Паразит

      Очнулся я будто от тычка в спину. Какое-то время лежал и непонимающе озирался, пока не сообразил, что по-прежнему лежу под боком у Стервятника. Тот воспринял моё копошение по-своему.       ― Гулять по коридорам в такое время, ― прохрипел он мне в полусне, ― очень плохая затея, птенчик.       Я с ним согласился, хотя и не собирался куда-либо сейчас отходить. Проверил температуру Стервятника, и она мне совершенно не понравилась. Его больше не било в ознобе, но явно надвигался жар. Осторожно придерживая его голову, я напоил его чаем. Затем сделал холодный компресс на лоб, меняя его потом в течение всей ночи.       К утру жар спал, больше не требовалось питьё и компрессы. Я дал нам отдохнуть друг от друга. Сам же я, маявшийся в полудрёме от компресса до компресса, был вполне бодр, чтобы спать, но слишком слаб, чтобы двигаться. Усилием воли я поднял себя с кровати, поправил Стервятнику одеяло и вышел в предрассветные коридоры.       Дом мирно спал, порождённые мраком чудовища ещё клубились по углам, но уже не такие беспокойные, как ночью. Я пошёл наугад, в Четвёртую. Я должен был поделиться хотя бы частью переживаний, иначе мой череп грозился лопнуть. Я надеялся, что Табаки не спит. Эгоистично, да, и мне было совестно, но я не собирался поворачивать. Я топтался под дверью, вслушиваясь в тишину. Тяжело, протяжно вздохнул.       ― Кто там крадётся аки мышь и вторит моим вздохам? ― дверь уборной открылась, оттуда выехал опухший от бессонницы, как и я, Табаки.       ― А я к тебе, ― обрадовался я.       ― Не от лучшей жизни мы не спим, — Табаки улыбнулся.       ― Лорд бы сказал, что мы два плаксивых придурка, ― ответил я ему такой уже улыбкой, присаживаясь, чтобы быть поближе.       ― И за ухо так потянул, грозясь оторвать, если не перестанем, ― подхватил Табаки.       ― Я помню его в ночь драки, ― выдохнул я, ― переломанный, но сильный.       ― Так он был с тобой?       ― Да, ― я положил голову на колени Шакала, чтобы успокоить его, ― он приехал к нам очень злой. Стервятник помог ему с бинтом. И мы напились.       Табаки от волнения перебирал мои волосы. Я жалел, что это не сможет его утешить: это всё равно, что заменить шёлк простой холстиной.       ― Я рад, что успел передать подарок от тебя. Ему стало легче. Это поможет не забыть тебя.       ― Не забыть нас, ― поправил меня Табаки. ― У меня остался ещё один такой.       ― Парные? Как глаза дракона.       ― Да, ― горько кивнул Табаки. ― Парные.       Что-то мне в его интонации показалось знакомым, но мозг был слишком уставший, чтобы понимать намёки. Я решил, что он среагировал на слово, потому что не переставал думать о Жиде.       Было больно, что такой живчик, как Табаки, был таким угасшим. И я не в силах был помочь.       ― Он вернётся, ― уверенно сказал я, поднимая голову.       ― Правда? ― спросил с надеждой Табаки. Я так хотел, чтобы наша надежда была не напрасной. Чтобы кто-то услышал наши слёзы и вернул Дракона.       ― Конечно. Быстро вернули меня в Дом, черти! Вот что он скажет.       ― Постоянно ругаться будет? Чтобы им не спалось ночами? ― немного повеселел Табаки.       ― Да. А что они хотели, запирая Дракона в клетку? Что он станет ручным? Как бы не так! ― я перевёл дух.       Дверь распахнулась, едва не задев коляску.       ― Можно полегче с ночными гостями? ― возмутился я.       ― Опять ты, ― мне хотелось ответить Сфинксу то же самое.       ― Стервятник заболел, ― решил сказать я часть правды, чтобы вышло более реалистично. Табаки понял меня и подхватил игру.       ― Да-да, наш бедный Стервятник! И Лицо пришёл за банкой варенья. Малинового.       ― Варенье, значит, ― устало вздохнул Сфинкс и ушёл на кровать, чтобы наблюдать оттуда. Выглядел жутко.       ― Я сейчас скатаю за вареньем, ― потёр глаза Табаки, ― ты только подожди!       Наблюдающая кошка повернула к нему голову, когда он проехал мимо, затем снова обратилась в мою сторону, как будто была механической и двигалась на шарнирах. Я поёжился. Вскоре вернулся Табаки. Я расстроился, что он ничего не перевернул, не нагремел, что сделало бы его тем самым Табаки, как прежде.       ― Пожелай Большой Птице крепкого здоровья от Четвёртой. И чаю у нас в достатке. Если что, заходи, Лицо.       Я взял липкую баночку с тряпочкой вместо крышки, обвязанной шнурком, и поблагодарил Табаки, пожав ему обе ладони одной своей.       ― Спасибо, ― понизил он голос, чтобы Сфинкс не слышал, ― что зашёл. Ждать недолго, правда?       ― Правда, ― с уверенностью кивнул я, потому что тоже хотел в это верить. И практически поверил, что вот-вот нам вернут Лорда, и Табаки сразу же повеселеет, и всё плохое забудется.       Я пообещал Табаки заходить в гости как можно чаще. Распрощался с ним и вернулся в Гнездовище. Поставил баночку с вареньем на окно, заставив на всякий случай цветочным горшком, а то вдруг у кого-то из птичек проснётся аппетит. Стервятник спал, негромко сопя. Я осторожно потрогал его лоб ― жар не возвращался. На случай, если Стервятник проснётся, а я буду спать, я поставил на тумбочку рядом с его кроватью стакан чая.       Звонок на завтрак я проигнорировал, с головой накрывшись одеялом, чтобы не слышать топот ног. И мне даже удалось заснуть, но ненадолго. Сам ли я подскочил, или же Тень меня поднял, но скоро я, полусонный, сидел у кровати. Я подрагивал от утреннего холода, но решил сделать чай с вареньем.       Пока я его делал, проснулся Стервятник. Он был слаб, и я снова повёл его в уборную, прихватив с собой чистую одежду. Стервятник как мог умылся, я наскоро обтёр его полотенцем, убирая пот болезни, и помог переодеться в чистое.       ― Варенье передал Табаки, ― сообщил я. ― С пожеланиями здоровья от всей Четвёртой.       Стервятник что-то захрипел, и я понял, что он совсем не может говорить.       ― Не напрягай горло. Кажется, у тебя ангина.       Птица печально посмотрела на меня покрасневшими от болезни глазами, согласно мне кивая.       ― Я посмотрю? Ну, горло.       Стервятник позволил осмотреть горло, я как мог посветил туда найденным фонариком. Я однажды болел ангиной и сейчас постепенно вспоминал, что это такое. Вскоре вернулись птички с подношениями. Я скептически осмотрел их улов. Бутерброды отмёл сразу. Кого-то, догадавшегося принести кашу, я похвалил.       ― Молодец, ― одобрительно качал я головой, ― твоя нелюбовь к каше спасла вожака от голодной смерти.       Я вручил Стервятнику тарелку с ещё тёплой овсянкой. Тот, морщась от боли в горле, начал медленно есть. Я был рядом, чтобы в случае чего помочь. Бутерброды доел сам. Позавтракать мне досталось как бы между прочим, раз уж я лечу вожака. Я на Птиц не обижался.       Вскоре после завтрака у Стервятника снова поднялась температура. Пришлось замотать его в кокон из одеяла и уложить спать. Сам я отправился искать среди его трав ромашку, чтобы сделать полоскания для горла.       Снова он проснулся. Снова путь до уборной и обратно. Я уже приноровился водить папу без неудобств для него. Температура всё никак не спешила уходить. Стервятник, напившись травяного чая, снова лёг спать. Я достал своё одеяло и уселся в ногах, так и задремав.       После обеда птички принесли бульона в банке, каждый добавил от себя сколько мог, там даже была моя порция. Мне даже досталось немного макарон. Я чуть не прослезился от такой заботы. И всё же чувствовал, что приносят мне как бы между прочим. Или же просто боялся поверить, что меня принимают, как своего.       После еды Стервятнику стало чуть легче. Я помог ему устроиться полулёжа. Чтобы как-то нас развлечь, я вытащил из-под своей кровати давно заброшенную туда книжку Жида «Повелитель мух». Стервятник согласился послушать. Я медленно, но верно продирался через буквенные дебри, подобно детям в джунглях из книги. Когда попадались картинки, я их показывал Стервятнику. Птица то и дело проваливалась в дрёму, тогда я прерывался и тоже пытался подремать, или бездумно листал книжку. Так повторялось до ужина. Читать мне осточертело, но раз это развлекала Стервятника, так тому и быть. К ужину Стервятник не притронулся, чем напугал не только меня, но и всю стаю. Я сунул ему в подмышку градусник и даже не поверил, что температура может быть настолько высокой. Ночные бдения с питьём и компрессами повторились. Мы не спали до утра.       ― Макс, ― хрипел Стервятник, ― это ты? Побудь со мной.       Я дрожал от страха. Стервятник бредил от высокой температуры, а я не знал, что делать.       «Лицо, я помогу. Отдохни».       Я уже понимал, что значит его «отдохни»: отдохнуть мне не удастся. Я снова буду наблюдать за собой со стороны и с удивлением слушать, что выдаёт мой же язык.       ― Это я, ― Тень уложил моё тело рядом со Стервятником позади него. Он гладил Стервятника по мокрым от пота волосам, по плечам, по рукам, при этом тихо напевая до жути знакомую мне колыбельную.       ― У воронёнка крыло как уголь, он оставил пёрышко…       Ведомый Тенью, я боялся, что Стервятник перевернётся на спину и увидит, что не Тень позади него, а я. Но он лежал молча. Он немного утих, но всё так же надсадно дышал.       ― Помнишь крокодила и аиста на стене? В нашем далёком беззаботном детстве. Там было ещё много разнообразных зверей. Ох, милый мой Рекс, я помню до сих пор запах краски…       Тень прижался щекой к плечу Стервятника, нашёптывая про парящего над совой и волком крокодила — что-то, понятное только им, Сиамцам. Он убаюкал нас обоих.       Когда я проснулся, то уже был самим собой. Я не особо торопился подниматься, хоть сон и не шёл. Со страхом ожидал повторения бреда. Тогда снова придётся звать Тень. Но на этот раз обошлось.       Утром Стервятник смог только выпить чая, ему не нужно было даже в уборную. Температура была высокой, но не такой пугающей, как накануне вечером. Я решился пойти в Могильник. Нужно было достать лекарств. Иначе снова ночной бред. Я не хотел ему такой участи.       После завтрака решил выдвигаться, толком даже не обдумав план, решил действовать наудачу. Раздумывал попросить крысят, но решил их не подставлять.       На Предмогильной я лоб в лоб столкнулся с Жидом, от неожиданности даже застыл с раскрытым ртом. Я же пообещал себе, что не буду попадаться ему на глаза. Но Жид бежать не спешил.       ― Тебе зачем туда?       ― Надо, ― упрямо ответил я. ― Пусти, это срочно.       ― Срочно почему? ― продолжал допытываться он.       Жид поднял мой подбородок, удерживая его двумя пальцами, и внимательно меня рассмотрел.       ― Ну хорошо, Лицо, я был не прав. Поступил скверно. Я так и не понял, что это была за выходка с зелёнкой.       Я вздохнул, смотря мужчине в глаза. Смотреть больше было некуда, только его лицо передо мной. Что-то ужасно кольнуло в голове. Это разрастается опухоль?       — Всё ты понял.       ― Ну, психанул я, ― Жид отпустил меня, тут же полегчало. ― С кем не бывает, ну.       ― Ага. Ну что, ― сказал я, стараясь не выдать своего облегчения, — мир?       Жид отчего-то выпучил глаза.       ― Что?       ― Мир, говорю? Дружба? ― я напрягся, готовый к новому потоку ругани из-за предложенной мной дружбы.       Но Жид почему-то был растерян.       ― А, да. Мир, ― рассеянно ответил он. ― Так ты зачем пришёл?       ― Стервятник заболел, ― я выкладывал всё как есть, утаивать не было смысла. Я рассказал симптомы, температуру, которая не спадает второй день, рассказал о полосканиях, даже рассказал, чем его кормлю.       ― Молодец, ― Жид одобрительно похлопал меня по плечу. ― Жди здесь, я попробую что-то достать.       Через какое-то время он вышел, таща с собой упаковки лекарств в картонных упаковках, на которых стёрлись названия. Жид проследил за моим взглядом.       ― Сроки в порядке, если ты об этом.       Я пожал плечами. Я и не думал сомневаться, что Жиду можно всунуть что-то непригодное, он всё проверит и перепроверит несколько раз.       ― Спасибо. Как у тебя вышло уговорить Пауков расстаться со своими артефактами?       Жид усмехнулся.       ― Им там не нужны дети с простудой и подобным. Если у тебя что-нибудь отвалится или тебя надо зашить, то добро пожаловать.       ― Не хотелось бы, чтобы меня там ещё раз штопали, ― мрачно хмыкнул я, машинально почёсывая проплешину у затылка, где совсем недавно торчали грубые нитки.       К моему удивлению, Жид шёл в Третью вместе со мной.       ― С твоего позволения, хочу посмотреть на него.       ― Не я там хозяин, ― отозвался я.       ― И всё же.       Птицы были на занятиях, Гнездовище пустовало.       ― Стервятник их сам отослал, ― пояснил я Жиду, хотя его не очень интересовало, куда все подевались. Мне просто было необходимо сказать хоть что-то. После пережитой ночи я боялся оставаться один, я не хотел, чтобы снова произошло что-то, что я буду не в силах держать под контролем.       Я подошёл к кровати Стервятника, тот попытался открыть глаза, услышав нас. Я его успокоил, что беспокоиться не о чем. Действуя уже по отработанному механизму, я пошёл и намочил полотенце, чтобы умыть его и немного облегчить жар. Затем поставил чайник.       ― Я не задержусь, ― покачал головой Жид. Но я уже ставил третий стакан, надеясь, что он поймёт по моему лицу, что мне нужна помощь. Жид уже сам нашёл градусник, и теперь то и дело поглядывал на часы, высчитывая время. Часы представляли собой простой циферблат, который когда-то, наверное, был прикреплён к ремешку. Жида, похоже, устраивали и такие.       ― Придётся вернуться за шприцами, ― Жид обеспокоенно рассматривал градусник. Я заглянул через плечо, но он уже встряхивал градусник, сбивая значение.       ― Что мне делать?       Жид остановился и внимательно посмотрел на меня.       ― Для начала не впадать в панику, — сказал он и вышел за дверь. Я перевёл взгляд на больную Птицу, снова протёр лицо влажным полотенцем. Волосы Стервятника свалялись и сально блестели, я подумывал их хотя бы расчесать и заплести. Мне не нравилось, что он лежит вот так без движения. Я хотел, чтобы он хотя бы открыл глаза. Но веки его беспокойно трепетали, как будто ему снился неприятный сон, а губы время от времени пытались что-то произнести. Как я ни прислушивался, но мне не удалось ничего разобрать, было только невнятное бормотание. Я попытался разбудить его, чтобы хотя бы напоить, но Стервятник не просыпался, только что-то простонал во сне.       Чтобы успокоиться, я решил отвлечься на принесённые Жидом лекарства, но под картонками скрывались названия, которые ни о чём мне не говорили. Я выругался. Ну почему Дом так издевательски извращает желания? Я просил болезнь для себя, а не для Стервятника. Чтобы я заболел. Чем угодно. Я сидел, глядя на папу в беспамятстве и просил Дом, чтобы он избавил его от болезни, отдал её мне. Понимал, что играю в опасную игру, но слова уже были произнесены и наверняка услышаны.       Я взял книгу, надеясь, что Стервятник скоро придёт в себя, и когда я дочитаю её до конца, ему станет легче. Поверив в это, я начал читать. Мне было наплевать, что там происходит с детьми на острове, я хотел, чтобы с каждым словом из Стервятника уходила болезнь. Читая, не сразу услышал, как вошёл Жид.       ― Почему замолчал? ― спросил он, возясь с ампулами.       ― Отвлекать не хочу.       ― Кого?       ― Тебя.       ― А читаешь почему? Нравится?       ― Нет, ― честно ответил я. ― Это для Стервятника. Он слушает, и ему вроде как становится легче.       Мне пришлось немного пошевелить Стервятника, чтобы Жид сделал ему укол.       ― Скоро ему станет лучше? ― вздыхая, спросил я.       ― Трудно сказать, Лицо, ― Жид подтащил к кровати табуретку и уселся на ней. Я надеялся, что он надолго не задержится. ― Нужно понаблюдать за ним.       ― Этот для тебя, ― я указал на стакан, сам взял свой. Уже по привычке я сел у Стервятника в ногах. Нужно продолжать чтение. С каждой буквой уходит болезнь. Буду читать, пока не упаду без сил.       Внезапно меня охватило раздражение. Я читал, пока не заболела голова, боль терпел до последнего, считая это переходящей мне болезнью. Жид уходить не собирался. Он периодически наливал чай и вручал его мне, видимо, чтобы я не умер от обезвоживания. Иногда мы делали небольшие перерывы, чтобы проверить состояние Птицы. Температура нехотя спадала. Я продолжал верить, что теория с книгой работает.       ― За какие грехи мне это? ― слабо прохрипел очнувшийся Стервятник.       Жид сполз с табуретки с таким видом, будто ему вдруг стало неловко за своё присутствие. Я с облегчением захлопнул книгу. Теперь я надеялся только на то, чтобы Жид не ляпнул что-то такое, что заставит меня кинуть её ему в голову. Мы вроде бы помирились, но всё, что он за сегодня смог сделать — это сидеть как болван на табуретке и подливать мне чай. И всё же я поблагодарил его за помощь.       Я помог Стервятнику сесть, кинув предупреждающий взгляд на Жида, потянувшегося к сигаретам. Я тоже хотел курить, но терпел. Осмотрев напоследок Птицу, он ушёл.       ― Будет нужна помощь, обращайся, ― бросил он мне, прежде чем скрыться за дверью. ― Я там инструкцию оставил.       Я с удивлением уставился на листок на тумбочке, прижатый склянкой с лекарствами. Когда он успел настрочить?       ― Прости, ― обратился я к Птице, ― если бы не…       ― Не надо, Лицо, ― перебил меня Стервятник. ― Я всё понимаю.       Я решил не уточнять, что же он понимает. Папа Стервятник понимающий во всём. Мне хотелось смять этот листок, торчащий из-под склянки, разорвать в клочья, но ради Стервятника я этого не сделал. Раздражение не утихло даже от радости за Птицу. Он был ещё слаб, чтобы считаться полностью вылечившимся, но ему явно стало легче. Можно было ожидать повторения ночи, я был в постоянном страхе, но старался гнать эти мысли прочь.       Напоенный чаем Стервятник снова лёг на подушки. Я решил, что завтра нужно будет помочь ему вымыться, если он меня не отошлёт и не попросит кого-то из птичек.       Я барабанил пальцами по книжной обложке, наблюдая, как Птицы взволнованно шебуршат в ожидании ужина. Кто-то щёлкнул зажигалкой.       ― Не сметь курить здесь! ― я зло хлопнул ладонью по книге, испепеляя взглядом глупую птичку. Вскочил на ноги. ― Вы что, хотите, чтобы папе стало хуже? ― склянка рядом грустно звякнула. ― Хотите, чтобы он снова травился паучьими таблетками? Вы этого хотите?       Птицы смотрели на меня со странной смесью ужаса и жалости в глазах. В кишках копошилось что-то раздражённое, желающее посворачивать всем шеи к чертям. Повисло молчание. Несостоявшиеся курильщики первыми выбрались за дверь прокуривать коридор. За ними в коридор вытекла остальная стая, ждущая звонка на ужин.       Я сел обратно, сопя, как закипающий чайник.       ― Даже думать не желаю о том, чтобы выкурить сигарету, ― прервал моё сопение Стервятник. ― Горло и без того адски дерёт.       ― Как ты себя чувствуешь?       ― Как птичий помёт, ― мрачно отозвался Стервятник.       ― Можно я расчешу твои волосы? ― осторожно поинтересовался я. Стервятник кивнул. Я взялся за распутывание его влажных от пота прядей. Тот обессиленно привалился ко мне, пока я заплетал кривенькую косу, как мог. Мне нравилось ухаживать за ним даже в таком неловком состоянии. После Стервятник снова вернулся на подушки, согласно кивнув на то, чтобы я помог устроиться ему полулёжа.       После ужина он съел чуть больше ложки картофельного пюре, остальное доедал я. Мне казалось, что птички всё ещё обижены на мой срыв. А если прислушаться, можно услышать их недовольные перешёптывания. Можно почувствовать на себе взгляды искоса. Кем ты возомнил себя, Лицо? Подкидыш, кукушонок, не той породы, что мы. Лечишь нами любимого и почитаемого папу. Кто тебе позволил? Кто позволил тебе травить его паучьими ядами?       ― Лицо, прошу, ― слабо возмутился Стервятник, ― не дёргай ногой так сильно, ты сотрясаешь кровать.       Я тут же подскочил.       ― Прости, ― потупился я.       ― Пойди прогуляйся, птенчик, совсем зачахнешь тут сидеть, ― Стервятник приоткрыл веки и внимательно посмотрел на меня.       Я взглянул в его опухшие от болезни глаза.       ― Нет, я останусь с тобой. Я переживаю. Только покурить и обратно.       ― Иди уже, ― устало махнул рукой Стервятник. ― Ты сделал столько, что пора бы и отдохнуть.       ― Нет, ― я упрямо качал головой. Курить хотелось до чесотки. И всё же я решился выйти в коридор ― только туда и обратно!       Я нервно курил, подпирая стену рядом с дверью Третьей. Несколько безвылазных дней в Гнездовище мне хватило, чтобы развилась моя откуда-то взявшаяся паранойя. В слишком узком коридоре бродило слишком много людей, меня это нервировало. Скоро погасят свет, не пора ли им по спальням? Отсюда мне была слышна возня Второй, их несмолкаемые хихиканья и писки. Я с тоской подумал о своих крысятах. Растоптал окурок на полу. Нет, я не могу бросить Стервятника.       ― Лицо, подожди! ― ко мне летел Бледный. Я замер, держась за дверную ручку. Крысёнок был счастливее, чем обычно, и не потому, что его глаза были затуманены травкой. Даже тогда приближение темноты вызывало в нём мелкую дрожь. Сейчас он об этом совершенно позабыл.       ― Яйцо, бля! ― крысёнок на полном ходу влетел в меня, пришлось его схватить, чтобы он не затормозил головой. ― Ну куда ты проебался? ― он пихнул меня в плечо. ― Мы обидели тебя чи шо?       ― Стервятник заболел, ― меня замутило, эту фразу я произносил, кажется, уже миллион раз. ― Я с ним сижу, он совсем плох. Но я тоже походу заболел.       Бледный так серьёзно на меня посмотрел, из-за чего мне захотелось прыснуть от смеха.       ― Покашляй, ― сказал он.       ― Не кашляется.       ― Чихни тогда.       ― Не хочу.       ― Значит, не заболел, ― заключил Бледный.       ― Спасибо за информацию, ― фыркнул я. ― А хули я варёный такой тогда? Чувствую себя, как птичий помёт.       ― А, ― махнул рукой Бледный, ― это вам к доктору Молли, таблеточки пропишет и всё пройдёт.       Я не выдержал и зашёлся истерическим смехом. После скорбного молчания Третьей мне казалось неестественным, что я вообще могу смеяться.       ― Ему понемногу становится лучше, ― сказал я, отдышавшись от смеха. ― Я приду завтра в бассейн, договорились? Ненадолго.       ― Замётано.       Мы с Бледным хлопнули друг друга по рукам и разошлись.       Гнездовище отходило ко сну. Птицы занимались вышивкой, чтением, кто-то просто болтал. Валет сидел у кровати Стервятника и развлекал его картами. Оба посмотрели на меня — они не ожидали, что я так быстро вернусь — но в игру меня приняли. Стервятник полулежал на подушках, закинув растрёпанную косу на плечо. Выглядел он трогательно.       Кон завершился, раздали карты и на меня. Мы играли, пока Стервятник не пожаловался на усталость. В голову мне закралась постыдная мысль ― если к утру он пойдёт на поправку, я могу пойти к доктору Молли. От этих мыслей я даже не сразу заснул. Волновался, как ребёнок перед поездкой в магазин игрушек.       Ночь прошла без кошмаров, но заснуть удалось лишь под утро. Я никак не мог уговорить свой организм. Лежал под боком у Стервятника и слушал его умиротворённое сонное сопение. Это успокаивало. Проспав совсем небольшое количество времени, я всё равно проснулся, как только он зашевелился. Сил у него прибавилось ненамного. Снова повёл его в уборную. В этот раз он пожелал вымыться, уверив, что сможет справиться сам. Чтобы не смущать его бесцельным топтанием, я вышел в спальню перестелить кровать и найти чистую одежду с полотенцем.       «Не стой как пень, помоги ему!»       Я подскочил на месте, едва не выронив по пути одежду Стервятника. Я не слышал Тень с ночи кошмаров, мне стало не по себе. Срочно к доктору Молли, чтобы вышибить из головы говорящий вирус!       Я осторожно поинтересовался, не нужна ли помощь. Стервятник позвал меня. Он сидел на поддоне ванной полуобнажённый, видимо, так и не смог справиться со штанами. Я предложил помощь, но он отказался, и я просто вымыл ему волосы. Купая его, я вымок и сам. С моей помощью он выбрался из ванной, я плотно закутал его в полотенце. Вышел, чтобы переодеться в сухую одежду. Проснувшиеся состайники терпеливо ожидали за дверью, пока папа закончит утренний ритуал. По их лицам я видел, что они недовольны такой привилегией.       — Пошли, детки.       В окружении счастливых птичек Стервятник, посвежевший в нанесённом гриме, отправился на завтрак. Я не хотел идти, но под строгим взглядом жёлтых глаз сдался. Шёл немного позади, готовый в случае чего помочь. Я переживал, что он слишком рано выбрался из кровати, что ему нужно лежать. Переживал, что волосы не до конца высохли, и это вызовет новый приступ болезни. Что привязался к нему за это время настолько сильно. Сооружать всякие амулеты против призраков запрещалось. Подсознательно я понимал, что камнями и нитками от своего духа я не избавлюсь.       Я наблюдал, как мало ест Стервятник, и не замечал того же за собой. Только когда перевёл взгляд в свою тарелку, увидел там нетронутую кашу. Я отдал её кому-то из ненасытных. Кожей чувствовал на себе взгляд Жида, но пересилил себя и даже не взглянул в его сторону. Пусть тусуется со своими друзьями-книжками.       ― Может, тебе не идти на занятия? ― спросил я через головы Птиц.       Стервятник покачал головой.       ― Не могу больше лежать пластом. А если устану, то вернусь в комнату.       Стервятнику больше не нужна была моя помощь, я был волен делать что захочу. А делать мне было нечего.       Я спустился на первый этаж. Мысли о каморке в бассейне меня мало привлекали ― ассоциации с затворничеством в Гнездовище и болезнью. Сам бассейн тоже временно перестал быть уютным убежищем. Перед глазами до сих пор был безумный стеклянный взгляд Стервятника, ссадина на его лбу из-за того, что он бился головой о плитку. Его когти, впивающиеся до мяса в мои ладони. И Сиамцы в жёлтом неземном свете, передающие энергию, как соединённые сосуды.       Я вышел в пустующий в этот час двор. Нестройно пели под аккомпанемент осеннего дождя вороны, чуть лучше пели старательные Птицы под дирижёрством вожака. Я петь не умел. Но, подобно птенцу, тоже хотел обрести голос и встать на крыло. В такие моменты я чувствовал себя совсем мальчишкой, которого соседские ребята не берут в игру, а чтобы принимали из жалости я не хотел. Порой представлял себя среди каркающего, посвистывающего хора Птиц, внимательно следящего за взмахами руки Стервятника, которая говорила, когда брать ноту выше, когда затихать. Наши нестройные рулады возносятся к облупленному потолку актового зала и побеждают песенки гундосых Фазанов, певших здесь до этого. Я боялся стать фальшивой нотой в этом хоре, поэтому наблюдал только издалека.       Все уже ушли на занятия, а я всё скитался без дела. Мне не давала покоя мысль о птичьем хоре. Почему я не могу сочинять песни, как Бледный? Простенькие, незамысловатые, заедающие после первого прослушивания. Но кому, к чёртовой матери, в этом Доме сдались мои песни? А скрывать их я не хочу.       Как только отступала эта мысль, на сцену выходила другая ― скоро крысята покинут Дом. Я это чувствовал. Наружность станет их домом. Если это не так, если я вчера прочёл это ошибочно в глазах Бледного, то я выйду из себя.       К обеду я устал пожирать сам себя и наелся котлет в столовой, от которых стало ещё хуже. Но я уже выучил, что лекарства Молли принимать лучше после еды — дольше ждать, но зато хоть не мутит. Крысята ждали меня в закутке у бассейна. Держались за руки, глаза блестели. Увидев меня, Молли отпустила Бледного и помчалась навстречу, запрыгивая мне на шею.       ― Ну куда ты пропал, Ёблышко? ― Молли шутливо ворчала и трепала меня за щёки. ― Бледный сказал, что ты не сердишься.       ― Не сержусь, ― улыбался я Молли. ― Пошёл в жопу этот Жид. Ждёт, чтобы я за ним бегал? А вот не дождётся, не хочу и не буду.       Молли удивлённо на меня посмотрела.       ― И не передумаю ни за что, ― добавил я.       С крысятами я не опасался заходить в каморку. Они отгоняли неприятные воспоминания.       ― А у нас отличная новость! ― Молли подпрыгивала от нетерпения рассказать. ― Можно, я? ― спросила она у Бледного. Тот мечтательно ей улыбнулся.       ― Мы скоро убегаем, ― заговорщически шепнула мне Молли, даже захлопала в ладоши. Душа упала куда-то в пятки.       Бледный что-то шепнул ей на ушко, но я всё равно его услышал.       ― Дай ему таблетку, его ломает кажись.       ― Не ломает меня…       Молли участливо посмотрела на меня.       ― Открывай ротик, летит самолётик! ― она взмахнула рукой в воздухе. Я послушался.       ― Как тебе? Это, кстати, от друзей Бледного! ― Молли была в странной плюшевой шубке, выкрашенной под шкуру леопарда. Она покрутилась на месте, хвастаясь.       ― Шикарно!       Сияющая Молли продолжила тараторить про то, как они уже тайно проникли к забору, познакомились с друзьями Бледного. Даже распили с ними, каждый со своей стороны. А сбежать отсюда проще простого, как объяснили мне крысята. Бледный, сияющий не меньше Молли, рассказал, как будет сочинять песни и играть их везде, хоть в переходах. И друзья их тоже играют, а жить они будут все вместе. И тот дом похож на этот, только не такой пугающий. А меня пугало то, какая огромная Наружность. Я лучше буду вечно блуждать по Лесу, чем выйду туда ещё раз.       Глядя в сияющие лица Молли и Бледного, мне хотелось плакать от счастья. Ни за что не покажу им, что плачу из-за другого. Я знал, что расстаюсь с ними навсегда. Мы не будем писать друг другу писем. Они не придут сюда навестить меня. Если я отсюда выберусь, то вряд ли их найду.       ― Оставьте мне что-нибудь на память! ― попросил я.       ― Да! ― поддержала мою идею Молли. ― Я знаю. Знаю! Где твоя машинка для татух?       Мы взяли машинку, и я принялся наспех объяснять, как с ней обращаться, пока не подействовала таблетка. Молли старательно изображала мастера татуировок, чем вызывала общий смех.       ― Итак, ― Молли повертела мою голову за подбородок, ― на лице у вас уже есть. Не хотите ли забить руки?       ― Пальцы давай, ― подсказал Бледный. ― Ща исполним, батенька.       Я смело доверил свои пальцы на эксперимент крысятам. Мне было всё равно, что они нарисуют. Лишь бы остались какие-то воспоминания. Они даже попробовали с цветом.       ― Тебе не больно? ― поинтересовалась Молли.       ― Щекотно, ― поделился я ощущениями, продолжая рассматривать символы у себя на пальцах.       ― Это гитара, ― похвастался Бледный, указывая на красный и чёрный штрих на среднем пальце.       ― А я звёздочку сделала, ― улыбнулась мне Молли, гордо указывая на соседний палец.       Дальше по моим пальцам рассыпались разнообразные чёрные символы, среди которых был крест и знак доллара.       ― Давай ещё что-нибудь!       ― Молли, ты разошлась! ― хохотнул я, любуясь её блестящими глазами. Её магический глаз понемногу приходил в движение, маня за собой. Святая Молли пробралась в мою кровь.       ― Вошла во вкус, ― Молли вертела мою руку так и эдак, рассматривая их с Бледным художества. ― Придумала! ― воскликнула вдруг девочка. Машинка зажужжала снова, приближаясь к моему лицу. Бледный убрал мои волосы. Я закрыл глаза, убаюканный мерным жужжанием машинки. Оно мне стало казаться треском крыльев насекомого, летающего у самого моего лица, иногда щекочущего кожу своими лапками. Я хихикнул. Откуда-то издалека Молли шикнула на меня.       ― Что там? ― спросил я.       ― Подожди, ― ответила мне Молли.       Я открыл глаза. Молли уже трудилась над моей второй скулой. Я видел её лицо совсем близко к моему. Девочка хихикнула.       ― Лицо, не надо так таращиться, я сейчас лопну от смеха! Я же серьёзным делом занята! ― отсмеявшись, Молли продолжила свою работу.       Спереди я чувствовал тепло Молли, сзади меня согревал Бледный. Так и должно быть. Так и нужно. Я снова погрузился в тепло и жужжание машинки, снова ставшей насекомым. Насекомым, которое вместо нектара собирает краску. Я представил себя лежащим на поляне солнечным летом, мимо пролетела тату-машинка, вихляя проводным хвостом, как рулём. Огляделся. Вокруг жужжало множество таких машинок, они опыляли крышечки с красками, качающиеся на тонких ножках. Краску переносили в хоботках на гигантский кожаный холст, составляя на нём причудливый узор, завитки и штрихи которого пребывали в постоянном движении, унося за собой в самую его красочную глубь. Машинка села на мою руку, замерла. Я осторожно поднёс к ней пальцы, чтобы не ужалила. Она вильнула проводом, перелетела мне на лицо и перенесла туда собранную краску.       ― Ёблышко, ― пропел у меня над ухом нежный голосок, ― просыпайся, солнышко. Я закончила.       Я открыл глаза. Передо мной красовалась довольная мордочка Молли.       ― Тут нет зеркала, ― девочка расстроенно надула губы. ― Но ты обязательно посмотри, когда доберёшься до него, ладно?       Я пообещал.       ― Дайте пластыри, ― промямлил я.       ― Ой, котик, ты чего, ― Молли ткнула в меня платком. Оказывается, я напускал слюны.       ― Пардон, ― выдал я. Молли уже лепила что-то шуршащее мне на лицо.       ― Надеюсь, не отвалится.       ― Кожа? ― переспросил я. Молли и Бледный свалились от смеха.       Втроём мы улеглись на лавочки.       ― Бледный, ― позвал я, ― а спой песню.       ― Какую? ― отозвался Бледный где-то справа от меня.       ― Любую. Про Молли, ― ответил я голосу Бледного.       ― У меня будут все песни про Молли! ― восхищённо воскликнул рядом со мной Бледный, мимо меня пронеслись его руки. ― Я посвящу все песни Молли! Группу в честь Молли назову!       ― Ох, котик! Чудесный мой котик! ― расчувствовавшись, Молли поползла через меня к Бледному. Мимо моего лица проплыли её ножки в белых колготках. Я погладил одну, она оказалась охренительно мягкой наощупь. Пока Молли целовала Бледного, я гладил её ножки.       ― Ёблышко, мне щекотно же! ― хохотала Молли. ― Отдай мою ногу. Кто хороший мальчик?       ― Бледный, ну спой песню! ― канючил я.       ― Его рот немного занят, подожди, ― ответила за него Молли.       Я пополз с лавочки, чтобы поискать плеер. Он должен быть где-то тут.       ― Ну ты куда? ― донёсся мне вслед голос Молли. ― Бледный, спой ему, а то убежит же! Увидят и пиздец!       ― А чего увидят? ― удивился я.       ― Тебя, дурачок, ― Молли настойчиво потянула меня обратно. ― Ещё никто не спит, ужин только.       Бледный затянул понравившуюся мне песню про портвейн, мы с Молли подпевали. После они начали неистово целоваться. А у меня в голове ещё пел Бледный, я вторил ему, запомнив только «а что потом, люблю ловить снежинки ртом».       ― Ёблышко, смени пластинку! ― попросила меня Молли.       Мне же подпевали птицы, хриплые и ворчливые, как вороны. Я вёл за собой хор этих голосов. Я пел уже не песни Бледного, а что-то прекрасное и загадочное, как переливающееся перо.       И вот я уже стоял на сцене среди птиц. Старательно раскрывая вместе с ними клюв, я выводил мотив. Я больше не был фальшивой нотой, мне нашлось место на жёрдочке нотного стана. Я старался не защебетать весело, чтобы не испортить меланхолию песни. Но мне было так радостно на душе от того, что я был принят в стаю.       Внезапно я свалился с жёрдочки и снова стал маленьким птенцом. Я раскрывал беспомощно клюв, пытался встать на неокрепшее крыло, но выходили только нелепые однобокие скачки.       Вдали я слышал чаячьи крики. Я заковылял туда, и в то же мгновение на меня хлынул жёлтый свет. Снова было невидимое глазу солнце. Было так ярко, будто я танцевал внутри него. Под этим жёлтым куполом парили величественные птицы. Я опустил взгляд, и передо мной появились Сиамцы. Их пальцы были переплетены между собой и таяли от жара, как воск, пока совсем не соединились друг с другом. И когда снова расцепились, я увидел между ними искрящийся поток энергии. Эта энергия обволокла их, и тогда Сиамцы стали обрастать перьями, трансформируясь в птичьи тела, пока не улетели под купол к другим птицам. А я продолжил свой однобокий танец на самом дне солнечной сферы.       Что-то мягкое прыгнуло на меня. Это оказался Бледный.       ― Шо ты скачешь? ― спросил он.       Я возмущённо захлопал крыльями.       ― Я же птица! Отчего мне не скакать?       ― Кажется, там идёт Жид, ― опасливо покосился на дверь Бледный.       Я ощетинился.       ― Жид, значит? Да мне проще битое стекло в кожу втереть, чем до него достучаться! ― заорал я, и мои слова взлетели, разбиваясь о стены бассейна со стеклянным звоном. Я подобрал эти осколки и начал тереть о кожу, чтобы показать это Жиду. Бледный принялся у меня их отнимать.       Я пошёл к выходу из бассейна.       ― Нет его здесь!       ― Он тут был, отвечаю! ― оправдывался Бледный.       ― Я тебе верю, ― повернулся я к нему. ― Просто этот лысый хорошо прячется.       Я бесшумной тенью выскочил за дверь. Коридоры Дома чёрными туннелями вились передо мной, зыбко покачивались, как колыбель. Где-то впереди я видел топот лап огромной крысы. Я раскушу тебя, Жид. Узнаю, почему ты топочешь по ночами. Узнаю, кем ты был раньше. Я научусь пробираться в сны, стану невидимкой. Этого ты хочешь? Чтобы за тобой бегали? Тогда я буду преследовать тебя вечно.       Я осторожно пробирался по тёмному нутру Дома. Где-то в тенётах спали Пауки, по-щенячьи взвизгивали Псы, паучье соседство доносило до них обрывки кошмаров. Я щупал этажи, крался бесконечными коридорами, вынюхивал подобно псу, но хлопал крыльями подобно птице.       Я подкрался сзади и запрыгнул на спину большого крыса. Тот вскричал и сбросил меня с себя. Я предупреждающе оскалил пасть и прижал уши к голове. Припал к земле, готовый снова броситься.       ― Куда ты? ― заискивающе проговорил я. ― Стой же, топочущая ночами крыса! Я знаю твою нору, и найду путь туда раньше тебя!       Крыса обернулась, едва не повалив меня хвостом. У крысы было лицо Жида.       ― Ну какая я тебе крыса? ― спросила она.       ― Самая что ни на есть. Мне так Дом сказал. Посмотри глубже, и тогда ты увидишь, что и я не состою из кожи, а оброс перьями.       Я взмахнул крыльями. Скоро и я смогу громко топать в коридорах. Дом понемногу даёт мне мою суть.       Меня обуял щенячий восторг. Я принялся скакать вокруг крысы, вызывая её на игру. Шутливо куснул за бок и помчался извивающимся по спирали коридором к выходу во двор. Я был гибридом птицы и волка. Вот почему мне так сложно научиться летать. Вот почему Птицы на меня так смотрят. Я тявкнул и повалился на землю, очищая шкуру о грязь.       Внезапно на меня обрушился реальный мир. Передо мной стоял Жид. В человеческом обличье. Он курил сигарету, держа её человеческими руками. Я посмотрел на него снизу вверх.       ― Всё надеялся, что ты землю жрать начнёшь, ― мрачно откликнулся он, не смотря в мою сторону.       Я фыркнул, отряхиваясь от пыли.       — Отъебись.       Жид закатил глаза.       — Отпустило? — не дожидаясь моего ответа, Жид повернул к Дому. Видимо, решил, что присматривать за мной не нужно.       Я остался один. Усевшись на грязные ступени крыльца я уставился в ночное беззвёздное небо. Становилось холодно, а курить не хотелось       Тогда я с трудом поднялся, цепляясь за перила. Тело мелко потрясывало, как в лихорадке. Постоянно спотыкаясь о свои же ноги, я брёл по первому этажу.       Ожидая, пока стихнут характерные звуки из каморки, я сидел в темноте бассейна и бездумно отковыривал штукатурку от стен и мелкую плитку с пола. Чувствовал я абсолютное ничего. Кишки беспокойно сжимались, но раз я состоял из пустоты, вывернуть меня могло тоже только ничем.       Раскрасневшиеся полуодетые крысята приняли меня в разогретую их дыханием и жаром тел каморку. Для какого-никакого комфорта я забрался в угол.       Молли сидела на лавочках, скрестив ножки в белых колготках, кутая острые плечики в плюшевую шубку, её платье валялось где-то за Бледным. Поначалу они ворковали между собой, чем радовали и наполняли светом мою внутреннюю пустоту, но потом, к моему разочарованию, отстранились друг от друга и зачем-то уставились на меня. Они о чём-то перешёптывались.       ― Кажись, он залип. Не моргает даже.       ― Ёблышко, мой хороший, ты с нами? ― обеспокоенно посмотрела на меня Молли.       ― Меня отпустило, ― мрачно отозвался я.       ― Уверен? ― осторожно поинтересовалась девочка.       ― Абсолютно, ― вздохнул я.       Молли и Бледный переглянулись.       ― Может, ещё? ― этот вопрос крысята отнесли больше друг к другу, чем ко мне.       ― Нет.       ― Ты в порядке, Ёблышко?       Молли разочарованно вздохнула.       ― Ну как же нам тебя оставить здесь? Может, ты всё же с нами? ― Молли осторожно поманила меня к себе, как диковатого щенка.       ― Пожалуйста, не надо, ― я забился ещё дальше в угол. Её забота казалась мне жалостью. Я не хотел, чтобы меня брали из жалости. ― Ненавижу быть третьим лишним.       ― Ну какой же ты лишний, Лицо, ну чего ты? ― Молли сложила бровки домиком, отчего мне захотелось в отчаянии скулить. Я должен их отпустить как можно быстрее, иначе буду валяться в ногах и умолять не бросать меня.       Я схватился за голову.       ― Нет, Молли. Нет. Вы должны строить свою судьбу, там ваш дом. Как же вы не понимаете!       ― Если ты передумаешь, чувак, ― вступил в диалог Бледный, ― велком в наш панковый мир. Будем курить, пить портвейн, брынкать на гитаре, по концертам шастать. Там воля, а здесь тюрьма!       ― Я вас так люблю. Но не передумаю. Я уже всё решил.       Дом не казался мне тюрьмой. Тюрьмой казался тот мир за его стенами. Я не понимал, как мог жить до этого в Наружности, как мог чувствовать себя в безопасности на открытом всем ветрам пространстве. Что может быть милее этих стен, покрытых татуировками надписей, и трещинами-морщинами под ними? Я не разделял олицетворение отца Дома, ведь Дом и есть отец, а Слепой лишь шарлатан-проповедник, возомнивший себя чёрт знает кем. Считает себя хозяином Дома. Идиот! Дом наш хозяин! Но я не осуждаю обитателей Дома. Людям нужен идол, ведь как можно возносить хвалы чему-то незримому? И как можно это незримое не ощущать?       Я искренне сочувствовал тем, кому Дом не явил свои чудеса. Изнанку я ещё не видел, и никто мне толком не рассказывал, как туда попасть. Но я верил в то, что придёт время, и Дом покажет мне и эту часть.       Я подполз ближе к крысятам и с их помощью забрался на лавочки. Молли и Бледный снова легли по бокам, согревая своим теплом. От них веяло незнакомыми мне запахами. Если отбросить гарь Наружности, я чувствовал тягучий запах пота концертов; запахи немытых волос и травки, с чуть бензиновым гаражным духом; запахи летних ночей вперемешку с солёными запахами кожи; запахи спонтанного секса; запахи новой гитары для Бледного и новых мартинсов для Молли.       Я слышал в полусне знакомые мне из давних времён слова: супермаркет, район, мусора, подземка. И всё это на фоне звона бутылок и гула голосов. Где-то там, в прокуренном воздухе подвальных концертов, танцевала Молли под песни всё-таки сколоченной группы Бледного. В том мире меня не ждали. Я сам порвал все связи с тем миром. Это было моей свободой. Я тосковал по Лесу точно так же, как крысята тосковали по гаражным норам за ржавым сетчатым забором.       Я попробовал заставить себя оказаться в Лесу, это был единственный способ, ведь я не знал, как попасть туда иначе. Каждый прошлый раз Лес сам ловил меня мохнатыми, покрытыми лишайником лапами, и переносил в своё нутро. Неужели это не зависит от меня? Неужели только чёртов Слепой так может? Почему ему дана такая привилегия, а мне нет?       Я так мечтал о тёмной неизведанной мной чаще, что в какой-то момент стал физически ощущать её присутствие, тяжёлый древесный аромат, гнилостный запах болота, дурманящий аромат цветов, никогда не знавших солнца. Я слышал вой, похожий на собачий, возносящийся к сплетённому из ветвей куполу. Чувствовал, как вокруг ног проскальзывают ползучие гады, скрытые от глаз в густой траве. Я шёл ощупью, чтобы не провалиться в норы, вырытые таинственными тварями. Мои глаза искали тропу, что привела бы меня к озеру. Я не боялся полчищ гнуса или других ловушек. Озеро было моей целью, я нутром чуял, что там кроются ответы на все вопросы.       Я открыл глаза и увидел то, чего не замечал прошлой ночью ― узелки по углам. Тут же валялся пока пустой походный рюкзак, распластавшийся сейчас тряпкой, раззявившей пасть, ждущей, пока набьют её нутро. К горлу подкатила тошнота.       Крысята сидели на полу, склонив головы над какой-то бумажкой, оказавшейся растрёпанной картой. Они изучали хитросплетения чернильных линий, нанесённых на ней. Я понял, что это скоро свершится. Скоро Молли и Бледный соберут свои скромные пожитки в этот рюкзак, возьмут в руки карту и скроются за забором. На память каждому из нас останутся чернила на коже. Нельзя держать крысят в неволе. Я люблю их и должен отпустить. Я повторил это несколько раз про себя, глядя в пожелтевшую штукатурку на потолке.       ― Когда? ― спросил я, усаживаясь на лавочках.       Молли и Бледный одновременно повернули ко мне головы.       ― Вы уже взяли еды в дорогу?       ― Пока нет, ― ответила мне Молли, ― ещё рано.       ― Сегодня ночью, ― сказал Бледный. ― Гитарку я тоже прихвачу, всё равно она тут никому не нужна.       Сердце моё ухнуло куда-то вниз. Сегодня ночью. Это последние сутки крысят в Доме.       ― Почему я не узнал о вас раньше? ― я сглотнул комок в горле. ― Почему всё так несправедливо?       Молли подошла ко мне и заключила в объятия. Я прильнул к её груди, тяжко вздыхая.       ― Я забираю твой цветок, Ёблышко. Он будет напоминать нам о тебе, ― голос девочки дрожал, она тоже едва не плакала.       ― Правда? Ты заберёшь недокактус? Вы обещаете заботиться о нём? ― я отстранился и посмотрел на Молли. Та улыбнулась, смахивая накатившие на глаза слёзы.       ― Обещаем, ― подсел к нам Бледный.       ― А ты обещаешь заботиться о Молли, ― спросил у него я, ― сильнее, чем об этом цветке?       ― Обещаю, ― закивал Бледный и в подтверждение крепко обнял девочку.       ― Молли, ― я взял в одну руку ладонь Молли, в другую ладонь Бледного, ― тормози Бледного, если его потянет на глупости.       Бледный смущённо улыбнулся.       ― Обещаю творить поменьше хуйни.       Крысята рассмеялись, я грустно вторил им. Я не хотел портить последние моменты своими слезами. Не хотел знать, который сейчас час, лишь быть с крысятами до последнего.       Но мне вдруг стало резко плохо. Как только я поднялся с лавочек, меня тут же повело в сторону, а перед глазами замелькали чёрные точки. Я понял, чем это грозит. Я должен быть во всеоружии сегодня ночью.       ― Молли, ― я боролся с тошнотой и слабостью во всём теле, ― есть у тебя ещё?       Девочка странно посмотрела на меня.       ― Ёблышко, ты побледнел, ― сказала она. ― Тебе точно это нужно?       ― На потом, ― заверил я. ― Я переволновался. Вы не будете в обиде, если я ненадолго оставлю вас?       ― Сходи, продышись, чувак, ― ответил мне Бледный. ― Не переживай ты так, без тебя никуда не дёрнем.       Я слабо улыбнулся. Молли всё-таки выудила несколько таблеток, взяв с меня обещание, что не слопаю сразу всё. Я оставил крысят с их вещами и мечтами о будущем. Нужно было срочно попасть в Крысятник, пока моё тело не перешло в управление Тени.       Я крепко сжал таблетки в кулаке, приготовившись с боем отбирать их у Тени. По моим подсчётам сейчас было раннее утро, и в моей крови должно плескаться хоть сколько-то частичек колёс. Только бы Тень не окреп сейчас. Я радовался, что пока он молчал.       Я бесцеремонно вломился во Вторую. Крысы бодро храпели по мешкам. Ноги тут же прилипли к полу, красться было бессмысленно. Найти мешок Рыжего было проще простого ― он был единственным, кто лежал, скрывшись в мешке полностью. Я склонился над ним и осторожно ткнул туда, где по моему предположению должно было быть плечо. Мешок заворочался, оттуда послышалось неразборчивое бормотание.       ― Прости, что со сранья, ― поздоровался с ним я.       Крысиный вожак поправил свои неизменные очки.       ― Главное, чтобы штаны не запачкал, ― хихикнул он.       ― Дело есть, ― начал я без предисловий, ― в обмен на мою помощь. Знаю, что буду должен слишком много, но ничего у меня в обмен больше нет.       Рыжий остановил меня, приложив палец к моим губам. На моё счастье, он был чистый.       ― Рассчитаемся, ты к делу давай, ― серьёзно зашептал Рыжий.       Я нервно почесался.       ― Дело вот в чём. Вам надо будет дать мне это, ― я раскрыл ладонь и показал таблетки. ― Когда я приду сюда, вы сразу меня хватайте, как бы я ни орал и не вырывался. И пихайте таблетки сразу. Только чтобы я проглотил!       ― Довольно экстравагантный способ самоубийства, — помедлил Рыжий.       Я промолчал, всё ещё протягивая на ладони три таблетки.       ― Сделаем, Лицо, ― наконец согласился он, стягивая свои огромные очки на переносицу. ― Что бы ни случилось, можешь рассчитывать на нашу помощь, ― сказал мне совершенно другой Рыжий, воззрившийся на меня печальными глазами, которые, казалось, видели даже смерть, но также быстро и исчез.       Рыжий быстро сцапал колёса с моей ладони, пряча в карман своей жилетки, которую тут же натянул на себя.       ― Если сильно накроет с такого количества, ― сказал он, ― приходи, облегчим твою участь.       Я согласно кивнул. Поблагодарив Рыжего, я вышел из Крысятника. Меня мутило и качало ещё больше. Я чувствовал, как просыпается и ворочается в моей голове неугомонный дух. Постарался отойти на приличное расстояние от Крысятника, чтобы Тень ничего не понял.       «Ты не хочешь мне ничего сказать, Лицо?»       ― Нет, ― отмахнулся я, чувствуя, как по спине бегут предательские мурашки.       «Наглый лжец!»       В левом виске стрельнуло, я выругался сквозь зубы, прижав к больному месту пальцы, чтобы не так дёргало.       «Ещё раз повторить вопрос?»       ― Не понимаю, о чём ты, ― простонал я.       «Что ты, крыса и девчонка задумали?»       ― Не твоего ума дело, ― огрызнулся я. ― Хватит издеваться над моей головой!       «Нет, не хватит! Кто разрешал им бежать? Сговор с Крысами? Умно, Лицо. Но тебе меня не обмануть!»       ― Тебе не похуй ли, куда собираются Крысы? ― огрызнулся я, всё ещё не понимая, почему Тень это так волнует.       «Никто не смеет бежать из Дома! Дом даёт вам кров, пищу. А что делаете вы? Вы никто без Дома!»       Я решил, что Тень точно рехнулся и несёт чушь.       «Лицо, ты не понимаешь, что роешь себе яму. Я накажу вас. Убью вас. СЪЕМ ТВОЁ ЛИЦО».       Пол вдруг покачнулся и стал стремительно приближаться ко мне. Я открыл глаза, вдыхая запахи носков, прокисшего алкоголя и самокруток. И снова Крысятник.       Я валялся в куче тряпья, под мою голову заботливо подложили чей-то спальный мешок. Крысы были взволнованы предстоящим завтраком и моим обмороком.       ― Не знаю, что ты задумал, Лицо, ― наклонился ко мне Рыжий, ― но выглядишь хреново. Уверен, что другого выхода нет?       Я покачал головой и попросил, чтобы меня поставили вертикально. Меня установили на ноги и влили в рот стопку водки. Чуть не вывернуло, но я проглотил огненную жидкость. Водка растеклась приятным теплом по пищеводу, стало чуть-чуть полегче. Я ещё раз поблагодарил Рыжего и Крыс и вышел за дверь, надеясь, что дойду до бассейна без очередного обморока.       У Молли и Бледного уже был собран рюкзак. Он стоял в углу, гордо демонстрируя набитое брюхо. Свёрнутая карта в его кармане демонстрировала неизбежность. Крысята дремали перед ночным побегом. Я поднырнул к ним под одеяло, прижимаясь к их тёплым бокам, надеясь закупорить это мгновение в баночку и поставить на полку. Тоскливыми зимними вечерами я буду согреваться воспоминаниями о моих крысятах. Буду слышать смех Молли, упоротое хихиканье Бледного, поднеся эту баночку к уху. Я буду подпевать песням. Мне вспомнятся все наши шутки, все наши выходки, и я буду верить, что мои чудики начудят ещё.       Помимо вылазок за едой, крысята никуда не выходили. Мы вспоминали наше знакомство. Мы с Молли со смехом вспомнили, как едва не подрались в библиотеке. Я тогда ещё ходил с палкой из-за больного колена, и теперь рассказал крысятам, как заработал эту травму. Молли объяснила, почему тогда была с пластырем на носу ― её поцарапала противная Химера. Мы с Бледным вспомнили, как я вломился пьяный в дым в Крысятник и что-то постоянно голосил, пока Рыжий не напоил меня ещё больше.       Вспомнили и зелёные волосы Бледного, и опьянённого деда-сторожа, у которого мы выкрали ключ. Вспомнили нашу первую пьянку у девчонок в комнате, где Молли снова подралась с Химерой. Мы смеялись и плакали, каждый из нас собирал в душе полочку из тёплых воспоминаний, запасов на унылый период жизни. Мы пообещали запомнить нас такими ― безбашенными, юными, обкуренными, глупыми, влюблёнными и странными. Молодыми. Мы обнимались, вглядываясь друг другу в лица, запоминая цвет глаз, форму носа и губ. Я пообещал себе запомнить растрёпанные белые волосы Молли и её волшебный глаз. Запомнить выпученные глаза Бледного и его оттопыренные уши. И совершенно точно я запомню его с волосами в зелёнке.       Со мной будут ножки Молли, с татуированной мной тонкой лодыжкой. От меня останется кривенькая татуировка на руке Бледного. На моём лице и пальцах останутся воспоминания о моих любимых крысятах. После их ухода я к чёртовой матери запечатаю каморку, чтобы навсегда законсервировать запахи кошачьего обогревателя, травки, бухла, пота и секса. Чтобы здесь навсегда остались смешки, слёзы, песни, стоны, поцелуи, танцы и крики. Иногда я буду приставлять ухо к двери и купаться в воспоминаниях. Слёзы о крысятах никогда не будут горькими. Я это себе пообещал.       К вечеру они стали собираться. Я глотал комки в горле, оставляя их на потом. Меня снова мутило. Я знал, что Тень не даст им уйти просто так. Он уже волок моё тело подальше от бассейна.       ― Пошли к Жиду, ― сказал я ему, когда мы поднимались по лестнице. Я старался говорить так, чтобы мой голос звучал убедительно. ― Я должен с ним увидеться.       Я старался не показывать радости, что мне удалось одурачить Тень. Как только мы поравнялись со вторым этажом, я повернул туда голову. На моё счастье из Кофейника выходил Рыжий, неподалёку тёрлось несколько Крыс. Не давая себе и Тени опомниться, я принялся орать.       ― Рыжий, сейчас! ― я собрал все силы, чтобы Рыжий меня услышал и понял. Рыжий поймал сигнал и уже мчался ко мне с тройкой Крыс позади. Крысы весело похихикивали, ожидая весёлую игру. Тень взвыл в моей голове и попытался увести меня подальше. Но меня уже настигли Крысы. Рыжий бросился на меня и сунул в рот таблетки Молли. Меня оттащили с прохода, чтобы я не привлекал внимание.       Моё тело билось в конвульсиях, со стороны можно было подумать, что у меня эпилепсия. Крысы боязливо косились на Рыжего, но не могли его ослушаться. По их лицам я видел, что ещё несколько минут, и они разбегутся. В моей голове промелькнуло, что, возможно, мне придётся защищать Рыжего от своих же. Промелькнуло, и тут же исчезло. Я едва не задохнулся от таблеток, вставших поперёк горла. Я через силу скапливал слюну и проглатывал. Рыжий крепко держал ладонями мой рот, рискуя остаться без пальцев. Тень порывался кусаться моими зубами. Но я чувствовал, как он становится всё слабее и слабее.       Крысы действительно сбежали, остался только Рыжий. Он сидел рядом и внимательно за мной наблюдал. Я кивнул ему. Тогда он пожелал мне удачи и ушёл. А я тут же помчался вниз, чувствуя, как убойная доза колёс начинает действовать.       ― Я его оглушил! ― заорал я, врываясь в бассейн. Крысята подскочили от неожиданности.       ― Кого? ― всполошился Бледный.       ― Его! ― я постучал себя по голове.       ― Ты всё-таки скушал все? ― Молли укоризненно покачала головой, но тут же нежно притянула меня к себе. Мы втроём обнялись. Я чмокнул сначала Молли, её губы были мокрыми от наших слёз. Затем чмокнул Бледного.       ― Как же я люблю вас, ― принялся я часто моргать, чтобы предательские слёзы не полились в самый ответственный момент. Я не хотел их отпускать. Но рюкзак уже был собран, а недокактус с гитарой стояли рядом, готовые отправиться в путь. ― Спасибо вам за всё. За самый лучший в мире ноябрь. За то, что вы есть вот такие вот!       ― Мы любим тебя, ― ответила за двоих Молли.       ― Мы всегда будем помнить тебя, ― продолжил Бледный.       Я не хотел долгих прощаний. От них было бы ещё больнее.       ― Улыбнитесь же! ― вскричал я и принялся щекотать крысят, чтобы они показали мне свои улыбки в последний раз.       Молли и Бледный покинули Дом через дыру в стене бассейна. Я помог им перебраться через эту преграду, передав рюкзак и цветок. Они долго махали мне из темноты. Я помахал им в ответ. Наблюдая, как они скрываются в темноте, я печально улыбнулся.       Я остался один в звенящей тишине.       Вот и всё.       Я забрался на заиндевелый обрушенный край стены, цепляясь за следы, которые оставили напоследок крысята. Балансируя на узком пространстве, я всматривался в ночь. Стена Дома закрывала мне небо. Я всматривался в пустоту, надеясь увидеть цепочку следов крысят, уводящую в Наружность. Поскользнувшись, я едва не свалился на пол бассейна. Вместо этого повис на кирпичном островке между двумя океанами темноты. Оставалось только выбрать, куда нырнуть.       Я разжал руки и свалился в промёрзшую грязь. Тело было так вымотано за прошедшие сутки, что готово было перейти в фазу сна прямо здесь, под холодным боком Дома. Но я заставил себя подняться и ползти. Колено протестующе заныло, но я велел ему заткнуться. Силком продирался через заросли, ища тропу, по которой ушли мои крысята. Я не рвался сбежать, лишь искал напоследок их запах и только. Небо было таким же безрадостным шлепком грязи. Я старался не поднимать головы, но оно давило на меня своей безысходностью. Я бездумно побежал вперёд. Ветки зло хлестали по лицу и рукам, я специально им подставлял свежие раны татуировок. Чем больше боли наружу, тем легче. Чем больше боли в шрамах, тем лучше.       Я налетел на преграду, как птица на стекло. От неожиданного толчка о сетчатый забор прикусил губу. Рот тут же наполнился слюной с металлическим привкусом, словно я только что облизал это железо. Тело повело, я опустился на колени и тогда увидел, что край сетки аккуратно отогнут. Я нашёл валяющуюся рядом часть проволоки и замотал ей край забора, обратно закрывая лаз. Провожаю крысят, закрывая за ними дверь. Мне стало до жути страшно. Я обернулся, опасливо покосившись на спящий Дом.       Нет, что ты, я не убегаю. Я остаюсь здесь.       Я вспомнил, каким казался мне бассейн в первую нашу встречу. Вспомнил его неземное свечение, перетекающее по стенам из голубого в лазурь. Сейчас бассейн смотрел на меня слепыми, холодными окнам. Гнездо опустело.       Я побрёл обратно той же тропой, снова позволяя исхлестать себя веткам. Я представлял, как на мне остаются малиновые рубцы. Чем больше боли наружу, тем легче. Эти слова звенели в голове как мантра. Ощущал себя оголённым комком нервов, будто с меня сорвали кожу, каждый шаг причинял боль, малейшее дуновение ветра жгло огнём, слёзы разъедали, подобно кислоте.       Обвал в стене встретил меня тихим посвистыванием ветра. Я свалился в темноту, намеренно не смягчая себе приземления.       Молли и Бледный не оставили после себя ничего. Я был рад этому: так ни Тень, ни Дом не смогут навести на них проклятье. Они распрощались с этим местом навсегда.       Я выключил в каморке свет, выключил и пахучий обогреватель, закрыл дверь. Подумав, выволок из ближайшей раздевалки лавочку и перегородил ей вход в каморку. А потом обессиленно опустился на созданное мной препятствие. Сердце колотилось так, что казалось, я могу его выплюнуть, как сгусток слюны.       Я приложил ухо к двери. За ней были слышны наши пьяные голоса и смех, тихий звон гитарных струн и наши песни. Я закупорил каморку на память, как и пообещал себе. Лёг на узкую лавочку, вслушиваясь в эти звуки. Всё мне стало казаться нереальным. Я ожидал, что вот сейчас войдёт Бледный и скажет, мол, шо ты тут разлёгся? Тягай лавочку обратно, нехуй тут яйца морозить! А за ним войдёт Молли, обнимет меня так нежно, как только может названная сестра — «что ты, Ёблышко? Ну что ты?»       Я свалился на плиточный пол, ощущая себя птицей, размолотой лопастями огромного вентилятора. Повсюду валялись мои перья, щедро политые моей же кровью. Крылья были безжалостно измяты и выгнуты под неестественным углом. Наверняка и лапы тоже переломаны, а клюв сдвинут в сторону. Живот пронзило режущей болью. Так и есть, лопастями мне вскрыло брюхо, и теперь оттуда вываливаются нежно-розовые птичьи кишки. Я мог даже припомнить свой полёт и своё бесславное падение.       Я пополз, опираясь на сломанные лапы и волоча за собой гирлянду из кишок. Я бился в агонии, дико хотелось пить. Приземлился в самый центр пустыни. Мой полёт прервала огромная железная машина, перемолола своими лопастями и бросила в ночной каменной пустыне. Уцелевший желудок содрогался в муках. Он требовал очиститься, требовал простой воды. Чудесной воды с металлическим привкусом ржавых труб.       Я взбирался ползком на гору, чья вершина была скрыта в темноте. Мне верилось, что за этой горой расположена саванна, где живут грифы, питающиеся падалью. Меня или воскресят, или пожрут. Но таково моё наказание. Я отчаянно пытался взмахнуть перебитыми крыльями. Я птица. Я свой.       Коридор второго этажа вдохнул в меня жизнь. Я наконец смог подняться на ноги и нашарить стену для опоры. Позволил Дому отвести меня в родное Гнездо. Ему не нужно было объяснять, кто я, и к кому принадлежу, он всё знал сам.       Я припал к крану как живительному источнику. Я пил и пил, пока меня не вытошнило. И снова пил, пока совсем не обессилел сгибаться над краном. Тогда я втащил своё тело на железный поддон ванной. С меня потоками стекала грязь, я уцепился за лейку и направил её себе в лицо.       ― Кто тут сырость разводит? Что за птичка болотная? ― сквозь журчание воды прорвался голос Стервятника. Он шёл ко мне, слегка пошатываясь, на губах блуждала лёгкая улыбка. Папа Стервятник был пьян. За ним покачивался Валет. Картёжники завершили ночь карт и теперь возвращались в Гнездо.       ― Я хочу пить, ― взмолился я. Стервятник вспорхнул на бортик ванной, не боясь намочить оперение, и изучающе на меня посмотрел. Я нырнул под его крыло и залился слезами. Кто-то выключил душ. Стервятник пах полынной настойкой и влажными перьями, будто на подушку пролили бутылку абсента. Я представил, как зелёный хмель разливается по белоснежной наволочке, и тут же захотел вобрать его губами, не пропустив ни капли.       Перевёл взгляд на нечётко отображающегося Валета. Он был плоской прозрачной картой из колоды, подрагивающей на ветру, улететь ей не давал костыль-опора.       ― Отрежут напрочь, говорил же… ― я высунулся из-под крыла Стервятника. Затем мир перед глазами поплыл. Я смутно помнил, как, хлюпая промокшими кроссовками, выбирался из уборной. Смутно помнил, как избавлялся от мокрой одежды. Наша хромая троица проследовала в полумрак спальни. Где-то позади тихо капали с верёвки мои мокрые вещи.       Стервятник и Валет перешёптывались, перебирая склянки. Я лежал и дрожал под одеялом, надеясь, что таблетки Молли скоро прекратят своё действие. Меня то вышибало, то снова возвращало в сознание. Кто-то предложил сухие штаны, и я уставился на предмет одежды, не понимая, что с ним делать.       ― Даже не думай его о чём-то спрашивать, ― плыл рядом тихий голос Стервятника. ― Будем считать, что нам всё приснилось. Настойка крепко выбивает почву из-под ног, верно?       Изящный взмах крыла Птицы подарил мне какую-то склянку, я припал к её горлышку как младенец и начал посасывать сладкую жидкость. Нутро благодарно приняло питательный нектар. Мой желудок обволокло изнутри густой патокой, и он, наконец, перестал беспокойно трепыхаться.       Я попытался что-то сказать, но Стервятник остановил слова, приложив палец к моим губам.       ― Тише, мой птенчик. Скоро всё пройдёт. Не будет так жечь.       Я хотел ему верить, но знал, что это не так. Хотелось поделиться своими переживаниями о том, как же это больно — отпускать тех, кого любишь, но я знал, что, если начну говорить, как всегда всё испорчу. Снова сделаю ему больно. Я знал точно, что Стервятник примет это на свой счёт. В моей броне не было столько дыр, сколько было в его. И я не хотел тревожить его и без того ранимую душу. Всё пройдёт, да, Стервятник, именно так. Мы оба хотели в это верить. Я потупил взгляд, чтобы его не засосало в воронку моих зрачков. Стервятнику это вредно.       Я отчаянно пытался заснуть. За закрытыми веками пульсировало, как только я открывал глаза, комната плыла и меняла очертания. Меня тошнило как при морской болезни, по телу разливался жар.       «Не смей засыпать!»       Я задрожал от страха.       ― Что тебе нужно? ― простонал я. ― Мне так плохо. Я просто хочу уснуть.       «Не смей, кому говорю!»       ― Не кричи. Не кричи же… ― бормотал я в подушку, стараясь быть как можно тише. ― Стервятник сказал мне спать.       «Он не пробовал и не знает, что это такое. Если уснёшь, то сгоришь напрочь!»       ― Пусть сгорю, ― пробормотал я, не понимая такую заботу от Тени. Почему он ещё не пытает меня? Почему не угрожает съесть моё лицо? Почему я ещё не корчусь в муках? Я готов был даже молить о прощении за то, что обманул его. За то, что оглушил таблетками с помощью Крыс. ― И вообще, меня уже отпустило.       «С чего бы такая уверенность?»       ― Иначе как ты сейчас разговариваешь со мной?       Смех Тени в ответ мне совсем не понравился. Я попытался заставить себя думать, что он очередная галлюцинация, вызванная кислотой, а тот Тень, что поселился в моей голове, ещё крепко спит.       Подъёмный звонок отозвался в моей голове пароходным гудком. Я скорчился, вжимая голову в подушку. Он долго отдавался в моей голове, даже когда топот ног утих в коридоре.       Я остался лежать, придавленный очередным серым утром. Первым в череде таких же утр. А если их впереди бесконечное множество, зачем мне дёргаться? Зачем вставать и куда-то идти? Лучше проспать до следующего.       ― Как ты?       Стервятник сидел рядом и беспокойно всматривался в моё лицо. От его заботы я совсем раскисал. Я покачал головой.       ― Тут болит, ― я приложил палец к груди, как ребёнок.       Стервятник понимающе кивнул.       ― Если не хочешь говорить сейчас, не беда. Как только будешь готов, я буду рядом.       Я ухватил его за узкую прохладную ладонь и прижал к своему пылающему лбу.       — Всё пройдёт, — повторил он, погладив меня по волосам. — Я буду рядом.       Наконец, мне удалось забыться сном без сновидений. Но от этого сна я ощутил лишь ещё большую усталость. Казалось, что я не проспал и пары часов. За окном было всё так же темно, Птицы всё так же сидели за книгами и вышивкой.       Стервятник предложил мне чай, и я заставил себя его выпить, надеясь, что там не заварка, а яд. Я очень жалел о том, что моя жизнь не прекратилась во сне. Жалел о том, что Тень меня разбудил. Я злился на него ― какой же он хитрый гадёныш! Ему нужно моё полумёртвое тело, раз он лишился своего. И я уже был готов ему отдать его безвозмездно.       Я закопошился в поисках сигарет. Дрожащие руки отказывались выполнять простые манипуляции. Я был не в силах даже подняться с постели. Стервятник появился рядом как благословение и вложил сигарету в непослушные пальцы.       ― Я должен был отпустить, пока всё было так хорошо, ― прошептал ему я. Он помог мне прикурить. Я закашлялся, но продолжил. ― Так хорошо не могло длиться вечно. И пока всё было так, нужно было сделать это. Я мог бы валяться в ногах и умолять не покидать меня, но сам вручил им билеты туда. Это было моей идеей.       Припав к уху Стервятника, я поведал ему историю о крысятах. Всю с самого начала, не боясь осуждения. Стервятник знал, что я нарушил Закон и не один раз, но теперь я поведал ему всё. Почему пропадал, почему не возвращался сутками в Гнездовище. Нет, я не был банально влюблён. А если и был, то лишь в эту чудаковатую парочку.       Мы снова закурили. Я не мог толком затянуться, меня трясло от рвущихся наружу рыданий, которые я отчаянно глушил. Мне было наплевать, услышали что-то птички или нет. Я выговорил свою боль, и Стервятник меня понял.       Но боль всё же осталась при мне. Я плохо спал. Мне снились сны, где мы с крысятами снова сидим в нашей каморке, курим травку и пьём портвейн. Когда я просыпался, на меня набрасывался очередной серый день. Я закрывался от него руками, забирался под одеяло. Я совсем перестал вставать с кровати, погружаясь всё глубже в отчаяние. Я не мог остановить себя. Моя жизнь утратила смысл без крысят. Я выплакал всё, что было, в первые пару дней, и после от меня не осталось ничего. Оставалось тупо лежал и пялиться в стену, думая о том, как Молли и Бледный счастливы сейчас в чужой для меня Наружности. Без них я перестал существовать, я забыл, кем был до них. И не хотел вспоминать.       Я потерял счёт дням. Стервятник постарался — меня все оставили в покое, как я и хотел. Оставили попытки накормить или заставить помыться. Я знал, что избавит меня от этой липкой гадости только знакомый вкус на языке. Но я не хотел отправляться на поиски таблеток. Это тоже не имело смысла. Ничего больше не имело смысла.       Однажды меня пришли проведать знакомые Крысы. Неловко потоптались у моей кровати, понимая, что справляться о моём здоровье смысла нет ― выглядел я хуже покойника, для этого мне не нужно было даже зеркало. Меня пытались заманить выпивкой. Пытались тормошить, но я вытекал из их рук, как желе. Я хотел, чтобы они оставили меня в покое, хотел умереть в своей норе отчаяния.       ― Мы дали бы тебе чего-нибудь, но… ― я услышал голос Рыжего. Значит, и он здесь. Я всё так же лежал лицом к стене и был рад тому, что Крысы не видят, что исходящий от них запах тряпья и курева заставляет мои глаза снова наполняться непрошеными слезами.       Я немного развернулся назад, чтобы видеть хотя бы их силуэты.       ― Но Жид запретил нам давать тебе даже травку, ― закончил Рыжий предложение.       ― Сюда ему хода нет, так он к вам полез. Кто он, на хрен, мне такой, чтобы что-то запрещать?       Я повернулся и едва не свалился с кровати. Крысы отскочили как от огня.       ― Дайте ему бухла и валим! ― скомандовал отступление Рыжий. Рядом со мной шлёпнулась бутылка водки. Я схватил её и замахнулся в дезертирующих крыс, но подавил в себе этот порыв. Вместо этого свернул крышку и сделал большой глоток. Горло неприятно обожгло, и меня чуть не вывернуло. Но я заставил себя проглотить жидкость. После второго глотка пошло легче. Напиться удалось быстро. Водка заполняла пустоту в желудке, но не в душе. Я вышел с бутылкой в коридоры, плывущие и изгибающиеся под странными углами. Алкоголь замутнял сознание, но не приносил эйфории. Жалкая замена. Я злился на крыс. Сраные трусы! Послушались какого-то Жида.       ― Помылся бы… ― хохотнул мне кто-то. Я обматерил его в ответ.       Я добрёл до первого этажа. Понял, что без ключа, и обессиленно опустился у его дверей. Я ждал, что вот-вот мне откроют, Молли бросится мне на шею, Бледный спросит, где я так долго шлялся. Я прижимался к дверям, поглаживал их, они хранили за собой мою каморку с тёплым светом. Я уже не в силах был плакать, только корчил рожи и тяжело дышал. Во мне ещё бурлили не выпущенные с помощью слёз эмоции. Я поднялся и вышел во двор. Прошёл зарослями туда, где однажды встретил Бледного. Там я допил свою водку, там же меня и стошнило.       Я размахнулся и запустил бутылку в стену. Мне понравилось наблюдать, как она разлетается на мелкие осколки, но и этого мне было мало. Я несколько раз ударил по стене. Всё не то.       Тогда я повернул к Дому. Добрёл с передышками до Гнездовища, отыскал там книжку Жида и с ней же отправился дальше. Кажется, кто-то пытался поинтересоваться, куда я иду, но я отвечал всем неразборчивым бормотанием, означавшим только одно: оставьте меня в покое!       ― Посмотрим, Жидок, ― ворчал я, ― как тебе понравится, когда к тебе лезут, когда ты не просишь!       Я огляделся. Свидетелей не было. Тогда я подошёл к противоположной от двери Жида стене, пьяно качнулся, долго целясь, и, наконец, бросил книжку. «Повелитель мух» описал дугу под потолком, прошелестев страницами, и влетел точно в окошко над дверью Жида. Послышался звон, книжка пробила стекло и перелетела на его территорию. Злорадно хохоча, я помчался обратно, сжимая осколок в ладони как трофей.       От слабости и алкоголя я не мог быстро бежать, Жид настиг меня, едва я миновал лестницу. Он схватил меня сзади за плечо, но я отпихнул его локтем. Я обернулся, покачнувшись. Перед глазами плыло. Я чувствовал, как водка просится наружу, с грустью пожалел, что это не таблетки. Сейчас я бы не отказался и от паучьих, которые я когда-то выбросил в окно. Ради Жида. И вот зачем это всё?       Я угрожающе выставил вперёд осколок, который так и не выбросил. Жид выставил вперёд руки, показывая, что не хочет драки.       ― Давай не будем шутить с таким в этом коридоре, ― снова сказал он фразу, непонятную мне.       Осколок тихо звякнул на пол, Жид отшвырнул его ногой. Слишком злобно на мой взгляд.       ― Сказать ничего не хочешь? ― воспитатель пошёл в атаку.       ― Нет, ― пожал я плечами и повернул в сторону Третьей.       ― Ты мне стекло разбил, блядь! ― Жид топал следом. ― Ты зачем это сделал?       ― Мне по-хуй, ― отозвался я, нездорово икая. Водка подбиралась всё выше по пищеводу. Я отпихнул снова попытавшегося меня поймать Жида и, как мог, побежал до ближайшей уборной. На моё счастье, до Третьей бежать было недолго. Я пихнул в сторону кого-то из птичек, идущего тем же путём, едва донеся содержимое до унитаза.       Жид поджидал меня за дверью, терпеливо подпирая косяк, пока я пил из-под крана и снова поворачивал до унитаза. Я надеялся, что это неприятное путешествие затянется, и Жид свалит отсюда. Я не хотел его даже видеть. Но он продолжал выжидать, нервно дёргая ногой.       ― Я спать, ― заявил я, проползая мимо.       ― Спать? ― вдруг заорал мне Жид на ухо. ― Ты мне окно вставь сначала!       ― Ага, съебись только, ― устало отмахнулся я, пытаясь увернуться от летящей в меня слюны. Я споткнулся о чью-то коляску, но устоял на ногах, потом споткнулся о чью-то обувь и едва не своротил тумбочку, Жиду пришлось удержать её от падения. Это дало мне фору доползти до кровати.       ― Окно мне сделай! ― продолжал плеваться красный как помидор Жид. Он не смог вытащить меня из кокона одеяла и тогда решил потрясти кровать. Я почувствовал себя как на корабле в шторм. ― Быстро! Встал и сделал ёбаное окно!       Кровать тряслась и стучала об стену, скрипела кровать и «этажом» выше, и я невольно подумал, а не сидит ли в том гнезде перепуганная до смерти птичка. Жид напоминал разбуженного зимой медведя.       Я так устал от него.       — Всё, отстань, пожалуйста, — хрипел я в ответ. Птицы испуганно жались к стремянке.       ― Что ты ему разбил? ― голос Стервятника звучал слишком спокойно для такой ситуации.       ― К сожалению, не лицо.       — Это я тебе сейчас врежу! ― гавкнул Жид.       ― Да что вам всем дело до моего лица? ― слабо возмутился я. ― То сожрать, то сломать, то ещё чего... Оставьте меня в покое!       ― Сдать бы тебя Крысам, ― Жид выудил меня из-под одеяла за шкирку и принялся трепать как нашкодившего щенка, ― да ты сопьёшься там с концами. Это они тебя напоили?       ― Нет, водка сама ко мне прилетела! ― после качки всё перед глазами вертелось как бешеная карусель. ― А ты на хрена их надоумил мне ничего не давать? С чего взял, что они тебя будут слушать, ты же не Крыса больше!       Жид влепил мне подзатыльник, отчего в голове зазвенело и помутилось. Меня тут же вывернуло в своевременно подставленный кем-то таз.       ― Хватит галдеть! ― неожиданно заорал Стервятник. ― Жид, убирайся отсюда к чёртовой матери! Ты пугаешь моих птенцов.       Я перестал сморкаться и как можно незаметнее уполз в одеяльный кокон. Птицы нахохлились и враждебно посмотрели на Жида, стараясь держаться за спиной у Стервятника.       Жиду пришлось уйти. Зло скаля зубы, он отступал. Стервятник сверлил его немигающим взглядом, предупреждающе выставив острые когти.       ― Одна головная боль… ― проворчал Стервятник, когда Жид убежал, и устало рухнул на стул. Тот жалобно закряхтел.       Птицы бросились к Стервятнику, чтобы дать ему воды и растереть виски.       ― Дайте ему моего утреннего! ― распорядился Стервятник со своего стула.       ― Ты, главное, залпом пей, ― посоветовал мне Ангел, протягивая бутыль с болотной жижей. Я послушно выпил. Ощущение было отвратительное. Неужели Стервятник это принимает каждый раз после пьянок? Безумная карусель только усиливалась, как только я откидывался на подушки и закрывал глаза. Я как будто увязал в болоте. В животе булькало как в топи. Я постепенно погрязал в успокаивающей темноте. А может, и нет ничего плохого в болотах? Может, свить неподалёку гнездо? Любоваться на болотные огни по ночам, гонять заблудших путников или грызунов, наводить на них страх и ужас, но питаться жуками да семенами. Я даже ощущал болотную жижу у меня под босыми ногами. Хотелось петь странные песни подобно выпи. Внезапно я провалился в яму и начал медленно уходить в грязную воду. Мысли мои были об озере в Лесу. Почему-то казалось, что оно совсем недалеко, рукой подать. Я просто свернул с тропы и попал в ловушку болот.       Проснулся я в отвратительном настроении. Голова болела до звона. Я лежал как размазанный по стеклу птичий помёт. Колёса не заменит мне ничто. Я с тоской подумал об эйфории, о том, что у меня никогда не болела голова. Я просто был вымотан и не в духе. А теперь я не в духе и с больной головой, ещё и с болями в желудке в придачу.       ― Я кинул ему книгу в стекло над дверью, ― просипел я Стервятнику. Тот выдохнул сигаретный дым в потолок и изучающе окинул меня взглядом.       ― Разбил сильно? ― хищно улыбнулся он.       Я показал, как сильно.       ― Замечательно, ― кивнул Стервятник и снова погрузился в свои мысли.       Я пошёл на водопой под кран, чтобы налакаться как следует железом из труб. Наскоро умылся, в зеркало смотреться не стал.       ― Советую сегодня поужинать, ― напутственно прошелестел мне вслед Стервятник. Я вышел в коридор. Меня мутило, но идея не казалась такой плохой. Я повернул к Кофейнику. До жути захотелось горького с привкусом кислятины кофе. Получив стаканчик, я выпил его сразу же, рискуя обжечь язык. На мою странность никто не обратил внимания.       Во мне заиграло упрямство. Раз Жид так хочет, чтобы я тусовался с Крысами ― пожалуйста!       ― Картонка или подобное дерьмо есть? ― начал я с порога. От обилия «ароматов» мой кофе едва не выплеснулся из желудка. Рыжий уже шёл ко мне с распростёртыми объятиями, не давая мне сбежать. Мы похмелились с Крысами, закусывая колбасой сомнительного вида, но на вкус вполне сносной.       ― Так зачем тебе это нужно? ― спрашивал Рыжий со своего мусорного трона. Крысы всё-таки откопали мне небольшого размера фанерку. ― Это своего рода поднос, ― хихикнул он, ― он нужен тебе для более благородных целей?       Я понял, что Рыжий бесповоротно обкурен.       ― Я Жиду стекло разбил, надо дыру заколотить, ― отозвался я. Портвейн вызывал у меня ностальгию. Я не дал себе уплыть по волнам светлой грусти. ― Со мной хотите?       Рыжий подскочил на своём месте. Его глаза загорелись.       ― Ух ты, ― протянул он, ― чё, прямо к воспитателю в нору? Конечно, хотим!       С нами увязались те же, кто заходил сегодня ко мне. Я сказал, что лучше бы выдвинуться после ужина. Мысль о еде остановила Крыс. Я растёкся на куче тряпья. Мы выпили ещё по стаканчику. Крысятник мне нравился, Рыжий тоже, но после побега Бледного и Молли у меня возникало ощущение, что я здесь только ради слова, которое я дал Крысиному вожаку. Птицы и Стервятник мне всё-таки были ближе.       ― Ты скучаешь по Бледному? ― спросил я.       ― А что скучать, чувак? ― усмехнулся мне Рыжий. ― Да, он был прикольный малой, но твоих вздохов я понять не могу, ты уж прости.       Я вздохнул. А чего ещё я ожидал? Прижиться Бледный толком не успел. Мы с ним были как два подкидыша, потому и сдружились. Вот только прижиться в Крысятнике было делом простым. А я всё ещё на правах кукушонка в своей стае.       После звонка на ужин я вышел первым и примкнул к своим. Оказалось, что я всё-таки хочу есть. Забытое ощущение. Вот только несчастный ссохшийся желудок смог вобрать в себя совсем чуть-чуть пищи. Перестала кружиться голова, но тут же потянуло в сон. Стервятник сказал мне, что это на перемену погоды. Я решил, что всё же это похмелье. И виновата в этом не только водка. Молли и Бледный подарили мне бесконечный кислотный полёт на целый месяц, и теперь я собираю себя по частям, свергнутый на землю.       ― Меня как пожевали и выплюнули, ― пожаловался я лыбящемуся Рыжему. Крысы притащили вдобавок к фанерке несколько ржавых гвоздей и молоток, у которого при малейшем движении отрывалась железная часть. В кривых руках это могло стать смертельным оружием.       ― Ой, блядь, нет, ― встретил нас Жид. ― Вы серьёзно?       ― Сам сказал, почини, ― потряс я опасным молотком. ― Ну мы и пришли.       ― А они тут зачем? ― указал Жид на Рыжего с Крысами за моей спиной.       ― Помогать, ― ответил я и сделал знак Крысам. Те просочились мимо Жида и теперь, разинув рты, осматривали его жилище. Во мне боролись два желания: дать Крысам разгромить эту некогда даровавшую уют комнату и прогнать их прямо сейчас, спасая мир в свете настольной лампы.       Я очнулся, когда Крысы начали шуршать по углам.       ― Давайте за работу! ― крикнул я. Но послушались Крысы только, когда это же сказал Рыжий.       Не успел я опомниться, как один из Крыс посадил меня к себе на плечи и поднял. Внизу остался Крыс с фанеркой. Рыжий просто наблюдал и хихикал, пачкая руки ржавыми гвоздями, не дотягивающими цветом до цвета его волос.       Роста Крыса не хватало, чтобы закинуть меня прямиком к потолку. Я смахнул рукавом оставшиеся осколки с рамы, надеясь, что внизу никого не зацепило. Крыса подо мной мотало.       ― Не шоркайся там, ― попросил я, ― упаду же.       Мне подали фанерку, за которой мне надо было ещё дотянуться. Крыса повело в сторону, я понял, что мы падаем, и уцепился за раму. Жид злорадно смеялся внизу.       ― Мог бы и помочь, ― проворчал я, цепляясь как можно крепче за раму. Мелкие крупинки стекла больно вдавились в ладони.       ― С чего бы вдруг? ― лыбился Жид. ― Книгу не дать гвозди приколотить?       ― Пошёл ты, ― прошипел я. Меня снова подхватили. Я с облегчением выдохнул. Фанерка оказалась слишком большой для окошка, от гвоздей я отказался, их можно было только выбросить. Я разозлился и просто прислонил деревяшку, закрывая дырку.       С криком «блядь!» Крыса снова повело в сторону.       ― Да держите его! ― проорал я, понимая, что цепляться мне уже не за что. Я вспомнил сегодняшнюю тряску кровати. Штормило похоже.       С горем пополам, с помощью второго Крыса, меня начали опускать вниз. Он присел на корточки, а второй помогал спускаться.       ― Падает! ― раздался истошный визг Рыжего. Меня бросили на пол. Я больно шлёпнулся и откатился куда-то под шаткий шкаф, на меня оттуда тут же что-то свалилось. Из книги, плюхнувшейся мне на колени, выпал листок.       Я, не думая, сунул бумажку в карман, надеясь, что Жид этого не заметил. Но Жид был занят представлением. Рыжий бился в истерическом хохоте где-то за его спиной. Один Крыс отскочил, на второго свалилась моя косо приставленная фанерка.       Крысы тут же дезертировали, оставив меня одного разбираться с учинённым бардаком. Я поднялся на ноги, и решил, что надо бы убрать хотя бы фанеру и разбросанный инструмент, который они не захватили, сбегая.       Жид отбросил молоток ногой.       ― Лучше проспись, Лицо, ― сказал он, указывая на дверь. ― Спасибо за старания.       Я хотел что-то ответить, но передумал. Мы хотя бы старались, мы такого сарказма не заслужили.       ― И совет тебе лично от меня, ― остановил меня Жид, ― не умеешь дружить с Крысами — не суйся.       Я повернул обратно в Третью. Ладони жгло от мелких стёкол, впившихся под кожу.       ― Да стой же ты, ― Жид схватил меня за руку, но я агрессивно вывернулся, только загоняя осколки глубже.       — Отъебись, ты совсем тупой или что? — рыкнул я, нападая. — Оставь меня в покое!       — Да я тебе руки обработаю и всё…       Снова направился к двери, но он меня не отпускал, перекрыв проход своим телом.       — Ты же хуй забьёшь как обычно. Я сделаю и сразу уйдёшь, по рукам?       Я насупился, стараясь не смотреть на устроенный разгром. Бумажка предательски горела в кармане. Хотелось развернуть и прочитать. Жид меня убьёт, если там что-то важное.       ― Покажи руки, ― попросил он. Я протянул руки ладонями вверх.       ― Давай без зелёнки? ― попросил я.       ― Не выйдет, к сожалению, ― ответил Жид, беря мои ладони в свои. Я скривился. Я так старался заставить себя прекратить думать о том, что сейчас происходит. Пытался подавить в себе эти непонятно откуда взявшиеся чувства, но они как будто вышли из-под контроля.       ― Я ничего не вижу, пойдём к свету, ― сказал Жид и отпустил мои ладони. И тут я понял, как же они предательски дрожат.       Жид хотел было что-то сказать, но, глядя мне в глаза, как будто передумал и решил промолчать.       ― Я сейчас пинцет возьму и достану осколок. Хорошо? ― предупредил меня Жид. Я пожал плечами. Выбора у меня не было.       Я искоса наблюдал за манипуляциями Жида. Мне не нравилась эта хирургическая точность. Вынимает склянку за склянкой, расставляет их в нужном порядке, подготавливает бинты и пластыри. Обрабатывает свои руки, обрабатывает пинцет. Выглядело это почему-то комично, он ведь ни хрена не врач.       Он принялся за мои ладони, протёр их ваткой с чем-то антимикробным. Я скривился.       ― Постарайся сейчас не дёргаться, пожалуйста, ― попросил Жид.       ― Я не дёргаюсь, ― сцепив зубы, ответил я.       ― У тебя нога дёргается так, что стол трясётся.       — Слушай, ты…       Жид наклонился над моими ладонями, прицеливаясь пинцетом. Я испугался, как бы ему лампа не подпалила остатки волос на голове. Его лицо было очень близко и подсвечено лампой так, что я впервые его внимательно разглядел. Никаким он не был мужчиной. Выглядел скорее, как взрослый парень, не старше. Быть может, у нас с ним не такая уж разница в годах. Спросить, сколько ему лет, я постеснялся. В первую нашу встречу он мне тоже показался совсем зелёным. Что же он такое носит в голове, что добавляет ему этот груз на душу?       Жиду удалось подцепить мелкий осколок из моей ладони. Меня поразило, с какой это было лёгкостью. Вот бы из души так можно было вынимать осколки. Вынуть бы у Жида из головы это что-то и положить вот так на тряпочку под лампу. Может, он и повеселел бы.       Он ещё раз повертел мои ладони на наличие пропущенных осколков и довольно кивнул себе. Зелёнкой он мазнул так быстро, что я не успел зашипеть.       ― Спасибо, ― из вежливости пробормотал я.       ― Не за что, ― ответил Жид. Он собирал всё обратно аптечку и не смотрел в мою сторону. Я решил, что это подходящий момент уйти.       ― Ну, пока, ― попрощался я.       ― Доброй ночи.       Я бросил взгляд на инструмент и так и валяющуюся фанерку, на книгу, упавшую со шкафа.       ― Не пачкай руки, ― проследил за моим взглядом Жид. ― Осторожнее там, свет уже погасили.       Я покивал и вышел за дверь. Под дверью ещё поблёскивали никем не убранные осколки. Я машинально сгрёб их ногой, в сторону страшной двери Р.       Терпеть не было сил. Я уселся на подоконник и достал листок. Подсветив себе зажигалкой, я прочитал:

ты смотришь на меня

когда лежишь на кровати или сидишь за столом

после завтрака украдкой и перед поцелуем

или же после секса

ты смотришь на меня и я взрываюсь

микроволнами

и вибрациями

они проходят по моему телу и перетекают в твоё

ударяя тебя в грудь

они шепчут

что ты есть для меня

честно говоря

я толком и не знаю как описать это чувство

наверное это смешно звучит

бессмысленно, глупо

но мне всё равно

до тех пор пока ты смотришь на меня

и держишь за руку

      Стихотворение, хоть оно и было корявенькое и детское, меня тронуло. Я разгладил листок на коленях. Кто это написал?       Это была молодая учительница? Судя по почерку, это, скорее всего, была девчонка. Наивная дурочка, которая влюбилась в вечно хмурого воспитателя. Как её угораздило с ним пересечься? Она и сейчас в Доме? Это из-за неё он такой мрачный? Мои руки осторожно сложили листок. Я мысленно отругал себя за то, что полез в чужую тайну. Но, может быть, она мне досталась не просто так?       «Довольно мило и наивно».       ― Тебе тоже понравилось? ― спросил я, убирая листок. Когда пламя зажигалки потухло, стало не по себе разговаривать с Тенью. ― Как думаешь, кто она?       «Не знаю. Блондиночка какая-нибудь смазливая. Жид таких любит».       ― Как-то слишком скучно, ― расстроился я. ― Думаешь, она его бросила? И поэтому он такой хмурый?       Я загорелся найти эту блондинку, или какой бы у неё цвет волос там ни был. Может, через неё я смогу узнать о Жиде чуточку больше. Судя по содержанию, они были очень близки. Но сколько можно хранить сентиментальные стихи, пусть они и красивые? Это слишком. Ещё и в книжку положил на хранение, блин!       Я решил, что листок надо спрятать. В Третьей его держать глупо. Лучше бассейн. Иногда туда забредает Жид, но нужно получше спрятать, только и всего.       Со стыдом мне пришла в голову мысль, что я бы тоже хотел испытать такие эмоции к кому-нибудь. Сердце моё забилось. А ведь, когда Жид держал мои ладони, наверное, я почувствовал что-то похожее на те «вибрации» из стиха? Меня бросило в жар. В мозгу перемешалось всё так, что теперь я прокручивал это стихотворение не от лица незнакомки, а от своего собственного. Я испугался собственных мыслей, как будто и не своих вовсе. Нет, херня это всё. Надо валить.       Я быстро сбежал по ступенькам вниз. Первый этаж встретил разгорячённого меня прохладой.       ― Макс, ты тут? ― прошептал я, открывая бассейн. После побега Молли и Бледного входить было трудно. Их энергия ещё витала в воздухе.       «Я всегда тут».       ― Где лучше спрятать листок? ― прошептал я в тишину бассейна.       «Дай подумать. А зачем его прятать?»       ― Жид накричит, если узнает, что я это украл.       «Точно. Иди вперёд, я знаю место».       Мы пошли вперёд, к раздевалкам. В ту, которую мы зашли, я, кажется, и не заглядывал. Как сказал Макс, я положил листок в один из шкафчиков.       ― Только бы не забыть, ― прошептал я.       «Если что, я напомню. Не переживай».       Я вернулся к перегороженной лавкой каморке. Хода нет. Так и кончилась моя страница с Крысами, пора её перевернуть. Я закурил. Всё-таки я не Крыса. Как бы Жид ни угрожал меня отправить к ним. Тех Крыс, которых я полюбил всей душой, больше здесь нет. Но я не смогу стать одним из них, как бы ни старался. Я Птица, и должен хотя бы постараться ей стать по-настоящему. Мне стало совестно, что я потратил столько времени и даже не попытался. Теперь же я прочувствовал до конца атмосферу Гнездовища — давящую тяжесть потери. Кажется, даже нашёл тропу. Осталось только не сбиться с пути.       Я вышел из бассейна. Энергия, плещущая из-за двери каморки, меня подбодрила. Надеясь, что никого не разбужу плеском воды, я как следует вымылся. Моё оцепенение последних дней стекало в слив. Зачем оплакивать крысят? Нужно желать им только счастья, и побольше! Я наделся, что за это время они уже освоились на новом месте и собирают группу для Бледного. Может быть, он уже пишет песни, может, даже меня упомянет. Я надеялся, что со здоровьем Молли всё в порядке, что ей даже стало лучше.       Вымывшись, я перестелил кровать и тогда лёг спать.       Встал с подъёмным звонком. И теперь я внимательно приглядывался, как Птицы собираются к завтраку, как чистят пёрышки. Закончив умывание, я перешёл к одежде. Птицы не носят спортивки, пусть и чёрные, понял, наконец, я. Из вороха одежды я выудил самые чёрные джинсы. На самом дне сумки нашлась и чёрная рубашка. Безнадёжно измятая, к сожалению. Я решил её хоть как-то разгладить. Птицы смотрели на меня с плохо скрываемым интересом, но к утюгу пропустили.       Стервятник с интересом смотрел на меня, покусывая ноготь. Кажется, он был доволен. Я надел рубашку, смотрясь в отражение в стекле. Сквозь меня виднелся пустырь за забором. Именно так я себя и ощущал.       Волосы запутались так же, как и мысли. Пытаясь не ругаться, я расчесал их и собрал в хвост на затылке. Проходя мимо, Стервятник не сдержался и погладил меня по голове. Когда я пошёл вместе с Птицами на завтрак, а затем последовал за ними на занятия, стая смотрела на это как на что-то из ряда вон.       Я сидел на отшибе и пропускал уроки мимо ушей. Главное, я был с ними. Вбирал в себя их энергию, запахи, мысли. Из головы не шла та девчонка, что посвятила Жиду стихи. Я решил, как мог, зарисовать её. Вышел какой-то женственный Стервятник.       Я зачеркнул получившийся рисунок и разорвал листок на мелкие кусочки.       После сумасшедшего месяца мне непросто было перейти в размеренный лад Птиц. Всё у них было так неспешно, без шума. После обеденных занятий они отправились в актовый зал петь песни. Я остался не у дел. Там я точно был бы лишним. Тогда я решил просидеть это время на Перекрёстке.       Я сел на диван, и подражая Стервятнику, закинул ногу на ногу, правда, не так изящно. Оказалось, это удобно для больного колена. Закурил, откинувшись на спинку дивана. Я чувствовал, что вот-вот, и я найду своё место. Быть может, следующую песню Птицы будут разучивать уже со мной.       Услышав, что стая возвращается, я поспешил в Третью. Увидев меня, Стервятник жестом подозвал к себе, и мы вышли в наш класс.       ― Птенчик, ― неожиданно радостно начал он, ― вижу, ты делаешь успехи. Меня это очень радует. Ещё я бы хотел поблагодарить тебя за заботу, который ты окружил меня в момент болезни. Я этого не забуду.       Я проглотил подступивший к горлу комок. Мне хотелось броситься обнимать Стервятника, но я решил не позориться перед растениями, заполонившими класс.       Стервятник достал горшочек с каким-то маленьким деревцем.       ― Теперь он твой, ― он осторожно передал мне растение и любовно огладил пальцем его плотные листы. ― Можешь дать ему имя. В науке он зовётся фикус Робуста.       Я перенял горшок осторожно, как ребёнка. И постарался посмотреть на него другим взглядом. Птица уже перебирала книги.       ― Держи, здесь ты узнаешь, какой он любит уход. А если будет что-то непонятно, ты спрашивай, хорошо?       Я взял книгу, придерживая её подмышкой.       ― Спасибо тебе.       ― Ну что ты, Лицо, ― Стервятник, как и я, смутился и внезапно улыбнулся, кусая губы. Я поднырнул под его вытянутую ладонь, которая нежно погладила меня по голове, и растаял. Так вот что ощущают птички!       Птицы с восхищением поглядывали на меня, но обошлись без бурных эмоций. Я торжественно поставил своего нового лучшего друга на тумбочку у кровати.       Уселся, опершись на спинку, и принялся искать в книге про своего Робуста. Я надеялся, что он неприхотлив, иначе суждено ему зачахнуть в моих неопытных руках. Но я также рассчитывал и на помощь Стервятника, он ведь сам предложил.       ― Назову тебя Дракон, ― наклонился я к растению, ― ты не против? Здесь был один, ― вздохнул я с тоской, ― но его у нас забрали. Обещай, что вырастешь большущим, ладно?       Я пролистал книгу дальше и, наконец, нашёл своего Дракона.       ― Это ты, ― повернул я книгу к фикусу, ― смотри. Вот таким будешь, когда вырастешь. Давай почитаем, как тебя кормить.