зверя, обреченного на медленную мучительную смерть.       Обжигающие слезы хлынули потоком, срываясь с подбородка прямиком на умиротворенное лицо, пальцы запутались в слипшихся от крови волосах на затылке. Ванцзи кусал соленые губы, и словно бы чужой голос через гул и хаос в голове зло вопрошал его о том, как он позволил всему этому случиться.       Почему не встал на сторону Вэй Ина, когда тот нуждался в этом больше всего?       Почему не признался в своих чувствах раньше и каждый раз отталкивал его колкими отказами на любые попытки сблизиться?       Почему не остался рядом до самого конца, позволив разъяренной толпе оклеветать, надругаться, растерзать?!       Почему-почему-почему…       Мысли разрывали изнуренное сознание, всю глубже и глубже ввергая Лань Ванцзи в пучину острых сожалений.       Спустя долгие часы, когда он наконец очнулся и обнаружил себя в той же самой позе, невольно покачивающегося из стороны в сторону с бездыханным телом на руках, будто убаюкивал маленького ребенка, закатное солнце уже успело украсить затянутое низкими дымчатыми облаками небо кровавыми росчерками. До одури хотелось забыться вечным сном и навсегда обернуться в камень, потому что выпустить из объятий Вэй Ина казалось чем-то совершенно невозможным — не теперь, ведь он уже столько раз покидал его, игнорируя все молчаливые просьбы в серых глазах и собственное желание… Но Вэй Усянь за всю жизнь не прошел ни единого обряда успокоения, а потому долгом Лань Ванцзи было провести для него ритуал, чтобы покалеченная душа, лишившаяся жизни через насилие, не обратилась озлобленным призраком и однажды смогла вновь переродиться.       Небо темнело стремительно, точно так же как угасали силы, вторым дыханием внезапно открывшиеся благодаря гневу, что разжег котлы и направил бурлящую ци по истощенным каналам. Здешняя почва поддавалась с неохотой, слабые звуковые волны циня выбивали сухие комья из земли с огромным трудом, но останавливаться было нельзя. Лань Ванцзи отчаянно хотел забрать Вэй Ина с собой, подготовить к погребению по всем правилам и захоронить в родных краях, сердь юньмэнских лотосовых озер и сосновых лесов, где никто бы не смог потревожить его покой, только вот сил сейчас не хватило бы даже на то, чтобы удержать на мече собственный вес. Тело повиновалось воле через раз, духовный инструмент и подавно не слушался, однако он продолжал растерзывать землю вопреки жуткой слабости, думая только о том, что скорее умрет сам, чем оставит Вэй Усяня вот так — без могилы и упокоения.       Он выбрал место чуть поодаль от бывшего поселения — здесь не было следов разрушений, только мертвый лес и скалы, уродливыми наростами торчащие из земли. Когда дело было сделано, Ванцзи оставил гуцинь возле разрытой ямы и огляделся по сторонам. Глаза застилал пот, а пропитавшиеся кровью повязки успели присохнуть к открытым ранам и теперь больно тянули поврежденную кожу при каждом движении.       Хромая и пошатываясь, он вернулся к руинам, чтобы перенести тело, но даже находясь на волоске от потери сознания из-за слабости и боли, на руках он ощутил вес, не тяжелее птичьего пера: Вэй Ин всегда без сомнений делился с теми, кто нуждался в помощи, задумываясь о себе в самую последнюю очередь, и осознание того, что все эти месяцы тот катастрофически не доедал, неприятной горечью осело в горле, отчего Ванцзи еще бережнее прижал к груди драгоценную ношу, ступая медленно и осторожно.       Желание отдать этому человеку все до последней капли — свое тепло, свою силу, свою жизнь — отчаянно билось внутри него, не находя выхода, но если бы только это было возможно, Лань Чжань отдал бы, не колеблясь ни единой секунды.       Путь до ямы, который с каждым шагом становился все сложнее и словно вытягивал из тела остатки духа, казался бесконечным, а потому, наконец преодолев его, Ванцзи почувствовал себя абсолютно опустошенным, отрешенно взирая на черный провал в земле. Он опустился на колени и аккуратно уложил тело Вэй Ина перед ссобой, оставляя под его затылком свою ладонь. Другая рука снова потянулась к бледному лицу. Пальцы невесомо очертили линию подбородка, пробежались по челюсти, а затем остановились на щеке. Большой палец мягким поглаживанием прошелся по острой скуле, замер на мгновение, после чего сдвинулся выше, задевая длинные пушистые ресницы.       Создавалось впечатление, что Вэй Усянь всего лишь забылся крепким сном и вот-вот откроет свои глаза, потревоженный чужими прикосновениями, но это было не так, и Ванцзи непроизвольно задержал дыхание от резкой боли, вновь пронзившей обливающееся кровью сердце насквозь. Он зажмурился, чувствуя, как в очередной раз подступают слезы, а горло сжимается в неконтролируемом спазме. Склонился вниз, чтобы прижаться дрожащими губами к высокому лбу на несколько долгих секунд, вдыхая запах, тонким ароматом все еще хранящийся на волосах.       Запах лотосов, костра и солнца. Солнца, которым был сам Вэй Ин, пока его незаслуженно не свергли на землю, подобно ордену Вэнь.       — Прости меня… — хрипло вырвалось из горла. Хотелось сказать так много, признаться в стольких вещах, но мысли застряли где-то глубоко в помутившемся сознании, отказываясь облекаться в слова. — Прости…       Ванцзи с трудом заставил себя выпрямиться и отнять пальцы от прохладной щеки. С севера неожиданно налетел ледяной ветер. Ударившись в спину, стихия принялась спутывать волосы и ожесточенно трепать одежды, а потом перекинула длинные концы лобной ленты через плечо, щекоча кожу шелковой тканью, дабы издевательски напомнить о том, что единственный человек, которому было дозволено ее снять, теперь уже никогда этого не сделает. В следующую секунду рука сама по себе взметнулась к голове и грубо сорвала ленту. Лань Ванцзи с ненавистью уставился на нее, проклиная этот кусок ткани, себя и свое упрямство.       Воплощение его нерешительности, но также безусловной любви — отныне она не представляла для него больше никакой ценности. Сделав три глубоких вдоха, чтобы утихомирить эмоции, Лань Чжань несколькими привычными движениями смотал ее в аккуратный клубок и застыл на короткое мгновение. Отказываться от традиций и привычек, заложенных с раннего детства, было тяжело несмотря ни на что, но поступить иначе он уже не мог. Приподняв безвольное запястье Вэй Усяня, Ванцзи раскрыл его ладонь, вложил ленту, в последний раз задержав на ней взгляд и всей душой сожалея о том, что сделал это слишком поздно, после чего сжал чужие пальцы в кулак и устроил руку на бездыханной груди.       Смотреть на то, как черная земля навсегда погребает под собой любимого человека, ощущалось так, будто он закапывал себя самого. Когда перепачканный в засохшей крови траурный дасюшен, которым Лань Чжань укрыл тело, полностью исчез под сухой почвой, сердце опять замерло на бесконечно долгую секунду, послав вдоль тела ужасное болезненное чувство, а потом забилось вновь, но уже в совершенно другом ритме.       Раньше, еще будучи подростком, Ванцзи хотелось открывать глаза по утрам от осознания, что где-то там, в сотнях ли от его тихой цзинши, красивый озорной юноша с ярко-красной лентой в волосах наполняет своим звонким смехом Пристань Лотоса, неугомонным ураганом сметая на пути все установленные порядки. Что однажды нахальная, но такая прекрасная улыбка, предназначенная только ему одному, расцветет на чужих губах при их следующей встрече, растопив в груди лед, под которым уже начинали зарождаться нежные, доселе неизвестные чувства.       В начале войны он неизменно просыпался с мыслью о том, что обязательно отыщет Вэй Усяня даже на краю земли во что бы то ни стало, а когда тот объявился сам, от пят до макушки пропитанный тяжелой темной энергией, ничто не могло сравниться с желанием забрать его домой, в Гусу, и уберечь, укрыть от всего мира, освободить от Тьмы и дарить свою любовь, которую Лань Чжань уже успел принять, даже если бы она осталась безответной.       Но теперь Ванцзи знал: единственное, что заставит его подниматься с постели каждый день, вырывая из неспокойного сна, иногда наполненного горькими видениями и вязкими ночными кошмарами, — это клятва, данная Вэй Ином в день, когда они запускали небесные фонарики во времена совместного обучения в Облачных Глубинах, а он тогда впервые смог по-настоящему разглядеть его чистую, наполненную солнечным светом душу.       Защищать слабых и бороться со злом — Вэй Усянь отдал за это свою жизнь. Отныне же обещание покоилось на плечах Лань Ванцзи, и он с достоинством должен был нести за них двоих это бремя до самого последнего вздоха.       К тому моменту, как последняя горсть земли заполнила погребальную яму, вокруг уже царила глубокая ночь. Высоко в небе сквозь кривые ветки деревьев проглядывал желтый месяц, тоскливо озаряющий погрузившийся в царство сна мир. Наложив запечатывающее заклинание на могилу, Ванцзи, обессиленный, перепачканный в земле, устало осел вниз и потянулся рукой к затылку — влажные от пота волосы, высвобожденные из незамысловатой прически, тяжелым каскадом рассыпались по плечам и спине. Затем он достал из мешочка цянькунь несколько курительных палочек, воткнул их в рыхлую почву и зажег остатками своих духовных сил, которых хватало разве что только на это. В воздухе сразу же разлился легкий аромат сандала, такой знакомый, но сейчас почему-то кажущийся ужасно горьким.       На колени привычной тяжестью снова опустился цинь, и пальцы машинально запорхали над струнами. Поначалу это были простые, не связанные между собой ноты и короткие отрывки разных напевов, в хаотичном порядке приходящих на ум. Однако спустя несколько минут разрозненная мелодия начала принимать форму, постепенно превращаясь в песнь «Успокоения души», которую Лань Ванцзи никогда прежде не играл сам, но слышал ее множество раз во время обрядов. Низкое протяжное пение струн, похожее на плач, плавно растекалось по мертвому лесу, не встречая на своем пути никаких препятствий, наполняло собой тишину и входило в идеальный резонанс с болью, которая бурлила у него внутри, целиком пропитав Ядро и циркулируя по меридианам. Любой, кто оказался бы сейчас здесь, наверняка не выдержал бы тяжесть этой невыносимой печали, что окутала Могильные холмы непроницаемым коконом.       Лань Ванци играл до тех пор, пока не сгорели все благовония. Покрытые засохшей кровью и землей пальцы замерли, позволяя последней ноте медленно раствориться в ночи. Он обессиленно уронил руки вдоль тела и застыл в тишине, как вдруг несколько струн отозвались на чужое незримое прикосновение коротенькими мелодичными звуками — они не были похожи на язык гуциня, к которому Ванцзи привык, но отдаленно напоминали мотивы прощания и благодарности, тесно сплетенные вместе. Скупая улыбка, пробившаяся сквозь глухую стену скорби и тоски, преобразила его губы на мгновение, но растаяла столь же быстро, как и появилась.       Недвижимый, так он просидел еще долгое время, наполнив сознание молитвами за душу любимого человека, а через несколько часов, чуть небо над лесом подернулось рассветной дымкой цвета топленого молока, наконец с усилием поднялся на ноги, привычным движением ладони пряча гуцинь.       — Я буду ждать твоего возвращения, Вэй Ин. Ванцзи низко поклонился, соединив дрожащие руки в почтительном жесте, после чего развернулся и побрел прочь, еще не зная о том, что покидает Луаньцзан на несколько долгих лет.