Agneau

Феликс

Феликс не помнит, когда влюбился в Чана. Это произошло, наверное, прямо там, на лестничной площадке. Как только они встретились. Влюбился, не зная имени, но слыша музыку в голове, когда видел его, не зная его привычек, но улавливая запах бергамота, присутствующего в его парфюме. А вот Минхо пах не цитрусами, а сигаретами. Он прошел в квартиру, оставляя Чана позади. Мельком взглянул на Феликса, появившегося в пледе в коридоре, но ничего по этому поводу не сказал. Сел на стул, поскрипев по полу ножками. Подождал, пока Чан заварит кофе и сядет напротив. — План провалился, пришлось действовать интуитивно. Этот Минхо носил кожаные штаны и такую же куртку. Его кожа отливала под светом ламп янтарным оттенком. Его лицо не выражало ничего. Полное безразличие. Чан молчал. Феликс видел, как его рука сжимается на ручке чашки, а потом тут же расслабляется. — Меня заметили, поэтому пришлось ехать в ближайшую деревню. Телефон выкинул сразу же, потом началась паранойя, шатался по улицам, пока не понял, что скоро сдохну с голода, — Минхо сделал глоток. — Звонить боялся, как и приходить. Думал, что приведу к тебе. Чан сверлил его взглядом. Было видно, как под кожей напрягаются мышцы. Но он молчал. Ждал чего-то, и Минхо, похоже, понял, чего именно. — Извини. — Извини? — Чан говорил тихо, но четко, так, чтобы можно было разобрать каждое слово. — После этого всего ты мне выплевываешь в лицо свое жалкое «извини»? Минхо хотел достать из кармана сигареты, но то ли не нашел, то ли передумал. — Мне больше нечего сказать. — Ха, — Чан поднял брови, — а мне очень даже есть что. Ликс, — он обернулся, — можешь пока вернуться домой? — не дожидаясь ответа, он вновь вернулся к Минхо. А Феликс переминался с ноги на ногу, потому что ключи остались у мамы, а мама уехала с сестрой, которая чем-то серьезно отравилась, в больницу. Минхо вопросительно посмотрел на Феликса, но опять никак не прокомментировал то, что парень остался на месте. — Я думал, что тебя посадили, — Чан проедал взглядом насквозь, — и объездил все ближайшие тюрьмы. Я предполагал, что ты лежишь мертвый в какой-нибудь канаве, но теплил в душе надежду, что это просто глупые мысли. Бросался каждый раз к двери, как только слышал шаги, веря, что это ты, — он усмехнулся. — Но Минхо ни разу мне даже не позвонил. Не передал, что он жив. Неужели ты даже не задумывался над тем, каково все это время было мне? Минхо сделал еще один глоток. — Ты съездил во Францию? — Издеваешься? Считаешь, я мог думать о поездке? Я тебя похоронил, Минхо! Губы сжались тонкой линией. Напряженное молчание давило. — Мне жаль. Чана немного отпустило. Он услышал, как скрипнул паркет под Ликсом и вздохнул, устало потирая переносицу. — Я же просил тебя уйти, — он говорил уже абсолютно спокойно измученным голосом. — У меня ключей нет, — Феликс виновато уставился в пол. — Ладно, забудь. Ликс, это Минхо. Минхо, это Феликс, — представил он их друг другу скорее просто по привычке, потому что оба и так уже слышали имена. — Будем знакомы, — Минхо склонил голову в легком поклоне, и Феликс сделал то же самое. — Очень приятно. — Поспишь на диване. Салат будешь? Минхо кивнул. Когда еда была готова, все сели за стол. Ели молча, изучая друг друга глазами . Феликс хотел просто чая, но Чан настоял, чтобы парень съел хотя бы несколько ложек. Надавил, и Феликс сломался. А Минхо тихо наблюдал за всем этим. Вечер был теплым. Чан распахнул окно, но в следующую же секунду закрыл, так как на свет люстры с радостью полетели мотыльки. Холодная ветреная весна оставалась позади. Минхо скрылся на лестнице, чтобы покурить, Чан попросил Феликса остаться в квартире и вышел за ним. В голове промелькнула идея подслушать, но она тут же была отброшена. Феликс достал наполовину разрядившийся телефон и решил позвонить маме. Оказалось, что Оливия лежит под капельницей, а мама боится и на шаг отойти. — Хочешь, я могу приехать? Может привезти что-то надо? — Феликс понимал, что ничего страшного не происходит, но все равно волновался. — Нет, дорогой, спасибо, учись лучше, — мама зевнула. — Ой! — она тут же напряглась. — Ты же выходил без ключей! А я дверь закрыла, Ликс, ты где вообще сейчас? Может Хенджина попросишь оставить тебя на две ночи? — Все хорошо, не волнуйся, — Феликс улыбнулся. — Я у Бан Чана останусь на это время, он не против. Мама расслабленно выдохнула в трубку. — Передай ему огромнейшее спасибо и мой поклон! Чудесный человек, даже не представляю, кого благодарить за то, что он наш сосед. Скажи, пусть приходит на ужин, как только мы вернемся! — Обязательно. Феликс наблюдал за бившимися в лампу мотыльками и все не мог понять, можно ли считать их счастливыми. Они же добрались до лампы-луны, к которой так стремились. Могут касаться ее лапками, биться об нее крыльями, однако это же не настоящая луна. Но мотыльки об этом не догадываются. Феликс подумал, что он и сам мотылек. Чан вроде не отталкивает, но и не отвечает тем, чем хотелось бы. Поэтому Ликс закрывается в своей комнате, играет третье утешение Листа и представляет, что лежит на одуванчиках, отчего уши покрываются желтой пыльцой, а рядом Чан, у которого в волосах распускаются мелколепестники. Он смеется, а на языке кислица. И Ликс в такие минуты абсолютного, но выдуманного счастья, тоже не понимает, что все вокруг ненастоящее. Минхо вернулся с задумчивым видом. Задержал на секунду взгляд на Феликсе, а потом пошел за водой. Чан закрыл дверь, посмотрел на часы и направился в комнату за дополнительным постельным бельем. Отказался от помощи и отправил Ликса в ванную, вручая полотенце и свои майку и штаны. Одежда Чана висела на влажном теле. Феликс затянул штаны как мог, но они так и норовили свалиться вниз. В итоге, с большим трудом, но закрепить штаны все же удалось, пускай и не без усилий. Чан собирался уступить Феликсу кровать, но тот наотрез отказался, сказав, что либо он сам поспит на самодельном ложе из диванных подушек, либо они потеснятся на чановском вместе. Чан колебался. Оставлять Феликса на полу, похоже, он не собирался, но лечь рядом что-то останавливало. — Ладно, — в итоге сдался он. — Двигайся. Феликс радостно откатился на свою половину матраса и тут же чуть не потерял голову от эмоций. Все вокруг: подушка, одеяло, простыня, одежда, — все пахло свежестью цитрусов. Ликс буквально в ней тонул. Тонул в Чане. Легкие просили еще и еще. Феликс никак не мог надышаться. Никогда даже не задумывался над тем, что он такой жадный. До ужаса. Хочет, чтобы это все было его, и бергамот, и майка, которая велика, и сам Чан. Не собирается ни с кем делиться. А Чан жжется. Феликс это почувствовал, когда случайно коснулся своей ногой. Не сильно, чтобы кожа начала слезать, а чуть-чуть, что хочется постоянно держать в ладонях. Так хорошо. В голове рождается гениальный коварный план. Точнее, совсем не коварный, а очень даже милый и не очень-то гениальный. В общем, неважно какой, главное, что рабочий. Наверное. Феликс восстанавливает дыхание, делая его немного громче. Лежит, отвернувшись к стене минуту, потом, не открывая глаз, чуть тянется, делая вид, что просто двигается во сне. Итак, последний шаг. Ликс переворачивается, незаметно сдвигаясь, и теперь почти касается лбом спины Чана. Их разделяет всего миллиметр. Чан вздрогнул. Феликс по легенде спит. И это большая проблема, потому что под щекой холодная подушка, а не теплая спина. Но усугубляет это еще и подвинувшийся вперед Чан. И что делать в такой ситуации? Второй гениальный план в голову не приходил. Примерно пять минут без движения. Рука, которую Феликс подложил под голову, начала затекать. Что ж, ладно. Ликс мычит, опять делает вид, что во сне происходит дикий экшен. Удается подползти ближе. Чан, похоже, лежит уже на самом краю, поэтому не двигается. Ликс будто случайно вытягивает руки, оставляя их на боку Чана. Чувствует, как кожа покрылась мурашками. Феликсовские пальцы, наверное, холодные. Парень мысленно извиняется, не произнося ни звука. Все-таки спит, не стоит забывать. Дело движется, но медленно. Феликс хочет прижаться щекой. И проспать так всю ночь, поэтому очень важно, чтобы не раскрылось, что все происходит не случайно. А то его отодвинут на другую сторону, потреплют по голове, пожелают спокойной ночи и все, придется радоваться, зарываясь носом в наволочку. Ликс осторожно придвигается, стараясь сделать так, чтобы кровать не скрипела. Осталось немного. Словно ослепнув, Феликс двигается к теплу по ощущениям. До того момента, пока не оказывается совсем рядом. И вот, прижимается щекой, будто случайно. Он очень старался не улыбаться, но не получилось. Чана хотелось обнимать, целовать много-много, пока вообще на Земле существует жизнь. Хранить его как самое ценное, что есть на этой планете. — Я знаю, что ты не спишь, — раздался немного хриплый шепот откуда-то сверху. И Феликс, уже мысленно готовый потерять все, к чему он шел последние полчаса, в панике обхватывает Чана, успевая даже закинуть на бедро свою ногу. Боится открыть глаза, потому что магия живет только в темноте. Сначала Чан не двигается. Не отталкивает, не обнимает. Затем пытается выбраться из капкана, но без сильного напора. — Ликс, перестань, иначе я уйду. И не уходит. А Феликсу больше ничего не надо. Только Чан рядом, и все. Чтобы он позволял водить носом по его спине, и от того самому светиться изнутри от необъяснимого счастья. В голове пронеслась мысль, что если бы у каждого в этом мире был Чан, то злых людей просто не могло бы существовать. Потому что он заставляет сердце биться быстрее, в тысячи, миллионы раз, и зарождает в нем добро. — Можно я тебя поцелую? — Ликс это говорит так тихо, что сам себя еле слышит. Ему ничего не отвечают. Феликс касается нежно, почти невесомо. Плечи, шея. Пересчитывает каждую родинку, хоть и ни одной из них не видит. Чан такой же, как и на поляне с одуванчиками — волшебный. Его хочется ощущать всеми клеточками тела, так, чтобы впитать в себя бергамот. Чан переворачивается на спину, и Феликс забирается на него сверху, проводит пальцами по скулам и чувствует… слезы. Чан плачет. Бесшумно, только иногда вздрагивая. — Что мы делаем? — Чан бережно обхватывает лицо Ликса, гладит большим пальцем по впалым щекам. — Что я делаю? Внутри распускаются цветы. Феликсу хочется мурчать, словно он кот. — Я тебя люблю, — он всегда закрывает глаза, когда целуется. И эти три слова вроде не ответ ни на первый, ни на второй вопрос, но они говорят гораздо, гораздо больше. Они объясняют все, и больше никаких вопросительных знаков. — Неправильно, Ликс, так нельзя, — Чан ласково смотрит в глаза. А у самого ресницы мокрые. — Можно, — Феликс чувствует подбородком чужое дыхание. — Ты мне дороже музыки. Он никогда такое никому не говорил. Наверное, потому что эти слова с самого рождения предназначались только для одного единственного человека на этой планете. — Mon agneau, — шепчет Чан и целует сам. Почти неощутимо, словно боится причинить боль. А Феликс не заметил, как начал кусаться. Феликс любит безвозмездно. Внезапно у жизни появился смысл: Чан. Не обязательно даже касаться, хотя бы просто смотреть. Но не сейчас. Голова кружится от нехватки воздуха. Феликс целует виски, влажные веки, нос. Чан мягкий, но стоит надавить, как тут же выступают мышцы. Феликсу нравится. Все нравится: и то, как по спине бегают мурашки, и то, как все скручивается в животе. — Я могу… Чан опять собрался задать какой-то вопрос. Ликс заранее знает, что тот будет глупым. — Да. Просто да. Потому что Чану всегда хочется говорить «да». Потому что «нет» звучит неестественно и некрасиво. Чан переворачивает Феликса на спину и теперь оказывается сверху. Трогает тонкую кожу так, будто она может порваться, накрывает ликсовские губы своими. Так мокро, непривычно, вкусно, странно. Хочется еще, но Чан спускается ниже, проводя языком по шее и заставляя прогнуться. Феликс жует одеяло, чтобы никого не разбудить. — Ликс-и, — выдыхает Чан, разглядывая парня снизу-вверх. Феликс забывает как дышать, теряясь в наполненных самыми светлыми чувствами зрачках. — Мой прекрасный барашек. Феликс мычит, когда дыхание Чана щекочет острые ребра. На бедрах распускаются маки от каждого прикосновения, несмотря на всю чановскую осторожность. Ликс путается пальцами в апельсиновых прядях. Он никогда не чувствовал ничего подобного. Так хорошо, что хочется кричать, но нельзя. В голове белый туман вместо мыслей и в нем крутится лишь одно слово, самое важное сейчас. Самое мелодичное имя, которое только существует. Чан. Чан. Чанни. Феликс не замечает, как губы сами произносят его. Чан ложится на подушку рядом. Позволяет обессиленному Феликсу закинуть на него ноги, берет тонкие запястья и прижимает к щеке. — Мой хрупкий Ликс-и, — Чан поправляет одеяло, чтобы накрыть им до подбородка. Тихо смеется, наблюдая за тем, как парень сладко зевает. — Мое пушистое чудо.

***

Феликс проснулся слишком рано. Вывернулся из объятий, погладил Чана, пытаясь поймать бегающую по коже зарю, наступил на пушистый ковер, одолжил тапки с зайцами и пошел на кухню за водой. — Чего не спишь? — раздался удивленный голос Минхо, закрывающего входную дверь. На лбу блестели капли пота. Бегал, похоже. — В горле сухо, решил воды попить. — Ну, раз ты встал, а Чан еще валяется, то предлагаю тебе позавтракать со мной. Феликс улыбнулся, действуя по выверенной месяцами схеме. — Я не голоден, спасибо. Хотите, заварю жасминовый чай? — Ты такой счастливый, Ликс, — Минхо усмехнулся, облокачиваясь на стену и заставляя парня смущенно опустить взгляд в пол. — А ведь это может закончиться вмиг. Феликс резко поднял глаза на Минхо. Тот улыбался. — Читал Булгакова? Феликс мотнул головой. — Этот человек написал вот что: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» Грудь сжал склизкий страх. — Ты же не хочешь умирать, я знаю. Феликс не двигался с места, смотря в одну точку. — Представь, если все закончится сейчас. Или через час, или через день. Но этого времени все равно же мало, не правда? Безумно мало. Нет, Ликс не хочет так. Ноги подкашивались, и это не из-за минутной усталости. — Ты исчезнешь, Феликс. Навсегда. Вечная пустота, неужели ты к этому стремишься? Это была слабость бившегося за каждый новый вздох изнеможденного организма. — Зачем этот твой медленный суицид? Хочешь, достану пистолет, быстрее будет. — НЕТ! — в ужасе вскрикнул Феликс. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за край стола. — Что ж, — Минхо пожал плечами, — если передумаешь — приходи ко мне. Связи есть. И он ушел в душ. Феликс тяжело дышал, стоя на трясущихся ногах. Чуть не упав, добрался до графина с водой, почти пролил половину. Успокоившись, отставил стакан, посмотрел в окно. За стеклом на ветке с нежно-розовыми цветами сидела птица. Она попрыгала, радостно что-то щебеча, а потом расправила крылышки и улетела. Феликс смотрел на покачивающееся дерево, словно зачарованный. Сакура распустилась. Сейчас никак нельзя умирать. Смерть. Это слово вызывало дрожь каждый раз, как только разрезало сознание. Это же конец. Конец так и не успевшего начаться лета, конец любви к Чану. Но Феликс же поклялся, что она бесконечна. Он еще так много не сделал. Так и не поговорил нормально с Хенджином, не подарил сестре замок из мармелада, не наобнимался с мамой, не исцеловал Чана с ног до головы. Он вчера честно старался, но заснул. А если бы он не проснулся? Феликс больше не хочет об этом думать. Вдруг осознает, насколько он хочет жить. Словно впервые в жизни смотрит на свое отражение в зеркале. Разглядывает тонкие пальцы. Надо еще успеть сыграть Листа для Чана. И сказать ему тысячу миллионов раз о том, как любит его. Феликс не боится смерти в общем. Ему страшно, что она может зайти хоть сегодня вечером, даже не постучавшись. Ликс обхватывает большим и указательным пальцами узкое запястье. Пространство делится пополам. Нет, он должен встретить смерть с седыми волосами. И чтобы Чан рядом лежал и грел. Феликс бежит в спальню. Он же еще жив? Еще же не поздно? Бросается к Чану, целует в лоб, в щеки. Так должно быть еще очень-очень долго. Да, точно да. — Эй, ты чего? — произносит хрипловатым спросонья голосом. Гладит по светлой голове. — Чан, — Феликс всхлипывает, прижимаясь к широкой груди, — Чан, я не хочу тебя терять. Мужчина немного напрягается, касается губами макушки. — Что случилось? — Я жив? — Ликс садится. Спрашивает абсолютно серьезно, потому что не чувствует своего сердца. — Конечно, — Чан загребает к себе под одеяло чуть не разрыдавшегося парня, защищает от всего мира. — Ты жив, Ликс-и. Барашек, все хорошо. И Феликс верит. Так должно быть. — Я сделаю завтрак, ладно? — тихо спрашивает Чан. Ликс кивает. Наверное, будет вкусно. Чан же великолепно готовит.

***

После завтрака Минхо под благодарным взглядом Чана скрылся на лестничной площадке, сказав, что во время цветения сакуры все нормальные люди гуляют. Феликс был в общем-то согласен, но вот только тем, у кого в конце года экзамены, не до гулянок. Чан стал объяснять структуру личного письма. Прочитал первую попытку Ликса, за начало похвалил, а вот конец целиком перечеркнул. — Всегда в конце говори bisous, слышишь? — парень послушно кивнул, доставая новый лист. — Это просто, а чем проще, тем меньше ошибок. От вас не требуют заоблачных знаний лексики здесь. Феликс переписал еще два раза, добиваясь полного одобрения учителя от начала до конца. -Ну вот, — улыбался Чан, — и вопросы даже правильно задал. Молодец! Ликс, довольный собой, откинулся на спинку, разминая затекшие кисти рук. Экзамены все еще пугали, но не так сильно, как в начале. Их надо просто сдать. Выучить материал и написать его. Феликс должен поступить в институт. Ради мамы, ради Чана. Ради себя. — Передышка? — спросил Чан. — Не-а, — заряженный Феликс не хотел делать пауз, — поехали дальше.