Яма 95

      Первый раз прошёл неудачно. Чуя сказал, что теперь основательно понял, насколько внимательным и осторожным должен стать.       Но это не отменяет долгое отсутствие тренировок. Да, он теперь обязательно проверит обойму, но что, если... промахнётся? Будет неприятно в корне.       Чуя явился на стрельбище. Оно не принадлежало людям, которых знал Лим, но это потому, каким непосредственным по отношению к группировкам он был. Он лишь выступал проводником, например, так, он предлагал Чую или ещё кого-то на места, для которых никого не было. Чуя мысленно провёл сравнение с независимым наркобароном. Меньше привязанностей — меньше ответственности. Даже если Лим был где-то конкретным, эту информацию от Чуи ему успешно удалось скрыть.       Пустое пространство с заставленными, битыми мишенями и какими-то стойками, что держатся на тонких, обломанных балках и честном «пожалуйста». Не то чтобы Чуе было из чего выбирать, здесь, в Канаде. Вообще-то, будь он именно в штатах, как раз от таких мест его должно было уносить ветром от пролетающего ангела-хранителя: чтобы не встретится с людьми, которых он подставил.       Впрочем, он и здесь успел налажать.       Как раз в тот первый, неудачный раз. Когда пистолет не выстрелил.       Это было смешно в том, как к вечеру росла вероятность встретиться с кем, кто о том проколе знает. Просто потому, что задание перепоручили. Соответственно, Чуя не единственный в своём уме на подтянуть навык.       Чуя немного упражнялся в этом, и если сначала оружие давило на руку и голову — осознанием того, ради чего он тренируется в стрельбе, то вскоре Чуя вспомнил о собранных деньгах и Дазае. Какие-то мелкие вещи давали заработок, но Чуя перепроверил сумму в заметках и решил, что так он и будет таскаться около года, сопровождая сделки и перевозки. Кто знает, как начнёт себя вести опухоль. Она может начать разрастаться быстрее, может послать прогнозы врачей к чертям, Чуя, Чуя может не успеть.       Эта мысль приводила его в панику.       Что такое год в привычном смысле и когда речь о такой серьёзной болезни? Чуя явно ощущал, что с момента их с Дазаем побега прошло больше года, и это было нормально, они действительно многое сделали, он понимал этот год как год. Но стоит заговорить про «остался год до смерти, если не сделать операцию»... Чуя клянётся всем, что у него есть, это чувствуется совсем иначе.       Время бежит быстрее. Просыпаясь, Чуя вспоминает, что спит уже несколько дней подряд, теряя их, вместо того, чтобы искать деньги, которых требуется неприлично много.       Это оставляет липкое ощущение, потому что произойти может, что угодно. Чуя не хочет терять время, он винит себя за то, что ему нужно спать, за сон утекает драгоценное время, а он не собрал и половину, у него нет времени на такой долгий отдых, он не знает, как чувствует себя Осаму, но он слишком намерен ему помочь.       Вот и всё. Разница между «мы год мотались по пустырям, городам и странам, скрываясь от всего подряд» и «год — и он умирает, если не сделать операцию». В упор разные вещи, как бы там ни было. Как бы мнения не разнились, Чуя упёрт в этом.       И он знает, что делает.       Знает, пока высаживает пустышки тренировочного оружия, будто он в грёбаном тире. Знает, пока держит руку от дрожи. И знает, насколько и почему должен развить свой прицел. Было достаточно раза, когда за провал его избили. Рана от стекла уже почти не беспокоила, но Чуя не сказал бы, сколько времени прошло: дни слились в один, в котором ему только нужно искать деньги на операцию.       Он немного устал, но он знает, что — и ради кого — делает. Он знает, насколько отчаялся в мелочности и готов снова идти на убийство. Шлейф от неудачи преследовал его почти всё время нахождения на стрельбище.       Так, отвлёкшись на замену обоймы, он поймал на себе внимательный взгляд мимо проходящего парня. Правда, удостоив вниманием в ответ, получил чрезмерно резкий разворот. Парень был в маске, и Чуя не мог бы сказать, что знает его.       Возвращаясь к тачке на пустыре, где его избили... он вряд ли был достаточно в себе, чтобы запомнить избивающих от и до или хотя бы взгляд. Но эта мысль оставила нервы ходить по позвоночнику, напрягая. Кто знает, что в башке у парней, отточивших на него зубы. Кто знает, может, повторная встреча на улице, пусть без прилежащей территории, заставит кого-то из них действовать по-своему, оставляя на Чуе факт... подставы.       Чуя уже слишком заебался думать о том, скольких подвёл и предал.       Он абсолютно не зря допустил мысли о том, как его могут поймать уже в прошлом знакомые люди.       Он собрался уйти со стрельбища в выделенную ему кладовку, когда небо затянулось тёмными линиями. Это было в достаточной степени тяжело, чтобы Чуя подумал, что закончен очередной день, когда он не собрал сумму. Очередной потерянный день, Чуя, уже вечер, день закончен, а Осаму всё ещё в больнице без помощи. Чуя не собрал сумму и сегодня, а время идёт, время идёт, опухоль разрастается, денег нет, Осаму не получил операцию...       Чуя сильно загнался этими мыслями, когда покидал стрельбище. Ему мимолётно показалось, что он слышал шорохи придавленной травы вслед за собой, но, оборачиваясь, приходилось убеждаться, что он просто сходит уже с ума со всей этой опасной, незаконной работой.       Впрочем. Момент, когда он напоролся на тёмный силуэт недоброжелателя, настал. Чуя не мог сказать бы это сходу, к тому же, неизвестный плыл ровно навстречу, будто торопился туда, откуда Чуя уже ушёл, — на стрельбище. И Чуя в упор не понимал, что не так, пока тот не заговорил.       — Эй, приятель, тебя предупредили, что мы больше с тобой никаких дел не ведём?       Чуя остановился и нахмурился на него. В голове проплывали мысли о Дазае и его операции.       Как и в тот раз, когда он прокололся с выстрелом. Он думал исключительно о Дазае и не перепроверил обойму, оказавшуюся напрочь пустой. Это не стало его оправданием тогда: он вовсе замолчал свои переживания. Если так подумать, только Лиму известна суть появления Накахары в рядах.       Но до него начало доходить.       Побитый Чуя безвольно валялся на пустыре, когда голос сверху сказал, что они не намерены вести с ним дела из-за холостого выстрела. Чуя тогда хотел промолчать от боли, но его пнули, требуя словесного ответа.       — О чёрт... — вслух сказал он, понимая, что один из тех парней нашёл его за пределами.       Незнакомец рассмеялся.       — Понял всё же. А ты... видишь где-то тут старших? Ты, сошка, которая не в состоянии выполнить свои поручения?       — Что тебе надо? — обречённо, устало спросил Чуя.       — Видишь тут кого-то из старших? — незнакомец скрипнул звуком мелкой железной детали, ударившейся о другую. — Тренироваться на мишенях не так весело.       — Ты поехавший, — Чуя поднял руки в сдающемся жесте. — В чём резон?       — Ради веселья. О тебе всё равно никто не вспомнит.       — Жаль, что я не увижу момента, когда тебя положили в грёбаную психушку.       — Ты нарываешься, — хмыкнув, незнакомец занёс пушку, поймав Чую на прицел.       У Накахары был план, и пусть он немного проебался в том, чтобы выглядеть дружелюбным по отношению к нему... Он не должен умереть вот так. Не найдя денег для операции. Он должен как-то забраться в нагрудный карман и не позволить придурку грохнуть его в убедительной дальности от стрельбища.       Чуя держал руки наверху, сдаваясь, чтобы избежать опрометчивости.       — Давай хоть посчитаем? А то ты заткнулся что-то...       Чуя перевёл дыхание, в упор изучая дуло, смотрящее на него в ответ.       — Тормози. Тебя привлекут за это дерьмо.       — Кто? Парни, которых ты подставил? Вряд ли. О тебе они переживать не станут. Видишь тут кого-то ещё?       — Я не думаю, что буду убедительным, если заикнусь о морали... — Чуя тянул слова, судорожно соображая выход из абсурдной ситуации. Вроде, да, он пролетел с тем заданием, и на него справедливо взъелись, но убивать?.. Просто этому парню очевидно не хватает внимания. Раз он упоминает старших.       Такое происходит, когда пешек шпыняют, а те ничего не могут ответить вышестоящим. И отыгрываются в других местах. Да, это более, чем распространено. Просто ахренительно неудачное стечение обстоятельств, в котором всю свою озлобленность парень из тех кругов решил выместить на Чуе. Снова.       — Я ногами тебя пинал, ты шутишь?       — Эй... остынь.       Незнакомец издал короткий фыркающий звук. И открыто продемонстрировал заряд. После снова наставляя пистолет на Чую.       В горле заклокотал ком. Лёгкие обожгло паникой от того, насколько безвыходной выглядела ситуация. Придурку ничего не стоит грохнуть Чую здесь и сейчас, тихо, без свидетелей. Именно их тачка была в намерении проехаться по Чуе, его нихера не должно удивлять, что эти парни отмороженные.       Чуя смотрел на дуло, направленное на него, осознавая заряженность оружия.       Он медленно поднял взгляд на лицо парня, расплывшегося в довольной улыбке.       Он не знал, как добраться до своего пистолета, и не мог договориться с системой дыхания, понимая, что его убьют ради забавы, и это не то чтобы редкая практика. Он и раньше знал людей, которые делают так с предателями спустя время.       Он дышал через нос, стараясь провернуть в голове ещё какую-нибудь реплику, заставившую бы угрожающего поколебаться ещё немного.       Он смотрел на едкую улыбку в лице незнакомца, судорожно соображая.       Но рука незнакомца дрогнула. Не стреляя в Чую.       Улыбка его опускалась медленно, и он какое-то время ещё стоял на ногах.       Чуя неизменно держал руки наверху, взглядом скользя вниз по незнакомцу, на проявляющиеся пятна крови в районе груди и живота. Тот свист, что пролетел совсем рядом, — не был ветром, как решил Чуя.       Незнакомец упал на колени, и какое-то Чуя широко раскрытыми глазами наблюдал за тем, как отказывались закрываться его. Но он умирал. Следы крови обозначали место выстрелов — грудь и живот. Парень умирал, в него выстрелили из-за... спины Накахары?       Руки медленно опускались, но развернулся назад Чуя в противовес — резко.       И снова встретился с тем парнем со стрельбища, что внимательно впился в Чую во время тренировки. Парень с блондинистыми волосами таскал маску и держал пистолет с глушителем перед собой. Он ныкался за деревом и... выстрелил в парня, угрожающего Чуе.       Несмотря на оружие в его руках, Чуя полностью опустил руки, развернувшись к нему.       Парень опустил руку с пистолетом. И стянул маску с губ, смотря в ответ.       Чуя широко раскрыл глаза, тихо ругаясь.       — Не может быть... — ошеломлённо прошептал он.

༒

      Убедить в том, что он забыл Чую, было сложнее всего самого себя. Но Осаму слишком искренне старался сделать это.       Расположившись на койке, Осаму улыбнулся Майку. Тот снова пришёл к нему после пар, забивая на подработку, к которой обращался всё то время, пока Осаму не лежал в больнице. Майк часто приходит к нему и проводит время. Осаму был действительно благодарен ему за это. Трудно представить, как скоро он был сошёл с ума, оставаясь один на один с собой. В первый такой раз он сообщил родителям, что они скоро встретятся...       Майк отвлекал от этих мыслей.       Майк предупредил, что ему нужно ответить на сообщение по учёбе, и копался в телефоне, пока Осаму скользил по нему взглядом.       Была не одна вещь, в которой Осаму торопился, но проваливался убедить самого себя. То, что он собирался сказать, как только Майк вернёт ему внимание, — было второй из таких, после мысли о Чуе.       Майк поднял глаза и улыбнулся в ответ, блокнув телефон.       — Расскажи мне, — сказал Осаму, расслабляя натянутую улыбку.       Майк вопросительно поднял брови и отложил телефон на тумбу. Осаму вздохнул.       — Расскажи мне, почему ты исчез. Те обстоятельства... на которых ты настаивал всё это время. Думаю, я готов выслушать тебя. Возможно, выслушав... я готов простить тебя.       Майк смочил губы. Он повторил вздох за Дазаем и устроился на стуле, не сводя взгляд.       — Ты действительно хочешь поговорить об этом?       — Да, Майк. Ты... ты был слишком важным человеком для меня, и я... в тот момент я надеялся на тебя. Но ты исчез. Это оставило во мне отверстие, не делай вид, что удивлён.       — Я не удивляюсь. Ты имеешь право на это. На... всё. Злиться на меня тогда, и спрашивать сейчас.       — Тогда рассказывай? — Осаму прозвучал вопросительнее, чем продолжил: — У меня кроме тебя больше никого нет. Не хочу оставлять стены. Пусть они падают нахер.       — Окей, — Майк согласился, но опустил взгляд и молчал какое-то время прежде чем начать: — Нужно было сбежать в самое ближайшее время. Я имею в виду то, что имею в виду. Мы должны были скрыться очень и очень быстро—       — Вы? — перебил Осаму.       Майк столкнул взгляды и покивал.       — Мой отец... и я. Он... Осаму, чёрт возьми, прошло столько времени, я думал, мне будет немного легче говорить об этом, но... извини.       — Ничего. Мы не торопимся. Соберись.       Майк в самом деле взял паузу на размышления. Осаму не врал: у них есть время, они не торопятся, особенно он сам. Ему некуда торопиться в стенах больницы. Пусть он каждый раз просыпается удивлённым от того, что опухоль не унесла его жизнь за ночь, он не торопится. Ему некуда торопиться.       — В общем... — начал Майк. — Я не знаю, сможешь ли ты понять или оставишь... кучу осуждения... потому что речь о некоторых... преступлениях.       Осаму вздохнул.       Он вспомнил, как Чуя был скользким в намёках, что связан с криминалом. Ещё перед поездом, пока он избавлялся от симки и трещал о каких-то «людях» в нескладном контексте. Потом, в заброшенной больнице, Осаму обнаружил символику на его плече. И чуть не вытряхнул из него душу, требуя рассказать всё так, как есть. Тогда-то Чуя впервые заговорил про аварию, которая... тревожила его действительно давно. Правда, дело тогда касалось не аварии, а подвала на ферме и Оливера...       — Не парься. Я постараюсь понять.       У меня есть такой опыт понимания, подумал он, и... опыт использования оружия.       — Я ждал отца в гараже тогда. Это была ночь, я думал, что мы продолжим возиться с тачкой, но... он вернулся нервным. — Майк поднял взгляд ровно в карие глаза, продолжая: — Мой отец спровоцировал аварию.       — Не может быть, — ошарашенно улыбнулся Осаму. Он на автомате покачал головой, а приклеенная улыбка выдавала его растерянность и недоверие со всеми прилежащими чувствами отрицания.

༒

      — Как сам? Как Осаму?       Чуя покачал головой: он говорил так обыденно. Так, будто их пути не разошлись на решении Дазая сдать их после смерти дилера в баре. Так, будто он не грохнул только что угрожающего Чуе из-за его спины. Так, будто они не грызлись... на разных языках посылая друг друга в одну и ту же сторону.       — Я... Я так боюсь проебаться в твоём имени сейчас, не представляешь...       — Потому что у меня пушка? — Иван широко улыбнулся.       Чуя усмехнулся в ответ. Он покачал головой, пытаясь осознать, насколько этот парень состыковался с национальным языком с момента их последней встречи.       — Ты растерян, приятель, — Иван сократил расстояние, втягивая пистолет в кобуру на бёдрах. — Но... Я тоже. Я даже сначала не поверил, что это ты. Ну, там, на стрельбище, я имею в виду.       — Как, блять... нас вообще обоих сюда занесло?       — Это долгая история. Не так ли?       Чуя согласно покивал.       И они совместным ходом двинули в место, которое предложил Иван. Это был брошенный завод не слишком далеко от стрельбища, если передвигаться на машине. У Ивана машины не было, но были знакомые уголки в брошенном заводе, чтобы именно он выбирал место для разговора.       Иван, чёрт возьми, спас Чуе жизнь. Пока обострённая абсурдом и насмешкой ситуация накалялась, он догнал его, всё же узнав на стрельбище, и ликвидировал угрожающего. Это всё произошло слишком быстро, чтобы Чуя успел обработать произошедшее должным образом. Обработать, что говорить о принятии, когда он садился на доски, наваленные у стены в этом заброшенном заводе, где обломались уже лестницы на верхние этажи.       Иван закурил, после вопросительно протягивая Чуе открытую пачку. Отказываться Чуя не стал.       Так и... сложно сказать, что это — тот же потерянный парень, невдупляющий больше трёх английских букв. Со своими парнями он был растерянным хвостом, его светлые глаза непонимающе хлопали на всех подряд, а блондинистые волосы слишком смешно подпрыгивали, пока он перебегал с места на место. Таким он Чуе и запомнился.       Теперь же это тот парень, который тренируется на стрельбище и остаётся непоколебимым после собственноручного убийства.       Чуя затянулся слишком крепко, втягивая в лёгкие протяжную затяжку. Искра, полыхнув, побежала, оставляя после себя длинный след пепла вслед за уничтожением бумаги. Он не сводил взгляд, и когда Иван посмотрел в ответ, ему пришлось усмехнуться внимательности.       — Ну... рассказывай. Почему ты один здесь? Я думал, вас не разлепить. Занимаешься какой-то чернухой за спиной Осаму?       Чуя отвечать не торопился. Такие требовательные расспросы конкретно про Дазая оставляли мозг шипеть, как разогретое на сковороде масло, а лёгкие — болеть, будто от чрезмерно сильных затяжек. Чуя покачал головой.       — Осаму... — начал он спустя паузу. — Осаму.       Иван вскинул бровь и затянулся. С него стремительно слетали былые усмешки и веселящиеся искры в глазах. Чуя не нашёл в себе сил продолжить сразу.       — Я очень ему обязан, — нарушил наступившую паузу Иван. — Он... Сделал для меня большую вещь, вряд ли понимая это. Он поставил меня туда, где я сейчас.       — И... где ты сейчас? — устало спросил Чуя, будто без особого интереса. Хотя, конечно, на деле, он был в достаточной степени удивлён их встрече, чтобы быть заинтересованным.       — На свободе, — Иван беспечно пожал плечом, расплываясь в улыбке. — Но обо мне позже, ладно? Что там Осаму?       — В больнице с опухолью, — на одном выдохе выдал Чуя. Он затянулся и бессильно прикрыл глаза, продолжая вместе с вырывающимся изо рта дымом: — Я ищу деньги на его операцию. Много. Очень, чёрт возьми, много.       — О... — казалось, Иван был в замешательстве добрые секунды. — Сколько?       Чуя усмехнулся, не отвечая.       — Ты не понял? Осаму реально важный человек на моём пути, и я спрашиваю это абсолютно серьёзно.       Не только на твоём, подумал Чуя, но хотя бы открыл глаза и отдал внимание Ивану.       — Знаешь... — продолжил Иван. — Со всем тем, что я прошёл... не думаю, что будет трудно найти сумму. У меня есть уважение, а пока я скитаюсь по улицам — мне не нужно оплачивать счета, так что...       Он рассмеялся, и Чуя нахмурился.       — Скитаешься по улицам?       — Мм. Угу. Я вернулся в южные районы, потому что сейчас лето. Вообще-то... если бы не Осаму... Мы бы с парнями не разошлись, и я совсем не уверен, где мог бы быть... Единственное, я ни о чём не жалею. Я хотя бы жив и ни к чему не привязан, правильно? Это повод радоваться?       — Ты «хотя бы жив» — это типа сравнение?       Иван коротко кивнул. Он задумчиво промычал, оставляя паузу, и с его лица терялись усмешки. Сбросив пепел с сигареты, он откинулся спиной на стену; перетёртый треск досок, где они сидят, сопроводил смену положения.       — Это уморительно, — в противовес своей мрачности сказал он. — Я имею в виду... Андрей реально был геем.       Чуя поднял бровь. Они точно собираются говорить об одном и том же?       — Но больше идиотом, чем геем, знаешь. В общем... Я слышал, что они почти справились с вещами здесь, но... Андрей снюхался с каким-то типом, когда они были на заправке. Он начал... прикинь. Встречаться с ним.       Чуя осознал, что неконтролируемо кривляется. Иван усмехнулся, но сухо.       — И этот тип его подставил. Андрея убили.       Чуя с сочувствием поджал губы.       — Он... прикопан где-то в лесополосе. Вот, что я имел в виду. Будь я вместе с ними... Ладно, пошёл я нахер. Женя-то остался один, что тут говорить. Я... не знаю, как он себя чувствовал, я с ними больше не общался после того, как решил уйти. Пути у нас разные.       Чуя тяжело вздохнул. Потушив сигарету о стену, он куда-то швырнул её, продолжая слушать.       — Но я думаю... он справился. Не могу утверждать, просто мне кажется, что он смог и вернулся в Россию. Не видел его давно, как бы не старался. Хотя вас, кстати, я не искал. В эти края всегда возвращаюсь по теплу. Счета реально заёбывают, бездомным быть проще, я тебе клянусь.       Ну, он, несомненно, нашёл, кому рассказать...       — Ещё знаешь, что смешно? Осаму в участке сказал, что копы ошиблись. Их отпустили, потому что он сдал назад и не нажаловался.       Чуя кивнул. Это он помнит. Он ждал тогда Дазая на лавке, и, вернувшись, Осаму сказал, чтобы они все шли нахер, а Чуя — должен купить ему новую симку, чтобы копы не названивали больше по этому делу. Фактически, Осаму отпустил их на волю. И не знал, что обернётся его решение так. Никто не мог этого знать тогда.       — Разве что, знаешь, я не искал, но следил за вами первое время. Возле бара, например. Мне было сложно вот так взять и кинуть своих парней, но... я чувствовал в этом необходимость, что ли? Поэтому сначала крутился рядом. Осаму сказал мне уйти от них. И он оказался чертовски прав. Он... выделил меня среди них. И сказал, что по мне видно, что я не на своём месте, они мне не нужны. Если он знал, о чём говорил, если он только знал... это восхищает. Потому что теперь я на своём месте. Благодаря ему.       Иван повернул голову, сталкивая взгляды, и Чуя поднял бровь.       — Судя по тому, где мы встретились... я могу тебе рассказать, не так ли?       — Я сейчас... в достаточно грязной яме, пока ищу деньги. Думаю, ты где-то рядом, в такой же яме.       — Правильно, — кивнул Иван. — Никогда бы не подумал, что моё тело будет так забито татуировками...       — Мне хватило одной.       Иван поводил рукой по воздуху.       — Мы занимаемся немного разными вещами, и мы немного... в разных направлениях.       — Уверен, что здесь нужно слово «немного»?       Или это издержки экспресс-курса английского?       Иван фыркнул. Он осмотрел Чую, оставаясь неожиданно к нему честным:       — У меня была к тебе неприязнь из-за твоего дурного поведения и грязного языка.       Чуя закатил глаза.       — Я знал это.       — Не будем о старом дерьме, — отмахнулся Иван. — Как я понял... теперь ты пытаешься помочь Осаму.       — Кто, если не я, должен помочь ему? — Чуя вздёрнул бровь.       Кто, если не он, столько раз становился опорой для Дазая?       — Так... какая сумма? — беспечно спросил Иван.       Чуя хмыкнул.

༒

      Осаму клянётся, что старался держать себя в руках, игнорируя ощущение, в котором рушится, как многоэтажный дом, — по кирпичу.       — Мой отец спровоцировал аварию.       — Не может быть...       — М? — Майк нахмурился.       Майк, кажется, и понятия не имел, сколько для Дазая означает слово «авария». О, ну, конечно. Откуда бы ему знать это, если он сбежал сразу после...       — Продолжай, — дрожащим голосом сказал Осаму.       — Тебе плохо? — Майк протянул руку к тумбе, где стояла кружка. — Я могу попросить для тебя обезболивающих или принести воды—       — Продолжай! Ничего не надо, просто рассказывай... какого чёрта ты бросил меня... почти три года назад.       — Окей, просто ты... неважно выглядишь.       — Я выглядел хуже, когда стучал в твою дверь...       Когда сбежал из дома, полного копов, рассказывающих о трагедии. Когда его мир рухнул с отзвуком отчаянного торможения шин и громкого столкновения. Когда единственный, кого он хотел видел... куда-то пропал.       Майк прочистил горло.       — Ладно. Я не мог оставить отца в той ситуации... ты не видел его в тот момент.       — Ты меня не видел...       В тот же момент, должно быть. Или следующим, следующим, следующим...       — Если ты будешь каждую секунду передёргивать на себя—       — Как ты делал по отношению к Чуе, — перебил Осаму. Поймав растерянный взгляд карих глаз, он дерзко вскинул брови: — Что? Это другое? Ты постоянно сравнивал его с собой. Ты всё одёргивал на него. На Чую.       Майк помолчал, рассматривая стену. Осаму старался держать контроль над дыханием, пусть его глаза уже покрывала влажная пелена. Он старался её сморгнуть.       — Может быть, ты имеешь сейчас на это право.       — Может быть? — ядовито, но тихо переспросил Осаму, не удержав себя от усмешки.       — Окей. Но я буду говорить сто часов, если ты намерен перебивать.       — Тогда я молчу. А ты говори. Всё. Всё, как есть. Расскажи мне.       Пока я не успел сделать свои выводы, промелькнуло в мыслях, но Осаму замолчал это. В голове снова прочно поселился Чуя, и его разбитое «давай поговорим?» перед истеричным уходом Дазая. Уходом, который продолжился — как ни смешно — аварией. А после знанием об опухоли. Чуя был подавлен произошедшей аварией ещё до того, как Осаму открылся ему в причине смерти своих родителей... так что, возможно, он поспешил.       — Подробности я узнал уже после того, как мы швырнули вещи в багажник. Я был единственным человеком, которого он видел тогда. Я был тем, кто смог понять его. Эй, это был дождь и...       Майк прервался, судорожно переводя дыхание. Осаму старался не моргать. Майк, кажется, настроен всеми силами оправдать и выгородить своего отца... но... почему?       — Да, я не думаю, что люди во второй машине выжили. Но... Это мой отец. Я не мог не... встать на его сторону. После того, как он рассказал, я уже был бы покрывателем, имеющим знания. Меня не устраивало бы таскаться по возможным судам, если его поймали бы на какой-нибудь камере. Поэтому... Я сбежал с ним. Мы начали скрываться. Сначала на севере, но мы быстро перебрались в Канаду.       — Когда? — Осаму говорил слабо, и совершенно ничего не мог поделать с этим.       — Когда в Канаду? — Майк нахмурился уточнению, прозвучавшему после заявления о Канаде.       — Авария...       — А. В ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое. Я эти даты не забуду... потому что нам некуда идти было. Мы в тачке спали.       Осаму не моргал, но предательские слёзы упали на щёки и без этого. Сдерживать влагу внутри стало невозможно.       Осаму тоже спал в тачке. Когда они с Чуей сбежали из лагеря. Тогда же Осаму начал болеть, так что ослабевший организм требовал отдыха, и Чуя разбудил его, тормоша за плечо. «Просыпайся, Осаму».       Просыпайся.       «Иногда... только из-за того, как сошлись даты, я думаю, что он...», Осаму оборвался тогда, возле бара в деревне, пока Чуя выглядел заинтересованным слушателем. «Иногда», говорил Осаму, «только из-за того, как сошлась дата его пропажи и смерти...».       «Давай поговорим?», просил Чуя.       Просыпайся.       «Некоторым достаточно смудачить всего один раз», говорил Осаму. Про Майка, который теперь сидел напротив и рассказывал причину своей пропажи.       «Не уходи! Хочешь, я уйду, но останься, да ради всего, блять святого!», кричал Чуя, когда Осаму, сделав выводы, покидал подъезд из дома.       «Не уходи...», наверняка просил вслед Чуя, оставшись у двери в многоквартирный дом.       Просыпайся, Осаму.       — На... на каком участке дороги произошла авария? — Осаму больше не контролировал ни выливающиеся слёзы, ни дрожь голоса.       Майк столкнул взгляды. Сочувственно пробежав глазами по лицу, он поломал брови. И оставил паузу.       Чуя сказал Лиму, что уходит. Ему нужно было сделать дела, которые не позволяло его нынешнее положение. Лим осыпал Чую ругательствами, в которых язвил о том, как Чуя наигрался и решил, что сможет уйти так просто. Будто, если он не выкрутил ему руки, когда он пришёл, это не значит, что он не сделает это теперь, за неблагоразумный уход.       Чуя был честен в заявлении, что ему нужно отъехать в штаты. Чтобы забрать карту с противопоказаниями Дазая по здоровью и аллергиям.       Лим насмехался над ним, повторяя ситуацию, в которой грязный и неумелый бандит намерен пересечь границу легальным способом. Он сказал Чуе, что он идиот. Причём последний.       Осаму смотрел в ответ неотрывно. Он уже почти проклял себя за необходимость моргать; его щёки неприлично залиты слезами, и он не может это контролировать ровно так же, как и разрывающую боль изнутри.       — Не молчи, — попросил он, чувствуя давление от затянувшейся паузы.       — «Путь95».       Осаму чувствовал, что закончился, как человек. Что-то внутри оборвалось, и Осаму слышал это отчётливым треском. Осаму рассмеялся, град слёз из его глаз ускорился на щеках непрерывным ручьём.       — Но, чёрт возьми, что с тобой?.. — Майк звучал обеспокоенно.       Лица его Осаму не видел сначала из-за пелены слёз, после — из-за того, как отвернулся, невидящим взглядом смотря перед собой.       — Я обвинил его, — обратился он сам к себе, накрывая губы ладонью здоровой руки. — Я обвинил его...       — Что происходит, Осаму? Мне нужно позвать врача?       Осаму смеялся. Он посмотрел Майку в глаза, не в силах убрать эту нервную, широкую улыбку, пока глаза продолжали рыдать, а внутри Осаму выл и скулил.       — Уйди.       Майк нахмурился.       — Что?       — Уйди. И не приходи ко мне больше.       — Ты... Ты это сейчас серьёзно? Ты же сказал, что попытаешься понять—       — Извинись за Чую, — перебил Осаму.       Майк поднял брови, будто Осаму оскорбил его.       — Извинись за всё, что наговорил про Чую, — повторил Осаму.       — Почему я должен делать это, если он бросил тебя, оставляя умирать?! — Майк неожиданно закричал. — Я никогда не видел, настолько наглых, самоуверенных идиотов, которые на деле ничего не стоят! Он даже не зашёл спросить, как ты себя чувствуешь! И, если ты потерялся, я был с тобой всё это время! Я заботился о тебе, я приходил в каждую свободную минуту, чтобы быть с тобой рядом, потому что тебе сейчас тяжело, я открыл сбор на твою операцию, это всё я, а ты считаешь, что я должен извиниться за человека, который—       — Который мне ближе всех. Не кричи. У меня болит голова.       За время крика Майк подорвался со стула, и теперь вился вокруг нервными, размашистыми шагами. Он сложил руки за спиной и кружился рядом с койкой Дазая, изредка кивая своим мыслям.       — Этот разговор не должен был зайти в русло, где мы снова обсуждаем придурочного Чую.       — Извинись.       — Хер там.       — Извинись или я продолжу плакать, тебе совсем меня не жаль?..       — Это манипуляция.       — Это выбор. И либо ты реально заботишься обо мне, либо... тебе плевать, что я чувствую. Я и без того проглотил слишком много твоих дерьмовых слов в его сторону. Ты обязан извиниться.       — Он этого не достоин. Он тебя кинул, Осаму. Бросил умирать и нихера не сделал, чтобы помочь тебе. Хотя бы своим вонючим присутствием. А твои заявления о том, что вы были любовниками... делают его ещё более дерьмовым не только бойфрендом, но и человеком, в моих глазах.       — Он достоин извинений... — Осаму быстро переключился с обращения к Майку на себя и снова отвернулся.       Осаму медленно ложился на койку и потянул на себя простыню, которой укрывался. Он лёг на бок, отворачиваясь от Майка и подтягивая здоровой рукой сломанную. Так же, как когда обращался к родителям... Он хотел спрятаться от мира под этой простынёй, он был намерен закрыться полностью, он собирался сбежать от реальности, которая так сильно душила.       — Я обвинил его... — в никуда повторил Осаму. — Я обвинил его...       В том, в чём он не виноват.       Чуя знал, что даты не сошлись. Но это был бы трудный разговор, который наверняка пришлось бы начать с приходом в палату. Поэтому туда, к Дазаю, он не торопился. К тому же, с пустыми руками, когда потратил так много времени на сбор денег. Это было слишком неправильно. Посмотреть на его рожу и потребовать объяснений насчёт этикетки и пропажи — вот, что должен сделать Осаму? И куда это приведёт?       Если Чуя нарисуется спустя время, но всё ещё... без заверия, что они выкарабкаются из этой сложной ситуации.       Чуя сел в машину и даже успел завести двигатель. Но, огладив руль руками, он не смог проконтролировать этот нарастающий внутри порыв, готовый взорвать его изнутри. Он придержал нижнюю губу зубами, но влажная пелена на глазах становилась плотнее.       Он просто представил, как Осаму живёт с этим известием. Каково это, когда врач приходит и говорит про опухоль. Как говорит о том, что жить осталось в лучшем случае полтора года. А вокруг никого, кто дал бы стопроцентную уверенность...       Чуя немного порыдал, обнимая руль и упираясь в руки лбом. Он немного устал. Накопилось. Ему больно за Дазая. Он немного устал, но всё в порядке.       Он сбросил обороты и повторно завёл двигатель, стирая влагу с щёк. У него впереди долгий путь... долгий, одиночный, что странно в своей непривычности. Но всё в порядке. Всё обязательно будет хорошо.       Со всеми остановками на кофе и борьбу с сонливостью Чуя ещё был в дороге утром, когда Осаму возвращался в палату.       Осаму умывался, но старательно избегал небольшого замыленного зеркала. Он прорыдал всю прошедшую ночь, не зная, куда теперь себя деть. Он оставил разговор с Майком на слишком размытую дату — потом.       И Майк не зашёл с утра, как делал это иногда. Осаму был рад не видеть его.       И себя. Он физически чувствовал припухлости на лице, потому и избегал отражения. Он выглядел откровенно дерьмово с новыми знаниями, его организм истощался вслед за моральным состоянием, он не мог поверить...       И не придумал ничего лучше, чем сбежать из реального мира в другой. Он устроился на койке и читал. Всё было не так плохо, если банально не думать об этом. Есть не хотелось. Жить, если честно, тоже.       Да и когда он жил последний раз?       Осаму вдруг понял, что всё потерял. Он действительно жил, и даже неплохо. Какое-то протяжно скулящее чувство опустошения засосало под ложечкой.       Осаму понял, как чертовски скучает по тем временам, когда он мотался на подработках и почти не имел свободного времени. Тогда он собирал деньги на подарок Чуе на день рождения. На его совершеннолетие. Они провели тот день вместе, Осаму действительно готовился заранее.       Трудно объяснить, что значит «скучать по жизни». При существовании. Жить и существовать — очевидно разные вещи.       Осаму чувствовал себя взаперти. Он был в своей голове, и в его голове было слишком много его. И воспоминаний. Которые можно проиграть, но не вернуть. Проиграть и сильно заскучать по прошлому.       Осаму больше не хотел отрицать, что скучает по Чуе. Он чувствовал себя тонущим человеком, увидевшем на берегу спасателя, который в упор не обращал внимания и не торопился даже думать о спасении утопающего. Осаму отчаянно ждал Чую до момента, пожалуй...       Когда понял, как сильно ошибся на его счёт. Те обвинения, которые он соотнёс с бывшей зависимостью Накахары, переклеенной этикеткой таблеток, ложью о зимней аварии, пласт его переживаний... Он обвинил Чую. И ушёл.       Чуя просил остаться, но Осаму был слишком разбит для этого, боль душила его, сцепляя горло до затуманенных глаз, до блокировки мозга, он не стал слушать Чую, как бы Чуя не пытался...       Осаму отчаянно ждал Чую, но что он ему скажет, если увидит? «Прости, что обвинил тебя в смерти моих родителей»?       Осаму фыркнул, осознавая, что немного отвлёкся от книги в размышления.       Дверь в палату открылась, и Осаму уже был готов с порога заявить врачу, что у него всё в порядке, никаких ухудшений, головные боли посещают его стабильно, со своими прекрасными волосами он расставаться всё ещё не готов, пусть уберут бритву. Но, подняв глаза от книги, он подавился своими мыслями и в упор не видел необходимость озвучивать их. Ну, потому что это не врач.       Парень потупил у порога пару секунд, давя улыбку, после прошёл и шлёпнул на пол возле койки свою сумку на длинной лямке, которую перекидывал через плечо. Он переставил стул спинкой к Дазаю и перебросил ногу, садясь напротив с опорой для предплечий. Он улыбался, а Осаму всё это время вспоминал его имя.       — И... Иваня?..       Иван подмигнул.       — Как оно, дружище? Чем занимаешься днями?       — Ты...       Иван вздохнул и покивал.       — Ты был в достаточной степени хорошим человеком, чтобы судьба заботилась о тебе? — Он кивнул в сторону брошенной сумки: — Я там припёр каких-то... не знаю, продуктов. Посижу, потрещу тут с тобой, если не выгонишь.       Осаму улыбался, пытаясь собрать в голове, что Иван — тот же человек, который выглядел напуганным в чужой стране с плохим знанием языка, сейчас говорил почти свободно и выглядел чрезмерно уверенным в себе с момента появления в палате. Именно Осаму когда-то, бросив руку ему на плечо, сказал, что видит насквозь, насколько он хороший человек. Иван просто вернул это спустя время.       Осаму не торопился с ходу расспрашивать его о том, как он здесь оказался, как он узнал о Дазае. Первое, что он ему ответил...       — Твой английский чертовски ломаный.       — Я удивлен! — Иван шире раскрыл глаза и вбросил руку в воздух, но спешно рассмеялся. — Давай тогда на моём? Тебе, вроде, без разницы...       Осаму коротко посмеялся в ответ, его глаза щипали, и он не так и не смог сразу понять, что чувствует.

༒

      Майк так и не пришёл. Иван сослался на срочность быть в другом месте, когда прощался. Осаму был рад видеть его — единственное, что он понимал после ухода. Осаму осознавал, почему голова так сильно разваливается, лишая его размышлений из-за боли.       Осаму лежал под капельницей, когда задумался о том, что, возможно, новость про опухоль не должна была стать настолько неожиданной. Теперь, когда он знал, он мог и заметить предпосылки.       Шум в голове и писк в ушах преследовали его действительно давно. Чаще и громче — во время панических атак, именно поэтому Осаму не придавал этому особенное значение. Он просто работал до изнеможения, а как следствие усталости — головные боли, он не считал, что в этом что-то не так. Стресс вроде того, когда писк пронзил его в заброшенной больнице, после чудом пережитой попытки нападения вооруженным Оливером. Не странно ведь, что, испугавшись, организм выдал головные помехи после выброса адреналина? Совсем нет.       Просто Осаму никогда не спрашивал, страдает ли от таких же неполадок Чуя. Он тоже работал, тоже уставал, тоже боялся, одновременно с Дазаем передвигался в побегах... Но никогда на подобное не жаловался.       О, если вспомнить, на что ещё несерьёзно жаловался Осаму...       У него было весёлое настроение, когда он, нарисовавшись на кухне, попросил никого не водить в их квартиру и не трахать на диване тех, от кого потом остаётся полная постель волос.       Он сказал примерно это. Он сказал «волос», но со своей подушки предварительно выгреб целую стаю каштановых одиночек, отвалившихся от него.       Это было неприятно, и Осаму просто решил сгладить произошедшее подшучиванием над Чуей, и, честно, это определённо стоило того. Это непонимающее, растерянное выражение лица, после, не слишком уверенное «ты же в курсе, что твои волосы коричневые?..», ну, а избиение подушкой можно не считать... Дазаю пришлось защищаться. Но смеялись оба.       Его отец столкнулся с этой проблемой уже в достаточно зрелом возрасте. Осаму... в любом случае не мог обратиться к нему с этим. Осаму только надеялся, что Чуя примет его, местами лысеющим на проплешины... в грёбаные восемнадцать. Осаму не задумался, что это действительно рано, он надеялся только на понимание сожителя, которому глотать эти выпадающие волосы, разлетевшиеся везде по воздуху и по всем поверхностям, в особенности, где лежала голова Дазая.       Ещё Осаму убирал после себя слив в ванной. Во время мытья головы с него ссыпалось такое же неприличное количество волос. И Осаму всегда убирался прежде чем выйти. Не столько потому, что Чуя начал бы ругаться, как, например, докопался до «целующихся» зубных щёток... Нет. Он бы ворчал, но Осаму хотел скрыть конкретно факт, что так линяет.       Вот и всё. Его беспокоили головные боли, его волосы начали выпадать, его организм часто поднимал температуру, чтобы бороться, и Осаму мог бы понять, что с ним что-то основательно не так. Если бы задумался об этом. А о таком обычно не задумываются на ровном месте, даже с перечисленным факторами — это не слишком очевидно.       Осаму лежал под капельницей, и, кажется, именно от этих мыслей ему становилось физически хуже.       Осаму выдул воздух, чувствуя, как сильно его тело колотится.       Осаму бессильно прикрыл глаза, вспоминая следующим моментом встречу с человеком, который навестил его совсем недавно.       Тогда Осаму в отеле попытался поговорить с Чуей. О том, что их, возможно, может ждать. Когда Осаму перестал в корень отрицать свои чувства, а Чуя оставался непробиваемым после всего, что между ними успело произойти.       Чуя даже заткнул ему рот ладонью, запрещая напомнить, что между ними уже произошло. А после позвонил Марк, со своего номера на свой второй, симка которого была вставлена в телефон Накахары с момента необходимости интернета в лесу.       Чуя заистерил и выгнал Дазая «избавиться от симки». Дазаю нужен был ключ для слота, и он просто шатался по бару, надеясь у кого-нибудь его выпросить, пока Чуя страдает от своей ревности тупой истерией.       Поймав Ивана тогда, Осаму мгновенно услышал «не английский». Когда как теперь Иван стучал своим «как оно, приятель, чем занимаешься, что происходит, я купил продуктов, потрещу с тобой, спасибо, что сказал мне это тогда...». Осаму изменил его направление, не особенно надеясь на это. Осаму просто будто насквозь видел неуверенного блондина, будто затерявшегося в чужой стране со своими парнями. И это изменилось в сторону, где Иван таскает чёрные джинсы, на которых Осаму, кажется, увидел крепление для кобуры, и ремни на футболке, будто после за них можно что-то прицепить. А ещё руки Ивана в татуировках, и он ни секунды не скрывал их, как Чуя свою — единственную.       Осаму узнал, что Андрей мёртв.       И чувствовал в этом свою вину.       В канадском баре после еды, пива и небольшого количества наркотиков Осаму был решителен направить гомофобию Андрея в его же мозг. О, это было... смело и пьяно.       Осаму удерживал Андрея украденной флешкой. И притянул Чую для поцелуя. После которого сказал, что однажды Андрей поймёт, к чему была эта — со слов Андрея — «клоунская» сцена. И, надо же, он понял. Он нашёл себе парня. Правда, из-за этого оказался подставленным и, как следствие, — мёртвым.       Насколько Осаму виноват в его смерти? Ну, он не говорил встречаться с сомнительными парнями, это был намёк разобраться в своей ненависти.       Размышляя, Осаму начал чувствовать тошноту. Его тело тряслось, казалось, он ощущал дрожание иглы в его вене...       Чуя благополучно пересёк границу. Он снова заматывал татуировку, но пограничники решили, что там могло быть типа полкило наркоты. Они сказали пакет, но не суть. Они, похоже, уже сталкивались с подобным способом провоза, и Чую передёрнуло непроизвольно: совсем недавно он и вправду был перевозчиком какой-то дури. К счастью, по местности и не в тот момент. Бинт пришлось размотать, в багажнике пошарили тоже, но Чую пропустили, всё было в порядке.       Чуя вёл по тем же дорогам, как когда они возвращались вместе с Дазаем. Просто в момент он почувствовал рябь в голове, будто от затылка волны анемии расходились по всей голове толчками. Он нахмурился и поморгал, но недомогание усиливалось.       Машина чуть высунулась на встречку, Чуя с потерянным выражением лица моргнул и подтянулся в кресле, выправляя траекторию. Чуя не менял хмурой эмоции, рука зашлась онемением, и он вбросил её в воздух секундной тряской. Он вёл, но в момент ему начали сигналить. Что-то было не так. В таком состоянии вести опасно.       Осаму больше не размышлял. Он корчился от боли, пронзающей всё тело от вены, куда поступало... лекарство. Что за лекарство?       Пот каплями катился по вискам, Осаму дрожал, он понял, что с этой капельницей было что-то не так изначально.       Чуя с трудом съехал с дороги, когда трасса, где его недовольно обсигналили, закончилась. Он остановился на съезде, но тот был не слишком безопасным для парковки, так что Чуя включил аварийку.       Он упал лбом в руль и старался перевести дыхание. Это было схоже с тем, как его тело разваливалось по частям.       Да, Осаму бы подтвердил, что разваливается. Жидкость, бегущая по трубке от пакета в его вену, будто... обжигала руку.       Правую, которую Чуя вбросил в воздух, не понимая, какие проблемы с ней происходят. Да, он перекатывался по земле, по строительному мусору, когда пытался скрыться от шин, но это было в достаточной степени давно, чтобы теперь ничего с того дня не беспокоило его.       Чуя открыл дверь и покинул салон. Казалось, ему нужен свежий воздух, пока он не сошёл с ума от нахлынувших ощущений, оказывающих на него эффект, схожий с агонией. Он опёрся на тачку спиной, прикрывая глаза, и переводил дыхание. Он еле держался на ногах, вести в таком состоянии было невозможно.       — Что за херня... — спросил он в никуда, оставаясь непонимающим во внезапной боли.       Он как-то не рассчитывал, что может опоздать с картой противопоказаний и аллергий.       Осаму сквозь боль подтянулся на койке. Он пальцами, забинтованными ниже перелома, высунутыми из-под гипса, выдрал иглу из вены и не с первого раза нашлёпал ладонью кнопку вызова медсестры. Его трясло, причём неслабо, до судорог и непроизвольных конвульсий, пока он ждал медсестру в полном одиночестве. Жар в груди торопился вслед за ускоренным сердцебиением. Дазаю казалось, что он умирает. И, кто знает, он мог быть прав в этом.       Когда обеспокоенная медсестра нарисовалась возле койки, Осаму поднял на неё мыльный взгляд, слабым тоном выхрипывая:       — Что вы мне поставили?       У него есть аллергии на лекарства.