Неизбежное столкновение

Леонид стоял у ступеней центрального входа своей школы. Он находился в двух шагах от места, где обычно встречался с Ликой. Школа тонула в сумерках. Сгущаясь и тяжелея, цвет индиго наполнял четыре опустевших этажа, добавляя зданию тревожности и мистики. Слева, наверху, багряной кровью застыли красные шторы актового зала, в котором на неделе Полина Выскоченко высказывалась о болезни Насти Пелос: «Я считаю, Анастасия притворяется. Предлагаю всем звеном навестить «больную» и обсудить её притворство на собрании», без разрешения перебивая Марту Остроумову и в ожидании восхищения посматривая на Есению Викторовну. На что Есения Викторовна сказала, что Полина (как, впрочем, и другие ребята) могла бы проведать Настю, а не гадать о её здоровье за спиной. Там же он, Леонид, и Паша Панфилов, вкладывая знакомые и тщательно стараясь понять неизвестные им чувства, репетировали стихотворения к Девятому мая и гордились тем, что сорок один год назад их советский народ освободил государство от фашистских захватчиков. Там же Ира Вальцова на себя, на Катю и на Лялю примеряла пилотки и с благоговением держала в руках военную форму, не важно, что сшитую для выступления, всё равно она была как настоящая. Ира верила, что когда классный хор запоёт «Война, война, война! Зачем пролилась кровь?.. Война, война, война! На улице, в домах...», военная форма поможет их сердцам прочувствовать боль и отвагу советских солдат и солдаток. Там же готовились одновременно к Девятому и Первому мая Наташа Навашина и Степан Фадеев; поговаривали, она его любила, во всяком случае, неловкие и, напротив, смелые, проникновенные взгляды их друг на друга давали повод так думать. Там же, наконец, только раз за последнее время был Слава Неженцев. Его роли были вроде как незначительными на мероприятиях и без того много раз репетировались, и Славу решили часто в зал не звать, зная славу Славы сваливать декорации одним торнадо-движением и ронять микрофон. Всё это было только вчера, только неделю и меньше месяца назад, а теперь – застывшая тёмно-красная штора и за ней ничего. Справа погрузился в темень спортзал. Кое-где защитная решётка ловила умирающие, бледные блики воспоминания о солнце, тусклые остатки заката. Спортзал представлял собой огромный чёрный параллелепипед, неприятный и неизвестный внутри. Взору не угадывались очертания мячей, шведских стенок или баскетбольных колец. Там как будто тоже было темно и пусто, и всё. Днём в зале блестит помытый край пола, приоткрыта дверь в кладовку с инвентарём, стучат о пол мячи, слышатся громкие голоса. А что же с приходом вечера? Вечером в зал должен проникать свет, хоть от луны, хоть от фонаря, а сейчас темнота, хоть глаз выколи! Должен быть охранник, которому уступает место вахтёрша. Должно быть что-то естественное. Леонида посетила несуразная идея войти в школу, в которой никто не учился и которая казалась ему не только неприветливой, но и неприятной. Он вошёл. Изнутри школу поглотил столь знакомый зелёный свет, оседающий на столе и скамьях, вьющийся, как в цирке или в фильмах ужасов, клубами дыма. Не белые, не освещённые со всех сторон радужными прожекторами, а тяжёлые, камуфляжного оттенка клубы тянулись в метре над полом, огибали повороты, дверные косяки и лестницы. Они заманивали вглубь школы, звали на второй, на третий, на четвёртый этаж. Зелёный цвет можно было назвать разумным, но едва ли – живым. Тут Леонид вспомнил пару родительских собрания. В шестом классе Евгений Павлович впервые разрешил прийти на родительское собрание не только родителям, но и ученикам. В класс из соседнего кабинета занесли дополнительные стулья, освободили пару столов с настольными играми, отправив игры на полки рядом с редкими ещё Ликиными поделками. Когда взрослые и дети расселись, последние ловили каждое слово Есении Викторовны и ждали, когда выступят: Оксана Валерьевна, Надежда Александровна, Галина Борисовна и Наталья Эдуардовна. Каждый, зная свои достижения и неудачи, свои пятёрки, четвёрки и не самые лучшие оценки, волновался, о чём учителя скажут, а о чём умолчат, где похвалят, где пожурят, где пожалеют, где наставят. Бояться, в общем-то, было нечего. Есения Викторовна хвалила свой класс, отметив среди тридцати человек лишь троих, включая Славу Неженцева, кому стоило немного подтянуться. Оксана Валерьевна, учительница математики, вызвала лёгкий румянец на круглых щеках Ляли Няшиной, похвалив девочку за умение щёлкать уравнения как орешки. Надежда Александровна, пышная, как вишенка, с нарочито тяжёлыми коричневыми бусами поверх коричневато-жёлтого, в размытую полосу, свитера, отмечала успехи «гарноï дiвчини» Натальи Навашиной, «старанноï, але з усякими фокусами дитини» Дмитрия Соколова, «мрiйливоï та чуйноï, розумницi» Катерины Морозовой. Надежда Александровна говорила самые приятные, честные вещи о ребятах как о личностях, и за это качество её очень любили. С неподдельной радостью ребята «А» класса относились к тому, что у каждого из них были любимые учителя. Были те, к которым все до единого ученики ходили в гости по праздникам или когда, случалось, учитель заболеет, и приносили цветы и торт, хлеб и фрукты. Каждого грели мысли о любимых предметах. Каждого наполняли бесценная лёгкость и понятность трудовых будней. Каждый чувствовал, что очень трудно – это как раз легко, и никто не смеялся над оксюмороном. Всё, близкое детским сердцам, чувствовалось и на родительском собрании. Но настал момент, когда ребятам всё-таки стало скучно. Говорили уже не о них, а о делах исключительно взрослых. Среди прочего – о деньгах: денег родители сдавали совсем немного, и они честно шли на нужды класса, а не кому-то в карман; Евгений Павлович следил, чтобы в его школе не было поборов и взяток. Ребята потихоньку улизнули. Кто-то постоял под дверью и немного подслушал, будто бы не мог просто остаться в классе. Кто-то думал, как бы поиграть в прятки, объединив игру с чем-то страшным, и решил: – Ребята! Давайте играть в вампиров. – Это как? – заинтересовались остальные. Ведущий отвёл ребят в сторону. – Ребята, – сказал он серьёзно, вмиг побелев, – кто-то из нас – вампир. – Гэ-э-э! А-а-агрр! – тут же притворился упырём Слава. Дети бросились врассыпную. – Слава? – запоздало спросила Ира и, взвизгнув, тоже побежала прятаться. Как же бились сердца у тех, кто прятался: кто – в туалете, в тупике, кого «вампир» схватит первым, кто – в противоположном конце четвёртого этажа, кто – на третьем. Леонид отправился на второй этаж, возбуждённо поднимая голову: никого ли не видно за перилами верхних этажей? Он побежал к учительской, чуть не столкнулся с Евгением Павловичем, закричал, оставив директора в недоумении, побежал в обратную сторону всё по тому же второму этажу и скоро спрятался за стеной напротив четырнадцатого кабинета. Долго-долго Леонид прислушивался к голосам, не слыша поблизости ни одного го́лоса, и думал: «Я как Том Сойер в отдалении пещеры. Не хватает только Бекки Теччер. Где же моя Бекки?». Он наблюдал, как двери закрытых кабинетов тонут в зеленоватом, мистическом луче и, охваченные вечером, теряют очертания. Стало неуютно и страшнее прежнего. Рассматривать тёмный коридор перехотелось. Внимание Леонида обратила на себя жизнь за окном. Вспыхнули первые фонари, их рассеянный свет выдал мокроту грязно-жёлтых листьев. В домах, прячась от улицы за шторами, жители включили свет. Кто-то там сейчас учил уроки, читал книгу, готовил есть... Леонид тоже захотел есть, а ещё больше – прекратить игру. Слишком сильно вошёл он в образ жертвы вампира, это была не та роль, которую бы он с удовольствием повторил в актовом зале или, будь известным актёром, в кадрах кинофильма. Леонид на цыпочках подкрался к углу, выглянул из-за угла, никого не увидев, направился к лестнице слева и тихонько ойкнул, когда навстречу ему спустилась Катя. – Ах, напугал меня, – сказала Катя. – Я тоже испугался, – признался Леонид. – Тебя уже заметил «вампир»? – Хах, уже да. «Княжна Василика» предложила ему пирожок с картошкой – и мы перестали играть. Вот, кстати, и для тебя пирожок. – С картошечкой? Давай. Спасибо. – Пойдём. Мы тебя обыскались. Родители уже расходятся. А?.. – Катя задрала голову, заслышав голос Димки. – Дим, я нашла его! – Веди сюда узника замка Иф! – пропрыгав несколько ступеней вниз и показав лохматую голову и тонкое смешное лицо, крикнул Димка. Леонида не надо было вести. Он сам поднялся, благополучно встретился с родителями и пошёл домой. Леонид не знал, что в десятом классе ему предстояла подобная встреча с Катей. В грёзной пустой, тёмной школе, сотканной из ежедневных воспоминаний ученика и представлений о здании чудовища, не было ни Славы, ни Димы, ни родителей, ни учителей, ни директора, никого, кроме сновидца и повзрослевшей Кати Морозовой. – Леонид, – беззлобно, не приторно и не притворно позвала Катя. Ведомый её голосом, Леонид поднялся на второй этаж и остановился у тринадцатого кабинета. Его мышцы напряглись, как после занятий физкультурой, школьный потолок поплыл перед глазами. Катя, имеющая обыкновенную, не изменённую рукотворием чудовища внешность, должно быть, с той же фигурой, которая в самом деле была у неё, стояла в ослепительно белых трусиках из шёлковой ткани и розовой майке безо всякого бюстгальтера под ней. – Ах, напугал меня, – повторила она давнюю фразу. – Мы ведь уже не играем в прятки. Я нашла тебя. – Нас всех искал Слава. – Слава видит десятый сон. Ему снятся пончики верхом на летающих мочалках. Хи-хи-хи. Я не знаю, как проникнуть в его сон. У меня не получается. Да и не интересен он мне. Так что вот она я, Катя. Проходи, пожалуйста. – П-пр-роходить? – Конечно! К сожалению, нет ни шампанского, ни цветов. Но школа совершенно пуста. Ты меня понимаешь? Леонид помотал головой. Катя картинно повела рукой и напомнила было прелестную танцовщицу, не стой она подозрительно ровно, без живых, естественных покачиваний тела. Словно прочитав мысли одноклассника, Катя начала покачиваться, касаясь бёдер, выполняя механические, до миллиметров повторяющиеся движения. – Школа абсолютно пустая. Нас никто не увидит. Нас никто не застукает, Лёня. Катя засмеялась, наблюдая попытки Леонида делать вид, что он не понимает, на что она намекает. Смеялась она и с его неприятного воспоминания о продавце взрослых видео. – Ах-ха-ха, оставь глупого мальчишку с его видео, мы можем повторить вещи куда круче тех, которые он только наблюдает. Мы могли бы остаться здесь. Ты хочешь остаться здесь? Со мной. Катя подмигнула, как непристойная девица. Потрясающей природной красоты, немного робкая, в то же время смелая, романтичная и заслуживающая уважения, известная всем Катя изменилась до неузнаваемости. Пошлые изменения в ней обескураживали и отдаляли Леонида. – Я... не могу остаться. Я занят. Я сплю! – Так это же хорошо! Ну же, – Катя оттянула майку, обнажив полоску живота. – Ты ведь хочешь остаться? Не уезжать из города. Быть со мной, с моей мамой, с моим папой. Ну хочешь, Лебедевых тоже оставим, м? Катя без стеснения задрала и сняла майку. Леонид кашлянул и в стыде отвернулся. «Если я посмотрю на неё во сне, – понимал Леонид, – я могу причинить вред настоящей Кате». Лже-Катя поняла, что её раскусили, и стала не завлекать, а запугивать. Она заулыбалась так, что от её широкой, ненастоящей улыбки на спине выступил холодный пот. Она не прикрывала, а, наоборот, выставляла голые, коричневатые от загара груди (Леонид по-прежнему старался не смотреть на Лже-Катю, посчитав, что у настоящей Кати так может начаться рак груди! Не дай Бог, не дай Бог!), и шептала: – Добрый. Умный. Смелый. Ты так любишь Лику. Добрую, умную, смелую. Я ценю парней вроде тебя. Пусть у вас с Ликой всегда всё будет хорошо. Но не хочешь ли ты иногда, хотя бы иногда приезжать ко мне? Когда твоя будущая жена и мой будущий муж будут на работе, мы могли бы составить друг другу чудесную компанию. Леонид вновь покачал головой. В ненависти к существу, пленившему Катю, он сжал зубы, бросил, как ему показалось, только беглый взгляд на обнажённое Катино тело. Что бы ни управляло его одноклассницей, оно знало, как та выглядит, и Леонид был уверен, что ему показывают не фантазию, а реальное тело таким, каким оно было. Леонида злило кощунство монстра! Если бы Леонид посмотрел на Катю внимательнее, поддавшись низкому мужскому интересу, о котором снисходительно, цинично говорят «Тому, кто сидит на диете, не возбраняется смотреть на десерт», он бы, пожалуй, отметил, что Катина грудь просится вписать её в портрет обнажённой натуры, выполненный непременно благородной медью и златыми и матовыми оттенками. Её живот, в меру худой, в меру спортивный, с приятной выпуклостью ниже пупка, чуть содрогался от равномерного дыхания: чудовище уже поняло, что Леонид может «клюнуть» на естественные мелкие движения. Пальцы рук касались краёв трусиков. Волосы цвета галки легли на плечи, точно птица сложила оперение, но на крыльях её оставался дух полёта. Леонид не посмотрел прямо на Катю, но боковое зрение помогло ему совершить роковую ошибку! Он отметил про себя красоту Кати. Существо усмехнулось: – Догадливых парней я тоже люблю. Я действительно выгляжу так, поверь. Ты ничего не додумал. Жаль, что ты не хочешь рассмотреть меня получше. Но ничего. Скоро ты заметишь, что другие девушки выглядят ничуть не хуже Лики. Даже Ляля. Знаю, тебе это слово пока не знакомо, но она классная чабби гёрл. Я планирую, чтобы она осталась здесь... Осталась навсегда... – Послушай, ты!!! Не трогай Катю. Не трогай Лялю. И не смей называть имя Лики. Все девушки красивые и хорошие, только ты не знаешь, что такое красота и добро. Ты никогда этого не поймёшь, тварь! – вскипел Леонид. «Катя» бесшумно приблизилась к Леониду. Это был мертвец, изображающий живую девушку. Атомным дыханием мёртвое нечто обволокло нос и уши парня: – Что ты будешь делать, когда Лика пойдёт гулять без тебя? Ты сорвёшься с друзьями «на рыбалку» и поймаешь очаровательных «рыбок». Я хочу, чтоб ты узнал обо мне получше. Я люблю мёртвые города. Я люблю болеющие тела прыгающих друг к другу в постель блудников, люблю ВИЧ и СПИД. Я люблю всё, что вы зовёте грехами. Я – Распад. Распад всего, что тебе дорого. Распад. – Прозвучало теперь похоже на «разлад» и «распять». – Распад. Распад. Распад. ХЫ-Ы-Ы! – вырвалось из «Катиного» горла. Леонид принял стойку бойца: одна нога вперёд, руки готовы к драке. Он видел такую стойку у Брюса Ли и у Виктора Цоя. Чудовище начало было давить на чувство вины, что Леонид собирается побить женщину, но не смогло больше притворяться Катей. – Ты слишком слаб, Распад, чтобы изображать людей. Мы на тебя не похожи! — Браво. — Неопределённо сказало нечто, вкладывая любую эмоцию, кроме восхищения, и исчезло. По-настоящему исчезло. – В чём дело? Не хочешь драться? С места, где стоял оборотень, повеяло могильным холодом. Зелёный свет, стелясь вязкой гадюкой и сгущаясь и, наоборот, сгущаясь, а потом стелясь в миллиметрах от пола, пополз вдоль этажей и повёл куда-то вниз. – Я знаю, что это сон, и требую, чтобы я проснулся! – повелел Леонид. Но не проснулся. Напряг глаза. Ничего не произошло. Он даже не смог взлететь. – Почему я не просыпаюсь? Сердце Леонида стукнуло и будто упало. Он побежал вниз и увидел то, что заставило его о многом задуматься. Зелёный свет на глазах обретал чёткую форму. Как в том прошлогоднем пятисерийном фильме! «Гостья из будущего» по Булычёву. (Книга «Сто лет тому вперёд»). Похожим образом вместо шестнадцати контейнеров с Плутона и шестисот килограммов алмазов возникли в грузовом отсеке пираты. Хотя и было известно, что это актёры Вячеслав Невинный и Михаил Кононов, наблюдать под тревожную музыку «тик... тик... тик... тик», как некий белый туман превращается в неизвестных злодеев, было довольно страшно. Зелёный туман стал флуоресцентным, когда расслоился на одну, затем – на два, а затем и на восемь неторопливых мужских фигур. По-старчески сгорбившись, мужчины, похожие на призраков, по сантиметрам шли один за другим в сторону учительской. Призраками их можно было посчитать потому, что они были прозрачными, сквозь них виднелись как есть и стены, и половицы, и дальний плакат «Учиться, учиться и ещё раз учиться!», а флуоресцентный зелёный выделял линии их тел и одежды, как если бы кто-то сделал эскиз светящимся зелёным карандашом или фосфором. Их ушные раковины, лбы и глаза особенно выделялись в обыденной, не привыкшей к мистике школе. – Между прочим, я говорил не о школе, – повернув голову, отозвался первый мужчина. – Учитесь у большевиков. Первый мужчина роста был небольшого, но, как он сказал, так и стало ясно: он – великий человек. С острой бородкой, с известным и детям, и взрослым прищуром глаз, с огромным лбом, который может иметь человек только очень мудрый и сообразительный, он вёл за собой остальных. Леонид, конечно же, узнал его! Уже много лет часто прижимал он к груди красную звезду с его маленьким, но величественным портретом. Вслед за первым человеком шёл, сверкая зелёным френчем, полноватый мужчина с пышными усами. Его Леонид тоже узнал и мгновенно понял, кто остальные. – Скажи, Леонид, – как-то тихо, вместе с тем громогласно спросил второй мужчина, – как долго ты носишь школьную форму? По волшебству сна случилось так, что на Леониде появилась школьная форма. – Ну, эту с восьмого класса. Два года. – Эва как! – холодно усмехнулся мужчина, но уголки губ посреди усов выдавали добродушие. – Вот что я скажу тебе. Ты носишь форму не год и не два, а все десять лет. Цени одежду. Вместе с ней ты ценишь закройщиков и швей, за ними – всех трудящихся людей, а за ними – более, чем раньше, любовь близких. Это раз. Помни, что форма – не только то, что на тебе надето. Это два. Ты спишь и одет легко, как полагается простому спящему мальчику, а повёл себя, как рыцарь в доспехах, когда противостоял Распаду. После нас идут два человека по имени Леонид и ты не станешь третьим из них, но мы всё равно возлагаем на тебя надежду. – Простите, Иосиф Виссарионович, надежду на что? – На твою доброту и силу, на твой разум и любовь. На то, что ты спасёшь своих близких. – А вы не можете сказать, от чего нам надо спасаться? – Беды на свете много, – ответил вождь. – Сейчас вам всем нужно уезжать из города. Следуя законам снов, и на этот раз персонаж сновидения не открыл всей истины. Но чётко дал понять, что нужно делать. Он не юлил, как монстр и притворцы. Переваривая услышанное, Леонид чувствовал себя ровно так же, как после прочтения хорошей книги. Быть может, потому, что человек, обратившийся к нему, имел осознанную, дающую плоды привычку читать по четыреста страниц в день. — А валенки так никто и не прислал… — не то жалуясь, не то желая чему-то научить Леонида, добавил Иосиф Виссарионович. Светящееся зелёное шествие из прозрачных тел слилось со стеной у учительской. Один из мужчин, с густыми тёмно-зелёными бровями, чёрными – в человеческом, а не призрачном облике, произнёс низковатым смешным голосом с паузами: – Меня... хочу вам сказать... – Создавалось впечатление, что он не говорил, а читал по бумажке. – Помнят меня. Но чаще зовут моей фамилией певицу. Конечно... Она... Современней, ближе меня. Землячка. Жена своего продюсера. Вера. – И как будто пропел: – Но он был продюсер, она его музой. Последний из мужчин, показавшийся Леониду вдруг жирным, а не полноватым, важным, как индюк, также нашёлся что сказать. Он впёрся в Леонида блёкло-зелёными глазищами со словами: – Без купюр, которые я изъял, легче. Право же, легче. Вы увидите обедневший народ, а я увижу борьбу с нечестностью и преступностью, со спекулянтами, мошенниками и смотрителями на Запад. Я люблю свой народ и всё делаю во благо... – Во благо тебе бы подумать где-нибудь на Востоке нашей необъятной Родины. Без валенок. Босыми ногами бедность прочувствовать, – перебил его Сталин как-то и злобно, и тихо, не опускаясь до лишних эмоций, но прерывая чужую напыщенную речь. – Мы уходим, Леонид. Уходим! Время утекает, как песок сквозь пальцы. Тебе нужно торопиться. Но у тебя есть немного времени посмотреть, что будет дальше. Призраки правителей растворились в воздухе. На уровне их ушей и больших лбов какое-то время летал, электризуясь, зелёный воздух. Он таял, но, не растаяв окончательно, явил Леониду новое престранное шествие «призраков». Леонид мотал головой, наблюдая тех, кто поднимался с левой и с правой лестниц, приближаясь к нему. Слева вслед за седым, то есть с неяркими зелёными волосами, мужчиной в очках шёл также преклонного возраста мужчина с мягкой улыбкой и, должно быть, мягким характером. С ними было как-то спокойно, а вот дальше Перегудову стало тревожней. Он содрогнулся, когда увидел человека с лицом, как ему показалось, изъеденным оспой, ещё не зная, что жуткими неровностями кожи послужило отравление. Человек с неровным лицом брезгливо следовал не столько за первыми двумя мужчинами, сколько от женщины, явно блондинки, хотя, как и все, выглядевшей призрачно-зелёной, с причёской-бубликом, как у Людмилы Алфимовой в «Свадьбе в Малиновке». В какой-то момент голова женщины вспыхнула противоположным зелёному, то есть оранжевым цветом, но быстро вновь обрела зелёный цвет. Следом за ними шёл грузный, как шкаф, мужчина с... идейным что ли лицом, как будто он над чем-то работает, и ему в голову пришла идея, как же сделать дело лучше. Шествие замыкали снова-таки грузный мужчина с лицом более серьёзным, строгим, в руках отчего-то державшим коробку конфет, и маленький, будто гномик (напоминающий давнюю сказку про жёлтого гномика), мужчина, добродушное, игривое лицо которого на глазах превратилось в суровое, неподкупное, со сверлящим, где-то безумным взглядом. Леонид бог знает почему назвал последнего мужчину Д`Артаньяном, а всех назвал «Д`Артаньян и мушкетёры» с непонятной ему самому иронией. «Д`Артаньян» произнёс озорным голосом, что умеет играть на рояле, но Леониду почему-то очень не хотелось наблюдать его игру. Он посмотрел направо. С правой лестницы на второй этаж взошёл статный мужчина с тонким лицом и длинным тонким носом. Глаза его были круглыми, но не выпученными. Леонид пожал плечами, не зная, как ему реагировать на этого человека, ведь он был, казалось, самой представительной фигурой будущего. Прежде чем чего-то ждать от будущего, стоило научиться справляться с тревожным настоящим. Кроме, должно быть, значимой фигуры было ещё трое мужчин, один из них – с характерным седым (бледно-зелёным) зачёсом. И четвёртый, который дремал на ходу и напоминал мишку, властелина лесной чащи. На его фоне возникло пять олимпиадных, размером с баскетбольные, колец, но пятое – забавно – не до конца раскрылось. – Хорошо, что кольцо не парашюта, – с улыбкой выдохнул Леонид. – Кто вы? – спросил он. – Выбор. – Будущее. – Твои трудности. – Твоё счастье. – Новые лета. – Новый век. – Наперебой отвечали разные мужские голоса. – Вы все правители? Тоже? – спросил Леонид. На это ему не ответили. Сновидение не было ни агитацией, ни принуждением к какому-либо выбору, не раскрывало биографий представленных личностей, не предоставляло никаких дат. В общем и в целом сон наставлял жить и быть готовым ко всем жизненным поворотам, принимать решения и принимать ситуации. Быть взрослым и ответственным. Люди, воплощённые зелёным светом, пропали. Пропал и сам зелёный свет. А потом фантом второй школы разрушился подобно за́мку злого рыцаря Като в «Мио, мой Мио». Сон, однако, не прекращался. – Дамы и господа! – громко, радушно воскликнул в полной темноте Распад. Он подделал голос беззлобного, вполне себе позитивного, заводного ведущего. Создавалось впечатление, что ведущий кричит в микрофон то с левой, то с правой стороны от сновидца, и микрофон находится на возвышенности – может быть, на трибуне. А между тем то ли у Распада иссякли силы после встречи его жертвы с правителями-привидениями (что не входило в его злые планы), то ли он считал, что его новая ловушка без того захлопнется и лишние хлопоты ни к чему, но образ ведущего Леониду лицезреть не удалось. Распад не считал или даже не хотел считывать память и ассоциации Леонида, дабы на минуту стать Игорем Кирилловым или Юрием Сенкевичем. Его не принадлежащий никому голос продолжал весело восклицать: – Тооолько господааа! Только один господин! Оу! Правда только один? Тем интереснее наш сегодняшний реслинг. Леонид вздрогнул. – Танец как прелюдия и реслинг, жёсткие женские единоборства – ради вас одного. Вас ожидает лучшая за шестьдесят девять лет трансляция! Кромешная тьма, словно декорация, которую быстро унесли за кулисы, сменилась ночным лесом с костром. Вокруг костра радостно танцевали красивые, высокие люди. Леонид не испугался, а удивился свежести леса и яркости огня, его заворожил яркий, мистический танец. Неужели Распад способен создать действительно красивую картинку? Ради чего? У него ведь было совсем другое представление о красоте. – Смотрите внимательно, молодой человек, и наслаждайтесь! – Теперь было сложно, но всё-таки возможно услышать в голосе радостного «ведущего» злые нотки. Зачем-то ему нужен был этот спектакль... «Красивые люди! Красивые люди!! Красивые люди!!!» – с наслаждением, которому нельзя было сопротивляться, думал Леонид. Люди ему не просто нравились – они воодушевляли его. Вначале он лишь смотрел на движения тронувших его фигур, ловил блики, выхватывал яркие лоскутки одежды на фоне огня, дыма, чёрно-зелёной зелени дубов, грабов, берёз, пышных орешников, шиповника и безлунной ночи. А потом он начал считать людей: сколько их всего, сколько мужчин, сколько женщин. Ему говорили о чём-то и что-то недоговаривали их обворожительные костюмы. – Один... два... – Леонид поводил головой туда-сюда. – Три... четыре... пять... – Сузил глаза, поднял взгляд. – Шесть, семь, восемь. – Посчитал спины, проплывшие мимо костра. – Девять, десять, одиннадцать... – Чуть не посчитал снова «один» и «два». Лес подозрительно ласково освежал голову, успокаивал сердце. – Двенадцать, тринадцать... четырнадцать, пятнадцать. Среди пятнадцати людей оказалось пятеро мужчин и десятеро женщин. Весело, как игрушки, бережливо, как небольшие музейные экспонаты, они то и дело мелькали с музыкальными инструментами, играя ритмичную и увлекающую мелодию, а потом вдруг в их руках появлялись подносы с изысканными блюдами, фрукты и ещё что-то, что было интересно рассмотреть. Мужчина в аркалыке из шёлка и бараньей папахе станцевал, вдавив каблуком землю, на миг обратив на себя всё внимание. Каждый последующий человек так же обращал на себя внимание и был актёром, весьма талантливым актёром, в чудесном спектакле. Леониду стало казаться, что в спектакле не могло быть никакого подвоха; единственным подвохом, который он замечал, были очень светлые, точнее, даже светящиеся лица, словно на них в ясный день падал солнечный свет, но всё остальное подчинялось законам светотени именно безлунной ночью, вблизи костра. Он давно не чувствовал такой радости и лёгкости, как от этого сна! Разве что гуляя с Ликой... Мужчина в голубом одеянии держал поднос с бараниной и пирогами, представительно улыбался, а затем, как фокусник, взмахнул подносом. Казалось, пирожки попадают на землю или угодят в костёр и вмиг стлеют, но они просто исчезли в никуда, а вместо подноса в руках мужчины оказался сверкающий подобно солнцу ободок с искрами, похожими на лучи. Под «солнцем» возникла, вылетела и поднялась над лесом столь же ослепительная птица. Леонид поднял голову, ощутив шейные позвонки и складки кожи на шее, и прищурился, силясь рассмотреть птицу в ночи. Но она также исчезла в никуда. Никто ничего не говорил Леониду, но он почувствовал, что его зовут. Он улыбнулся, приветствовав таким образом трёх де́виц, играющих для него. Пышногрудая, но с закрытым декольте женщина имела трёхцветное платье: красное – на груди, синее – на поясе и частично на юбке, жёлтое – в полах. Очаровательно зазвучал её дундук. Заиграла на пандури властная женщина, похожая на медсестру: в белом чепчике, в белой одежде с красными полосами и крестами. Коснулась струн дутара женщина в зелёном, как первые весенние цветы, платье с вышитыми на нём узорами, белым месяцем и белыми звёздами. Их музыка шла не иначе как из Космоса. Лишь кто-то, в кого в Союзе запрещалось верить – думалось, что светлая, а не нечистая сила, – мог диктовать им те ноты и навевать то настроение, которыми они делились со сновидцем. Сколько денег он, Леонид, не пожалел бы на их выступление, проходи оно в театре? Рублей двести, триста или целую тысячу? Ах, как было пошло оценивать их талант в рублях! Слушая их душой, и делиться в ответ нужно было тоже только душой. – Вся музыка мира ради сегодняшнего джентльмена! – мажорно воскликнул Распад. – Поприветствуем нашего зрителя. Леонииид Перегудов! Люди, как по команде, остановились, все разом поклонились зрителю: женщины присели в реверансе, мужчины сняли и вновь надели головные уборы. Поприветствовав Леонида, они продолжили танцевать вокруг костра, и у Леонида ёкнуло в сердце: хоровод, это же был хоровод, за которым должен был последовать реслинг! Он понял, что увидит что-то страшное, но что? Никто из людей не превращался в чудовищ, не дрался, не сходил с ума и не пускал море крови. – Мне нравится ваш танец! – признался Леонид и улыбнулся как тем, кого уже хорошо разглядел, так и тем, чьи танцы, музыка, блюда в золотых и серебряных подносах ещё не насытили его. – А мне нравится ключ, который я подобрал к тебе, – сказал Распад. Леонид как будто его не услышал. Мысленно махнул на Распад рукой. Его привлекла женщина наполовину в насыщенно розовом, наполовину – в тёмно-зелёном одеянии. – Вітаю цябе, шаноўны госць! – приятным голосом произнесла она и протянула Леониду поднос с мясом и картофелем. – М-м-м!.. – Смачна? – Её зубы белели. – Очень вкусно. Спасибо! На подносе был картофель по-деревенски, с поджаристой, хрустящей корочкой. Рядом с ним – картофель пюре с вяленым мясом, политым оранжевой подливой. Леонид даже пожалел, что спит и не может вкусить угощение по-настоящему. Между тем его угостил пловом мужчина в ярком красном одеянии со светящимися нитями, изображающими солнце. А мужчина, похожий на короля маленькой сказочной страны со своей золотой короной, одетый в белую сорочку и зелёные штаны, взмахнул красными рукавами, как то тоже сказочная Василиса Прекрасная – и на небо явилось семь звёзд. Мужчина с голубым головным убором, также в белой сорочке и зелёных штанах, как будто брат-близнец находящегося с ним рядом, так же взмахнул рукавами – и на небо явилось ещё двенадцать звёзд. До чего же яркой стала ночь! Тлели одни и разгорались другие угольки. Дым от костра лизал звёзды. Черты лиц красивых людей стали ещё лучше, и являли собой нечто настолько природное и чарующее! Лучшие портреты всемирных галерей меркли со своей красотой перед их внешностью, артистичностью и добродушием. Яркая женщина с орлиными руками-крыльями, похожая на мифического алконоста, с одним синим, с другим жёлтым рукавом, в благолепном красном платье, пропела для Леонида божественные строки, которые нельзя было запомнить и воспроизвести. Они оставили после себя только чувство, но чувство было очень сильным и прекрасным. Она запела снова, и ей аккомпанировала подруга с каким-то струнным инструментом, похожим на знакомую Леониду бандуру; но это была не бандура. Леонид с наслаждением выжидал, чем же угостят его, с чем же станцуют, что же споют три новые дамы, держащиеся за руки, когда языки пламени лизнули полы их одежды! Леонид вскрикнул, наблюдая, как огонь перекинулся на красную юбку женщины-светофора (с перепутанными, правда, цветами: вначале жёлтым, затем зелёным и потом только красным), на бархатный белый пояс женщины в красном платье, на скромницу в сдержанных синих и чёрно-белых тонах наряда. – Как жаль! Как жаль! – воскликнул Распад, комментируя отчуждение, неестественное спокойствие, с которым женщины вспыхнули и... просто исчезли, и невозмутимость, с которой продолжали петь, танцевать и уже не предлагать кушанья, но ходить с ними другие люди. – Трое участников хоровода покидают нас. Как жаль! Очень жаль! – Что с ними случилось? – спросил Леонид. Тут только хоровод остановился, и в какофонии голосов на разных языках Леонид разобрал единое, уже злобное, ехидное послание: «Это был выбор предателей». – Каких предателей? Вы же все друзья! – не понимал Леонид. – Разве вы не друзья? Что происходит? – Ха-а-а-а!.. – эхом прокатилось как будто проклятие Распада. Исчезли все, словно никогда никого и не было возле костра в ночном лесу. Остались только две женщины. Две, но до чего же хорошенькие! Одна – маленькая, пышная, как вишенка, с барвинками и васильками в роскошных чёрных волосах. Другая – высокая, стройная, как берёзка, с гортензией, тоже с барвинками и васильками, и пылающей, как тот огонь, герберой в приподнятых светлых волосах. – ДОЛГОЖДАННЫЙ РЕСЛИНГ! На рингеее две неразлучные сестры! Внимание, смотрим! Леониду не хотелось, чтобы эти женщины дрались; он ведь ещё в первый раз понял, что значит реслинг, это женские бои вроде бокса, и порой, как, впрочем, и мужской бокс, это – бои без правил. С самого начала никакого боя не было. Сёстры водили вместе со всеми хоровод. Теперь они улыбались друг другу и бережно трогали друг друга за волосы, сдували пылинки с белых сорочек с вышитыми орнаментами и лесными животными. – А-ай! – вдруг схватилась за голову маленькая, пышная женщина и упала на землю. – Что с тобой? – спросила сестра. Из ушей женщины, как пар из-под колёс паровоза, повалил дым. – Голова болит! Ужасно болит голова! Леонид отшатнулся, с ужасом увидев выступившую на лбу и тут же запёкшуюся кровь несчастной. Из ушей тоже полилась кровь и, застывшая, походила на карминовые серьги. Но сильнее крови Леонида поразила та слепая озлобленность, с которой вчерашние подруги превратились во врагов. Ему стало жаль в первую очередь низенькую девчушку, как будто она была для него родной сестрой, но он также подумал о том, что никто из них не должен был затевать ссору. – Ты сама виновата, – усмехнулась сестра. – У неё, видите ли, голова болит, а мне страдать! И всем вокруг тебя порхать. – Я не виновата в том, что у меня заболела голова. Лучше дай мне «Цитрамон». – Ха! – встала в позу пышная дама. – Как что, так сразу «Дай, помоги, выручи». Где я тебе в пол-второго ночи достану «Цитрамон»? Я понимаю, не тебе, малышке-глупышке, самостоятельно справляться с болью. – Да-а-а?! – парировала «малышка-глупышка». – Я с болью сильнее, чем бывала когда-либо у тебя, и без твоей, – она поводила указательным пальцем, – помощи всегда могла справиться. Справлюсь и сейчас! – Почему ты такая вредная? – Этот вопрос всё ещё походил на спектакль: как будто спорили какие-нибудь зайчик с лисичкой или как если бы ссору изображали неразлейвода Катя, Ира, Ляля. Вот бы вернулись остальные тринадцать людей, и танцевали бы, и пели, и угощали снедью, чтобы всё и дальше напоминало невинную сцену, но другие люди не возвращались. – Это кто ещё вредный! Высокая наша красавица. Смотри, не растолстей, не лопни. Слыханое ли дело сожрать восемьдесят пять пирожков! Все остальные разбежались, чтобы рядом с твоей жадностью не находиться. Мало ли, кого или что ты ещё способна съесть. Стройная подруга усмехнулась: – Другие сами решили исчезнуть! Я лично никого не прогоняла. И никаких пирожков не ела. Хочешь знать, во мне нет ни одного лишнего грамма. Я даже с тобой делилась едой. Есть ли у тебя совесть? – Побольше, чем у тебя. Ссора перестала быть искусственной, надуманной. У низенькой, полной девчушки кольнуло в сердце, и она заорала от боли. Стройная, высокая девушка ущипнула её за бока. Они начали спорить о том, что больше причиняет боль – сердечная недостаточность или щипание. – Какая разница, если боль – это плохо?! – не выдержав, закричал Леонид. Он обнаружил, что некоторое время сидел на стуле, материализованном его мыслями, а теперь вскочил с него. Распад, явно ухмыляясь, будучи как никогда доволен, комментировал, звуча отовсюду: – Какая экспрессия! А-ах, как-кооой реслинг! Посмотрите. Что это?! Стройная, высокая девушка, согнувшись пополам, щипала за мягкие телеса полноватую низкую; наверное, бывшие одноклассники так же щипали Лялю. Вторая девчушка не оставалась в долгу. Цветы, олицетворяя какую-то душевную потерю, а может быть, человеческие потери, полетели из волос обеих в огонь. Языки пламени, на удивление не причиняя боли, лизали одежду, икры, локти бывших подруг. Подруги по-своему танцевали в огне. Вдруг стройная девушка ухватилась за ноги полноватой девчушки и закричала: – Чьи это ноги? Ноги чьи? – Мои! – Ноги чьи? Ноги чьи? Ты была инвалидкой без ног, я тебе их дала. Попользовалась – отдай. – Что? – спросил полностью обескураженный Леонид. Вся недавняя красота и грация, почти блаженство теперь вызывали у него стыд. Как он мог наблюдать чудесный спектакль, не зная, чем он кончится? – ВНИМАНИЕ, РЕСЛИНГ! – озвучил Распад. Девушки щипались и дрались. Они валили друг друга, катались по земле и среди огня, всё так же не сгорая в нём и даже не получая ожогов, но страдая одна от другой. Леонид подбежал к ним с намерением их разнять, но языки пламени, как живые, потянулись в его сторону и его-то как раз чуть не обожгли. Леонид с криком отпрянул. Проверять, сгорит он или нет во сне, ему не хотелось. – Вам и не снилось! Как это красиво, не правда ли? Леонид сжал губы. Из глаз его полились слёзы. – Театр из двухсот пятидесяти шести актёров и актрис прекрасен, – сообщил Распад. – Я решил показать тебе один спектакль из многих. Как же я его люблю! Ты убедишься, как это красиво. Бах! В небе раздался мощный щелчок. Звёзды упали на землю. Месяц раскололся о верхушку дальнего дерева и кусочками пал оземь. А девушки... От девушек ничего не осталось. Леонид нервно глотал слюну, плакал, как дитя, как девочка, позабыв о том, что «Мальчики не плачут, они должны быть сильными». Никаких сил на свете не могло хватить ему, чтобы без оцепенения, со спокойствием наблюдать, как пышная девчушка с открытыми, неподвижными глазами валяется, как кукла, без ног (ноги оторваны до колен и лежат неподалёку, коленные чашечки раздроблены) в лужи крови, а её стройная обидчица, однако, тоже мертва. Цветы стали пеплом, лица девушек обгорели до неузнаваемости, но волосы, чёрные и белые, оставались роскошными. Произошло или только произойдёт что-то ужасное, не связанное с предыдущими снами. «Что ещё? Да что за хрень, наконец случится?!» – не без мата спросил себя Леонид. – Мне не нравится этот «реслинг», – кое-как придя в себя, сказал он. – И никогда не понравится. Зачем ты мне показал это? Распад, заслонив собой трупы, предстал перед юношей в виде блондина с причёской-ёжиком, в чёрной куртке-косухе, чёрных кожаных брюках и смазанных, именно смазанных, не до конца прорисованных, кое-где плоских сапогах. Он тестировал образ, воплощаясь в нечто среднее между крутым мэном, панком, силачом, демоном и тем, кто хочет испугать, но дозирует страх, чтобы жертва смогла его выдержать и оставалась на крючке. – Хочу, чтобы ты увидел, на что способны люди. Вы способны всё уничтожить. Вы способны уничтожить друг друга. Я знаю, что ты внимаешь моим словам и однажды всё поймёшь. Если вы, люди, на стороне зла, почему же меня записываете во враги, а не союзники? – Я не знаю, кто на стороне зла, но я на стороне добра. Мы с тобой союзниками никогда не будем, – сухо ответил Леонид. Трупы за спиной Распада исчезли. – Ты убил этих девушек! – Они сами себя убили, – ответил Распад так беспечно, словно был не чудовищем, а мальчуганом, запивающим печенье колой. – Дружить не у-умеют, – он протянул «у» так, словно ту самую колу потянул из трубочки. – Они были не просто подругами. Они были сёстрами. – Верно подмечено. Сердитыми, скучными сёстрами. С реслингом хоть какая-то веселуха, да? Ах-ах, ха! Лан, покедова. – Распад, не переставая втираться в доверие к недавнему подростку, идеально изобразил юный, совсем не страшный голос и сымитировал бейсбольную кепку на голове и одежду уже не байкера, а хиппи. – Увидимся. – Не увидимся. Леонид сузил глаза. Никогда, никогда, никогда он не хотел больше встречать этого монстра!!! И не хотел наблюдать смерть, тем более смерть женщины. А там, прямо во сне, он поклялся себе, что никогда не станет смотреть реслинг и даже обычный мужской бокс, потому что любая подобная программа будет напоминать ему об этом сне, и никакая Лилия Алексеевна не уберёт из его сознания тяжкое воспоминание. Костёр вырос до багряно-рыжего полотна с изжелта-белыми языками и перешёл на лес. Лес вмиг вспыхнул. Слева и справа, с неопределённых сторон света, далеко и близко огонь захватил всё живое. Леониду жарило глаза. Может быть, у него в реальности поднялась температура? Он умудрился заболеть в конце тёплого апреля, или почему ему снится пожар?.. Этого он не знал. Он ещё раз подумал о хороводе и каким реслингом закончился этот хоровод; обычное женское месиво без правил могло закончиться больницей, даже реанимацией, но... не так ведь! «Помогите мне проснуться. Я очень хочу проснуться» – попросил Леонид как будто маму, которая теоретически могла бы оказаться сейчас рядом и разбудить его, но слова его больше напоминали обращение не к маме, а к Богу. Помогла молитва или это произошло случайно, но Леонид проснулся. Однако пробудился он не у себя дома. Он понял это сразу, молча, не восклицая: «О боже! Где я? Как я мог здесь очутиться?!» Леонид Михайлович Перегудов, так же, как собственные ФИО, осознавал, что проснулся посреди ночи в неизвестной хижине. Его грудь резала. Вдоль его туловища вибрировала тревога, как если бы он обнаружил на полпути, что забыл дома деньги или пыхтел, отвечая на экзамене сложнейший билет. Сны кончились, сменившись реальностью.