a little death

      Когда Земфира предложила жить втроём, она, конечно, понимала, что это будет непросто. Она осознавала, что придётся изменить привычный ритм жизни, уступить часть своего пространства и смириться с шумом. Рамазанова думала, что всё предусмотрела и была уверена, что справится с этим. Однако одно дело — представлять, а другое — оказаться в этом хаосе.              Уже в первую неделю её педантичный порядок был нарушен настолько, что она с трудом сдерживала себя, чтобы не закричать. Вещи, которые раньше лежали на своих местах, теперь словно играли с ней в прятки. Чашки, оставленные Ренатой на полке с книгами, вызывали у Земфиры настоящий когнитивный диссонанс.              “Почему? Почему чашка вообще оказалась здесь?”              Выводили из себя и вещи Ульяны, которые превращали прихожую в минное поле. Певица то и дело наступала на куклы, кубики, мягкие игрушки и карандаши.              “Почему так сложно просто убирать за собой? Почему нельзя положить вещь туда, откуда её взяли?” — думала Земфира, поднимая с пола мягкие игрушки или собирая разбросанные по столу детские книжки. Но она не задавала эти вопросы вслух, чтобы не устраивать скандалы. Хотя, возможно, стоило бы. Вместо этого она закатывала глаза и убирала всё сама.              Ещё сложнее оказалось отказаться от своих привычек. Курить в квартире теперь было нельзя. Земфира строго запретила себе делать это рядом с ребёнком, хотя каждая клеточка её тела требовала никотина. Её мирное утро с кофе и сигаретой у окна осталось в прошлом. Балкон не спасал — Ульяна постоянно ходила за ней, как маленький хвостик, девочке было интересно всё. Земфира тушила сигарету с виноватым видом, пряча раздражение за тихим вздохом.              “А раньше я могла курить хоть на кухне, хоть в ванной. Это была моя территория, мои правила. Теперь… Теперь нет ничего моего”.              Ещё одним испытанием стал новый график. Певица привыкла к ночной жизни. Вдохновение всегда приходило после полуночи — она садилась с гитарой, искала мелодии, наигрывала их до рассвета, а потом падала в постель и спала до обеда.              Ульяна, как маленький будильник, неизменно вставала в семь утра. Топот её ножек по коридору раздавался в квартире, словно дробь маленького барабана, от чего Земфира лишь глубже зарывалась в подушку.              “Может, если не двигаться, она подумает, что я сплю?” — мелькала мысль. Но это не работало. Ульяна открывала дверь спальни, высовывала свою растрёпанную голову и тихо звала:              — Зе… ты спишь?              — Сплю, — хрипло отвечала девушка, натягивая одеяло на голову.              — Тогда… плосыпайся! — объявляла девочка, и её голос звенел радостью, как будто каждое утро было праздником.              Земфира тяжело вздыхала, чувствуя, как раздражение нарастает.              Рената, конечно, замечала перемены в поведении Земфиры. Она всё реже улыбалась, её движения стали более резкими, а слова — более обидными. Саркастические замечания звучали чаще, чем раньше, а на просьбы и объятия она реагировала сдержанно, словно защищаясь.              — Земфира, — однажды вечером тихо сказала Рената, застегивая Ульяне пижаму. — Ты злишься? Я… я могу что-то изменить?              Земфира лишь вздохнула, избегая её взгляда.              — Всё нормально, — сказала она с видимым равнодушием, но внутри всё кипело.              “Нет, не нормально. Всё это невыносимо. Я хочу кричать, но вместо этого молчу. Потому что если начну говорить, то уже не остановлюсь”.       С одной стороны, она знала, что это временно, что всё устроится, но что-то внутри постоянно протестовало. И это «что-то» росло, захватывая её спокойствие. Она замечала, как стала чаще закатывать глаза, как машинально цедила саркастические замечания в адрес Ренаты. Потом жалела об этом, но извиняться не могла — гордость не позволяла.              К концу недели Земфира не выдержала и вечером отправилась в студию, чтобы побыть в одиночестве.              Рената ничего не сказала, но её взгляд, полный тревоги и усталости, прожигал. В нём читалось желание понять и, что было самым страшным для певицы, чувство вины.              — Я позвоню, — бросила она на прощание, но так и не сделала этого.              Это был её способ укрыться от мира — музыка, стены, которые не пускали никого внутрь, и абсолютная тишина. Она надеялась, что здесь хотя бы немного придёт в себя.              Сев за синтезатор, её пальцы привычно заскользили по клавишам, выплёскивая то, что она боялась признать: страх потерять себя, злость на собственную слабость и тихую, глубинную любовь. Любовь, которую было трудно принять.              “Почему всё так сложно? Почему я не могу быть такой, как она? Такой… лёгкой?”              Музыка лилась сама собой, обволакивая и успокаивая. Она играла час, два, три… Время словно остановилось. Лишь около двух ночи она почувствовала, как в животе скрутилась тоска.              “Интересно, Рената в курсе, что я сбежала? Не звонит, значит, понимает. Это хорошо”.              Земфира с облегчением выдохнула и, взяв ключи, вышла из студии. Но на душе было тяжело, как будто музыка не смогла до конца её очистить.              Она открыла дверь круглосуточного магазина у подъезда, и, быстро собрав в корзину киндер-сюрприз для Ульяны, пачку сигарет для себя и стандартный набор продуктов, вышла на улицу. Морозный воздух наполнял лёгкие снежной пылью. Земфира, подняв воротник куртки, ощутила, как холод покалывает её щеки.              Поднявшись на свой этаж, она тихо повернула ключ в замке, надеясь, что дома уже все спят. Когда брюнетка открыла дверь, первым чувством было раздражение. Усталость навалилась на неё, как тяжёлый якорь. Первое, что она увидела в прихожей, — очередная кукла Ульяны, брошенная прямо под ноги.              “Опять. Сколько раз я просила убирать игрушки?” — подумала она с досадой.              Рамазанова, вздохнув, сняла куртку и поставила пакет с покупками на ближайшую полку. От недосыпа у неё раскалывалась голова, но взгляд невольно упал на кухню. На столе стояли две чашки и коробка с печеньем, крышка которой опять была не закрыта.              Девушка машинально принялась за уборку: чашки отправились в раковину, а коробка заняла своё место на полке. Девушка почти закатила глаза, но что-то привлекло её внимание — новый рисунок на холодильнике. Она замерла. На листке была изображена она сама, с микрофоном в руках, а рядом — Ульяна, с огромными сияющими глазами.              Под рисунком была надпись: «Зе».              “Она нарисовала меня. Просто так. Для меня…” — подумала Земфира, и тёплая улыбка появилась на её лице. Она аккуратно поправила листок, чтобы он держался ровнее. Впервые за неделю раздражение исчезло. Земфира провела пальцами по краю бумаги, словно проверяя, настоящее ли это, а затем вдруг почувствовала, что в квартире пахнет чем-то вкусным, домашним. Не кофе, не табаком — чем-то другим.              “Не может быть…” — промелькнула мысль.              Она осторожно открыла дверь и вошла в детскую — бывшую домашнюю студию, теперь превратившуюся в уютное царство игрушек. На разложенном диване мирно спали Рената и Ульяна. Девочка свернулась калачиком рядом с матерью, её светлые волосы растрепались, а лицо выражало безмятежность. Свет от телевизора мерцал на их лицах, а на экране беззвучно шёл какой-то мультфильм.              Земфира остановилась на пороге, ощущая, как что-то внутри неё шевельнулось. В её памяти пронеслись сцены прошедшей недели, простые, но удивительно тёплые, и она не смогла сдержать улыбку.              Утро началось с аромата кофе. Рената, стараясь не разбудить её, тихо готовила на кухне. Земфира, которая привыкла просыпаться в одиночестве и варить кофе сама, впервые почувствовала удивление и некоторую… непривычность. На столе стояла чашка с её любимым напитком, а рядом — пачка сигарет и зажигалка. Забота, молчаливая и ненавязчивая, но от неё становилось теплее на душе.       А потом был тот день, когда Ульяна буквально не отходила от неё ни на шаг. Она появлялась на пороге ванной, заглядывала в спальню и садилась рядом на кухне, наблюдая за тем, как Земфира пьет кофе. Это начинало раздражать и утомлять, доводить до крайности.              — Что ты всё за мной ходишь? — спросила брюнетка, глядя на девочку.              — Я смотлю, — серьёзно ответила Ульяна, выпрямляя спинку. — Я тебя… обелегаю.              Земфира едва удержалась от улыбки. Это детское «обелегаю» звучало так забавно и трогательно. “Совсем как Рената”, — подумала она. “Та тоже часто произносит слова на свой манер”.              Вчерашний день вспоминался как яркий фильм: сцены сменялись, словно вырезанные кадры, оставляя после себя ощущение лёгкой нереальности. Простые моменты, наполненные теплом, всплывали в памяти Земфиры, заставляя её невольно улыбаться.              — Улька, вставай! Давай слепим снеговика! — с улыбкой позвала Земфира, стоя по колено в снегу. Холод пробирался под куртку, но брюнетка, с трудом скрывая серьёзность, продолжала держать командный тон. — Ты будешь лепить, а я командовать.              Ульяна, в своём ярком розовом комбинезоне, который делал её похожей на крошечного космонавта, сначала слушалась, но вскоре «командующий» быстро оказался вовлечён в процесс. Снеговик рос, становясь всё больше. Сначала маленький ком, потом огромный шар, который пришлось толкать вдвоём.              — О, готово! Кажется, он больше тебя, Уль! — воскликнула Земфира, отступая назад, чтобы оценить их творение. — Остался только нос.              Девочка замерла, выжидающе глядя на неё. Её глаза блестели на зимнем солнце, и певица невольно залюбовалась этим взглядом — чистым и сияющим.              — Морковки у нас нет, — задумчиво произнесла Рамазанова, доставая пачку сигарет.              Она вытащила одну, с улыбкой вставила её снеговику вместо носа.              — Вот так! Теперь наш снеговик — настоящая рок-звезда.              — Зве-зда! — восторженно повторила Ульяна, захлопав в ладоши. Она кружилась вокруг снеговика, смеясь так заразительно, что девушка не смогла удержаться и тоже тихо засмеялась.              Рената стояла чуть в стороне, укутавшись в длинное белое пальто. Её волосы, выбившиеся из-под шапки, обрамляли лицо золотистыми прядями. Она наблюдала за ними с лёгкой улыбкой, и её взгляд, настолько тёплый и нежный, заставил Земфиру на мгновение отвлечься.              “Что она там увидела? Снеговика или… нас?”              Сейчас, уже глубокой ночью, глядя на спящих Ренату и Ульяну, брюнетка снова вспомнила тот момент. Она стояла в детской, опираясь на дверной косяк, и ловила себя на мысли, как сильно ей дорог этот простой, но удивительный хаос.              “Почему я думала только о том, что всё меня раздражает? Ведь были и такие моменты — простые, смешные, и… важные”.              Она подошла ближе и осторожно поправила одеяло, укрыв их ноги. Её пальцы нежно коснулись щеки Ренаты — лёгкое, почти невесомое движение. Голубые глаза приоткрылись, и, увидев Земфиру, женщина улыбнулась.              — Зе… Ты пришла, — голос был тихим, тёплым.              — Да. Пойдём, не будем мешать Уле спать.              Рената поднялась, поцеловала дочь в лоб и заботливо укрыла её.              На кухне брюнетка достала из пакета киндер-сюрприз и положила его на стол перед режиссёром.              — Для Ули, — пояснила она с лёгкой улыбкой.              — Опять балуешь её, — Литвинова слегка пожурила её, но в голосе сквозила нежность.              — Опять балую, — согласилась Земфира. — Как у вас дела? Не скучали?              — Скучали, — ответила блондинка, обнимая её за плечи. — Уля весь вечер спрашивала, когда ты вернёшься.       — А ты? — брюнетка подняла на неё взгляд, пристально всматриваясь в лицо блондинки.              — Я тоже скучала.              Певица улыбнулась, обняла её в ответ и прижалась лбом к её виску.              — Литвинова, ты что, готовила ужин? Пахнет… чем-то вкусным.              — Да. Ну, вернее, попыталась. Мы ждали тебя, но решили не мешать твоему вдохновению. В итоге ужинали вдвоём с Улей. Извини, я не убрала чашки, она потом уговорила меня посмотреть мультик, который ты ей показывала. Ну, про мышку и кота.              Земфира улыбнулась, представляя, как они вдвоём сидели, болтая и смеясь. Её раздражение окончательно растаяло.              “Я счастлива. Несмотря на все сложности, я просто чертовски счастлива”, — эта мысль, простая и ясная, как утренний свет, пронзила её вдруг с такой силой, что захотелось что-то сделать. Обнять Ренату крепче, или разбудить Ульяну, чтобы увидеть её глаза, или просто остаться здесь, в этом мгновении, навсегда.              — Полы я тоже вымыла, — произнесла Рената с легким смущением. — Но игрушки… Ну, ты сама видела.              Рамазанова неожиданно рассмеялась, не выдержав этой трогательной сцены.              — Литвинова, ты просто совершенство. Правда.       Блондинка подняла голову, её голубые глаза с удивлением остановились на Земфире. В уголках губ скользнула лёгкая, чуть растерянная улыбка.              — Зе, — позвала Рената, присаживаясь напротив. — Ты, наверное, злишься?              Рок-звезда ненадолго задумалась, отводя взгляд в сторону. Ночь за окном была чёрной и густой, словно затянута невидимой вуалью, и лишь слабый свет уличного фонаря пробивался через шторы.              — Уже нет, — честно ответила она, посмотрев на режиссёра. — Знаешь, я вдруг осознала, что всё это… не имеет значения.       — Что не имеет значения? — блондинка взглянула на неё с любопытством.              Земфира откинулась на спинку стула, словно собираясь с мыслями. Её тонкие пальцы скользнули по чашке, стоявшей перед ней, и она заговорила:              — Разбросанные игрушки, открытые коробки. Главное — это вы. Ты и Уля. Вы ждёте меня, готовите, рисуете… Раньше никто никогда не ждал меня дома. Ну, разве что рыбки.              Режиссёр смущённо улыбнулась, чувствуя, как внутри разливается тепло.              — Я просто хочу, чтобы тебе здесь было хорошо, — тихо произнесла она.       Певица встала, подошла к Ренате и, наклонившись, легко коснулась её губ коротким, почти невесомым поцелуем. Её пальцы мягко легли на плечо Литвиновой, а взгляд задержался на мгновение, словно впитывая в себя каждую черту её лица.              — И мне хорошо. Потому что у меня есть вы.              Эти слова прозвучали просто, без пафоса, но для Ренаты они были важнее любого признания. Она почувствовала, как в груди разливается тепло — мягкое, уютное, как ощущение от первого утреннего солнца.              На мгновение в комнате воцарилась тишина. Где-то на улице шумела машина, издалека доносился лай собаки, но внутри, между ними, всё замерло.              Литвинова подняла руку, чуть дрогнувшими пальцами провела по лицу Земфиры.              — Ты даже не представляешь, как для меня это важно, Зе.              — Знаю, — мягко ответила та, прижимая ладонь Ренаты к своей щеке. — Именно поэтому я стараюсь. Для вас обеих.              Женщина медленно кивнула, будто соглашаясь с её словами. Затем, словно стараясь разрядить обстановку, ухмыльнулась.              — Но всё-таки с игрушками надо что-то делать.              Брюнетка тихо рассмеялась, провела рукой по её волосам и села обратно на стул.              — Ну ладно, на игрушки я ещё могу закрыть глаза. Но за полы, Рената, я тебя точно буду хвалить ещё неделю.              — Ты ужасно скупа на комплименты, — театрально вздохнула та, но глаза её смеялись.              — Ты их и так получаешь слишком много, — отрезала Земфира, но в голосе сквозила едва заметная теплая нотка.              Рената не ответила, только подняла глаза и тихо улыбнулась. Ей нравилась эта колкость, эта лёгкая броня, за которой Земфира всё равно прятала заботу и нежность. Ей нравилось разгадывать её, снова и снова, не уставая.              

***

      Добровский начал беспокоить их практически сразу после переезда Ренаты. Сначала он настойчиво звонил ей по десять-двадцать раз в день. Его голос в трубке звучал то умоляюще, то гневно, то холодно, обрушивая на неё поток упрёков, угроз и обвинений. Он обвинял её во всём: в том, что семья рушится, что Ульяна лишается отца, что она выбрала жизнь «с рокершей вместо нормального мужа».              Когда Рената перестала отвечать, он сменил тактику. Видимо, кто-то подсказал ему номер Земфиры.              Пару дней назад начались настойчивые звонки с незнакомых номеров в разное время суток: ранним утром, поздним вечером, иногда даже ночью. Земфира игнорировала их, полагая, что это кто-то из её фанатов. Но сегодня, кажется, он наконец-то дождался своего часа.              В квартире царила непривычная тишина. Рената, чтобы уберечь Ульяну от семейных конфликтов, отвезла её к матери, а сама отправилась на репетицию в театр. Земфира осталась одна, пытаясь сосредоточиться на работе.              На столе стояла чашка недопитого чая, который успел остыть за последние два часа. На диване лежала гитара, и певица, не в силах сосредоточиться, медленно водила пальцами по струнам, погружаясь в свои мысли.              Звонок телефона разбил тишину, словно молот. Она взглянула на экран и увидела незнакомый номер.              “Спам или очередной пиарщик”, — промелькнуло в её голове. Она нехотя потянулась за трубкой и, не глядя, поднесла её к уху.              — Слушаю, — коротко бросила она, держа телефон чуть в стороне, словно предчувствуя, что этот разговор ей вряд ли понравится.              — Рамазанова, неужели ты наконец-то решила удостоить меня чести? — голос был слишком знакомым. Холодный, словно пропитанный желчью, с той самой резкой, режущей ноткой издёвки, которая так раздражала.              Добровский.              В последние дни она слышала этот голос гораздо чаще, чем хотелось бы. Сначала в телефоне Ренаты, а потом и в своём собственном. Мужчина, который так упорно цеплялся за прошлое, что не замечал, как всё рушится под его собственным давлением.       Её челюсти непроизвольно сжались, а пальцы крепче обхватили край стола. В груди поднялась волна раздражения, но она подавила её, оставив снаружи холодное спокойствие.              — Не радуйся, — ответила она, в её голосе прозвучала сталь. — Если бы знала, кто звонит, даже трубку не подняла бы.              На другом конце линии раздался короткий и неприятный смешок.              — О, как это в твоём духе, — мужчина хмыкнул, и звук его смеха отозвался в динамике неприятным эхом. — Сказать колкость, а потом почувствовать себя выше всех. Наслышан, наслышан. Ты вообще думала, что твои «фокусы» могут плохо закончиться для Ульяны?              Она замерла, ощущая, как слова, подобно тонкой, но острой игле, проникают под кожу. Брюнетка поднялась с места и медленно подошла к окну, вглядываясь в серые улицы. Пальцы сильнее сжали телефон, и она медленно выдохнула через нос.              — Что ты несёшь, Добровский? — резко спросила она, ощущая, как в груди поднимается раздражение, почти гнев. — С каких это пор ты стал таким заботливым папашей? Ой, прости, я забыла, что теперь ты известен ещё и тем, что поднимаешь руку на женщин. Как там твой рейтинг среди «идеальных отцов»?              На том конце линии послышалось шипение. Похоже, Леонид потерял самообладание.              — Не смей! — в его голосе прозвучала ярость, он сорвался на крик, став резким и почти звериным. — Я не позволю какой-то рокерше и её… — пауза была короткой, но наполненной презрением, и он бросил последнее слово, как камень: — Подружке… решать, как воспитывать моего ребёнка.       — Подружке? — Земфира рассмеялась, но в этом смехе было больше яда, чем веселья. — Слушай, это даже забавно. А ты всегда был таким «остроумным» или это побочный эффект твоей работы? Заботливый папаша, значит? Который пугает ребёнка до слёз и считает нормальным бить «женщину своей жизни». Или как ты там её называл?              В ответ тишина затянулась, словно натянутая струна. Девушка могла почти почувствовать, как на том конце провода он сжимает телефон, едва сдерживая себя.       — Ты слишком много на себя берёшь, певица Земфира, — процедил он. — Думаешь, ты ей нужна? Думаешь, кто-то вроде тебя вообще способен дать ребёнку что-то?              Она чуть качнула головой, облокотившись на подоконник. Взгляд её скользнул по окну, за которым шёл снег.              — Напомни, Лёня, что ты ей дал? — её голос был задумчивым, но от этого вопрос звучал ещё более жёстко. — Удары кулаком в лицо её матери? Крики? Скандалы? Это что, твоя инструкция по воспитанию?              Его ответ был мгновенным и резким, как удар:              — Это не твоё дело! — воскликнул он. — Наши отношения с Ренатой — это между мной и ею!              — О, так это отношения? — резко оборвала она, возвращаясь к столу. — Я бы назвала это «одним большим недоразумением» Хочешь вернуться? Отлично. Только как? Угрозами? Запугиванием? Или ты придумаешь что-то новенькое?              — У нас семья! — выкрикнул он, и его голос дрогнул от неуверенности.              — Семья? — переспросила она, взглянув на часы. Разговор начинал её утомлять. —Ну же, расскажи, как ты собираешься «восстановить» семью. Мне интересно. Особенно после того, как ты избил жену.       Он молчал всего секунду, но этого хватило, чтобы ощутить, как напряжение сгустилось вокруг.       — Ты вообще понимаешь, кто я?! Я муж! — рявкнул он, почти захлёбываясь в гневе.              Рамазанова, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Слово «муж» прозвучало так нелепо, что в её душе поднялась волна жгучего гнева.              — Объелся груш. Ты не Усманов и не Дерипаска, так что не строй из себя короля, — тихо, но с опасной ноткой в голосе произнесла она. — Напоминаю, что ты избил свою жену.              — Она это заслужила! — с облегчением выдохнул мужчина, словно сбросив груз.              Эти слова заставили её замолчать. Она почувствовала, как ярость наполняет её до краёв. Земфира медленно провела рукой по волосам, стараясь сдержать вспышку гнева.              — Чем? — спокойно спросила она.              — Тем, что трахается с тобой! — выпалил он наконец, резко, словно это был последний козырь, способный раздавить её.              Она не двинулась с места. Её лицо застыло, взгляд стал стеклянным. Но внутри это слово, грязное, как плевок, ожгло её больнее, чем она готова была признать.              — Никогда не приходило в голову, что проблема не в ней? — голос брюнетки звучал почти насмешливо. — Может быть, всё дело в твоей манере быть… ну, тобой? Или ты никогда не задумывался, почему тебя избегают, как чумы?              — Да я… Да ты… — он запинался, явно не ожидая такого спокойного ответа.              — Ты серьёзно думаешь, что Рената оказалась в такой ситуации из-за меня? — тихо спросила она, её голос был холоден, как лёд. — А ты не задумывался, что всё это — на твоей совести? Или ты вообще не знаешь, что это такое?              — Она ушла из семьи из-за тебя!              — Нет. Она ушла от тебя, потому что ты не способен уважать ни её, ни её выбор.              — Я подам в суд, — выпалил он, едва не задыхаясь от эмоций. — И заберу дочь. У меня есть все права на это!              — Правда? — Земфира рассмеялась, но её смех был лишён всякого веселья. — У тебя столько же прав, сколько у дохлого гуся. Так что вперёд, подавай. Хочешь лишить дочь нормального детства? Что ж, вперёд.              Он молчал, но его молчание казалось настолько громким, что в комнате, казалось, вот-вот зазвенит тишина.              — Лёня, послушай меня, — её слова звучали тихо, но каждое из них было подобно удару. — Оставайся мужчиной, если ещё можешь. Не опускайся до того, чтобы использовать ребёнка как оружие против Ренаты. Иначе тебе придётся видеться с дочерью только по решению суда, а не по нормальной договорённости. Всё, — резко оборвала она, отходя от окна. — Мне некогда с тобой разговаривать. Когда повзрослеешь — набери мой номер.       На другом конце провода воцарилась тишина. Добровский, казалось, собирался что-то ответить, но вместо этого просто положил трубку.              Зеленоглазая всё ещё сжимала телефон в руке, словно пытаясь удержать в себе остатки ярости, которая клокотала под её кожей. Воздух в комнате, казалось, сгустился, а тишина стала болезненной.              Несколько секунд она смотрела на экран, где тускло мигал номер Леонида, прежде чем исчезнуть. В глубине её сознания росло чувство вины, смешанное с холодным удовлетворением: она сказала всё, что должна была. Но от этого легче не стало.              Её уверенность, с которой она вела разговор, была лишь тонкой бронёй. Под ней скрывалась боль и вина, которые она так старательно прятала даже от самой себя. Она сделала глубокий вдох, но это не помогло. Слова Леонида всё ещё ранили её, словно оставляя порезы на её собственной совести.              Вдруг она услышала, как в замке скрежетнул ключ. Этот тихий звук, словно эхо, прокатился по опустевшей квартире, разрывая напряжённую тишину и возвращая Земфиру к реальности.              Дверь приоткрылась, и раздался знакомый голос, полный лёгкости, которой ей сейчас так не хватало:              — Зе, мы дома! — раздался голос Ренаты.              На мгновение певица застыла, словно её застали врасплох. Затем её пальцы медленно разжались, и телефон скользнул на стол. Наконец, гулкие удары сердца начали стихать, как будто кто-то выключил тревожную сирену.       Она обернулась как раз в тот момент, когда в дверях появилась Рената — немного растрепанная, с уставшей, но довольной улыбкой. Следом за ней, смеясь, протопала Ульяна. Девочка с порога начала стаскивать шапку, одновременно что-то быстро рассказывая, её глаза блестели от радости.              — Привет, — произнесла Земфира, пытаясь улыбнуться, но уголки её губ приподнялись лишь едва заметно.              — Зе, а мы с бабушкой делали толт! Огломный! — Ульяна, словно вихрь, запрыгнула на диван, размахивая руками так, что её куртка соскользнула на пол.       Брюнетка перевела взгляд на девочку, и её лицо озарилось нежностью. Затем она посмотрела на Ренату, и их глаза встретились. Взгляд Литвиновой был внимательным и вопросительным, словно она сразу почувствовала напряжение, которое всё ещё витало в воздухе.              — Всё нормально? — тихо спросила она, подходя ближе.              Земфира глубоко вздохнула, проведя рукой по лицу, словно стараясь избавиться от воспоминаний о недавнем разговоре с Добровским.              — Да, — сказала она негромко, но голос выдал усталость. — Просто… тяжёлый день.              Рената нахмурилась, но не стала задавать вопросов. Она подошла ближе, положила руку на плечо Земфиры и слегка сжала его, как бы говоря: «Я здесь. С тобой».              Рамазанова взглянула на неё ещё раз и кивнула.              — Ну что, Улька, — наконец сказала Земфира, смягчив тон и делая шаг вперёд, к дивану, где девочка, размахивая руками, с воодушевлением рассказывала что-то про торт. — Расскажешь мне, какой он был?