Согреши

Неделя, на удивление, пролетела быстро, и прямо сейчас я, подперев ладонью подбородок, сижу в аудитории и слушаю глубокий баритон Джастина, вещающего об основах статистического анализа экономических отношений. Не знаю, когда именно я начала думать о нем, как о Джастине, игнорируя немаловажное слово «Отец» перед именем, но это все же случилось. Когда из рук Бибера выпал лист формата А4, и он наклонился для того, чтобы поднять его, все пятнадцать студенток уставились на обтянутые брюками ягодичные мышцы. Совершенство. Иначе никак нельзя было назвать мужское тело, заключенное в черную униформу. Собственно говоря, точеным совершенством можно было назвать всего Джастина. Конечно, исключая строгий характер. Мужчина, отчего-то мне казалось, скрывал гребанную черную тайну; это делало его в глазах всех студенток загадочным и опасно интригующим. С самого первого дня я хотела знать, что именно побудило Бибера надеть рясу и, более того, не позволило вернуться к прежней, богатой сексом, жизни. Ну… и просто богатой жизни. Иисусе, конечно, я гуглила эту информацию, но поиск в интернете не дал ровным счетом ничего, кроме хвалебных статей о его прошлой жизни. Миллионер, живущий в маленьком домике недалеко от кампуса. Сколотил целое состояние на продажах компаний. Немного покопавшись, я поняла, что по сути он просто покупал корпорации, находящиеся на грани банкротства, несколько месяцев налаживал систему и продавал, получая астрономическую прибыль. При свете солнца он был успешным бизнесменом, а ночью завидным холостяком Нью-Йорка. Фотографий сохранилось очень мало, будто кто-то старался замести все следы успешного прошлого, но на тех, что мне удалось найти, Бибер был запечатлен в дорогих костюмах. На бизнес встречах, на отдыхе в разных странах, на вечеринках, кстати говоря, тоже. Мужчина был предан классическому вкусу, чего не скажешь о постоянно меняющихся женщинах. Кстати говоря, каждая из них была старше Джастина. Примерно возраста моей матери. Каждая из них была породистой, поразительно красивой. При взгляде на эти фотографии у меня странным образом сводило живот; я прекрасно понимала, что тогда он мог иметь — а более того, он имел — любую женщину, которую хотел. Отчего-то я ненавидела каждую из них, ненавидела даже гребанные мысли, связанные с бурной жизнью из прошлого. Даже сейчас, одетый в черную форму священника, он казался чертовым манекеном в магазине мужской одежды. Линия челюсти, бросающая на лицо тень, пухлые губы, светлые волосы, пару прядей которых спадают на лоб, когда мужчина приседает к полу. Бибер выпрямляется и резко разворачивается на месте, моментально вцепившись в меня взглядом. Теперь, когда я получила пристальное внимание, я подняла уголок губ и, высунув кончик языка, облизала палец до второй фаланги, а после провела им по нижней губе. Я не собираюсь сдаваться. Я Дикинсон, черт возьми. — Занятие окончено, — резво выдыхает мужчина, и, ни разу не моргнув, продолжает смотреть на мое лицо. Я рвано улыбаюсь, и, заметив это, Бибер неодобрительно сводит брови на переносице. — Но… до конца ещё десять минут. — пробормотала Кэрри, не оставляя надежду стать любимицей преподавателя. — Убирайтесь, — так тихо, но достаточно угрожающе для того, чтобы аудитория опустела за пару минут, словно по взмаху волшебной палочки. Я дернулась от приказного тона, но, насильно пригвоздив себя к деревянному стулу, заставила остаться на месте. Что-то изменилось с того момента, когда священник вернул мне телефон. Я знала, чего хочу, знала и не упустила ни одной возможности продемонстрировать свое нижнее белье, но Бибер просто перестал наказывать меня мытьем полов. Я словно соревновалась с каменной глыбой. Я всю неделю пыталась вывести его из себя, высасывала из пальцев поводы для споров, не держала язык за зубами и сыпала ругательствами направо и налево. Словом, вела себя, как умею, но за каждое нарушение получала в наказание лишь принудительное чтение молитв и изучение Библии. Надо сказать, это чертовски скучно. Безусловно, мои колени были рады освобождению от уборки, но чтение Священного Писания в течение нескольких часов оказалось скучным, бесполезным занятием, а это, в свою очередь, делало меня ещё более наглой и капризной. По сути, мы оба страдали еще больше. Теоретически, для Джастина я гребанное табу во всех смыслах этого слова. Я явно не подходила по возрасту для его сексуальных предпочтений, он дал целибат и в принципе не имел права на близость с женщиной. Тут, опять же, запрещенные отношения между студенткой и преподавателем — сколько препятствий, запрещений. Это всё запрещено, запрещено и государством, и церковью. Более того, члены моей семьи, достаточно влиятельной, не раз угрожали ему. Я пока не знаю, как перечеркну все эти запреты в голове, забитой священными писаниями, но знаю, что должна отдалить Джастина от правильных мыслей, моментально увлечь собой. Другими словами, я должна стать для него настолько соблазнительной, чтобы преподаватель просто не смог устоять. В первую неделю обучения я бы никогда не поверила в то, что смогу сломить такую крепкую волю, но после приезда Итана (Иисусе, если он узнает, чем я занимаюсь, у него остановится сердце), его реакция на взгляд Бибера, обращенный ко мне, подарила надежду. Брат всегда был импульсивным, острым на язык, но хорошо разбирался в людях. Теперь главное, чтобы я расценила его слова правильно. Итак, сегодня сорок первый день обучения в академии Святой Анны, и я пришла сюда, полностью готовая играть по-настоящему грязно. Когда за последней студенткой закрылась дверь, мы остались наедине. Я чувствую потрескивающее напряжение в воздухе, и расправляю плечи, не разъединяя зрительный контакт. — Подойди. — мужчина, сжав челюсть, ткнул пальцем в первую парту первого ряда, приказывая пересесть. Не торопясь, я, подперев стол руками, поднялась с места. Медленно собрала книги, стараясь немного выгнуть позвоночник и покрутить бедрами, обтянутыми уродской клетчатой юбкой, что висела на мне, как гребанный мешок. Когда, наконец, сделала то, что велено, закинула ногу на ногу и приложила указательный палец к губам, надув их. Мужская рука с громким хлопком опустилась на стол, заставляя меня подпрыгнуть. Когда лицо Бибера приблизилось к моему, я так и застыла с пальцем во рту, как вкопанная. Густые брови, злобно сжатые губы, медовые глаза, расширенные от ярости зрачки. Ужасающий взгляд, пробирающий до костей. Сжав ткань юбки свободной рукой, я подняла подбородок, уменьшая расстояние между нашими лицами. Я усмирила дрожащие ладони, не обращая внимая на немое предупреждение, жестоко мерцающее в карей радужке. Я слишком сильно хочу домой, Джастин. Я хочу домой, но в то же время, прямо сейчас я хочу схватить его за воротник и кричать, орать, чтобы он высвободил наружу мужчину, которого заточил в рясу священника. Мне хотелось, чтобы он освободил того, кто ревел во взгляде карих глаз, мне хотелось увидеть, чего лишился мир. — Что ты делаешь, Селина? — Джастин перестал сдерживать ярость, шипя мне это прямо в лицо. — Знаете, мистер Бибер, все эти разговоры об экономических регрессивных моделях всегда заводили меня, а уж когда именно вы ведете лекцию… Ваш голос, он повышает температуру моего тела и снижает уровень сдержанности, — я надула губы. — Понимаете? Совершенно не могу себя контролировать. — я опустила влажный палец и провела рукой по колену, ощущая, как румянцем заливаются щеки. — Вы делаете меня влажной, отец Джастин. — Ты играешь с огнем. — В вас огня, как в айсберге, мистер Бибер. Я думаю, вы хотели сказать… — я подняла уголки губ и специально уставилась на пах мужчины, облизнувшись. — Я играю с Северным полюсом? — Без всяких сомнений, это дорога в ад, Селина. — вдруг лицо Бибера отдалилось и, выпрямившись, мужчина засмеялся тем смехом, что может превратить любую душу в снежинку. — Думаешь, я нарушу обещание, данное Богу? Нарушу целибат ради мимолетного удовольствия? — мужчина покачал головой с явным отвращением в глазах. — Хочешь спойлер? Ты не первая, кто так делает, Селина, и никто из твоих предшественников не смог довести дело до конца. Я не буду предавать свою веру, не буду грешить ни с тобой, ни с кем-то ещё, я не нарушу своих клятв. Никогда. В груди вспыхнула ярость, она начала поглощать, затягивать мои мозги в темную пучину. — Вы можете исключить меня, это не грех, отец Джастин! Мужчина отошел к учительскому столу, взял из ящика Библию и, вернувшись, кинул её на парту, прямо перед моим носом. — Продолжай читать, Дикинсон, с того места, где остановилась вчера. — кислота в прозвучавших словах заполнила всё мое нутро, и я шумно вдохнула воздух через рот, пока Бибер возвращался за учительский стол. Это длится уже неделю, абсолютно каждый день после занятий я оставалась, потому что сказала или сделала что-то не то. Казалось, мужчину абсолютно устраивало то, что после пар он не отправляется домой, а сидит со мной, контролируя выполнение заданий. Сидя в кресле, он уже привычно погрузился в работу за компьютером, а я открыла книгу, высматривая нужную страничку. Новый Завет. Вот только читать это я больше не могу, да и не хочу. — Почему ты молчишь? — карие глаза не отрывались от экрана. — Хочу, чтобы вы помнили: я читаю это потому, что у меня нет выбора, но навязывать свою веру вы не можете никому. Вот это, — я приподняла раскрытую книгу, — только ваши убеждения, не мои. Не думайте, что написанным сможете заткнуть мне рот. — Я всё ещё не слышу, чтобы ты читала. Вчера вечером я закончила на Евангелие от Святого Марка, но не стала даже искать. Вместо этого, пролистнув пару страниц, я пробежала глазами по тексту и начала читать вслух Иезекииле 23:20. — И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, к одевавшимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости её и растлевали девственные сосцы её, и изливали на неё похоть свою. За то Я и отдал её в руки любовников её, в руки сынов Ассура, к которым она… — Это не тот отрывок. — Это ваша книга, кроме того, эта часть не так уж и плоха, верно? Яхонтовый цвет… пристращалась… Звучит поэтично, не находите? — я снова встретила предупреждающий взгляд. — Этот Иезекииль оказался маленьким грязным извращенцем. — Перейди к Евангелию от Марка. — Секунду, — я слышала, как мужчина отодвигает стул и направляется в мою сторону, но быстро перелистнула пару страниц, открыв Второзаконие 22:10. — Если кто возьмёт жену, и войдёт к ней, и возненавидит её, и будет возводить на неё порочные дела, и пустит о ней худую молву, и скажет: «я взял сию жену, и вошёл к ней, и не нашёл у неё девства», то отец отроковицы и мать её пусть возьмут и вынесут признаки девства отроковицы к старейшинам города, к воротам; и отец отроковицы скажет старейшинам: дочь мою я отдал в жену сему человеку, и ныне он возненавидел её, и вот, он взводит на неё порочные дела, говоря: «я не нашёл у дочери твоей девства»; но вот признаки девства дочери моей. И расстелют одежду пред старейшинами города. Тогда старейшины того города пусть возьмут мужа и накажут его… — прямо перед моим носом книга с хлопком закрылась, опустившись на стол, а я уставилась на черную кожаную обложку. — Вот именно из-за таких историй современные женщины к этой чертовой книжонке даже не притронутся. Я видела, что Бибер подпер кулаками стол, я чувствовала над собой его дыхание, чувствовала его. Это как ползущие над головой грозовые тучи, как гроза, как молния, которая вот-вот обрушится на мою макушку. Медленно поднимая голову, я с ужасом наблюдала за тем, как мужская грудная клетка расширяется, и лицо… Выражение лица Джастина… Глаза пылают яростью, губы расползлись в оскале. Я внутренне поёжилась. Я довела. Довела его, и именно сейчас стало чертовски страшно. Он с заметным усилием развернулся и направился к двери, будто раздумывал над тем, как бы посильнее сжать пальцами мое горло. Я смотрела ему вслед и с ужасом понимала, что именно только что сделала. Я назвала Библию чертовой книжонкой... В походке, поведении, осанке мужчины вдруг что-то изменилось, он будто скинул с себя напускную вежливость, содрал её голыми руками, освобождая вторую ипостась. Настоящую. Когда длинные пальцы потянулись к двери, я вдруг почувствовала разочарование. Я неделю добивалась того, чтобы он вышел из себя, неужели он так просто возьмет и уйдет? — Глупая девчонка, тебе нужно было просто прочитать правильный отрывок, — черным, как чертова бездна, голосом, произнес преподаватель. Я вздрогнула, но засунув страх куда подальше, выплюнула, как можно резче, заставляя священника дойти до точки кипения. Я уеду отсюда очень скоро. Я обещаю. — Вот вам отрывок из Священного писания Селины Дикинсон, отец… Отвалите от тех, кто не признает вашу гребанную веру. Мужчина замер у двери и, будто решаясь, резко сместил ладонь с ручки на замок и повернул ключ, запираясь. Я крепко сжала глаза, не осознавая, что именно сработало и на что именно настроен Бибер. Он запер дверь. Весь воздух будто улетучился из кабинета, я не могла даже вздохнуть, ожидая своей участи. Я все еще не поняла, мне стоит ликовать или же звать на помощь? Джастин, стоя ко мне спиной, вдруг достал из кармана телефон и включил церковный хор на полную громкость. Я слышала эту мелодию шесть дней в неделю во время мессы — медленный звук колоколов и органа иногда смешивался с призрачным звуком флейты. В церкви она звучала обожествлено, а здесь же, в этой гребанной аудитории, словно проклятие и гимн Сатаны. Парализованная до кончиков пальцев, я следила за тем, как мужчина разворачивается на месте и медленно идет ко мне. Встретив взгляд карих глаз, я подняла подбородок, не желая уступать в схватке. Шесть недель я тыкала, толкала, доводила Бибера до предела, я хотела увидеть, как он разрывается на части, понимая, что у него нет другого выхода, кроме как отправить меня домой. Ведь всё могло быть гораздо проще, он бы послушал совет, пошел до моей матери и избавился от меня в первый же день, но он был слишком высокомерным, слишком уверенным в себе. Пусть теперь расплачивается, ведь гордыня — грех, верно? Аккуратно уложив играющий телефон на стол, Бибер подошел ко мне. Священник больше не пытался поговорить, он просто, глядя прямо в глаза, поднял руку, зарывшись в корни волос и, сжав в кулак, с огромной силой, столкнул меня со стула. Я ударилась грудью о деревянную поверхность стола, на которую меня взвалили со всей яростью и сожмурила глаза. Странно, но никакая паника не захлестнула мое нутро, я будто давно готовилась к телесным наказаниям и знала, на что иду. От грубой тряски в глазах пляшут звездочки, свободная рука ложится на позвоночник и сильнее, параллельно с рукой, прижимающей мою щеку к столу, сжимает все кости. Бибер подается вперед и наклоняет корпус, и, открыв глаза, я понимаю, что могу видеть перед собой искореженное злостью лицо священника. — Я пытался избежать этого, Селина, — рука с позвоночника скользнула вверх, и я почувствовала, как мужские пальцы сомкнулись на горле. — Неугомонная девчонка! Я не смогу остановиться… Не с тобой… Голова вдруг опустела, и все мысли, все язвительные реплики умерли. Я забыла, как дышать. Пальцы на горле сжались сильнее, я вытянула руки и крепко ухватилась за угол стола, пытаясь вдохнуть хоть немного кислорода. — Я редко лгу, Селина, — мужчина опустил руку на мою поясницу и сжал пояс юбки в кулак. — Я сказал, что меня не интересует то, что находится под твоей юбкой. Я солгал. Не издавай ни звука. Святой Господь. Он собирается меня трахнуть и в кое-то веки я поняла, что послушаюсь его и ни разу не пискну. Только после моего кивка Бибер освободил от оков мое горло, я открыла рот и подалась вперед, тяжело дыша. Священник пару секунд неподвижно стоял сзади, а после я почувствовала, как юбка освобождает ягодицы. Он задрал юбку. Ткань собралась на пояснице, по коже сразу пробежали мурашки, как только я представила, что именно открылось взору Джастина. Я ведь не надела белье. Я подготовилась и довольно улыбнулась, услышав в голосе мужчины возмущение: — Ты ходила так весь день?! — Вы… — я замялась. Он прямо сейчас таращится на мою голую задницу. Какое, вообще, вы?! — Ты сказал, что больше не хочешь видеть мое нижнее белье. Я думала, что выведу его из себя, а он вручит в мои руки швабру. Я готовилась. Я ждала. Совсем скоро я окажусь дома. От представленной картины того, как мы смотримся со стороны, я вдруг почувствовала дрожь и приятный прилив тепла между ног. Когда-то я тоже ему соврала: я действительно глубоко внутри жаждала его внимания. Любого. Отрицательного и негативного. Прикусив губу, я слушала, как расстегивается ремень. Лампа отбросила тень и, чуть повернув голову, я увидела на стене очертания Джастина и кожаного ремня, свисающего с кулака мужчины. Хлопок. Я прикрыла глаза, застыв в этой секундной паузе между хлопком в ушах и адской болью. Вывернув шею, словно гусыня, я смотрела на тень, которая откидывает петлю из ремня и снова замахивается для удара. Второй пришелся на то же место, и вся ягодица вдруг вспыхнула огнем, пробирая до самых костей. Во рту пересохло, но я, зажмурившись, даже дышала, казалось, бесшумно. Каждый новый удар совпадал со звоном колоколов, раздающихся из динамиков сотового телефона, а мое тяжелое дыхание выстраивалось в крещендо вместе со флейтой. Впившись зубами во внутреннюю сторону щеки, при очередном ударе, я сжала челюсть и почувствовала металлический вкус на кончике языка. Захотелось кричать, подняться и всеми силами защищать уже пылающий огнем зад, но вместо этого я сильнее вцепилась пальцами в край стола и прикрыла глаза. Холодный священник исчез, он уступил место одичавшему, мстительному мужчине. Он хрипел при каждом ударе, скалясь, а звуки его дыхания были настолько тяжелыми, что иногда я слышала их сквозь музыку. Я никогда не видела настолько яростного мужчину, и более того, никогда не была объектом ярости для такого мужчины. Когда пылающая кожа стала настолько деревянной, что я перестала чувствовать обжигающие удары, я постаралась расслабиться всем телом. Влага и тепло между ног посылали к низу живота незнакомые мне приятные импульсы, это заставило меня машинально подтянуть бедра и упереться клитором в деревянную поверхность стола. Каждый удар ремня продолжал раскачивать мое тело, завязывая чертов пучок нервов, от которого так хотелось избавиться. По мере того, как в музыке начал преобладать орган, удары становились всё яростнее и мощнее, параллельно усиливалось и трение, которым я пыталась насладиться. Я практически… практически… Звон пряжки ремня о пол. Через долю секунды Бибер оттягивал меня от стола, прижимаясь бугром на брюках к моей ягодице. — Ты не кончишь. Мужчина сжал мои волосы в кулак и прижал лицом к своему плечу с такой силой, что, шевельни он пальцем, моя шея просто сломилась бы от ярости мимолетного движения. Зубы Бибера прижались к моей щеке, и я услышала тяжелое дыхание, похожее на адское пекло, пробивающееся сквозь врата ада. По всему позвоночнику пронеслись мурашки, когда я почувствовала, насколько мужчина напряжен. Он вжал меня в стол, скрипя зубами. — Уходи, Дикинсон. — мужская ладонь крепко вцепилась в мои волосы, что противоречило твердому приказу. — Ты должна уйти. Подавшись назад задницей, я поняла, что просто зажата под ним. У него была целая куча вариантов для того, чтобы выбрать из неё, что делать дальше. У меня же выбора нет. Повернув голову, я встретилась с ореховыми глазами и в ужасе раскрыла рот. Вена на лбу гулко отбивает бешенную скорость пульса, в глазах неимоверное сожаление и ненависть к себе. Отец Джастин и не собирался исключать меня раньше, а сейчас не отпустит тем более. Церковная музыка закончилась, и наступила гробовая тишина, усиливая звуки нашего дыхания. Не зная, куда деть глаза, я почему-то уставилась на запертую дверь. Без громкой музыки каждый, кто подойдет к ней, будет слышать наш разговор. — Джастин… — уперевшись ладонями в стол, я постаралась подобраться бедрами хотя бы к краю стола, дабы уменьшить давление мужского тела на горящие огнем ягодицы. Это движение обошлось мне дорого и, шикнув от боли, я вдруг почувствовала, как кулак, сжимающий корни волос, ослаб. Бибер ослабил хватку, но грудью лишь сильнее прижался к моей спине, прикасаясь своим лбом к моему. От него пахло мужчиной и Богом, и я, вдруг вспомнив о жутких темных будках, решила воспользоваться случаем. Решила исповедаться впервые в жизни. Дрожащими пальцами коснулась точеного подбородка и тихо проговорила: — Прости меня, Святой Отец, ибо я согрешила. В рамках религиозной подготовки за последние несколько недель меня заставили принять таинство Крещения. Я сопротивлялась этому, но так должно было быть, избежать таинства всё равно бы не вышло, зато у меня получалось противиться исповеди. Почему-то казалось чертовски глупо сидеть в темной коробке и рассказывать про свои грехи, но сейчас я… глядя в ореховые глаза Бибера, я видела гребанную внутреннюю борьбу, и вдруг почувствовала себя виноватой. Священник, казалось, перестал дышать, тогда я предприняла ещё одну попытку и продолжила: — Я пыталась соблазнить священника, — я облизнула губы, находящиеся в паре миллиметров от рта Джастина. — Это было эгоистично… Я думала только о своем желании уехать домой, но даже представить не могла, что именно будет с ним, если у меня всё получится. — Что-то ещё? — голос мужчины понизился, от желания стал грубовато-сексуальным. — Я никогда не слежу за словами и… мастурбирую каждую ночь. — Селина, — я услышала жалобный стон и приподняла уголок губ. — Разве на Исповеди не говорят правду? — я втянула древесный аромат, исходивший от тела Бибера и прикрыла глаза. — У меня много грехов, Отец, но жалею я лишь о нескольких. — Нескольких? — Это же Исповедь, я не буду врать. — Ты кто угодно, но не лгунья, — хватка ослабла, мужские пальцы скользнули, а после повторили очертания моей челюсти. — Для покаяния нужна молитва, Селина. — Как скажешь… — я проглотила комок в горле вместе с гордостью, а после начала по памяти читать молитву голосом, лишенным сарказма. Стыд должен преследовать тебя, потому что ты предал Господа, — кричали глаза мужчины. — Признай свой грех, моли о прощении, чтобы он помог тебе перебороть новую вспышку и, наконец, огради себя от соблазна. — …ибо не понимаю я, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Потому что желание добра есть во мне, но что делать оное не нахожу… Иисусе, если б я только могла читать каждую молитву вот так, как рука Джастина лежит на моей пояснице, а губы настолько близко, я бы делала это без сарказма и жалоб. Я произносила слова медленно, растягивая, не желая, чтобы молитва заканчивалась никогда, а Бибер, прикрыв глаза, слушал с безмятежным выражением лица, но я продолжала чувствовать, насколько напряжено его тело. Он не отпустил меня, не сдвинулся ни на миллиметр. Он держал меня так, будто никогда не отпустит. — Боже, Отец милосердия, отпускаю тебе грехи твои, во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — проговорил мужчина, когда я замолчала. — Это всё? Когда я гуглила информацию о исповеди, там писали, что в конце должны говорить: «Радуйся, Мария», или что-то в этом роде. — Иди. Бибер опустил ладони на стол по обоим сторонам моих бедер. — Джастин? Я так и сидела неподвижно в клетке из крепких рук священника, не уверенная в том, что смогу отсюда выбраться. Он резко дергался при каждом моем движении, язык тела полностью противоречил прозвучавшим словам. — Я не могу, Селина… — А что, если… — Вставай! — от злобного шипения слова застряли в горле, но тело само поддалось приказу. Я толкала его со всей силы, мне пришлось, потому что Бибер не двигался от слова совсем. Я выскользнула, немного ободрав о деревянную парту спину и направилась к двери, не оглядываясь. Я просто не смогла, но воображение дорисовало картину. Я представила, что священник так и стоит, сжав руки в кулаки, опустив голову и тяжело дыша. Взявшись за ручку двери, я вдруг остановилась, сомневаясь. — Иди, Селина. Опустив плечи, я выскользнула за дверь, плотно прикрыв её. То, чтобы Джастина увидели в таком состоянии, не было нужно ему, а теперь не нужно и мне. Сорвавшись на бег по лестнице, я выбежала из главного корпуса и ускорила бег, пока не достигла кучки листьев, в которой прятались мои друзья. Я прислонилась спиной к стволу дерева, но тут же шикнула от боли и отскочила назад. Мысли в голове летели параллельно бешенному дыханию. Опоссумов на месте не было, но в последнее время они пропадали всё чаще, малыши совсем окрепли и начали добывать себе еду. Оглядевшись по сторонам, я приподняла юбку, скомкав её на талии, и постаралась оценить степень повреждения. Задница всё ещё горела, как и гребанные мысли в голове. Бибер знал, что делает, знал, и поэтому не трогал меня, он просто пытался меня защитить. А ещё, священник прекрасно обращается с ремнем, наносит удары в одно и то же место так метко, будто проделывал это сотню раз. Значит, студентки его не возбуждают, а вот причинение боли — да. В голове вдруг пронеслась мысль о том, что грубый секс был важной частью его прошлой жизни и сформировал ту загадку, в ответе которой кроется его пребывание здесь, кроется ответ, почему он вдруг бросил всё и примчался сюда, практически с голым задом. Ещё, признаюсь, я гребанная мазохистка, потому что не на шутку возбудилась от таких грубостей, но пойти дальше не смогла… Я просто не хотела видеть его виноватые глаза. Перед кем он провинился? Передо мной, перед собой, а может, перед Богом? Мне, черт возьми, срочно нужен другой план! Потому что я всё ещё хочу насолить матери полным крахом её планов на мою жизнь. Я никогда не выйду замуж за выбранного не мной парня. Да, черт возьми, может, я вообще никогда не захочу замуж, и что с того? Моя мать несколько лет назад точно так же обхаживала Итана, подталкивая его к отношениям со старшей дочерью семейки Блэр, но брат положил конец её планам. Значит, получится и у меня. Теплый ветер успокаивал зудящие ягодицы. В душную комнату совсем не хотелось, поэтому, я уселась на землю, подогнув под себя ноги, и решила дождаться возвращения зверьков. Каждый раз, когда я неаккуратно меняла положение, вспышка боли заставляла меня шикать и… улыбаться. Заставляла думать о нем. Я сидела так до тех пор, пока не громыхнул гром, и на руку не упала первая капля дождя. Я надеюсь, зверьки вернутся домой, я совсем не готова к мысли, что они убежали навсегда. Ветер начал шуметь, наклоняя деревья в стороны, а черные тучи выплевывали всё больше дождя, приближающая гроза омрачила небо ещё сильнее, чем поздний вечер. На обратном пути в общежитие я морщилась при каждом шаге, постоянно подавляя желание потереть ягодицы. Возле двери в комнату меня уже ждала Дейзи, сложив руки на груди, и смотрела с явным обвинением в глазах. — На этот раз я точно расскажу о тебе, Дикинсон. — Как скажешь. — я прошла мимо неё, толкнув дверь. — На этот раз он точно отстранит тебя на несколько недель. — Мне всё равно. Наказание отправило бы меня домой, и пусть мне придется выслушать гневную тираду матери, это будет стоит того, чтобы увидеть двух своих сестер, поспать на мягкой кровати и провести утро как-нибудь интереснее каждодневной мессы. Я была рада такой мысли, но знала — Джастин этого не сделает, он никогда не даст мне то, чего я хочу. Я нажала на выключатель и, прищурив глаза, уставилась на красную коробку из-под обуви, стоящую прямо на кровати. — Кто-то заходил сюда? — Нет… — Дейзи выглянула из-за спины, с интересом скользнув взглядом по коробке. — Кажется, никого. Я осторожно подошла к постели, цепляя взглядом потертые углы и выцвевшую этикетку. Это довольно старая коробка, и это явно не подарок. Положив телефон на тумбу, я присела возле кровати, приоткрывая крышку двумя руками. Открыв от полнейшего ужаса рот, я смотрела в содержимое и… сразу не смогла понять. В носу защипало, я издала громкий всхлип. Опоссумы. Прямо в коробке мои Чип и Дейл. Шерстка в крови. Они мёртвые. — Нет, — я встала и сделала пару шагов назад, забывая, как вдохнуть. Нет, это не могут быть они. Зачем кому-то это делать? Ещё один громкий всхлип вырвался против воли, освобождая слёзы, обжигающие горячим потоком щеки. — Кто это сделал?! — я сорвалась на крик. — Кто, блять, это сделал?!