Agneau

Хенджин

Хенджин проснулся в своей комнате на диване. Один из плакатов оторвался и теперь шуршал в ногах. Хенджин нехотя открыл глаза, потянулся, промычав что-то нечленораздельное, и уткнулся лицом в подушку. Сонный мозг не мог собрать мысли в кучу, и те крутились, словно рой пчел. Так. Хенджин распахнул глаза. Осознание пришло слишком резко. Сынмин. Он все знает. Хенджин закрыл лицо руками. Идиот. Сам вчера все рассказал. Опухшие веки подсказывали, что он еще и плакал. Это крах, провал, это равносильно смерти. Сегодня выходной, а значит, что школа об этом узнает через день. Феликс узнает. Перестанет искать встреч, потому что все станет понятно. Может даже возненавидит его. Разочаруется. Нет, Хенджин не настроен терять Феликса, своего друга детства. Друга. Он несколько раз подчеркнул это слово у себя в голове и вроде как даже не стал с этим спорить. Надо сходить к Сынмину, попросить его никому не рассказывать о вчерашнем. Подкупать его, умолять, стоя на коленях, Хенджин готов ко всему. Отдаст все за молчание. Достать адрес не составило никакого труда, учитывая то, что Сынмин оставил его карандашом на каком-то обрывке бумаги. Хенджин сунул лист в карман, оделся, крикнул бабушке, что позавтракает потом, и бросился на улицу. — Зонт не забудь! — старушка крикнула это за секунду до хлопка двери, и, поняв, что Джинни все же никакого зонта с собой не взял, тяжело вздохнула. — Промокнешь же, — с любовью сказала она неслышащему ее внуку. Хенджин надел капюшон, но это мало чем помогло. Косой дождь бил по лицу, стекая каплями вниз по коже. Мокрая плотная ткань толстовки липла к телу. Холодно. Хенджин перешел на бег, чтобы хоть немного согреться. Тяжелый влажный воздух был наполнен озоном. Кеды иногда утопали в луже и от этого хлюпали. Мимо пронеслась полуразваливающаяся машина с ржавым корпусом, обливая волной мутной воды. Небо разрезала яркая вспышка, а вслед за ней раздался гром. Хенджин смотрел под ноги, лишь иногда поднимая голову, чтобы свериться с табличками с адресами на стенах домов. Последний поворот, последний рывок. Опять молния. Хенджин забегает под козырек, упирает руки в колени и жадно дышит. Легкие горят. Затем достает телефон и звонит Сынмину. Первый гудок. Второй. А если он вообще не дома? — Да? — На том конце все-таки взяли трубку. — Я у двери, — Хенджин говорит с остановкой. Все еще не восстановил дыхание. — Выхожу. Сбрасывают. Хенджин терпеливо ждет, жмется ближе к стене, чтобы ливень не достал. Дверь пиликает, и в проеме появляется Сынмин. Он видит Хенджина, молча хватает его за локоть и заводит внутрь. Доводит до квартиры, приглашает внутрь. Заставляет снять носки и ведет за собой в комнату. — Решил в луже искупаться? — Сынмин закатывает глаза, роясь в шкафу. Достает какие-то вещи и кидает Хенджину. — Выходишь и сразу направо. Хенджин стоял на ковре, пока капли стекали по волосам куда-то под толстовку. В ушах шум, или это гремит за окном. — Не говори никому, — он дрожал, но голос, слава всем богам, был ровным. Сынмин, уже успевший начать что-то печатать в телефоне, остановился. — Что ты гуляешь без зонта? Ладно, не скажу. — Нет, — Хенджин тяжело сглотнул, сминая руками чистую одежду, — не рассказывай это про меня. Пожалуйста. Сынмин усмехнулся, выключая экран смартфона. — Отсосешь — не расскажу. Хенджину кажется, что его грудную клетку сдавливают металлическим обручем. Губы с рваной кожей болят, а язык собирает кровь. Дооткровенничал, придурок. — Хорошо, — Хенджин говорит почти шепотом. Делает шаг вперед, немного покачиваясь, тут же чуть не падает. Голова кружится. — Да я пошутил, ты чего! — Сынмин подскакивает, когда Хенджин собирается сделать второй шаг. Вовремя, иначе кровь была бы не только во рту, но еще и на лице. Хенджин не может ничего понять. Он вдыхает запах винограда, и больше, если честно, ничего уже не понимает. На глаза опять наворачиваются слезы. Хватит ныть, Хенджин, все. Парень встает, благодарит Сынмина, идет в ванную. Встает перед зеркалом. Впивается зубами в ладонь, чтобы не думать ни о чем другом. Работает. Особенно если совместить с горячей водой. Хенджин находит в отданных ему вещах полотенце. Вытирается, пытается высушить волосы. Одежда Сынмина почти идеально подходит по размеру. Ему даже дали кофту с длинными рукавами. Становится хорошо. — Соджу будешь? — Сынмин забирает промокшую одежду, чтобы развесить. — С персиком. Хенджин молча кивает, возвращаясь в комнату. Залезает на кровать, куда его пригласили, потому что дивана нет, забивается в угол. Чувствует себя побитой дворнягой. — Спасибо. За все. Сынмин, наверное, думает, что это за протянутую бутылку, но нет. Это и за вчера, и за одежду, и за молчание. Много всего. Хенджин собирает всю свою благодарность в одном «спасибо». Негромком, но искреннем. Только одно все еще остается непонятным. — Зачем? Сынмин заваливается рядом, делая глоток. Разглядывает потолок. Хенджин проследил за его взглядом, но ничего интересного там не нашел. — Безвозмездная помощь. Просто потому что хочу, — тут же добавляет он, предвидя следующий вопрос. Соджу оставляет приятный персиковый холодок на языке. Хенджин опять чувствует себя спокойно, и вновь рядом с Сынмином. Непроизвольно вспоминает свои ощущения от прикосновений Феликса. Те были бабочками, разрезали крыльями изнутри, щекотали усиками. А сейчас этого нет. — Так, — Сынмин ставит бутылку на пол, идет к противоположной стене и возвращается с гитарой. По окну бьет дождь, недовольно рыча громом, потому что за стекло пробраться не получается. Хенджин зачем-то выпивает сразу половину бутылки. Захотелось. Закрывает глаза, слушая мягкое звучание гитары. Все вокруг пропало в темноте, и Хенджин рисует свой мир вместо привычного. Там красиво. Темные цвета появляются очень редко, но их можно просто не замечать, тогда все выходит чудесно. Голос Сынмина перекликался с гитарой, словно они были придуманы изначально как одно целое. Он проникал внутрь, заставляя сердце работать и смазывая йодом не успевшие еще зажить раны. Немного жжется, но это с непривычки. Хенджин допивает соджу и отставляет пустую бутылку из зеленого стекла в сторону. Мысли летают, и Хенджин вместе с ними. В комнате душно. Вот бы открыть окно, позволить крупным каплям стекать по лицу. Смотреть на рассекающие серое небо молнии и смеяться. Вот бы рядом был Феликс. Хенджин вслушивается в голос Сынмина. Ни слова не понимает, так как текст на английском, но это и не важно, потому что он все равно чувствует. Шероховатое покрывало под пальцами, мягкую ткань кофты, сладкий запах фруктов, но этого недостаточно. Надо больше. Сынмин сидит близко. У него прикрываются глаза, когда он берет высокую ноту, и от этого дрожат ресницы. Сынмин теплый, Хенджин это уже знает. Он незаметно придвигается ближе, пока не касается щекой хлопковой футболки. Еще одно ощущение, но все равно мало. Хенджин не думает, когда залезает рукой под одежду. Сынмин горячий, и от этого хочется прижаться к нему всем телом. Хенджин зарывается второй рукой в чужие волосы и медленно пропускает их через пальцы. Внутри пульсирует желание большего. Нет, это не желание, это потребность. Хенджину надо. Обветренные губы Сынмина немного шершавые. Новое чувство. Хенджину кажется, что он младенец, который только познает мир. Все кажется таким новым, таким необычным, таким… — Джинни, — Сынмин шепчет в самое ухо, обжигая дыханием шею. Так хорошо. Хенджин разблокировал все доступные ощущения. Внизу живота снова тянет. Приятно до головокружения. Хенджин негромко стонет, целуя все, что попадается. Губы, костяшки, волосы, щеки, лоб. Хенджин, наверное, никогда не был так счастлив. В голове жуткий беспорядок, сердце бешено колотится, а сам Хенджин то сжимается, превращаясь в крохотную точку, то взрывается миллионами разноцветных осколков. Вдруг стало холодно. Хенджин открыл глаз, хотя он не планировал это делать вообще никогда. Непонимающе уставился на Сынмина, который сидел на другом конце кровати и смотрел пустым взглядом перед собой. — Прости, — ему каждое слово давалось с трудом. — Я хуевый человек, Джинни, — в горле постепенно образовывался ком. — Подобного больше не будет, извини. Хенджину потребовалось время, чтобы переварить информацию. На фоне разрастались разочарование, досада, обида на этого Сынмина. То он просит ему отсосать, то даже целоваться не разрешает. — Чего не будет? Почему? — Хенджин говорил немного зло. — Я первый же начал, в чем проблема? Сынмин горько усмехнулся. Наконец посмотрел на Хенджина. Вся ярость пропала, теперь хотелось просто обниматься. — Я не он. Не Феликс. — Знаю. — Нет, не знаешь. Или не осознаешь, — Сынмин поднялся, взял за горлышки бутылки. — А еще ты пьян. — Может чуточку, но разве это что-то меняет? — Хенджин не понимал. — Очень многое, — последнее, что сказал Сынмин, прежде чем уйти выбрасывать стекло на кухню, оставляя Хенджина наедине с самим собой. В общем — грустно, это если не разделять все эмоции, а наоборот, смешать из все так, чтобы одна растворилась в другой. Хенджину осталось еще пару раз принять ванну с собственной кровью, и тогда от него точно ничего не останется, кроме этой всепоглощающей грусти. Ощущение легкости пропало, и теперь голова раскалывалась на части от боли и желания сна. Хенджин откинулся на подушку, бегая взглядом по комнате в поисках часов. Нашел, подумал, что пора бы уже идти домой. Закрыл глаза. Всего на минутку, а прошел целый час. Когда Хенджин проснулся, Сынмин читал. Склонил голову набок и бегал глазами по строчкам, иногда улыбаясь или, наоборот, хмурясь. Дождь еще шел, но уже не такой сильный, и можно было услышать жужжание лампы. Гитара стояла на своем месте в углу, словно наказанная за то, что недавно произошло. И неважно, что виноват в этом был Хенджин. Он знал, что Сынмин не сможет его обвинять. Кого угодно, что угодно, но только не Джинни. Это так необычно. Сынмин помогал, пел, целовал, выслушивал. Так еще делала бабушка, но то другое. У Сынмина это получалось по-особенному. Хенджин закрыл глаза, чувствуя в себе изменения. Первое: Феликс пропал. Он не появлялся перед глазами сам, без спроса. Теперь его приходилось специально звать, напрягаться. Второе: Хенджин пробрался в свое сознание и поставил пластинку «Смех Ликса». Сначала раздался резкий шум, словно проигрыватель был сломан, но потом понемногу звук становился все чище и чище. Хенджин даже задержал дыхание: знал, что сердце сейчас захочет выпрыгнуть из грудной клетки. Но оно не хотело. Сердце было смирным и спокойно сидело на своем месте. Странно, очень странно. С Хенджином опять что-то не так. Он стал слушать внимательнее, но пластинка не вызывала былого интереса, будто на ней была записана старая надоевшая мелодия. Что происходит? Это запущенная форма болезни? Или… Или Хенджин вылечился? Неужели это все прошло, и он теперь нормальный? Как все? Он на радостях стал прыгать по сознанию, перерывая и выкидывая уже ненужные вещи. Образ Феликса, справочник с описанием его манеры общения, движений, та самая дурацкая пластинка и много-много другого. Все, Ликс ушел. Оставил, конечно, небольшую частичку себя, но она была совсем крохотной. Хенджин распахнул глаза, хотел засмеяться, но не успел даже хмыкнуть, как сердце пропустило удар. Надежда, тлеющая в душе, упала в пучину. Сынмин перевернул страницу. Хенджин в ужасе вернулся в свой мир. Остановился на пороге, не в силах двигаться дальше. У проигрывателя лежала новая пластинка. Хенджин, пересиливая себя, все же сделал шаг вперед. Потом второй. Взял в руки конверт с винилом, почему-то шершавый. Тяжело сглотнул, читая название. «Сынмин. Пение» Хенджин больше не хотел плакать. Он устал. Ему плевать. Да, он гей. Да, пидор. Да, он, похоже, все так же будет дрочить на друга.

***

Капли стекали по стеклу, оставляя после себя размытую дорожку. Хенджин делал ставки, какая доберется до края быстрее. Сам себе проигрывал, затем побеждал. Руки грелись о кружку с кипятком, потому что у Сынмина кроме воды и алкоголя из напитков ничего не было. И то, это последняя, так как чайник грустно свистнул, щелкнул и больше не включался. — Эй, Сынмин! — Чего? — Сынмин все-таки чудом нагрел и себе воды и устроился рядом. Руку протяни и дотянешься. — Расскажи о себе, — Хенджин оторвался от наблюдений за погодой и повернулся к парню. — Что именно? — Просто что-нибудь. Что первое в голову придет, — Хенджин усмехнулся, вспоминая как ему самому говорили такие же слова. Сынмин задумался. Покрутил на пальце цепь, почесал нос. — У меня мама визажистом была. Работала с душой, любила и меня, и моего отца. Она невероятная, — Сынмин на секунду улыбнулся, погружаясь в воспоминания, но тут же вынырнул из них. Губы сложились в линию. — Была, — добавил он. — Отвезла меня в школу впервые, а на обратной дороге ее сбил какой-то кретин, — его голос стал ледяным и грубым. — Его так и не нашли. Я в детстве возомнил себя детективом, сам хотел найти эту тварь. Но, как можно догадаться, ничего не вышло. Меня вовремя остановил отец, когда я стащил кухонный нож и собирался выйти на улицу, потому что заметил похожего на убийцу, в моем представлении, человека. Хенджин слушал, не перебивая. В голове крутилась куча вопросов, а зубы сжимали язык, чтобы случайно не задать их. — А отец мой домой редко заходит, он то на работе, то у друзей, то в алкомаркете. Сынмин остановился. Он никому еще не рассказывал про свою семью. Не только потому, что не спрашивали, но и потому, что это было чем-то больным, вызывающим жжение в груди и приступы жалости у окружающих. Все плакали, называли маленького Сынмина бедным и гладили по головке. Все, кроме отца. Он тоже плакал, но к сыну не прикасался. По ночам маленький Сынмин спал на грязных простынях, залезая с головой под одеяло, и думал о маме. Потому что она защищала от монстров, кишащих под кроватью. Потому что она обнимала. А папа называл странным и игнорировал. Сынмину показалось, что он снова вернулся в то время. Поджал под себя ноги, закрыл глаза, ощутил маму рядом. Даже почувствовал, как его обнимают. Ноздри защекотали лакричные пряди. — Можно я тоже тебе кое-что расскажу? — раздался тихий голос Хенджина, уткнувшегося в плечо. — Конечно, — Сынмин встряхнул головой, заставляя слезы закатиться обратно. Провел пальцами по хенджиновским волосам, распутывая узелки. Хенджин притих. Замер, прислушиваясь к чужому сердцебиению. Тук-тук. Вдох-выдох. Тук-тук. — Я гей. Хенджин перестал дышать. Ждал реакции. После этих двух коротких слов во рту остался их неприятный привкус. Но Сынмин не перестал гладить, но отодвинулся, не ударил. Только прижался к макушке щекой и сидел так долго-долго, чтобы мама успела уйти. А потом ответил. — Я тоже. Посидел, порисовал пальцами круги вокруг уха. Грустно вздохнул. — И ты мне нравишься, Джинни. Даже не представляешь насколько. Хенджин открыл рот, потом закрыл, так и не найдя слов. Люблю? Нет, что-то не то. Нравишься? Хочу, чтобы ты был рядом? Давай обниматься? В голове это все звучало так инфантильно, так по-детски. Лицо залилось краской от одной только мысли обо всех этих словах. Хорошо, что, если спрятать лицо в хлопковой майке, этого не видно. — Сынмин, я… — Хенджин запнулся. Закусил губу, это немного помогло, — давай поцелуемся. Слишком сладко, не так, как представлялось в голове. Зачем он вообще это сказал. Надо было молчать. Именно это и делал Сынмин. Молчал. Он перестал рисовать пальцами узоры на коже и будто даже отодвинулся. — Нет. Короткое сухое «нет». Больно, неприятно. Как лезвие, но не по запястью, а где-то глубже. Но Сынмин же никогда не отказывал. Не отворачивался. Что не так? Ясно, Хенджин просто неправильно понял. Он опать облажался. Сынмин не это имел в виду. Нравится? Да кому понравится Хенджин? Это же была просто шутка. Очень жестокая, но шутка. А потом пришла опять она. Обида. На себя, на Сынмина, на всех. Принесла с собой злость, красными бликами видневшуюся в зрачках. Хенджин встал, отошел к противоположной стене. Долго смотрел на Сынмина, пока все не прошло и не вернулась усталость. Съехал вниз, плюхнулся на пол. — Почему? Он искренне не понимал. Шрамы зудели. — Я готов поддержать, но не заклеивай мной раны, — в голосе сквозила холодность. — В меня не надо проталкивать язык, представляя, что сосешься с Феликсом. Он помолчал немного, а потом добавил: — Я же знаю, что ты закрываешь глаза и видишь его. — Это не так, — Хенджин не знал, поймут ли его, но он верил, что получится объяснить. — Я вчера вынес почти все, что осталось от Феликса из голов… — Как низко с твоей стороны, — Сынмин снова зачем-то стал разглядывать потолок. — Ты знаешь о моих чувствах к тебе и пользуешься этим. Прекрасно, Хенджин! — он стал говорить громче, переводя взгляд обратно на парня. — Давай, продолжай в том же духе! Сейчас заодно поебемся, ты покричишь «блять, Ликс, как хорошо!», а потом довольный уйдешь к себе домой, — он сорвался на крик, — ПОТОМУ ЧТО ТЕБЕ ПОХУЙ НА ДРУГИХ ЛЮДЕЙ! ТЫ ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ, КАК Я САМ ЭТОГО ХОЧУ, НО ТЕБЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ВСЕ ТВОИ СЛОВА СЕЙЧАС РАЗРЫВАЮТ МЕНЯ, ХЕНДЖИН! Появившуюся тишину можно было услышать. Она звенела колокольчиками на барабанных перепонках. Сынмин тяжело дышал и закрыл веки, блокируя слезы. — Извини, я не хотел, — прошептал он хриплым голосом. — Прости, — он открыл глаза и, увидев, что Хенджин встал, уронил голову на колени. — Оставь дверь открытой. И если что — звони. Но Хенджин не уходил. Он, наоборот, подошел ближе, протянул руки. Стал неумело успокаивать, вспоминая, как это делал сам Сынмин. И вроде, даже, получалось неплохо. — Нет никакого Феликса. Больше нет, — Хенджин улыбался, аккуратно водя пальцами по коже. — Теперь только ты, — он поднял за подбородок голову Сынмина и, позволяя своему телу действовать без команд от мозга, прижался к чужим губам. — Джинни… Но Хенджин не дал ему договорить. Он снова захватил его рот, проводя языком по шершавым губам. Пальцы путались в сынминовских волосах, дыхание сбилось и кислорода отчаянно не хватало. Но это такие мелочи. Сынмин так близко. Его можно почувствовать всем: носом, руками, зубами. И хотелось еще, еще, еще. Хенджин спускался ниже, цепляя шею и оставляя на светлой коже красные следы. — Подожди, — Сынмин остановил Хенджина, заставляя посмотреть на себя. — Подумай об этом еще раз. — Обязательно, но потом, — Хенджин опять приблизился, чтобы почувствовать мягкую кожу, но ему не позволили. — Нет, сейчас, — Сынмин был серьезен. — Дождь кончился, иди домой и поговорим завтра. Хенджин устал спорить. Он собрал в пакет свои все еще не высохшие вещи, поцеловал Сынмина в нос и ушел. Зашел по дороге в пекарню и купил для бабушки ее любимую выпечку.