Неизбежное столкновение

Леонид ожидал любого потрясения, будь то «О боже!», «Чёрт возьми!», «Какой ужас!» В крайнем случае – девчачий всхлип: «Зачем ты мне всё это рассказал?», хотя слабо представлял Ликины слёзы. Он хотел, чтобы его назвали дураком, идиотом, послали, ударили – горячо, живо, оскорбили так, как не позволяют себе комсомольцы. Хотел чего угодно, только не отрешённого, стеклянного взгляда, отражающего его вину. Он видел предобморочное состояние у двух старушек, своей бабушки и соседки, запомнил их кукольную неподвижность, бледность, пугающие глаза. С Ликой произошло то же самое. Чудом она не потеряла сознания и не свалилась тут же, у скамьи в Парке аттракционов. Не мерзкий, но и не похожий на подвиг поступок Леонида он сам – его внутренний голос – классифицировал как убийство по неосторожности. Своим рассказом он на долгие секунды убил жизнь, клокотавшую в Ликиной душе. Он проявил себя не намного лучше чудовища, твердящего: «Разве не красиво то, что я делаю?» Священное «Я люблю Лику Лебедеву» обагрилось грехом бездумного языка. – Прости, я не должен был тебя пугать. Прости, прости, – парень закрыл глаза и, склонив голову, провёл двумя пальцами по переносице. Попытался взять Лику за руку. Слава богу! Рука была тёплой. Но такой податливой. – Прости меня! Вместе с виной пришла бесконечная усталость: от этих снов, от того, что причинил боль любимой, от учёбы. Как бы ни отнимали силы кошмары, мистика и загадки, обычная учёба в привычной жизни тоже забирала силы будь здоров. Виня себя, Леонид напрочь забыл важнейшее знание о женщине. Слабый пол... Слабый пол... Слабый пол – это гнилые доски, не так ли? Никто так не силён, никто не может столько выдержать, вытерпеть, вынести, никто не может столько пережить и так быстро восстановиться, как «слабый пол». Женщины встают у станков и наравне с мужчинами выполняют тяжёлый труд, лечат солдат и сами рвутся в бой, рожают детей и, если так случается, поднимают их на ноги без отцов. Всё – через трудности, боль и невероятное терпение. Пузатым мужчинам в трениках настолько не хватает качеств «слабого пола», что они разглагольствуют о месте женщины на кухне и шутят об электричестве, технике и науке, выдуманных не женщинами, недоступных женскому уму и женским рукам. Нет! Знаменитая «сила слабости» не в том, чтобы красить губы хорошей помадой и идти по улице так, чтобы прохожие шеи сворачивали, а в выносливости и великодушии. Силой своего организма и души и малость силой Леонидового «Прости» Лика пришла в себя. Она напомнила героиню комиксов, с лёгкостью выходящую из перекрученного дорогой-мясорубкой автомобиля. Стеклянность взгляда уступила место осознанности и бурным мыслям. Вот-вот они выстрелят подобно пушкам на судне, отражая урон пиратского корабля с Капитаном Страшных Снов, осадившим Перегудова. – Это слишком страшные сны. Нужно или избавиться от них или разгадать их природу. Я думаю, что первое уже невозможно, – заговорила Лика. – А мне снится другое. – Что тебе снится? – В другом настроении Леонид бы допел: «...крейсер "Аврора"?» – Как я плету из лозы классную доску, а на ней невозможно писать! – Улыбка Лики была какой-то извиняющейся и в тот же момент поддерживающей. – Снилась грозовая туча, бабахнувшая олимпиадными мишками. Грянул гром – и куча мишек попадала на землю, осыпала детские площадки, зацепилась за кусты и ветви деревьев. Мне было жаль плюшевых медведей. Они мокли под проливным дождём. Я собирала их, мокрых, грязных, холодных, в большую корзину. – А корзина тоже была из лозы? – Да. А потом я поняла, что всех мишек не собрать, расстроилась и проснулась. Ещё мне снилось, как алгебраичка пришла на урок с баскетбольным мячом. В нашем классе почему-то учился ваш Соколов. Он, такой, развалился на стуле и шутит: «Тер-рь про дроби будет заливать Вольнов Генка Георгыч собственной пер-р-рсоной». А Нина Николаевна серьёзно так: «Да! А что?» И закинула мяч в кольцо, невесть откуда взявшееся вверху доски. Больше чудных снов не припомню. Хотя... – Что хотя? – Леонид почти обнял Лику. Он сдержано обнимал, ласкал воздух вокруг неё, пробирался сквозь невидимые атомы воздуха между ними, заявляя о любви и уважении. – Да нет, ничего. Остальные – обычные, бытовые: я с мамой и папой, я в школе, я на кружке, в парке. Всё такое. Лика не врала. Скорее, не договаривала. Она посчитала, незачем Леониду знать о нём: не о другом комсомольце, не о пионере из первых лет учёбы, а о НЁМ – только так, только большими буквами, ибо не было и нет на свете точно такого же Человека... Во сне с пятницы третьего на субботу четвёртого октября, в дату, которая для истории не значила ничего, но не забывалась, а если когда-нибудь и забудется, сможет найтись в девчачьем дневнике, Лика сидела на кухне в высоких, облегающих талию джинсах и переливающейся подобно новогоднему платью чёрной блузе. ОН сидел напротив с миской зелёного винограда и смотрел куда-то вдаль в глубокой задумчивости, точно в коридоре можно было найти ответы на все важные, интересующие его вопросы. Не за эту ли глубокую задумчивость в голубых глазах, не за благородство ли и в аристократическом, и в шалопутном где-то лице, не за слова ли о любви у матери, не говоря о бесконечном актёрском и певческом таланте, Лика полюбила Андрея? В нём сочеталось всё, что только могло излучать добро, восхищать и питать какой-то особенной энергией, которой обладают единицы. Он был Ликиной первой и крепкой любовью (хотя «официально» эта роль более чем принадлежала Леониду), и кому, кроме как дневнику, об этом расскажешь? Вряд ли мальчикам-одноклассникам будет интересно и нужно об этом говорить, а про девочек годами позже спели «Краски»: «Если скажу, что мне снилось, девочки будут смеяться». В песне, правда, будет идти речь про бандита, а Андрей ни в коем случае бандитом не был. Разве что... контрабандистом Геннадием Козодоевым и спекулянтом Димой Семицветовым, вот они, пожалуй, бандиты, но это же только в кино. Да, первой любовью Лики Лебедевой был Андрей Миронов. Волосы блондина – не безликого блондина из бульварного романа, вместо которого можно представить столь же безликого шатена, рыжего или брюнета, и в скудном сюжете ничего не изменится, а знаменитого советского блондина, при слове «блондин» тут же вспыхивающего перед глазами образом самого себя, Миронова, – мягко зеленила кухонная лампа. Он был таким большим, таким высоким и слишком подвижным для скромных шести квадратных метров, что чудом вписывался в маленькую кухонку. На щеку Андрея падала тонкая тень выступающего длинного носа. Сильные руки с не очень тёмными волосками будили прекраснейшие живые чувства, уже на границе бесстыдства, но всё же светлые – те самые, которые месяцами не отпускают и наполняют счастьем влюблённого человека; и что бы потом ни случилось, эти счастливые месяца задают тон всей жизни. Миронов, он же Менакер по отцу, долго смотрел в коридор, а потом задумчивость его перешла в решительность. Андрей хмыкнул с неким добродушием, взял Лику за руку и спросил с нежностью супруга: – Ты будешь виноград? Вот кому рассказать, что ты ела виноград вместе с Андреем Мироновым?! Пусть даже во сне! Кому рассказать о его руках, о его взгляде, о глубине мыслей и о том, что за всё это и просто так его любишь?! Как только расскажешь, услышишь «Хи-хи» да «Ха-ха», а то ведь, может случиться и так, засмеёшься вместе с девчонками, и любовь перестанет быть тайной, потеряет силу и необыкновенность. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году Лика не доверила свою первую любовь ни подругам, ни друзьям, ни парню. Достаточно было того, что никогда не знакомый ей лично человек направлял, наставлял Лику и просто вдохновлял её. Она не мечтала фанатично о том, чтобы встретиться с Андреем в настоящей жизни, но... подумывала... иногда такое желание у неё возникало. Притомившейся мечте отводилось ещё больше года на то, чтобы сбыться, но она не сбылась. 16 августа 1987 года Лику ждало страшное потрясение: любимый артист ушёл из жизни. Как известно, у него случилось обширное кровоизлияние в мозг. Лика рыдала, то стоя у окна, то сидя на диване, то опять срываясь к окну, а обжигающие теплом, поддерживающие руки Леонида обнимали её почти по-взрослому. Её боль проходила сквозь него, и он стал её лекарем, он склеил её, рассыпанную на осколки... атомные станции взрываются, люди расклеиваются, страны рушатся... миллионам «Леонидов» перестроечного и постсоветского пространства пришлось стать лекарями для себя и близких – или подхватить болезни души, наивность, алчность, алкоголизм, мизантропию, ксенофобию, расизм, гомофобию, отупление, зомбирование; болезни, передаваемые воздушно-капельным, телевизионным, газетным и позже – новым штампом, интернетным путём, в новые, вторые, третьи и четвёртые поколения. ... – Интересные у тебя сны! – усмехнулся Леонид. Какое-то время Лика видела перед собой мягкое лицо Миронова, белую рубаху поверх его горячей груди; тёмные от воды, спутанные на лбу волосы стоящего посреди Чёрных камней Козодоева. Видимый образ мог бы отвлечь, но не отвлёк Лику от слов парня. – А представь, – сказал он, – Нина Николаевна стоит под грозовой тучей и ловит мишек. Урока алгебры нет! Лика рассмеялась, запрокинув голову. – Могло быть и так. Уголки радостных губ опустились. Лика ждала наводящего вопроса, прежде чем смогла бы заняться «терапией» любимого человека. Леонид спросил: – Как ты думаешь, Лика, то, что мне приснилось, просто сон? Или?.. – Знать бы ему самому, что «или». – Я не знаю, но кое-какие мысли есть. Я сразу хочу сказать: не подумай, будто я считаю тебя фантазёром или, упаси бог, олигофреном. – Я так не думаю, – заверил Леонид. – Хорошо... Вот как я считаю. В первую очередь нужно вспомнить, что тебе снилось, выписать в тетрадь ключевые моменты сна. Вроде как «погадать» по ним, что же они могут значить. Какую информацию обрабатывает твой мозг. Это же закодированная информация. Леонид согласно кивнул. Лика продолжила: – Самое главное для человека – семья. Не школа, а семья. Тебе снилось про семью и страшного братика. А по-настоящему у тебя есть брат? – Нет. Даже двоюродного. – М-м... Лика прищурилась, копаясь в деталях сна. Брат?.. Что-то да значил уродец-самозванец, но дело было далеко не в нём одном. Разбираться с образом одного брата – значит, не оставить без внимания дым, проследить, как он рассеивается в воздухе и как поведёт себя дальше, но не бывает дыма без огня, и важнее всего найти источник огня. Этим «огнём», возможно, был пустой город. – Брат... Брат... Какой-то человек, – бормотала Лика. – Пустой город. Этим городом кто-то управлял. Явно не Щербина. Пустота и тишина... Пустота и тишина... «Пустота» и «тишина» шли по замкнутому кругу, не желая обретать конкретную форму хотя бы домысла. Ликины губы, шевелясь в такт напряжённому шёпоту, стали липкими и сомкнулись, как приклеенные. Лика раскрыла рот, облизала губы, стиснула зубы и с досадой тряхнула рукой. Головоломка никак не давалась. – Как будто что-то будет здесь, в городе. Или уже случилось. – Вроде бы ничего не случилось. Да уж, – усмехнулся Леонид, окинув взором видимую ему часть города, – на улице так хорошо и спокойно. Не то что в моих снах. – Я надеюсь, – сказала Лика, – всегда всё будет спокойно. Хотя такого не бывает... За белой полосой следует чёрная. – Но и за чёрной – белая. – Согласна. – Тут Лика вспомнила о рентгене, слова про три десятых и десять тысяч. – Учёный, зомби или кто он там, Валерий, сказал тебе про три десятых, мы с тобой так поняли, что рентген. А ты представляешь, насколько это опасно – десять тысяч рентген?! – Представляю, – Леонид врал и не врал. Он понимал, что так много рентген – это гибель для человека, но не сталкивался с таким лично. А ещё он никак не понимал, какая же главная мысль его сна. Главная мысль... Головна думка... Он как будто столкнулся с заданием по литературе. Лика победно щёлкнула пальцем. – Здоровье! – произнесла она. – Я думаю, речь идёт о здоровье. Чтобы беречь себя и свою семью. – Да, наверное. Может быть. Но я и так берегу свою семью, – недоумевал Леонид. – Наверное, речь идёт о том, чтобы беречь близких, когда вы на улице. В твоём сне было пусто во всём городе. А может быть, город означает не наш город, а просто что-то масштабное, ценное. – Что-то советского масштаба? – Н-не... обязательно... Может быть, и советского масштаба, а может, что-то очень маленькое, но очень ценное. Я так думаю. – Лика, а какой у тебя рост? – неожиданно сам для себя спросил Леонид. – Метр шестьдесят три. А что? – Ты, конечно, не маленькая, но очень ценная! Леонид взял Лику за руку. Она с удовольствием держала одну свою руку в его ладони, но другой вжалась в скамейку. – Меня всё-таки тревожит, что речь идёт обо всём городе. Пусто во всём городе. Лика осмотрелась. Вокруг шумел транспорт, бессовестно выскочила иномарка, за автобусом тянулся шлейф выхлопных газов, которые по обыкновению называют «Фу-у», но вдыхают с наслаждением, аки лесную свежесть. Неподалёку радостно кричали дети и говорили взрослые. Жизнь била ключом! Лика смотрела на этот кусочек мира, на один из семисот тридцати семи городов Советского союза, и не могла понять, что не так, но что-то было не так. Что могло пойти не так? В этом году, 28 января, произошла катастрофа шаттла «Челленджер». Лика посчитала, что этой беды хватит, а лучше бы не было и её. В её голове неуместно – потому что не под Новый год, а в конце жаркого апреля – прозвучала песня «Я спросил у ясеня». Вот ясеня поблизости, жаль, не было. Из всего, о чём пелось в «Иронии судьбы», не так далеко были тополя. Но Лика решила спросить у Солнца, словно сказочный персонаж – у кукушки, что же будет дальше? Она сказала об этом Леониду. Леонид приблизился к Лике на последние сантиметры, разрушающие тоже последние, может быть, преграды в их любви. Ему нравилось, как пахнут её волосы, как она смотрит, на него и вообще. Нравилось, как она выглядит, и гадать, какой она станет через много лет. Нравилось, что была весна! Нравилось, что именно этой вешней порой в его жизни случилась настоящая любовь, даже если этой же весной случились кошмары. Ему становилось лучше, легче, а всё, что было тяжёлым и страшным, не трогало более Лику, а уходило восвояси. – О чём говорит Солнце? – спросил Леонид. – Говорит, что светит много лет и будет светить ещё очень долго. Говорит, что всё переживёт и не оставит нас ни в горе, ни в радости. – Я тоже не оставлю тебя ни в горе, ни в радости. Я люблю тебя. – Я тоже люблю тебя, – неторопливо, взвешенно, честно ответила Лика. Лика потёрла руки, словно они замёрзли. Леонид решительно взял Ликины пальцы в свою ладонь. – Нежные, – сказал он. Лика сжала ладонь парня. Лицо её светилось волнением и любовью. Монстры не трогали её. Ребятам было так хорошо вместе, что они на мгновение, а затем и на минуты забыли о поводе для встречи кроме любви. Леонид проводил Лику домой. Когда она скрылась в парадной, Леонид посмотрел вдаль, на юго-восток от Припяти, где река с названием его города приютила Чернобыль. Он не в силах был объяснить, отчего в дичайшую жару по его коже пробежали холодные мурашки. А ещё ему показалось, что восемнадцать километров, разделяющих города Чернобыль и Припять, – это ничтожно малое расстояние, с которым в лёгкую справятся чудовища. «Вы не находите схожесть с детективным романом? С первых страниц имя преступника на слуху. Вы знаете о преступнике всё. Он маскируется среди жертв. Будучи постоянно рядом, он ждёт кровавого часа. А вы и не представляете, что преступник – это он и никто иной! В какой-то момент подозрение на преступника всё же падает, и именно тогда писатель переводит ваше внимание на другого, невиновного персонажа. Вспомнить хотя бы «Десять негритят», а! В конце детектива вы узнаёте имя преступника и думаете: «Чёрт, это был он! Всё в романе на него указывало. Почему я не догадался? Почему, когда у меня возникло подозрение, я списал истинного преступника со счетов?» В нашем случае преступником был атом. Я называл атом мирным, мы все называли его мирным, как нас учили, я каждый день видел памятники, газетные статьи, ещё что-нибудь с упоминанием о нём, но ожидать от него мира было не суждено. На карте гугл я пытался разглядеть Ликин дом, но увидел лишь серую череду деревьев, перекрученные, аномально растущие штыри, с юга, подпираемые печально известным Рыжим лесом. А когда я «походил» внутри нашей школы... Лика тоже по ней «ходила». Она то плакала, то сдерживала плач. В тот давний день... после того, как я обратился к любимой девушке за пониманием и помощью, я смотрел прямо в глаза чудовища. И, как в детективе, я не понимал, что оно – и есть преступник, что это оно мне снилось, что о нём мы говорили с Ликой. И много кто другой о нём говорил: не со страхом, а с восхищением, радостью за прорыв и новшество, с надеждой. Спящий дракон прикусил собственный хвост и казался безопасным. Кто же знал, что совсем скоро усмирённая тварь решит выбраться и вырвет из пасти смертельный огонь… Тварь не раз сообщала мне, кто она такая. Я не понял. Тогда она наглядно объяснило всему городу».

Из дневника Леонида Перегудова

Вскоре Леонид и сам пошёл домой. Хоть и не сразу оторвал взгляд от дали, среди которой, если взобраться повыше, на какой-нибудь балкон или на крышу, можно разглядеть целый и невредимый четвёртый блок Чернобыльской атомной электростанции.