Бесконечный кошмар Жона

      Держа в руках какую-то стеклянную мензурку, Жон только и мог, что вздыхать о царящем в Ярнаме безумии. На него смотрело единственное налитое кровью глазное яблоко. В лунном свете оно выглядело тоскующим, жаждущим, умоляющим его о чем-то, чего он просто не мог понять. Толи о мести за несправедливое убийство, а может о пощаде, или же это просто его разум играл с ним. Глаз не хотел ничего. Глаз хотел всего.              Он лучше многих знал, насколько безумными могут быть некоторые ритуальные материалы. Волосы, слизни, специально приготовленная ритуальная кровь, различные виды органов для разных видов ритуалов. Даже такая «мирская» вещь, как плесень, использовалась в каких-то особых ритуалах.              Позвонив в колокольчик, он попросил Изольду забрать глаз в тайник, пока кровь не успела запятнать мензурку. Он выдохнул струйку тумана, и кровь, стекая по его плащу, попала на камни под ним. Его шляпа уже окрасилась в новый, более темный цвет, да и перчатки были ничем не лучше, благо ситуацию спасало высокое качество кожи, так что кровь в основном стекала вниз, а не впитывалась в руки. Хотя кровь стекала по его щекам, он предпочел бы, чтобы его руки не были мокрыми от крови.              Он и так мыл руки по пять минут каждый раз, когда шел в ванную. Пускай всё это было бессмысленным, но он хотел сохранить грань между Жоном-учеником и Жоном-охотником. Хотя бы ради душевного спокойствия, которое он испытывал, когда обнимал своих друзей, он не хотел пачкать их своими руками, пропитанными кровью.              Пока он спускался по лестнице, на него навалилась знакомая апатия. Это была мягкая апатия. Далеко не та, что превратила Германа в труху. Это был тот тип апатии, который развивается у врачей после того, как они говорят девятому пациенту за день, что жить тому осталось недолго. Апатия, которую разделяют пожарные и сотрудники скорой помощи, у которых на руках умерло слишком много людей.              Но пока их работа заключалась в спасении жизней, долг Жона заключался в том, чтобы их забирать. Он никогда не получал удовольствия от того, что делал, и, он надеялся, никогда не получит.              Хруст гравия разносился из-под его сапог. Высокие сорняки любовно огибали его ноги.              Только благодаря своему росту он заметил ещё одну плавающую призрачную сферу. Хорошо отработанными движениями он нагнулся и стал рыться в трупе. Не обращая внимания на всепоглощающий запах, доносящийся из сорняков, он достал из кармана несколько охотничьих значков. Он вздрогнул, увидев, что из ног трупа растут сорняки. Из его груди распустились прекрасные пунцовые цветы.              Вздохнув, Жон достал свой жертвенный кинжал. Он осторожно срезал головки цветков. И лишь равнодушно взглянул вниз, когда из среза полился багровый сок. Он не знал, для чего будет их использовать, ведь даже с новыми знаниями он не мог вспомнить ни одного ритуала, для которого они были нужны. Но он не хотел, чтобы они попали в руки кому-то другому. Ритуалы были, мягко говоря, жестокими. В конце концов, есть судьбы хуже смерти.              Спрятав бутоны цветов, он продолжил свой путь по проторенной тропе. При этом он старался всегда держать свою ауру на максимуме. Он ничуть не удивился бы, если бы в сорняках были спрятаны ловушки.              Большие надгробия украшали тропинку, при этом имена были едва различимы. Нахмурившись, он достал Кроцеа Морс, чувствуя, как забилось его сердце, когда тропинка стала уводить вниз, в пещеру. Она вела все дальше и дальше вниз. И вскоре лишь его фонарь был единственным источником света.              Он щелкнул пальцами, и свет от фонаря стал сильнее. Он отталкивал темноту, спускаясь все глубже в безразличную тьму. Он шел, казалось, часами, но прошло всего несколько минут, и вот он увидел вдалеке мягкий свет. Пещера становилась все шире и шире, пока с неба не упал мягкий лунный свет, и он ступил в лес.              Папоротники росли вдоль корней высоченных деревьев. Повсюду были разбросаны кучки надгробий. Факелы отбрасывали свет, а рядом патрулировали стрелки со своими верными гончими.              — В какую же дыру ты попал, Жон, — пробормотал он, услышав вдалеке слишком знакомое потрескивание огня и возню. Осторожно пробираясь к месту, он разглядел трио стрелков, которые просто стояли и с тоской смотрели в огонь.              Инстинкты заставили его обернуться на звук выстрелов вдалеке. Две пули просвистели мимо него. Хруст лап, поднимающих грязь, становился все ближе и ближе.              «И постарайся включить в свой стиль боя побольше тайной силы. Ты должен хорошо понимать её, а не бросать на произвол судьбы заклинания, когда запаникуешь», — сухой голос Германа раздался в его голове, принеся с собой дельный совет, который он по большей части проигнорировал. — Но лучшее время для начала было вчера, а второе лучшее время - сейчас, — пробормотал он, уже припрятав несколько карт в рукаве. Не то чтобы у него не было стихов наготове, скорее он всегда забывал их использовать.

      

      «В безмолвии ночи манит к себе луна».

      

      «Зеркало на озере, безмятежное и чистое».

      

      «В лучезарном сиянии, в шепчущем сне».

      

      «В потоке лунном отражалось совершенство».

             Вместо грандиозного «шоу», которое вызвало его другое «заклинание», сейчас ничего подобного не произошло. Мягкая пленка окутала его, в то же время идеальная копия его самого бросилась в сторону. Пока иллюзия стягивала все внимание, он осторожно пробрался за спину стрелка, даже не обратив внимания на то, что его шаги не издавали ни звука.              Вскоре пуля пронзила его иллюзию, заставив ту замерцать и исчезнуть. Спустя мгновение стрелок яростно зарычал.              — Колдовство! Еретик!              — Он запятнал свою душу, ни один хороший человек никогда так не поступит!              Стрелки с опаской озирались по сторонам, ища его, пока он мастерски прятался за ближайшим деревом. Вскоре потеряв к нему интерес в ночи раздавалось грубое хихиканье, они сгрудились вокруг и натужно хлопали друг друга по спинам. В грязных бородах поблескивала слюна и плевки.              — Видели? Он сбежал, поджав хвост!              — Ни один еретик не сможет противостоять нам, настоящим охотникам!              — Хах!              — Ха-ха-ха!              — Жаль... Фидо так хотел чем-нибудь перекусить.              Это вызвало ещё один приступ безумного смеха со стороны стрелков.              Вскоре смех был заглушен, когда Кроцеа Морс прорвалась сквозь грудь стрелка. Перед тем как меч был отведен назад, на единый миг показался цветок крови. Когда голова безумца врезалась в надгробие его череп раскололся. Кровь, кишки и мозги выплеснулись на лесную поляну.              Негромко напевая стих, Жон перепрыгнул через надгробие, а следом за ним ринулась в бой его иллюзия. Это дало ему полсекунды, чтобы взмахнуть мечом. Пленка вокруг него разорвалась, когда он движением руки разорвал её на части. Его иллюзия рассыпалась как раз в тот момент, когда пленка дала трещину.              Пули вонзались в надгробия, изуродованные собаки с шипами и растущими костяными рогами бросались на него. Голова за головой отправлялись в полет под его неумолимой силой, а одна дворняга, то ли из ловкости, то ли из жажды крови, поймала Кроцеа Морс своими клыками.              Как всегда, Кроцеа Морс доказала, что достойна его доверия. Она с легкостью перерубила шею дворняги, как мясо. Правда его небольшая заминка стоила ему семи пуль в спину.              Выдох, похожий на рык, вырвался из уст Жона, когда он спрятался за большим деревом. В ответ на очередной залп пуль в него полетела кора.              Снова пробормотав заклинание, Жон почувствовал толчок в своей Духовности. «Осталось семь заклинаний, и моя Духовность пошатнётся. И еще плюс пять, если я захочу рискнуть. Даже больше, чем нужно, — оскалился Жон. Незначительная цена в масштабах всего мира. Он мог бы с тем же успехом безрассудно атаковать их и своим щитом. Но аура была на вес золота. В конце концов, ночь только началась, а Духовность «восстанавливалась» гораздо быстрее, чем аура, так что это было не такой уж и пустой тратой сил.              «Почему никто никогда не говорил мне, что бой — это всего лишь контроль над ресурсами?», — промелькнула у него шальная мысль. Его иллюзия купила ему всего лишь секунду, которая ему была нужна. Всего одна секунда, но этого ему хватило чтобы ворваться в их строй. Кроцеа Морс сверкала в лунном свете, обрывая жизни.              Их преимущество в дальности сводилось к нулю, когда он налетал на них, как летучая мышь из ада. Когда он получил удар рукоятью пистолета в лицо его аура коротко вспыхнула. Этот удар забрал у него едва ли заметный кусочек. Победный взгляд в глазах стрелка быстро исчез, когда он не дрогнул. Он рассек его почти на две части. Быстрый последующий порез на шее принес ему милость.              Кора лопнула прямо рядом с ним. Запрокинув голову вправо, он увидел, что другой стрелок готовится к очередному выстрелу, а дворняга уже мчится к нему в бешеном спринте. К их сожалению, Жон был готов к этому. Он встретил удар быстрым выпадом, пронзив дворнягу в пасть. Животное умерло раньше, чем успело понять, что произошло.              Наклонив оружие вверх, он стиснул зубы от тяжести, но пуля все же вонзилась в труп дворняги. Вырвав меч, Жон быстро бросился на последнего оставшегося стрелка. Мощный косой удар завершил бой.              Кровь всё ещё бурлила в его жилах, и он чувствовал, как слишком знакомые жажда крови и неистовая злость пытаются выскользнуть из своих клеток. Встряхнув головой, он благополучно загнал их обратно, позволив мягкому выдоху выйти наружу.              Позволив своему взгляду пройтись вдоль линии деревьев, Жон почувствовал слишком знакомое нарастающее чувство ужаса. Что-то было там, оно наблюдало за ним, охотилось на него.              Ветка затрещала в стороне, что-то зашевелилось в кустах, а костер сразу угас.              Быстро вскочив на ноги, он обшарил все трупы, вокруг которых было призрачное пламя. Он быстро рассовал по карманам все лишние патроны. За один раз он почти удвоил свой текущий запас. И это не учитывая, что у него ещё оставалось несколько сотен пуль, хранившихся в Мастерской. К тому же он всегда мог воспользоваться заначкой Вайолет, но он даже представить себе не мог в какой ситуации бы так поступил. Он все же хотел смотреть в глаза своей ученице, когда ночь закончится. Он никогда не стал бы красть у нее.              Набрав в карман немного хладной росы, он нахмурился и провел ею по пальцам. В ней ощущалась явная тяжесть, в том числе и духовная. — Хм, значит, есть разные типы росы, и мне тогда все же не показалось.              Найдя еще немного пепла костного мозга на другом трупе, Жон почувствовал, как в его голове растут знакомые «что, если». «Ртутная пуля, один горн из пепла костного мозга и пуля из огненного праха создали взрывающиеся пули. Что будет, если я объединю дерево с этими пулями? Что, если я «улучшу» пепел, а затем объединю его?»              — Мне точно не стоило создавать этот ритуал, — пробормотал Жон себе под нос, убирая в карман три горна, наполненные пеплом. Тогда это казалось ему хорошей идеей, скорее испытанием, чем желанием создать что-то существенное. И все же это был удивительный ритуал, которому он научит свою ученицу, когда она подрастет. Это также был потенциал для слияния чего угодно с чем угодно. Единственным ограничением было то, что ты мог раздобыть сам, и то, сколько отголосков ты готов был использовать в качестве топлива.              — Но все равно, это была «игра в бога» ровно в той же степени, как если бы родители решили попробовать завести детей, — Жон поморщился. «Сейчас это не так важно».              Отогнав все шальные мысли, он постарался сосредоточиться на задаче. Он бросил предостерегающий взгляд вглубь леса. Оттуда по лесной подстилке медленно полз ползучий туман.              Из тумана доносился стук мягких шагов, хлюпающих по грязи. В этот туман и вела тропинка.              — Ну, это совсем не зловеще, — пробормотал Жон. Вздохнув, он передернул плечами. Он перешагнул через трупы и углубился в лес. Не обращая внимания на то, что туман радушно встретил его.              /-/              — Попался, зверь! — раздался резкий голос, и выстрел эхом разнесся по лесу. Искры на короткое время озарили туман, когда металл встретился с металлом. После чего раздался тошнотворный звук рассекающего плоть меча.              Тишина вернулась в лес вместе со звуком трупа, шлепнувшегося на лесную дорожку.              Лишь мягкое эхо сапог по гравию нарушало тишину. «Идём дальше в туман».              /-/              — Еретик! — раздался крик страха и ярости одновременно, за ним последовал выстрел.              Пуля прошла сквозь призрачную форму. Раздался тихий вздох, винтовка упала на лесную дорожку, а из груди тени пророс меч. Металл заиграл лучами луны, отражая глаза, навсегда застывшие в ужасе.              С тихим стуком в лесу воцарилась тишина. «Туман окутал их обоих».              /-/              — … вечно поющий мир, — прошептал мягкий голос; каждое слово было произнесено так, словно соткано из шелка.              — Что... что за чары ты наложил на меня, ты... ты чудовище, — истеричным голосом выкрикнул мужчина, после чего винтовка упала на лесную дорожку.              Два сломленных глаза смотрели в безразличные небеса, из них вырвался всхлип, быстро переросший в безумный, истерический смех.              — Мы убивали зверей, как нам говорили... Мы убивали своих собратьев. Какую ещё ложь сказала мне церковь? Сказала... нам? — из его глаз падали слезы, черные, похожие на смолу. Палач ничего не сказал, лишь бесстрастно уставился на него.              — Позволь мне избавить тебя от проблем, — вслед за прерывистым всхлипом раздался шорох нагрудного кармана. Старинный пистолет блеснул под лунным светом. — Я не хочу больше не спать.              Одиночный выстрел разорвал тишину леса.              /-/              — Насколько велик этот лес? — пробормотал Жон, глядя вверх. Луна была его единственным спутником. И даже её свет с трудом пробивался сквозь густой полог. Казалось, будто лес живой и изо всех сил старается выдушить жизнь из всего, что в нем обитает.              То, что его заклинание отняло у него больший кусок Духовности, чем предполагалось, было лишь глазурью на торте. Это не было опасным потрясением, он не начал видеть или слышать больше, чем обычно, но он чувствовал себя слишком уставшим и измученным.              К сожалению, отдых был роскошью, на которую сейчас не хватало времени. Хотя лунный свет был желанным спутником, его фонарь был единственным постоянным источником света. Но если бы он перестал направлять в него свою Духовность, то остался бы в полной темноте. Поэтому он оказался перед дилеммой: отказаться от Духовности, позволить ей восстановиться, но оказаться в полной темноте. Или продолжать идти дальше, игнорируя её.              Проходя мимо очередного костяного чучела, Жон замер. Из его уст вырвался самоуничижительный смех. — Я идиот, — хмыкнул он.              Кроцеа Морс мгновенно перерубила низко свисающую ветку. Следом он срезал ещё немного веток с ближайших деревьев. Достав пропитанную маслом тряпку, он плотно обмотал её вокруг одного конца и щелкнул пальцами. Огонь медленно разгорался над его импровизированным факелом. Получив другой источник света, он перестал направлять свою Духовность в фонарь. Мгновенно с его плеч свалился груз. Он не был большим, не был и сокрушительным, но он наполнил его легкие чистым воздухом.              — Серьезно... Мне нужно вытащить голову из облаков. Если что-то можно сделать с помощью сверхъестественного, это не значит, что так нужно делать, — пробормотал Жон. — Но... заметка для самого себя: никогда не позволяй Духовности оставаться неуравновешенной. Она затуманивает разум. И все же... это успех, вроде как.              Это был успех, но не в том смысле, который он предполагал. Затраты на Духовность также оказались гораздо больше, чем он предполагал.              — Хах, похоже только в самые отчаянные моменты я начинаю хоть немного думать головой, ха…, — пробормотал Жон, вглядываясь в тьму леса. Яркий свет его факела отражался в глазах-бусинках, наполненных хищным голодом. Мягкий топот ног по грязи все еще преследовал его. «Что-то всегда рядом со мной».              В конце концов, лес был голоден. Его многочисленные обитатели рыскали за ним. Они с нетерпением ждали, когда он свалится замертво и они смогут попировать.              — Хах, моя выносливость намного превосходит их, — мрачно усмехнулся Жон. Ему нужно было подумать о чем-то другом.              Темный лес поглощал все, каждую каплю жизни, каждую крупицу надежды. Все было кормом для леса.              Взглянув на небо, Жон глубоко вздохнул, уходя все глубже в туман. То, что он хотел отрицать, становилось все более убедительным, чем больше он использовал свои заклинания. Темную правду он пытался игнорировать, желая зарыться лицом в грязь и подождать, пока эта мысль пройдет.              — А может, мои заклинания — это не столько заклинания, сколько молитвы...              После его слов шепот исчез в темноте, поглощенный туманом.              /-/              — Мне нужен компас, — пробормотал Жон, доставая Молитву Пламени и сливая ещё немного масла на свой факел. Огонь уже понемногу начал слабеть. А он не мог позволить ему угаснуть. Сейчас только огонь отпугивал тени, которые постоянно наблюдали за ним из леса.              Он вырос среди высоких дубов и сосен, изредка встречая березы и осины. И пусть в том лесу обитали Гримм, он все же был спокойным, большим, и манящим. В этом же лесу царила зловещая тьма. Туман тоже не помогал. Он снова услышал топот ног или лап в грязи. Затрещали ветки, зашуршали мертвые кусты, тяжелое дыхание эхом отдавалось в тумане.              Придвинув факел, он увидел, как в глазах-бусинках блеснул хищный голод, после чего они отступили ещё глубже в туман.              Когда он сделал шаг к ним, тени отступили ещё дальше в туман.              — Мне нужно уходить. Сейчас. Я не могу здесь оставаться, — пробормотал Жон, ускоряя шаг. Длинные шаги перебирались через небольшие ручьи и поросшие мхом камни.              Жажда крови превратила жителей Ярнама в кровожадных зверей. У Жона не было ни малейшего желания выяснять, во что голод превратил обитателей леса.              — Похоже, любой, кто запятнал себя кровью, обречен на жестокую судьбу, — пробормотал Жон, бросив ещё один взгляд в глубь леса. — Не то чтобы мы заслуживали меньшего.              Уходя все глубже в туман, он хрустел ветками позади себя, эхом вторя каждому своему шагу.              /-/              — Ну... хуже уже точно не будет, — пробормотал Жон, глядя на то, как в его пальцах догорает смелый знак охотника. Эффекта от него не наблюдалось. — Но это лишний раз доказывает... либо лес проклят, либо с этим туманом что-то не так.              Сделав глубокий вдох, он почувствовал вкус тумана в легких. Его в тот же момент скрутил приступ кашля. Его легкие горели так, как никогда раньше.              — Аха, а может и то и другое… — откашлялся Жон, дернув бровью. Он почувствовал вкус многочисленных галлюциногенов, которыми был пропитан туман.              Выпив противоядие, Жон почувствовал, как раздражение в легких отступает. Эффект не был мгновенным, но вздох облегчения всё же пронёсся над ним. Треск веток и шум листьев медленно удалялись. Благодаря этому он смог немного расслабиться.              Оглядевшись вокруг, он увидел, что над старыми надгробиями красовались религиозные украшения, издевающиеся над теми, кто умер.              — И все же... тот, кто заколдовал этот лес, заслуживает медленной смерти, — хмыкнул Жон, углубляясь в лес. Туман вокруг него отступал, открывая ему более ясный вид на шишковатые деревья с человеческими лицами, кричащими из коры.              Жон прекрасно понимал, что идет навстречу верной смерти, но в этом не было ничего нового. Сейчас это не беспокоило его, как в первые недели жизни в Ярнаме. Просто город так влиял на людей. Отсекая все хорошее, все здравомыслящие черты, Ярнам с радостью взращивал все остальное. Хорошие люди падали от благодати, любая доброта и надежда была запятнана и извращена кровавым безумием. Плохие люди становились только хуже, а границы внезапно перестали что-либо значить.              Иногда он с ужасом смотрел на себя в зеркало. Может быть, он плакал о том, кем был, — о мальчике со стеклянными глазами, в котором не было ничего, кроме мечты и меча его предков.              Впрочем, если так и было, он все равно уже об этом никогда не вспомнит.              /-/              Переступив через болото, Жон почувствовал, как у него дернулась бровь. Внутри зашевелилось слишком знакомое разочарование.              — Да какой к черту компас. Мне нужны часы! — рыкнул Жон. Казалось, что он потратил несколько дней, плутая по лесу.              Но это невозможно, иначе он бы проснулся. К тому же он не ходил кругами. Он старался отмечать деревья, мимо которых проходил. Значит, он шел в правильном направлении. Просто лес был огромным.              Выпив ещё одну таблетку противоядия, он почувствовал, как раздражение в легких снова ослабевает. Огонь от его факела угасал, и он, дернув бровью, вылил последнее масло из своих запасов.              Лес уже начинал действовать ему на нервы. Каждый шаг вперед казался десятью шагами назад.              Но, взглянув вверх, он увидел, что полог расступается все больше и больше. Деревья вокруг него были не такими жуткими, пускай даже костяные украшения превратились в тотемы. Вместе с ловушками они становились все многочисленнее. Поэтому он был уверен, что все ближе подходит к переулку Хемвика.              — Первое, что я сделаю, когда вернусь в Мастерскую, — выясню, как создать свои собственные «Лампы». Клянусь, я убью кого-нибудь, если мне придется ещё раз продираться через этот богом забытый лес, — поклялся Жон. Он смахнул немного черной крови, попавшей ему в глаз. Прощальный подарок от восьмилапого волка. Одного из прекрасных монстров леса.              Краем глаза он заметил, как сгорбленные существа, которые когда-то были людьми, набросились на его труп. Они передвигались на четвереньках, были одеты в рваные набедренные повязки и украшены костями. У них была сгорбленная спина с удлиненными звероподобными конечностями. У них были большие выпуклые животы, забрызганные кровью. Пасти, наполненные острыми как бритва зубами, торчали наружу.              Когда-то они были людьми, но теперь они были просто зверьми. Или, может быть, правильнее было бы назвать их голодными душами.              Он фыркнул, и в его глазах сверкнул жестокий блеск. Даже у святых и мудрецов может закончиться терпение, что уж говорить о нем. Схватив едкий коктейль из крови, он со всей силы швырнул его в сторону тварей.              Раздались гортанные голодные ревы, когда те бросились друг на друга. Они рвали и терзали друг друга, делая все возможное, чтобы первыми съесть друг друга.              — Хех, — ухмыльнулся Жон, повернулся к ним спиной и зашагал по тропинке. Он почувствовал себя сейчас гораздо лучше, чем за все время пребывания в лесу. Просто в лесу было что-то особенное. Туман был пропитан чем-то галлюциногенным, и он был уверен, что лес проклят.              Жон просто хотел выбраться. И он почти выбрался. Он чувствовал это.              Все больше и больше лучей мягкого лунного света просвечивали сквозь полог. Деревья раскрывались, туман отступал, и он видел изголовья, поросшие плющом и мхом.              Все вокруг начинало вырисовываться.              Перешагнув через маленький ручеек, он отметил, что тропинка начала слегка уклоняться вниз. Все больше надгробий и все больше растений сменяли деревья. И вскоре он уже шел по небольшой долине. Деревьев и тумана, казалось, никогда и не было.              Немного дальше показалась стена, сложенная из булыжника и поросшая мхом и лозой. Лишь старая, обветшалая деревянная дверь была единственным проемом в стене.              Осторожно отмахнувшись от плюща, он толкнул её. Часть его почти боялась, что стена рухнет. Даже карточные башни Руби казались прочнее этой стены. В ответ на его толчок петли заскрипели, раздался ужасающий скрип, когда изъеденные ржавчиной петли были вынуждены сдвинуться с места.              — Этого... этого не может быть, — прошептал Жон, не сводя глаз с открывшегося перед ним места. Он сделал нерешительный шаг вперед, не веря своим глазам.              Маленькая деревушка, наполненная уютными домиками, аккуратно примостилась между двумя горами. В пологой долине. Луна освещала её мягким сиянием. Из труб поднимался дым, а фонари, развешанные на улице, освещали деревушку мягким желтым светом. Она казалась такой уютной, такой манящей.              Осторожно пробираясь по боковой тропинке, он не заметил ни одного надгробия, оскверняющего пейзаж. И это заставило его надеяться, предаться мечтам. О том, что есть место, до которого охота ещё не добралась.              «Нет, не ходи туда. Даже не надейся», — тряхнув головой, он безжалостно раздавил зародыш надежды в своей груди. Он не смел надеяться на что-то хорошее в этом бесконечном кошмаре.              И все же он надеялся, желал, молился, что когда-нибудь проснётся от этого порочного Сна. Но ничего подобного не происходило. Может быть, все окажется правдой, может быть, охота не дошла досюда. Но ему нужно было убедиться в этом собственными глазами, а не делать поспешных выводов. Ничего хорошего из этого никогда не выходило.              Из-за паранойи или по привычке он не стал убирать меч. Черная кровь капала на мощеную дорогу. Он двигался осторожно, с опаской. Боясь, что это всего лишь какая-то извращенная галлюцинация. Вдруг он попал под действие какого-то яда и развалился в лесу. И может быть сейчас лес пировал им, пока ему снились чудесные сны на тему «что, если».              Из окон высунулись головы: старухи с седыми волосами и теплом в глазах, женщины среднего возраста, которые с любопытством разглядывали его с ног до головы. Молодые девушки с милыми улыбками смотрели на него, бросали на него взгляд и исчезали в своих домиках с румянцем и звонким, как жемчуг, смехом, когда он смотрел в их сторону.              И Жон позволил себе надеяться, что, может быть, охота не дошла до Хемвика. Потому что, даже если это была иллюзия, даже если это была ложь, он хотел в нее поверить, хотя бы ненадолго. Притвориться, что он просто Жон, что он обычный охотник, охотящийся на лосей и оленей.              — О боже, боже! — воскликнула старая крона, одетая в черную мантию с цветочным венком. Опираясь на трость, она вышла с доброй и знакомой материнской улыбкой. — Заходи, заходи. Ты едва держишься на своих ногах. Может, у нас здесь и нечасто бывают посетители, но пусть тебе будет известно, что мы отличаемся особой щедростью. Ну же заходи, у старой Энни уже стоит на огне котелок с тушеным мясом.              — Хотя это звучит прекрасно. Я бы не хотел навязываться, — ответил Жон, опустив плечи и покачав головой, что было вполне естественно. «Может быть, может… охота не дошла досюда».              — Не говори глупости, — ответила Энни, окинув его взглядом, на который способны только старые бабушки. Полный любви и признательности, но в то же время полный невысказанной угрозы, что он не останется голодным. — Ты ведь сплошная кожа да кости. Так нельзя. Входи.              Не успел он и слова вымолвить, как из его желудка вырвалось хищное рычание. Мягкое хихиканье окутало округу, пока он боролся с яростным румянцем. Домашняя атмосфера деревушки расслабила его плечи. Положив меч в ножны, он непринужденно улыбнулся. Поднимаясь по маленькой лестнице, он не обращал внимания на легкое покалывание в затылке. «Но ведь раньше я не был голоден?»              Войдя в теплый домик, Жон на мгновение окинул его взглядом. Он был уютным. Прочный деревянный стол посередине с несколькими стульями для гостей. Кухня, хотя уместнее было бы место для готовки. Подставки для специй, до краев заполненные травами и другими полевыми цветами, деревянное ведро, наполненное водой. Чуть поодаль на мясном крюке весела туша оленя. Полусухая, но, на удивление, не пахнущая гнилью.              Сев на стул, Жон почувствовал усталость. Его плечи были тяжелыми, ноги болели. Икры горели, пот струился по спине, пока он тяжело выдыхал.              Было удивительно приятно испытывать мирскую боль. Обычную мирскую боль, которой просто нужно время, чтобы зажить.              Это помогало ему чувствовать себя человеком.              Самое страшное в постоянной смерти — это не её последствия. Хотя он никогда не мог выразить словами чувство потери воспоминаний, кусочков себя. И всё же он предпочитал это апатии и нигилизму, которые, как он чувствовал, стремительно прорастали в нем. Саморазрушительный образ мышления, который могли взрастить только «нежные ласки» Ярнама.              Однако благодаря Сну и множеству повторяющихся смертей, смерть стала казаться такой бессмысленной. Очередное грандиозное приключение превратилось в бессмысленный бред. Смерть превратилась в нечто обыденное, а не в естественное завершение жизни.              Каждая смерть причиняла боль. Каждая смерть посылала его по спирали в глубины ада. И каждый раз, умирая, он чувствовал, как вокруг него и его друзей вырастают невидимые стены.              Потому что он умер. Ему не место среди живых. Он должен был встретиться со своими предками в загробном мире, он должен был гореть в самой глубокой яме за свои грехи. Но вместо этого он сидел, дружелюбно болтая со своими друзьями о чем угодно и ни о чем.              Пока он просто сидел на стуле, его мучили терзания. И на удивление это заставляло его чувствовать себя человеком.              — Рагу скоро будет готово, — воскликнула Энни, расхаживая по кухне с такой прытью, на которую он никогда не думал, что она способна. Несколько кусочков вяленого оленьего мяса были добавлены вместе с горсткой других трав. Ещё немного помешав рагу, Энни налила немного в миску и пододвинула её к нему.              Заглянув в рагу, Жон почувствовал, как его желудок издал очередной нечеловеческий рык. От него исходил дразнящий запах, почти околдовывающий своим чудесным ароматом.              Схватив ложку, он стал помешивать рагу. Он вздохнул, когда его плечи опустились вместе с его надеждами. Слишком знакомые ароматы, погребенные под всеми специями и травами, давали о себе знать.              «Этот... фарс... продолжается уже слишком долго», — устало вздохнул Жон, когда жар просочился на язык. Ему нравилось считать себя милосердным человеком, склонным давать второй шанс. Он хотел видеть в людях лучшее. И все же впервые Жон отпустил цепи, сковывающие его гнев. Его милосердие к этим монстрам исчезло.              Человеческие глаза невинно смотрели на него из рагу.              Гнев вырвался на свободу, захлестнув его изнутри и принеся с собой жестокую ясность, когда кровь закипела в его жилах. Его Духовность бурлила, становясь все более беспокойной. Его губы искривились в жестокой улыбке, а на языке зародилась ещё более жестокая молитва. «Жестокая молитва для жестоких монстров. Поэтическая справедливость…».              — Чего ты застыл как вкопанный, милок. Это просто хорошее рагу, — хихикнула Энни, что-то темное мелькнуло в её глазах, когда она, ковыляя, подошла к нему. Осторожно положив костлявую руку ему на плечо, она сжала его с такой силой, что ему стало не по себе. — Ты не голоден, сынок? Ты всего лишь кожа да кости, тебе нужно поесть. Ешь. Тебе это пойдет на пользу.              Гноящийся палец, всплывающий к верху, говорил об обратном.              Не обращая внимания на Энни, Жон вместо этого тихонько напевал про себя. Гнев пылал ярким пламенем, пируя на углях надежды, которую он затушил глубоким вздохом.              Энни ослабила хватку на его плече, восприняв его вздох как согласие.              Глядя в окно, мягкое и мелодичное хихиканье приобрело более коварное веселье. Восхитительно жестокая мелодия давала ему понять, что дело не только в Энни. Здесь виноваты все.              — Это длится уже слишком долго, — тоскливо вздохнул Жон. — А мне было так хорошо, но... пора проснуться.              — О чем ты говоришь, милок? — в её голосе прозвучала безжалостная угроза, обещающая нечто худшее, чем смерть. Её хватка на его плече усилилась, когда она сжала его сильнее. — Ешь, — прозвучал гортанный шепот, её дыхание было наполнено гнилью и разложением.              Вместо того чтобы дать ей возможность ответить, Жон произнес первую строчку. Проклятие, молитва, предназначенная для боли и мучений. Его гнев и жажда крови заставляли луну в его глазах окраситься в красный цвет.       

      — О, угроза ужаса, надежда багровых криков.

      

      Пусть это был не более чем шепот, но его было достаточно, чтобы возвестить о том, к чему приведет его гнев.              Кроцеа Морс зазвенела в ножнах. Раздались приглушенные крики убитых душ, пытающихся вырваться на свободу.              Ржавый тесак вонзился ему в шею, но мягкая завеса его ауры заставила его безвредно отскочить назад. Энни издала безумное шипение, из её руки хлынула кровь, когда тесак разорвал кожу.              Кровь закипела в его жилах, дух завыл от азарта. Жон говорил со страстью, переходящей в безумие. Он вкладывал в свою молитву все свое естество. И в глубине души часть его знала, что он будет наслаждаться тем, что собирается сделать с этими монстрами. Не ради себя, никогда ради себя, но ради бесчисленных других, погибших от их руки.       

      — В одном, по крайней мере, можно быть уверенным — в том, что эта жизнь скоротечна.

             Моргнув, он открыл глаза на новый мир. На него нахлынула тоска, которая быстро разожгла его гнев до новых высот. Уютный домик сгинул, а на его месте появился жуткая хижина, лишенная половины окон и с провалившейся крышей. Повешенный олень превратился в стрелка, подвешенного за плечо на крюк для мяса. Из него вырвался тихий стон, пока пустые глазницы безнадежно озирались по сторонам. Ему отрезали руки и ноги. Большая металлическая чаша под ним собирала его кровь.              Его печень вместе с половиной легкого лежала на разделочной доске. Его глаза и куски желудка плавали в рагу вместе с листьями кровохлебки, множеством корней паслена и несколькими растертыми листьями наперстянки. Жестокое блюдо, которое мог придумать только сумасшедший, не говоря уже о том, чтобы подать его на стол.              Энни, некогда добрая и гостеприимная бабушка, превратилась в исхудалое существо с жестокостью и голодом в глазах, которые светились багровым цветом. Её цветочный венок состоял из кровохлебки и других ядовитых растений. Чистый халат сменился рваным платьем с забрызганным кровью фартуком поверх него. Мягкие волосы сменились сальными прядями, а рот наполовину состоял из почерневших и гнилых зубов.              — Какой позор! — прошептала Энни с кривой улыбкой. — Не страшно, если от тебя останутся только мясо и кости. В конце концов, ты же охотник. У таких, как ты, всегда полно такой вкусной крови.              С новой решимостью Энни снова принялась рубить его своим тесаком. Аура сияла с каждым ударом. Это только подстегивало её решимость все больше и больше. — Такое чудесное благословение. Ты, должно быть, единственный в своем роде. Не могу дождаться, чтобы попробовать тебя на вкус.       

      — Одно я знаю точно, все остальное - ложь.

             Энни набросилась на него с новой силой, отчасти подпитываемая отчаянием. Кроцеа Морс гремела все сильнее и сильнее, почти выпрыгивая из ножен.              Его Духовность бурлила от неудержимого ликования.              Поднялся ветер, нежно взъерошив его волосы и принеся с собой тихо шепчущие слова.              — О Флора, о Луна, о Сон, — молился ветер. — О мимолетная воля древних. Пусть добрый охотник будет в безопасности. Пусть он найдет утешение. Пусть на его доброту ответят добротой. Пусть чужая порочность не запятнает чистоту его души. Пусть он вернется к нам домой целым и невредимым.              Спокойно встав, Жон возвысился над Энни. Отвечая на её отчаянные выпады взглядом безразличного равнодушия. Его аура снова и снова освещала хижину, пока она пыталась ударить его. Что-то острое врезалось ему в спину, но его аура держалась крепко.              — Что это за колдовство! — прорычала Энни, черная слюна вылетела и измазала его лицо. — Почему ты не умираешь!              Оглянувшись через плечо, он увидел ещё одну безумную сумасшедшую, которая держала в руках длинную палку с серпом на конце.              Жон не ответил на её вопрос, как и не заботился о том, что ещё больше сумасшедших женщин выходят из своих хижин. Жестокость в их глазах, голод в их сознании. В конце концов, это только облегчит ему охоту на них, когда его молитва закончится. Они вели себя как звери; они и умрут как звери. Его доброта и милосердие к ним давно иссякли, остался только гнев.       

      — Цветок, распустившийся однажды, умирает навсегда.

             Ветер утих, и Кроцеа Морс тоже затихла. Вокруг них воцарилась жуткая тишина. Энни бросала нервные взгляды на других сумасшедших, а потом начала безумно гоготать.              — Похоже, твое заклинание не сработало, неудачник. Охотник ты или нет, но ты не ведьма, — захихикала Энни, после чего подняла свой тесак и метнула его в него. Его аура ненадолго засветилась, когда он бесстрастно взглянул на нее.              — Как бы ты хотела, чтобы тебя похоронили? — спросил Жон, чувствуя, как целая пятая часть его Духовности растворяется. Теперь он сможет поддерживать чары столько, сколько захочет. Не дождавшись от нее ответа, он добродушно скривил губы и усмехнулся. — Забудь, что я спрашивал. Как будто ты заслуживаешь могилы.              Безумно визжа, Энни и безумные женщины бросились на него, намереваясь похоронить его под лавиной стали и клинков. Но он оказался сильнее их. Хотя они были сильны, их тела, несомненно, были зачарованы ритуалами, они все равно не дотягивали до него.              Схватившись за рукоять Кроцеа Морс, он почувствовал, как та начала дрожать. В предвкушении, в ожидании момента, когда её используют. Она не «закричала», когда он притянул её к себе, как и ее острие. Она не издала ни звука, окутанная черно-красными миазмами. Даже когда проклятые души тех, кого он убил, беззвучно кричали, она молчала. Кроцеа Морс была спокойна, её голод вот-вот будет утолен, а предназначение — выполнено.              Что толку в мече, висящем на стене?              Мечи были оружием, орудиями войны. Их нужно было использовать. И Кроцеа Морс никогда не была так счастлива, как в тот момент, когда её истинный мастер снял её со стены и убежал из дома.              «Позаботься о ней, сын. Она твоя. Может, она и не самая шикарная из девчонок, но дело свое знает», — Прошептал мужской голос, с теплой улыбкой, жесткими голубыми глазами, наполненными добротой, и золотистой гривой волос. Ему улыбался мерцающий, одетый в рыцарские доспехи прадед. Он стукнул бронированным кулаком в грудь, а затем исчез из виду.              Сделав глубокий вдох, Жон уклонился от серповидного копья. Кроцеа Морс запела в воздухе, когда он вогнал её в нутро Энни. Скрученные руки и голодные черепа появились из миазмов, разрывая и вгрызаясь в нее. Нечеловеческий вой вырвался из нее, когда она оттолкнулась от Кроцеа Морс. Сразу после этого один из её глаз потерял свет, а правая рука безвольно повисла на боку.              — Ты! Ты чертово чудовище! Мои глаза! Ты уничтожил мои глаза! — завопила Энни, пытаясь подняться. Но Жон не дал ей этого сделать, вместо этого занеся свой клинок и резким ударом расколов ей череп. Он с отвращением взирал на корчащееся черное месиво, которое было у нее вместо мозга. Полузакрытые глаза, покрытые серой слизью, в гневе уставились на него. Это придало ему ещё больше уверенности в том, что он поступает правильно.              — Твоя очередь, — тихо произнес Жон, направив свой меч, покрытый миазмами, на другую безумную женщину.              И впервые с тех пор, как он очнулся в Ярнаме.              Жон увидел страх.              Что бы эти безумные женщины ни считали священным, он мог уничтожить это, растоптать годы усилий, самоотверженного изучения и поклонения.              Это пугало их.              Уклонившись от шара зловещей красной энергии, он бросился к обладательнице серповидного копья. Его верный меч пробил деревянное древко, а конец серпа со звоном ударился о деревянный пол. Вскоре за ним покатилась голова карги.              В хижине прозвучал выстрел, зацепивший его за плечо. Солидный кусок его ауры просто исчез. В тот же миг раздался раскат грома, и прозвучал ещё один выстрел. Вскинув револьвер, он перекатился через стол и выбежал из хижины. Зловещее ржавое оружие с воем устремилось к нему.              Жон встретил их с ещё большим рвением. Он безрассудно бросался на них с холодной жестокостью в глазах. Аура выдерживала удары, позволяя ему быстро сокращать расстояние. К все возрастающему ужасу ведьм. Кроцеа Морс рвалась в бойню, оставляя за собой кровь и жуткие вопли.              Это была резня. Бойня.              Жон увернулся от очередного красного шара, схватил каргу и швырнул её в него. Он рассеянно наблюдал за тем, как она начала биться в конвульсиях и кричать от боли, выгибаясь и отплевываясь. Из её рта вываливались почерневшие органы. Крутанувшись вокруг другой карги, он быстро бросился к ней. Глубоко вздохнув, он занес правую ногу назад и нанес сокрушительный удар ногой по её черепу. Череп раскололся, черно-серое месиво просочилось на мощеную камнем дорогу, а из него посыпались комки в виде глаз.              Небрежно перекинув бочонок с маслом через плечо, он не стал заморачиваться с целью. Ощущение было такое, будто он попал в пчелиный улей. Все новые и новые ведьмы выползали из своих укрытий. Они казались бесконечными. За каждую убитую им каргу на её место вставала другая. Если он убивал одну, другие набрасывались на него с яростью, не уступающей его собственной.              Жон наслаждался каждой секундой этой бойни.              Сейчас перед ним были не те звери, которые прячут своих детенышей, когда он стучится в двери. Это были не те звери, которые проливали слезы после того, как он забивал их до беспамятства.              Может, он и воссоздавал то, что делал в Старом Ярнаме, но на душе у него была легкость, подпитываемая праведным негодованием. Его не сковывало чувство вины и груз грехов, которые грозили раздавить его.              Это были не женщины, превращенные в чудовищ благодаря крови, предложенной в качестве исцеления. Они не были невинными. Это были монстры, заманивающие путников, чтобы полакомиться их плотью, не давая им умереть раньше, чем они сами решат.              Никогда за свою короткую жизнь Жон не встречал более отвратительной и выродившейся группы нелюдей.              Увернувшись от острой и ржавой косы, Жон быстро нанес ответный удар, занося меч и рассекая ей живот. Миазмы Кроцеа Морс разрастались, питаясь их душами. Карга с криком упала, а Жон был вынужден отступить, чтобы не попасть под удар красной сферы.              Оставив каргу наедине с её предсмертными криками, он бросился к новой цели. Его оглушала кровь, бурлящая в жилах. Пылающая. Она толкала его вперед.              Хорошо отлаженные инстинкты твердили ему, что нужно уклониться, и он уклонился. Он резко бросился влево, пробиваясь сквозь дрянную защиту, которую выставила карга. Быстро закинув за плечи последний молотов и бочонок с маслом, он проигнорировал звук рвоты. В любом случае карга была мертва. Он не стал тратить драгоценную выносливость на то, чтобы освободить её от мучений. Все в этом переулке были виновны по ассоциации.              Задержавшись на полминуты, чтобы перевести дух, Жон увидел, как по камням мостовой стекает черная, как смола, кровь. Все, что он слышал, — это журчание крови, топившей его. Все, что он чувствовал, — это кипящий гнев на несправедливость и безумие.              Когда он бросился на свою следующую жертву, злобный вой на мгновение оглушил его. Но он не обращал на это внимания. Лишь рвался вперед. Монстр внутри него завывал от удовольствия. Впервые они были с друг другом согласны.              Черная кровь полностью покрыла его лицо. Немного переведя дух, он окинул взглядом деревню. После чего издав беззвучный боевой клич, Кроцеа Морс рванула за очередной душой.