Согреши

Меня зовут Селина Дикинсон, и вся моя жизнь в один миг перевернулась из-за… минета. Как бы это драматично ни звучало, но ощущалось сейчас именно так. Я испытывала нереальный страх от всего, что со мной произошло за столь короткое время. Прямо сейчас, например, я шагала, стуча каблуками туфель из последней коллекции Луи, по старой каменной дорожке, а вокруг меня витал запах сырого дерева и полнейшего отчаяния, распространяющего плесень прямо на мозги. На стенах висит деревянное распятие Христа, и эта фигура словно олицетворяет то мрачное, что меня ждет в ближайший год. Это место не вызывало во мне ничего, кроме брезгливости, мало того, что я даже не была католичкой, так все вокруг ходили наряженные в зеленую клетчатую униформу, которая совсем не подходит к цвету моего лица. Массивная дверь открывается прямо перед моим носом, и я закатываю глаза, немного покосившись на лишенное всех эмоций лицо матери. По винтажной лестнице поднимаемся на третий этаж, и я нарочито громко вздыхаю, увидев железные прутья на окнах. Это не учебная академия, это какая-то тюрьма для заядлых преступников. — Ты не можешь усадить меня сюда из-за обычного минета. — шепчу ей, и женщина, округлив глаза, резко дергает меня за локоть. — Замолчи! — Я серьезно. — продолжаю тихо. — Тут мрачно, как в тюрьме, мне тут не нравится. Мама вздернула подбородок, и я увидела всю ярость, которую она контролировала, в голубых, словно чистое небо, глазах. Стоит отметить, моя мать была больше сторонницей браков по расчету, нежели любви. Не могу сказать, что я влюбилась в того парня… Адама, кажется… Хоть и был он веселым, непосредственным, работал в доставке еды и никогда не отказывал мне в моих желаниях. Кэролайн Дикинсон, моя мать, занимала не только главенствующую роль в нашей семье, отдающей в матриархат, но и стала заправлять всем бизнесом после смерти отца. Что уж тут говорить о собственном выборе парня? И кто я такая, чтобы противостоять этой женщине хоть в чем-то? Я была всего лишь ее дочерью. Младшей из четырех детей. Я была той, которую постоянно тискали и щипали за щеки, называя милейшей драгоценностью нашей семьи. Видимо, никто из них не ожидал того, что у меня вместе с грудью вырастет и хребет. — Давай поговорим? — я предприняла еще одну попытку, оглядывая ажурную дверь в кабинет. — Мне уже есть восемнадцать, со своим телом, как и ртом, я могу делать все, что захочу. — Твой рот выставил нашу семью не в лучшем свете. Давай я буду решать, что тебе с ним делать? Цокнув языком, я подняла глаза наверх, для того, чтобы рассмотреть куполообразный потолок. Вся атмосфера вокруг лишь в геометрической прогрессии усиливала мрачность и уныние, терзающие сердце. Мой мозг даже не мог представить, что я, действительно, останусь здесь, буду сидеть в старомодном классе среди чопорных девушек в одинаковых юбках. Все ученики этой школы-тюрьмы, наверняка, стремятся лишь учиться, молиться и соответствовать чьим-то правилам. Я никак не могла этого представить. Это не то, чего я хотела. Я просто хочу и дальше носить свою одежду, жить нормальной жизнью. Разве это много? Минет с Адамом не был первым в моей жизни. Ховард был просто новым парнем в круге моего общения, студентом первокурсником, он даже не знал, что ему запрещено ко мне прикасаться. Наверное, я бы даже отдала ему свою девственность когда-то, он подходил на роль первого парня. От парней мне не нужна та помпезность, которую требует обычно мама. Не уверена, в минете ли было дело, а может, в том, что Адам не имел своего трастового фонда и работал доставщиком еды для того, чтобы оплатить учебу? В любом случае, это стало последней каплей ее терпения, она привезла меня сюда, сурово поглядывая всю дорогу. Сожалею ли я? Нет. Как-то так вышло, что мне не разрешалось делать ошибки и сожалеть, я должна была усвоить все уроки жизни, оставаясь с идеальной репутацией. Интересно, да? — Мое нахождение здесь ничего не изменит. Я вернусь домой и найду другого Адама Ховарда, просто ради принципа. Из-за них же ты собираешься засунуть меня в это старое дерьмо? — Еще раз упомянешь его имя, я сделаю так, чтобы мерзавец сел в тюрьму. — Ну мама! Это место такое… пугающее… — Тебя пугает дисциплина, Селина? Я не успела ответить на ее вопрос, дверь открылась и в проеме показалась темная внушительная фигура. Взяв меня за локоть, мама повела в кабинет, пока я, сморщив нос, оглядывала новое помещение. Прямо передо мной, за дубовым столом сидит мужчина, одетый с головы до ног в черное, а всю мрачность наряда подчеркивает строгий белоснежный воротничок у горла. Одежда совершенно не скрывает крепкого телосложения, мужчина не был громоздким, но оказался хорошо сложенным. Атласная ткань натягивалась при любом движении, рукава рубашки засучены до локтей. Мне кажется, я даже увидела несколько линий татуировок. Он точно священник? Я, сглотнув, пробегаюсь взглядом по мужской фигуре. Я никогда не видела католических священников вживую, но представляла как тощих, строгих мужчин в возрасте, но точно... не такими. Окей, Селина, хорошо… Он просто любит Иисуса и занимается спортом, что в этом такого? Я наклонила голову набок, чтобы рассмотреть и лицо мужчины. У него точеная линия скул, которая так нравится женщинам, пухлые губы, отбрасывающие на подбородок такую тень, что и острое лезвие не смогло бы ее соскоблить. Правильной формы нос и медового цвета глаза. Никаких морщин, но зрелость и авторитет этого парня можно было понять, лишь заглянув в глаза. Думаю, ему чуть за тридцать, как моему брату, самому старшему из нас. Точеное лицо никак не ослабляло ледяной хватки карих глаз, направленных прямо в мою сторону. Он не просто смотрел, он критиковал и порицал своими глазами, и, заметив это, я сделала глубокий вздох. — Вы, должно быть, мистер Бибер? Мужчина резко кивнул, пока мы так и продолжали соревноваться глазами, выясняя, кто крепче. Так он и есть тот самый преподобный директор, который будет контролировать мою жизнь в течении следующего года? Он точно не даст поблажки, я попала в еще более глубокое дерьмо, чем подозревала. Я прочистила горло и повернулась к матери. Мне хотелось упасть перед ней на колени, обхватить ноги, плакать и умолять, чтобы она даже не смела оставлять меня в гребанной школе с этим гребанным священником, но что-то подсказывало, что моя мольба не поможет. Что-то подсказывало, что я не должна показывать перед ним свой страх и свои слабости. Я мелко дрожала, а мистер Бибер, увидев это, довольно поднял уголок губ. Кажется, ему это нравится. Он получает удовольствие от страданий? Он выглядит, как Дьявол, нагло пробравшийся в святую обитель. — Керолайн Дикинсон, — мама сделала пару шагов к столу и протянула мужчине руку. Иисусе, каким же сладким стал ее голос. — Мы с вами еще не знакомы, мой помощник имел честь договариваться с вами об обучении моей дочери. — Я так и понял, — Бибер, все-таки, потянул руку в ответ, задержав ее на ладони матери немного дольше, чем позволяли правила этикета. Я мысленно закатила глаза, глядя на ее гадкую улыбочку. В браке мужчина или же нет, вряд ли он пройдет мимо моей матери, не оглядев с головы до ног. Она — портрет настоящей красоты. С ее копной длинных каштановых волос и гладкой кожей, она могла бы посоревноваться в возрасте с моей старшей сестрой. Мама хорошо это знала и умело пользовалась своей внешностью, уверенность в себе одно из ее главных оружий. Да поможет Бог тем беднягам, которые когда-либо попались на эту ловушку. — Селина, завтра ты пройдешь ряд тестов, — хриплый голос, казалось, въелся прямо в мой живот, на что я поморщилась. — Я должен понимать уровень твоих знаний, после я составлю расписание занятий. Те предметы, которые даются тебе трудно… — У меня отличные оценки. Я не какой-то проблемный ребенок, в моем нахождении здесь нет абсолютно никакого смысла. Я увидела, как мама бросила на меня взгляд, пропитанный раздражением, но даже не собиралась сбавлять обороты. Господи, о чем речь? Меня привезли сюда насильно! Она не дождется полной покорности. — Академия предлагает уникальную программу обучения для таких девушек, как ты, Селина. — Для таких, как я? — я усмехнулась, немного повысив голос. — Для таких, чьи матери настолько заняты, что не могут уделить внимания таким незначительным вещам, как воспитание детей? — я бегаю глазами с одного на другую. Нашу яростную перепалку с матерью прерывает голос священника. — Наша программа немного сложнее, нежели у других частных учебных заведений. В случае чего, я смогу быстро подтянуть твои знания в нужной области. А так же… мы немного скорректируем твое поведение. — Я думала, честность не является плохим поведением. Рука Бибера спустилась, привлекая мое внимание, я заметила, как мужчина трет подушечкой большого пальца об указательный. Одному Христу известно, что означает этот чертов жест, но я потупила глаза, когда допустила мысль о том, что он борется с желанием протянуть руку и задушить меня прямо здесь. По гневному лицу мамы совершенно точно понятно, что она не против таких радикальных мер. — Как вы корректируете поведение учеников этой… — я хотела сказать богадельни, но прикусила язык. — Академии. — Ты даже не представляешь, сколько разных приемов есть в моем арсенале. Он не отвечает прямо, черт возьми! Это плохой знак. По позвонкам пробежали мурашки. В фильмах любят изображать священников бессердечными тиранами, отрицательными персонажами, несмотря на то, что такие благочестивые люди должны быть полной противоположностью злу. Они должны сострадать, вот только в карих глаза я не могу найти ни капли сострадания. — Здесь есть система наказаний? — Все зависит от степени тяжести проступка. Чтение молитв, ранний подъем, ручной труд на благо академии, а так, социальная изоляция на продолжительный срок. За тяжелый проступок ты не сможешь пару недель выходить из своей комнаты, обучаться будешь самостоятельно. — я услышала нотки издевательства в хриплом голосе, пока на меня накатывал ужас. — В самых крайних случаях, обычно наказываем телесно. — Что?! — я даже взвизгнула, услышав это, и покосилась на мать. — Насилие? — Я хотела увеличить расстояние между мной и дубовым столом и сделала пару шагов назад, пока не столкнулась с мамой. — Вы сами били своих учеников?! Чем?! Розгами, как крепостных?! Это же недопустимо! — И ремнем. — Что?! — В академии, конечно, так не принято, но иногда требуется сильная рука. — Ты это слышишь?! — я повернулась к маме, прикрикнув. — Этого не случится, есть ты будешь делать то, что тебе говорят. — я слышу в ее голосе сталь и тяжело сглатываю. — Если я приеду домой с синяками, я покажу их на людях, я клянусь тебе! — цежу, сквозь зубы, надеясь, что хотя бы это немного ее отрезвит. — Замолчи, Селина! У меня нет времени на твои капризы! — Для чего ты это делаешь?! Хочешь вычеркнуть меня из своей жизни? Да пожалуйста! Но найди для меня пансионат без незнакомого человека, который только что признался в том, что бьет детей! Ты настолько меня ненавидишь?! — Вы закончили? — прерывает меня Бибер, что-то ища в документе, который держит в ладони. — Нет! — шиплю в его сторону, твердо смотря в глаза матери. Клянусь Богом, если она сейчас бросит меня здесь, я потеряю тот малый остаток уважения, который к ней испытывала. — Оставишь меня здесь, я так запятнаю чертову драгоценную фамилию, что ты сильно пожалеешь. Я надеюсь, за ненадлежащее поведение выгоняют из пансионатов? Я проверю. Клянусь, я сделаю все, чтобы меня исключили из этого чертового места. Никак не обращая внимания на мои слова, женщина выгнула идеально подщипанную бровь и бросила взгляд на священника. — Извините, раньше она не была такой агрессивной, даже не знаю, почему… — Не из-за минета гребанному парню, мама! — Ты ходишь по тонкому льду, Селина, — предостерегающе выдавливает из себя священник. — Я пытаюсь объяснить своей матери, что она теряет связь с реальностью. — огрызаюсь, приподняв подбородок. Сжав зубы, я подняла руку и сжала пальцами женское плечо. Это была последняя попытка. — Докажи, что в тебе есть хоть капля любви к своим детям и отвези меня домой. — Миссис Дикинсон, подождите в коридоре. Я поговорю с вашей дочерью. — тихий и твердый голос прозвучал, словно приказ. Мама вышла, оставив мои руки болтаться, словно у куклы, вдоль тела. Священник вышел из-за стола и медленно шагнул вперед, сокращая расстояние между нами и заставляя меня пятиться назад. От него исходила такая яростная аура, что мне казалось, будто мужчина занял всё пространство вокруг; он возвышался надо мной, я носом могла упереться прямо в его грудь. Бибер не коснулся меня и пальцем, но из-за потрескивающего воздуха вокруг, мой позвоночник выгнулся, когда я пыталась сделать хоть глоток воздуха. Каждым шагом вперед, он заставлял меня делать шаг назад, и я чувствовала, как ботинком туфлей он растаптывает всю мою смелость при очередном шаге. Я не выживу в этом месте, точно не выживу. Взгляд карих глаз точной стрелой направлен на мое лицо, у меня мелко дрожат ладони. Интересно, он на всех своих учеников смотрит так, будто прямо сейчас хочет разорвать голыми руками и обтираться их кровью? — Что вы делаете? — я сделала последний шаг назад, пока не уперлась спиной во что-то твердое и холодное. — Не трогайте меня. Сейчас передо мной был не учитель, не директор пансиона, передо мной был больной и агрессивный мужчина, в глазах которого можно считать нечестивое обещание на скорое подлое наказание. Скольких девушек он перевоспитал физической болью? Бибер нагнулся ко мне, зажав в ловушку, и уперся ладонью в стену прямо над моей головой. — Дай свой телефон. — мужчина протянул свободную руку. Снова этот резкий приказ, не терпящий возражений, он сжал мои внутренности, вибрировал прямо в груди. От священника приятно пахло, соблазнительно пахло чем-то темным и хвойным, как экзотический ладан с чем-то вперемешку. Я глотнула, перестав втягивать воздух, и опустила глаза. Этому мужчине не нужны были гневные слова и крик, чтобы напугать. Одно лишь лишь присутствие в кабинете, в опасной близости, натягивало мои нервы до предела. Сильно сжав веки, я опустила руку и вытащила из кармана телефон. Я знала, совершенно точно знала, что через пару часов буду лежать в незнакомой постели, проклиная свое решение отдать смартфон без боя. Но… я просто хотела, чтобы он отошел от меня. Смартфон был моей последней возможностью связаться с братом, единственным человеком, которому на меня не все равно. Сегодня Итан был мне нужен больше всего на свете. Сердце пропустило пару ударов, пока я наблюдала, как телефон исчезает в заднем кармане священника. Мужчина сделал несколько шагов назад и вернулся за рабочий стол. Я встретилась с его взглядом, ожидая увидеть в карих глазах равнодушие, но то, что я увидела, оказалось еще хуже. Глаза Бибера сверкали триумфом. Он думал, что победил. Думал, что я полная трусиха и с этого момента перестану сопротивляться, отдавшись в руки обучения. Он думал, что я капитулирую! Он ошибался. Пусть он и перевоспитал тут многих, но зря скрестил свою шпагу с членом семьи Дикинсон. У меня все перед глазами поплыло, от обещания самой себе. Я готова испортить репутацию своей матери для того, чтобы уехать отсюда и, если Бибер встанет на моем пути, я унесу его с собой. От силы таких мыслей я вдруг расправила плечи и усмехнулась. — Я превращу вашу жизнь в ад, я обещаю. — Ад приближается, Селина, но уверяю тебя, его цель не я. — сжав губы, мужчина сжал ладони в замок и уложил на стол. — Выйди и позови миссис Дикинсон. Стоя в коридоре, я прикрыла глаза и сильно надавила ни них ладонями, дабы загнать назад подступающие слезы. По написанным в желтых газетах, за свою короткую жизнь, я успела побывать кем угодно, но не плаксой. Да и в социальных сетях никогда не обсуждали мою ранимость, далеко не из-за боязни матери, они все просто меня не знали. Никто хорошо меня не знал, даже друзья из Лондона. Все вокруг меня видели только то, что хотели видеть, получали только то, что хотели получить от влияния и состояния моей семьи. Это, конечно, отстойно, но в том, что я была дочерью своей матери были и плюсы, которые сложно не заметить. Она воспитала во мне упорство. Она, своим же поведением, показывала, что терпеть дерьмо не стоит ни от кого, даже близкого человека. «Ад приближается.» Конечно, это не те слова, что обычно ожидаешь услышать от священника, но достойный ответ мне, как сопернику. И я этот ответ принимаю. Я сделала тихий шаг к двери и, сложив ладони на резную поверхность, прислушалась. — Простите за мою дочь… Я слышала, вы пользуетесь авторитетом у своих коллег, но меня заинтересовало… Заинтересовала ваша история. Мне кажется странным, что вы в таком возрасте решили стать священником. А учитывая, какой образ жизни вы вели до двадцати пяти лет… — я замираю и стараюсь даже не дышать. — Сколотил миллионное состояние, — я слышу, как медленно цокают каблуки, подчеркивая каждое сказанное ей слово. — Завидный холостяк Нью-Йорка… Совсем рядом послышались многочисленные шаги, я развернулась на месте и оглянулась, вытянув шею. Вокруг ни единой души, лишь настенные бра немного освещают помещение, не дав ему полностью погрузиться в темноту. Я прижала руку к груди, выдохнув, и снова прижалась к двери. — … прервался. И совершенно никто не знает, почему девять лет назад вы променяли золотые запонки на рясу священника. Я, конечно, могу это выяснить... Но нужно ли это вам? В наступившей тишине, я вдруг представила надменное выражение женского лица. Если посчитать… ему тридцать четыре. Немного старше, чем я думала, но недостаточно для того, чтобы моя мать сейчас прекратила вести себя, как сука. Бибер стал просто еще одной пешкой в ее стремлении к полному контролю всего. Если мне повезет, он ответит ей что-то, что выведет ее из себя, тогда она из принципа будет искать другой пансионат. — Интересно, — его хриплый голос был похож на звуки бури, шумящей вдали. — Какая женщина будет угрожать мужчине, да еще и священнику? — Умная женщина, мистер Бибер. Я никому не доверяю, даже священнослужителю с таким чистым послужным списком, как у вас. — Вы… — Не позволяйте моей дочери покидать территорию. В ее комнате не должно быть никаких мужчин, включая даже вас. Не впускайте ее в свою комнату, какой бы причина не была. Если нарушите хоть одно правило без моего предварительного одобрения, я закрою этот пансионат и сделаю так, что вы сами просто исчезните. У меня ком в горле застрял от осознания, что она прямо сейчас, черт возьми, меня защищала! Я не могла до конца поверить в это, но чувствовала всеми фибрами души, в которой начало неожиданно теплеть. — Не дайте ей сделать что-нибудь, что бы послужило поводом для скандальной статьи. — добавила. Ну конечно, я здесь ни при чем, это просто очередная попытка все контролировать. — Я полностью оплатила обучение и выделила вашему пансиону небольшую материальную помощь. Думаю, этого должно быть достаточно для того, чтобы мы друг друга поняли. Почему самодостаточный человек вдруг отказался от всего и стал священником? Понятное дело, за деньги счастья не купишь, но всемогущий доллар, явно, обеспечивал нормальную работу этой богадельне. Уверена, обучение здесь не из дешевых, и позволить его себе могут не все. В общем, подытожим: меня засунули в элитный пансионат для девушек, которых родители отправили на перевоспитание к священнику, практикующему телесные наказания. В моей голове скользят разные мысли о том, был ли Бибер, например, убийцей и насильником, охотящимся за девочками в форме католического пансионата? Встряхнув головой, я провела ладонями по волосам. Иисусе, мои мысли стали слишком мрачными даже для места, в котором я нахожусь сейчас. Вдруг от изобилия мыслей и беспомощности стало чертовски душно. Я, пробежав взглядом по стенам, увидела окно. Сделав несколько шагов к нему, я повернула задвижку и дернула створку, но та все никак не поддавалась. Приложив все силы, я продолжала тянуть, даже приоткрыв рот от усилия, но ни черта не вышло. Более того, я сломала ноготь. — Блять! — я сжала губы, оценив потерю и снова наклонилась к стеклу, напрягаясь всем телом. — Ты древний кусок дерьма, как и вся чертова академия! Почему ты, блять, не хочешь от… — Что ты делаешь? — услышав голос священника, я закатила глаза и наклонилась, приложив пылающий лоб к холодной поверхности стекла. — А на что это похоже? — На попытку побега. — Это, на самом деле, хорошая идея. Я просто разогну решетку голыми руками сразу после того, как переломаю все ногти о чертову створку! Наконец, я выпрямилась и развернулась на месте. Бибер смотрел на меня, как на идиотку, его глаза сквозили неодобрением, а губы даже скривились в отвращении. Жуткий. Злобный. Я даже потупила взгляд, видя его выражение лица, мужчина выглядел так, будто лишь один мой вид вызывал у него желание прибегнуть к самому жестокому наказанию. А может, не педофилия? Может, он просто женоненавистник? А может, он просто ненавидел себя, а не женщин, потому что не умел ничего, кроме как быть последним мудаком? Это у него хорошо получалось, по крайней мере, сейчас. Мудаком с идеальными чертами лица. Он снова начал медленно надвигаться на меня, я даже прикусила губу от волнения. Возможно, я и позволила себе лишнее, но в этой ситуации я была потерпевшей, а не они, засунувшие меня сюда без моего согласия. Я напряглась всем телом, когда Бибер снова оказался рядом и занес руку. Я готовилась с удару, клянусь, даже прикрыла глаза, но услышала тихий звук защелки. — Замок заедает, — пояснил священник и с легкостью открыл створку. Как только свежий воздух хлынул потоком на лицо, я сделала глубокий вдох, но выдохнуть не успела. Мужская рука сильно сжала мое горло и прижала к мраморной стене. Я оказалась парализована, даже глазами хлопнуть не смогла. Бибер отпустил так же резко, как схватил, я поднесла ладони к горлу, смотря на то, как священник снова закрывает окно, не дав даже насладиться потоком холодного воздуха. — Слушайте, — я прочистила горло, полностью выровняв дыхание. — Я прекрасно понимаю, что воспитывать девушек — ваша работа, но, уверяю вас, рай это не то, что для меня важно. Кто в нем вообще может быть? Кучка строгих, соблюдающих все правила священнослужителей или сектантов, одетых в джинсы с прошлого сезона? — Повзрослей. Бибер одним движением руки снова раскрыл оконную раму и, сунув руку в карман, выкинул в окно мой смартфон. Я толкнула мужчину в плечо и вгляделась в темноту, немного завалившись за раму. — Что вы сделали?! Лишь темная земля, без намека на какой-либо газон, показалась тремя этажами ниже. Все… Ничего, кроме бесконечной, кромешной бездны. Как можно быть таким мудаком? Он же ведь не божий человек, а просто замаскированный Дьявол. Все, что я слышала дальше, это то, как ненависть гоняла по моим венам кровь и шаги. Удаляющиеся шаги, словно марш настигающей меня битвы. И голос. Снова беспрекословный приказ. — Идем за мной.