a little death

      Рената с едва слышным щелчком закрыла массивную дубовую дверь, словно пытаясь оставить снаружи не только холодный ночной воздух, но и усталость, накопившуюся за целый день. В квартире было тепло, но это тепло казалось неуютным. Тишина наполняла пространство напряжением.              Она сняла перчатки и аккуратно положила их на резную полку у входа. Медленно расстегнула пальто, словно оттягивая момент, когда придётся сделать следующий шаг. У неё было нехорошее предчувствие.              Мягкий свет, проникающий в коридор из кабинета Леонида, словно приглашал, но не обещал ничего хорошего. Она вздохнула и направилась туда, ещё в прихожей уловив характерный звон льда о стекло.              На пороге Рената замерла. Её супруг сидел в кожаном кресле, сжимая стакан с недопитым виски. Его взгляд, направленный куда-то в сторону, был тяжёлым, почти угрожающим.              Когда Рената вошла в комнату, мужчина резко повернул голову. Его обычно спокойные глаза теперь излучали затаённую ярость, холодную, как лёд. Это всегда начиналось одинаково: короткое молчание, напряжённое, как тетива, а затем — неизбежный взрыв.              — Ты поздно, — произнёс он низким голосом, сдержанность в котором давно уступила место раздражению.              — Съёмки затянулись, — отозвалась Рената, стараясь сохранять ровный тон. Она прошла мимо него к хрустальному графину на столике и налила себе воды.              — Съёмки, — повторил он с таким презрением, что слово прозвучало как пощёчина.              Добровский поднялся с кресла, массивный, широкоплечий, заполняя собой всё пространство кабинета.              — Ты хоть понимаешь, что происходит?              Рената поставила стакан и обернулась, встретив его взгляд.              — О чём ты, Лёня?              Леонид не ответил. Вместо этого он бросил газету на пол перед её ногами. Литвинова пробежалась глазами по заголовку: «Скандальный дуэт: дружба или нечто большее?».              — Это что? — процедил он, сжимая кулаки.              Рената опустила взгляд на фотографию, на которой они с Земфирой были запечатлены вместе. Её лицо оставалось бесстрастным, хотя пальцы на мгновение сжались сильнее. Она наклонилась, подняла газету и положила её на ближайший столик.              — Это пресса, — тихо сказала она. — Сплетни. Ты же знаешь, как это работает.              — Это не просто сплетни, Рената, — он шагнул ближе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров. — Это фотографии. Ты думаешь, я идиот? Думаешь, я не вижу, что происходит?              Её губы дрогнули в намёке на улыбку, но в глазах появилась сталь.              — Что ты хочешь услышать?              Леонид с яростью ударил по спинке кресла, стоящего рядом, и оно жалобно заскрипело.              — Я хочу знать, Рената! Это правда? Ты спишь с ней?              Каждое его слово било по натянутой струне её нервов.       — Лёня, это нелепо. Я устала. Мне нужно… — Литвинова отвернулась, собираясь уйти, но он схватил её за руку.              — Ты устала? — в его голосе звучал горький и злой смех. — А я устал от твоего вранья!              Женщина вырвала руку, и её голубые глаза вспыхнули холодным гневом.              — Ты пугаешь меня, — сказала она, сделав шаг назад.              — А ты бесишь меня! — воскликнул он и замахнулся.              Резкий и сильный удар, от которого голова блондинки дёрнулась в сторону. Она вскрикнула, едва удержавшись на ногах.              На мгновение в кабинете воцарилась мёртвая тишина.              Рената медленно выпрямилась, провела рукой по лицу и, увидев кровь на пальцах, усмехнулась. Снова подняла глаза на Леонида. В её взгляде смешались презрение и холодная ярость, и он невольно отступил на шаг.              — Ты сошёл с ума, — прошептала она.              Он тяжело дышал, как будто его собственная ярость только что истощила его.              — Ты смеёшься надо мной? — прорычал Добровский. — Смеёшься?       — А что мне ещё остаётся, дорогой муж? — её голос был пропитан сарказмом. — Молча слушать твои обвинения? Ты всегда был слабаком, Лёнечка. Жалким, цепляющимся за мою тень.              Эти слова, словно спичка, брошенная в сухую траву, подожгли его гнев. Он вспыхнул, словно неуправляемый вулкан. Мужчина с размаху ударил по столику, перевернув его.              — Я цеплялся за тебя? — закричал он. — Это я цеплялся? Я, который всё для тебя делал? Всё! А ты… Ты с этой…              — Давай, скажи это. Ты хочешь услышать правду? А зачем? Чтобы снова почувствовать себя униженным?              Его рука дёрнулась, пальцы сжались в кулак. На мгновение всё вокруг замерло — время, звук, даже дыхание. В его глазах читалось одно: желание заставить её замолчать, стереть с её лица это ледяное презрение.              — Ты убогий, Леонид, — произнесла она, и её голос дрогнул, но не от страха. — Убогий и ничтожный. И ты это знаешь.              — Замолчи! — его голос был грубым и резким, словно принадлежал не человеку, а животному. Он шагнул вперёд, оказавшись так близко, что она почувствовала запах виски в его дыхании.              Но она не замолчала. И не отступила. Даже не моргнула. Наоборот, она сама шагнула вперёд, почти касаясь его грудью. Её взгляд был обжигающим, как раскалённая лава.              — Знаешь, что самое смешное? — произнесла она тихо, словно делилась с ним секретом. — Я не боялась этого удара. И не боюсь тебя. Ты думаешь, что этим что-то доказал? Думаешь, это делает тебя сильным? Я с тобой не потому, что хочу этого. А потому, что когда-то мне показалось, что так будет правильно.              Он задохнулся от злости, словно её слова разрывали его изнутри.              — Сука… Заткнись! — выкрикнул он, и его рука потянулась к ближайшему предмету. Тяжёлая фарфоровая ваза вылетела из его рук, разбиваясь о стену с оглушительным звоном. Осколки разлетелись по комнате.              Рената даже не пошевелилась. Её сердце бешено колотилось, но на лице не отражалось ни страха, ни растерянности. Только ледяная решимость.              — И что дальше? Снова ударишь? — спросила она с вызовом, скрестив руки на груди. Её подбородок был высоко поднят, а губы изогнуты в едкой усмешке. — Давай, бей.              Леонид замер, его грудь тяжело вздымалась. Он схватил со стола книгу и с силой бросил её на пол, затем другую. Казалось, его ярость разливалась по комнате, заполняя каждый её уголок.              Она смотрела на него, и перед её глазами всплывал образ другого человека — Земфиры. Её спокойствие, её мягкий, низкий голос, который никогда не повышался. Руки, которые никогда не сжимались в кулаки. Она была совсем другой. Она слушала, понимала, поддерживала. И в этом сравнении Добровский казался ещё более жалким.              Рената молчала, наблюдая за тем, как он разрушает всё вокруг. Её лицо оставалось безмятежным, но в душе она испытывала странное, почти болезненное удовлетворение. Его гнев был подобен буре, которая рано или поздно стихнет, оставив после себя лишь руины.              И вот буря стихла.              Внезапно из соседней комнаты донёсся детский плач. Ульяна звала маму, и её тоненький голосок дрожал от страха.              Леонид остановился, обернувшись на звук. Его взгляд потух, и в нём мелькнула тень осознания. Но он ничего не сказал. Молча схватил пальто и направился к двери. Хлопок раздался по квартире, словно последний аккорд этой сцены.              Когда его шаги исчезли в тишине, Рената почувствовала, как её ноги подгибаются. Она опустилась на пол, обхватив лицо руками. Кровь с разбитой губы стекала по подбородку, смешиваясь с горькими слезами.              Из детской снова донёсся плач.              Блондинка с трудом поднялась. Её голова кружилась, а тело болело. Она открыла дверь в комнату дочери и увидела Ульяну, сидящую в кроватке. Лицо девочки было мокрым от слёз, а маленькие кулачки тёрли глаза.              — Мамочка, — плаксиво позвала она.              — Всё хорошо, моя девочка, всё хорошо, — прошептала Литвинова, приближаясь к ней. Ей с трудом удавалось придать своему голосу уверенность.              Она осторожно села на кровать и обняла дочь. Горло сдавило от боли, но она запела тихую колыбельную. Голос дрожал, но с каждой нотой становился всё твёрже. Ульяна прижалась к её груди, постепенно успокаиваясь.       Когда девочка уснула, Рената вышла из комнаты. Она прислонилась спиной к стене в коридоре и закрыла глаза. Тишина вновь заполнила дом.              

***

      Литвинова стояла перед зеркалом в ванной, держась за раковину, словно она была единственным источником её равновесия. Её отражение в зеркале смотрело на неё с холодным безразличием. Правая сторона лица горела от удара, и на щеке уже проступал синяк, расползаясь болезненной тенью, как предвестник того, что ожидает её утром. Губа была разбита, и тонкая струйка крови стекала к подбородку, оставляя алые пятна.              Боль была невыносимой. Нос пульсировал тупой болью, и Рената боялась даже прикоснуться к нему, опасаясь, что он сломан. Тушь размазалась по щекам вместе со слезами, создавая на лице хаотичный рисунок отчаяния и бессилия. Её некогда идеально собранные волосы лежали мокрыми прядями, словно обрамляя всё это трагическое зрелище. Она чувствовала себя чужой в собственном теле.              Руки блондинки дрожали, когда она включила холодную воду и осторожно начала смывать с лица кровь. Каждое прикосновение к коже причиняло острую боль, но она не могла остановиться. Тишина ванной комнаты казалась давящей, нарушаемой лишь всплесками воды.              — Я уйду. Заберу Ульяну и уйду, — произнесла она вслух. Голос её звучал хрипло и надломлено, словно сама эта мысль причиняла ей невыносимую боль. — Это решено.              Женщина смотрела на своё отражение и пыталась убедить себя, что больше не будет страха. Не будет звука ломаемой мебели и криков, сотрясающих стены.              Но как только она заглядывала в своё отражение, её начинали мучить вопросы. Как она могла допустить такое? Почему позволила Леониду поднять на неё руку? Почему осталась с ним, если уже давно не испытывала к нему любви? Она отчаянно искала оправдания — ради Ульяны, ради стабильности, ради иллюзии семьи. Но эти причины казались ей лишь пустыми отговорками.              Блондинка провела дрожащими пальцами по щеке, с трудом осознавая, что это её лицо. «Что скажут в театре? Как объяснить эти синяки? Придётся взять больничный, придумать правдоподобную историю. Поскользнулась? Ударилась дверью?» — эта ложь звучала омерзительно, но лучше, чем признание.              Рената всхлипнула, но тут же прикрыла рот рукой. Она понимала, что сейчас не время для эмоций. Её дочь только что уснула, и её сон нельзя было нарушать. И Земфира… Она закрыла глаза, стараясь подавить слёзы.              «Земфира не должна видеть меня такой», — подумала она, стиснув зубы. Сломленной, в синяках, в этой растерянной и жалкой версии себя. Она глубоко вдохнула, закрывая глаза и представляя себя сильной. Такой, какой она должна быть.              На краю раковины лежал её телефон, мигая пропущенными уведомлениями. Рената взяла его и увидела последнее сообщение от Земфиры.       «Литвинова, мать твою, если ты не ответишь, я лично приеду к тебе домой».              Рената ощутила, как сжимается горло. Она понимала, что не должна допустить этого. Быстро стёрла слёзы с лица, взглянула на своё отражение и сделала глубокий вдох. Затем, с замиранием сердца, нажала кнопку вызова.              — Ты где была? — голос Земфиры звучал резко, с нотками укора, но в нём слышалась тревога. — Почему не отвечала?              Рената сглотнула, чувствуя, как слёзы вновь подступают к глазам.              — Прости, Зе… — её голос дрогнул, и она на мгновение прикрыла глаза. — Всё нормально. Просто… Ульяна приболела. Я укладывала её спать и не успела ответить.       — Извини, я не подумала… Я не должна была так сразу нападать на тебя. Когда мы встретимся? — спросила брюнетка, и её голос смягчился.              Рената почувствовала, как сердце сжалось. Женщина стиснула зубы, взгляд снова упал на своё отражение. Она выглядела ужасно.              — Не знаю… Скоро.              — Рената, что-то случилось? — прозвучало тихо, с ноткой подозрения.              — Нет, — ответила она слишком поспешно, её слова звучали неубедительно. — Просто… Я дам знать, когда смогу.              — Литвинова, я не куплюсь на это. Что-то…              — Земфира, пожалуйста, — перебила она резко, чувствуя, как дрожит её голос. — Давай обсудим это позже.              Не дав брюнетке договорить, она прервала вызов. Телефон упал на раковину, и Рената закрыла лицо руками. На этот раз слёзы текли свободно.              Певица не оставит это так. Рената понимала это слишком хорошо. Она осознавала, что голос и интонации уже сказали больше, чем можно было выразить словами.              Мысли были похожи на растрёпанный клубок. Земфира никогда бы не позволила такому случиться. В её характере было что-то безапелляционное и неоспоримое. Она не терпела лжи и тем более — трусости. Она была сильной. Такой, какой Литвинова хотела быть.              Блондинка знала, что это было неправильно. Но в данный момент всё, что она могла сделать, — это оттолкнуть Земфиру, скрыть правду и надеяться, что так будет лучше для них обеих.              Литвинова собрала волосы в тугой пучок, включила холодную воду и продолжила смывать размазанную тушь. Каждое её движение было механическим, словно если она ототрёт лицо, то сможет забыть об этой ночи.              Но она не могла. И знала это.              

***

      Земфира сидела на краю кровати, уставившись в телефон.              На экране высвечивалась последняя отправленная ею строка: «Ты не могла хотя бы пару слов написать?» Это сообщение оставалось непрочитанным уже больше часа.       Четвёртая попытка за день. Утром она отправила короткое: «Как ты?». Днём — более настойчивое: «Ты пропала. Всё в порядке?». Вечером нервы начали сдавать: «Литвинова, мать твою, ответь хоть что-нибудь!».              Но Рената молчала.              Девушка пыталась подавить злость. Она знала, что отношения требуют терпения, что Литвиновой нужен простор и свобода. Она пообещала себе не давить на неё, быть «сдержанной и взрослой», не истерить.              Но молчание било по нервам.              Брюнетка провела руками по лицу, стиснув пальцы у висков. Её тело гудело от напряжения, словно каждая клетка знала, что что-то не так.              “Может, я опять что-то не так сказала? Может, я её обидела, даже не заметив?”              Она отвернулась от телефона, встала и начала ходить по комнате. Большие окна, из которых открывался вид на город, залитый огнями, казались ей слишком яркими. Она задернула шторы, пытаясь создать иллюзию уединения, но это не принесло ей спокойствия.              Её взгляд остановился на пачке сигарет, лежащей на столе. Певица потянулась за ней, но затем застыла.              — Нет, — тихо сказала она себе.              Она старалась быть лучше для Ренаты. Меньше курить, больше ждать, меньше нервничать — всё, чтобы доказать, что может быть той, кто удержит их отношения на плаву.              Но выдержка начинала таять.              “Где она? Почему не отвечает?” — эти мысли не давали ей покоя.              На пятый день ожидания что-то сломалось.              Утром — непрочитанное сообщение. В обед — звонок, прерванный автоответчиком. Она снова успокаивала себя: у Ренаты маленькая дочь, репетиции, дела. Она занята. Это правда — Литвинова всегда жила на пределе своих возможностей.              Вечером — короткий ответ: «Я занята, напишу позже».              Но это «позже» так и не наступило.              Ближе к полуночи в её голове осталась только одна мысль: “Это не просто занятость”.              Земфира стояла у окна, наблюдая, как за стеклом кружатся снежные хлопья. Она крепко стиснула зубы, стараясь отвлечься от тревожных мыслей о том, что Рената могла просто… передумать.              “Что, если она устала от меня?” — эта мысль причиняла ей боль даже больше, чем её молчание.       Рамазанова присела на подоконник и закурила, впервые за неделю не сдержав себя. Сигарета дымилась в полумраке комнаты, наполняя воздух запахом, от которого Рената обычно морщилась.              “Я правда стараюсь быть лучше, Рената. Но ты хотя бы дай понять, что я тебе ещё нужна”, — думала певица.              Она вновь схватила телефон, но там было пусто: ни сообщений, ни звонков.              — Литвинова, ты издеваешься? — пробормотала певица в пустоту комнаты.       На следующий день она не выдержала.              Театр. Это место казалось ей самым подходящим: здесь Рената работала, и, возможно, она ещё не ушла домой. Это был последний шанс увидеть её, не нарушая личных границ, чего она боялась больше всего.              Она припарковалась у служебного входа, привычно затянулась сигаретой и попыталась собраться с мыслями.              “Просто зайду и поговорю. Без истерик. Без давления”.              Брюнетка вышла из машины, тяжело выдохнув, и шагнула в здание.              Мужчина на вахте поднял глаза и прищурился, пытаясь понять, кто перед ним.              — Мне нужна Рената Литвинова. Она здесь?              Вахтер озадаченно посмотрел на неё.              — Литвинова? Её нет.              Земфира замерла, не в силах осознать услышанное.              — Как это — нет? — её голос стал более настойчивым. — Она же работает здесь.              — Уже неделю не появляется. Вроде на больничный ушла, — пожал плечами мужчина.              “Больничный?”              Земфира застыла, пытаясь понять. Теперь всё стало на свои места: постоянные "я занята", избегание, полное отсутствие нормального общения.              Рамазанова вышла из театра в состоянии глубокого потрясения. Она села в машину, но не стала заводить двигатель. Просто сидела, вцепившись в руль, словно это могло помочь ей остановить круговорот мыслей, который разворачивался в её голове.              Она зябко передёрнула плечами, словно холодный ветер проникал в салон через окна. Нервно теребя пачку сигарет, девушка вытащила одну и закурила. Однако уже на втором вдохе она раздражённо затушила сигарету в переполненной пепельнице. В машине было душно от дыма, но её это не волновало.              Её руки потянулись к телефону. Она снова набрала номер Ренаты. Гудки в трубке звучали бесконечно, и Земфира уже была готова взорваться, когда наконец услышала знакомый голос:              — Алло, — тихо раздалось на другом конце провода.              — Литвинова, ты где? — голос Земфиры звучал резко, словно сталь.              — В театре, — последовал ответ. Слишком быстро. Слишком чётко.       — В театре, говоришь? — голос Земфиры стал ледяным. Она взглянула на здание через лобовое стекло, откуда только что вернулась, не найдя там Литвинову. — Знаешь, что я ненавижу больше всего в жизни? Когда мне пиздят.              Молчание на другом конце провода лишь усилило её гнев.              — Раз ты в театре, — продолжила она, стараясь сдержать ярость. — Выходи, поговорим. Я здесь.              — Ты что, приехала? — голос Ренаты был тихим, почти испуганным.              — Естественно. Или мне стоило ещё неделю ждать твоего «позже»? Что, блядь, происходит, а, Рената?              Тишина. Только тяжёлое, словно рваное дыхание на том конце. Это сводило с ума.              “Что за херня? Что я могла сделать?” — её мысли закрутились, накрывая с головой. — “Хотя это Литвинова. С её душевной организацией я могла её и взглядом обидеть”.              — Я устала от твоих игр, Рената, — сказала она жёстко. — Либо ты сейчас же говоришь мне, что происходит, либо…              Она запнулась, сама не веря, что собирается сказать это.              — Либо пошла ты нахер.              Она сразу же пожалела о своих словах, но было уже поздно. На другом конце провода послышался приглушенный всхлип, едва уловимый, но Земфира всё же расслышала его.              — Хорошо, — наконец произнесла Рената. Её голос был тихим и почти безжизненным. — Я поняла тебя.              Земфира нахмурилась, сжимая руль с такой силой, что пальцы побелели.              — Что ты поняла? Рената, говори! — её голос сорвался, и она ударила ладонью по рулю, но в ответ услышала только новый, более громкий всхлип.       — Приезжай ко мне… пожалуйста, — раздался в трубке шёпот, полный боли.              И, прежде чем Земфира успела ответить, связь оборвалась.              Она уставилась на телефон, не веря, что разговор закончился. Её сердце бешено забилось, внутри закипали отчаяние и злость.       — Чёрт бы тебя побрал, Литвинова, — пробормотала она, заводя двигатель.              Сжав зубы, она вдавила педаль газа в пол. Машина сорвалась с места, колёса заскрипели на мокром асфальте. Морозный воздух, обжигая, уносился прочь, а мысли её путались. На дороге мелькали огни, но Земфира видела только одно — путь к дому Ренаты. Тысяча вопросов теснились в её голове, не давая покоя.              

***

      Земфира стояла перед дверью, в очередной раз нажимая на звонок. В тишине подъезда его звук раздавался слишком громко и долго. Эхо, словно неумолимый упрёк, отражалось от стен, напоминая о её собственном бессилии.              Она глубоко вдохнула и прижалась лбом к холодной поверхности двери.              — Литвинова, открывай эту сраную дверь! — её голос разнёсся по лестничной клетке. — Какого хера происходит?              Вместо ответа — тишина.              Сжав кулак, она постучала громко и требовательно.              Соседи, вероятно, уже тихо проклинали её. Она ощущала их любопытные взгляды за закрытыми дверями, но ей было всё равно.               “Пусть только попробуют вякнуть”.              Рамазанова замерла, услышав скрип пола за дверью. Кто-то был там. Она приложила ухо к дереву. Шаги. Еле слышные, почти несмелые. Затем тишина.              Щелчок замка, медленный, словно кто-то сомневался, стоит ли делать этот шаг. Дверь приоткрылась, и Рената появилась на пороге.              Земфира застыла в изумлении.              Она не ожидала увидеть то, что предстало перед её глазами.              Рената стояла перед ней в образе, который заставил сердце брюнетки замереть от ужаса. Она была бледна, как смерть, с огромными синяками на щеках и разбитой губой. Её волосы были спутаны, словно она уже несколько дней не могла найти расчёску.              Одета Рената была в небрежно накинутый халат, поверх которого виднелась футболка, явно на пару размеров больше, чем нужно. Блеск, который всегда был неотъемлемой частью её образа, исчез.              Она не узнавала её. Перед ней не стояла прежняя Литвинова — гордая, уверенная в себе, с той неуловимой грацией, что заставляла каждого оборачиваться ей вслед.              Сейчас же перед ней был человек, измотанный до предела. Опустошённый.              Мир брюнетки рушился на глазах.              “Сука… Убью. Своими руками придушу. Рената, почему ты не сказала?”              Рената смотрела на неё, не шевелясь, как испуганный зверёк.              “Не смотри на меня так… Я знаю, как я выгляжу. Какая я жалкая сейчас. Ты должна была увидеть меня красивой, сильной, как всегда. А теперь…”              Рамазанова заметила, как дрогнули тонкие пальцы на дверной ручке, и блондинка собиралась закрыть дверь.              “Нет. Не смей. Я здесь. Ты всё равно прекрасна. Позволь мне помочь тебе”.              Земфира стремительно шагнула внутрь и, не говоря ни слова, захлопнула дверь. Замок щёлкнул, и в наступившей тишине они просто смотрели друг на друга.              — Это он? — спросила зеленоглазая, уже зная ответ. Она видела его в глазах Ренаты, в каждом её напряжённом движении, в каждом вздохе.              Рената вздрогнула, сжалась, как будто сама мысль о том, чтобы произнести это вслух, причиняла ей боль. Она молчала.              “Скажи мне, малыш. Скажи, чтобы я знала. Я всё равно уничтожу его. Но мне нужно услышать это от тебя”.              Земфира не отводила взгляда, её пальцы нервно сжались в кулак так, что ногти впились в ладони. Она чувствовала, как злоба разливается по венам, но теперь это была не та злость, которую можно выразить словами.              — Рената… — певица сделала шаг вперёд, но блондинка вдруг рефлекторно отшатнулась, испугавшись её движения.              Эта реакция оказалась гораздо болезненнее, чем любые слова. Певица застыла, осознавая, насколько сильно режиссёр напугана. Она почувствовала, как её злость сменяется острым чувством вины. Девушка замерла, подняв ладони вверх.              — Ты боишься меня? — прошептала она.              Литвинова молчала, не в силах произнести ни слова.              “Почему ты молчишь? Почему ты вообще решила справляться с этим одна? Как ты могла подумать, что я оставлю тебя в таком состоянии? Господи, Литвинова...”       Тишина стала невыносимой, и Рената больше не могла выдерживать эту пытку.              — Нет… не тебя. Просто…              Она не договорила. Внезапно женщина резко шагнула вперёд и обвила руками шею брюнетки. Земфира почувствовала, как её плечо стало мокрым. Литвинова плакала, горько, прерывисто, беззвучно, будто слёзы вырывались через силу.              — Я не хотела… — едва слышно пролепетала она. — Не хотела, чтобы ты увидела это. Прости. Прости за всё. Я больше не могу...              Земфира крепко обняла её, прижимая к себе, проводя рукой по спутанным волосам.              — Всё, тише, тише... — её голос звучал мягко, но в нём ощущалась дрожь от сдерживаемых эмоций. — Всё закончится. Я обещаю.       “Он умрёт. Эта мразь умрёт, если хоть раз ещё попробует тронуть её. Я не позволю. Никогда”.              Блондинка прижалась к ней ещё крепче, всхлипывая.              — Я не могу, не могу больше, — прошептала она.              — Не надо, — Земфира обнимала её, словно пытаясь собрать из осколков. — Ты со мной. Я здесь. Я не уйду.              Она почувствовала, как дрожат плечи Ренаты, и обняла её ещё крепче.