Неизбежное столкновение

«Когда умолкнут все песни, Которых я не знаю, В терпком воздухе крикнет Последний мой бумажный пароход. Good-bye, Америка, о, Где я не был никогда. Прощай навсегда. Возьми банджо, Сыграй мне на прощанье».

Из песни «Гудбай, Америка» группы «Наутилус Помпилиус»

«Near, far, wherever you are I believe that the heart does go on. Once more, you open the door And you're here in my heart And my heart will go on and on».

Из песни «My heart will go on» Селин Дион

Глава 9. Морозовы

Наталью Морозову все так и называли Натальей, хотя по паспорту её звали Наталля Восiповна Ланкевич. Наталля, родом из-под Минска, поначалу жила в Киеве, где выучилась на палатную медсестру, а потом судьба связала её с Сашей – Александром Яковлевичем Морозовым. Саша тоже имел отношение к медицине. Он был медбратом. Работал на улице Дружбы народов, 13, в сто двадцать шестой части. В Киеве у Натальи осталась подруга Клавдия Старченко, которая вышла замуж за некого Новикова и шутила над обеими своими фамилиями. Наталья навещала семью Старченко/ Новиковых, когда могла приехать в Киев, а когда не могла, или приезжала Клавдия – хотя это было единожды, – или женщины обменивались письмами и телеграммами, созванивались, если одной из них попадался на пути автомат, было настроение позвонить, а другая в это время находилась дома. Обе женщины были на свадьбах друг друга. Наталья оставила фамилию Ланкевич, но когда у них с мужем родилась дочь, новоиспечённые родители решили, что она будет Морозовой – по отцу. Как назвать девочку? Недолго думая, сошлись на имени Катя. Катенька, Катюша, Катерина, Екатерина – есть в этом имени и нежность, и твёрдость, и обыкновение, и величие, замечательное имя! Родители не прогадали: все лучшие черты действительно проявились в Кате. Спустя года Катя Морозова пошла во вторую школу и теперь училась в десятом «А». Клавдия, ныне – тётя Клава, звала семью Морозовых и Ланкевич к себе, обещала свежий лес, грибы, ягоды, не хуже припятстких, и просто уютное общество её супруга и дочери Илоны. Илона, упоминала тётя Клава, Катина одногодка, так что девочкам было бы интересно вдвоём. ... Щёлкнул замок. Входная дверь открылась. Наталью тут же окутало ритмичное «You`re my heart, you`re my soul», вырывающееся из приёмника. – Катенька! Наталья поставила сумки с продуктами и включила свет. Тут же бросились в глаза вымытые до блеска полы, чистый ковёр. Из кухни пошёл запах курицы и жареной картошки. Немного погодя Наталья заметила, что перемыта вся посуда. – Мамочка! – приглушив музыку, Катя выбежала в коридор, обняла маму, подняла и отнесла сумки на кухню. – Катенька моя. Порядок навела, курочку приготовила. Наталья была нежна. Катя заулыбалась. – Снова ты голяка, – с доброй укоризной заметила Наталья. Катя была в белых шортах, напоминающих пионерские трусики, и яркой розовой майке, из-под которой выглядывали бретельки домашнего бежевого от времени, но вообще-то белого лифчика. Катя поправила бретельку на правом плече. – Жарко же, мам! Вы, медсёстры, даже в плюс тридцать из-за простуды переживаете. – Конечно, переживаю, солнышко. Между прочим, я не только медсестра, но и твоя мама. Ладно, – махнула она рукой, – и правда жарко уже. Перегреваться тоже вредно. В голову Натальи полезли никак не уместные дома мысли о простуде пациентов, о скучных, известных как филькина грамота и всё равно важных медзаписях. Наталья боялась обсессии, но в последнее время у неё не раз вспыхивало предчувствие, что настанет день – и ей как никогда придётся отдать всю себя, свои кипящие мозги, своё выносливое, но и устающее тоже тело, свои руки, свои ноги работе, и не будет ни сил, ни времени на близких, но и эти силы и время нужно будет в себе отыскать, выжать последнее. Такие сложные дни случались, редко, но случались, и всегда они были сопряжены с каким-то страшным происшествием... Чтобы не думать об этом сейчас, Наталья разговорила дочь, вместе они приготовили салат из огурцов, помидоров и зелени, разрезали и намазали маслом белую горбушку. – Лучше, чем в кафе! – сказала Катя. – Почти «Прага», – улыбнулась мама. – Не-е, для «Праги» Аллы Борисовны не хватает. – И Катя сочинила на мотив популярного «Паромщика» что-то своё: – «Кладу в тарелку помидор, огурчик – в ро-отик. Приятно приготовить мне нам бутербро-одик. И вместе кушать нам его не будет грустно. Хорош «Метрополь», только нам и дома вку-усно». Одна Катина улыбка переключилась на другую. Наталья, глядя на дочь, подумала, что у той в животе летают бабочки, а в голове – пчёлы, и, в общем-то, не ошиблась. – Мама, а тебе нравится имя Майя? – вдруг спросила Катя. – Нравится. Красивое имя. А что, у вас в классе новенькая? – Да не-е-ет, – ответила Катя. – Просто скоро май – вот я и спрашиваю про Майю. – Хм, – пожала плечами Наталья. – Вот что... Ты спать сегодня собираешься? – Собираюсь. В машине. – Я так и поняла... – Наталья отрезала хлеб и опустила его в свою тарелку, пропитывая его остатками салата. – Нет, я не против. Но мы едем поздно, в машине нормально не поспишь, будешь кунять. Поспала бы хоть пару часиков дома. – Может, и посплю. Катя о чём-то думала, думала, в то время как на её чёрную чёлку, безуспешно пытаясь быть ярче лампы, падал исчезающий свет матового неба, а затем в необычайно радостном настроении побежала в комнату. Прыгнула на кровать, завалилась на подушку и растянула лыбу до ушей. Появление мамы в комнате обрадовало Катю. – Мам! – неизвестная радость клокотала в Катиной душе. – Как же хорошо, что у тебя есть время поехать. А у меня сегодня... ну то есть завтра... нет, уже сегодня вы-ход-ной. – Катя не глядя стянула с комода игрушечную черепаху, подбросила её – «Оп!» – и поймала. – Не-зап-ла-ни-ро-ван-ный! – Что ты сегодня такая радостная? Неужто из-за одного выходного? Катенька, ты пропустишь один день, но потом должна будешь догнать ребят. И не забывай, что на понедельник нужно выучить стихотворение. Ты, конечно, молодец, что по дому всё делаешь, но меня волнуют твои оценки. Вот покажи дневник. Катя вздохнула. Пришлось показывать дневник. Катя скользнула взглядом по маминым рукам, остановившимся на страницах дневника, и притихла. На вторнике, двадцать второго апреля, красовалась большая жирная тройка за диктант по русскому. – Откуда три? – удивилась мама. – Ты же хорошо знаешь русский. Неужели диктант такой сложный был? – Сложноватый. Мама перевела взгляд на четверг. С алгеброй и историей у Кати тоже было не всё в порядке. – Катя, Катя... – вздохнула Наталья. Тут из дневника что-то выпало. – Что это? – спросила мама, подняла сложенный вдвое листочек и, взглядом спросив разрешения дочери, про себя прочитала стихотворение. На полке Катиного шкафа-купе, среди фотографий и рамок (и ещё среди одной особенной тетради), всю жизнь лежит в файле и папке и будет лежать, даже когда окончательно пожелтеет и начнёт крошиться по краям и в местах надавливания ручкой, в местах самых сильных эмоций, тот сложенный пополам листочек. На нём всё так же можно прочитать: «Вiдвертий, гарний, добрий, щирий, Найкращий хлопець на землi. До тебе лину я на крилах Закоханоï враз душi. Чи помiчаєш моï очi Серед очей шкiльних дiвчат? Чи знаєш серце, що так хоче До тебе, доленько, примчать? Коли ти є, то i без травня Весна струмками жебонить Вiд одного мого кохання У скруту й у веселу мить». Вот как! Катя влюбилась! – Поэтесса моя, взрослая, – с добрыми чувствами сказала мама. Помолчала, выдержала улыбку, посмотрела на стихотворение и, аккуратно сложив и положив листочек обратно в дневник, добавила: – Учёбу всё-таки нужно подтянуть. Угу? – У-гу, у-гу, у-гу, – заухала совой Катя. – Попробуй поспать, совушка моя. Наталья поцеловала дочь, оставив её наедине со своими мыслями. У самой Натальи мыслей тоже хватало. Сейчас вот она подумала, как хорошо, что их семья едет сегодня в Киев. Дочка погуляет, предастся мечтам о любви, поразмыслит, а там и оценки наладятся. Нельзя же в четырёх стенах мучиться, даже если «мучиться» – это разделить жизнь с молодой, живописной, процветающей Припятью. Наталья, когда влюбилась в Сашку, тоже учиться не могла. Не могла учиться – и это в медицинском!!! Ох, как ей пришлось нагонять... Ну ничего, ничего, нагнала материал, а потом от своей любви стала учиться так хорошо, как, казалось, никогда в жизни не училась. Но даже учёба в медицинском казалась Наталье легче, нежели шестидневка у школьников и дурацкие воскресники. Наталья подумала ещё о чём-то и, вновь обратив взгляд на Катину комнату, повторила: – Взрослая, родная моя. Совсем взрослая. Наталья не стала больше заходить и тревожить дочь. Та, сама от себя, бодрой, этого не ожидая, вскоре уснула. Кате ничего не снилось, то есть она ничего не видела, но чувствовала, как чьи-то руки тянутся к ней и пытаются раздеть. Эти руки не были её тайными мечтами, не принадлежали любимому мальчику. Они были горячими и больными, как если бы нечто с последней стадией самой отвратной хвори тянулось к живому и здоровому человеку с целью и его вскоре сделать мёртвым. Катю не покидало гадкое ощущение, что нечто исследует её тело, берёт как образец для чего-то. Позже по Рен-ТВ будут много говорить о подобных историях с инопланетянами, но Катя не посчитала, что её мучил какой-нибудь инопланетянин. Гадкого, не до конца познанного хватало и на земле. Девочка, вытерпев пытку, глубоко, тревожно вздохнула, повернулась на другой бок и спала уже спокойно.