Паразит

      После ужина я примчался под лестницу. По дороге мы с Бледным попихались в коридоре, чем подняли друг другу настроение. Молли смотрела на нас как на идиотов, не понимающих серьёзность происходящего. Но мы всё понимали.       Мы ещё раз обсудили план. Молли нужно было выманить девчонку, чтобы мы с Бледным влили ей в рот снадобье Стервятника.       Мы покурили, дожидаясь, пока погасят свет в коридорах, и только тогда поднялись на ту самую площадку, где сегодня произошли разборки. Молли исчезла в темноте на территории девчонок, мы же остались ждать. Бледный, волнуясь, постоянно топтался на месте и периодически вздыхал.       ― Ты ссать, что ли, хочешь? ― не выдержал я. ― Чё ты мнёшься?       ― Боюсь, ― пискнул он.       ― Не бойся, ― отозвался я. ― Держи только крепче. Я в тебя верю.       ― Не пойду я в темноту, ― послышался знакомый мне писк. ― Там страшно! Нам с ребёночком страшно!       ― Я сказала, что пойдёшь! Страшно ей, блядь! ― послышался затем голос Молли. ― На член без резины не страшно было садиться?       Мы с Бледным были уже наготове. Я быстрым движением передал Молли пузырёк, а сам зажал залётной рот. Где-то рядом Бледный держал её руки.       ― Начнёшь орать ― будет ещё хуже, ― угрожающе прошептал я ей на ухо, та замотала головой. Я сцапал её подбородок и крепко сжал.       ― Открой ротик, летит самолётик! ― пошутила Молли, отчего нас всех дико разобрало на истерический смех. Она ухватила девчонку за волосы, запрокинув ей голову, и аккуратно влила ей в рот снадобье Стервятника до последней капли. Я тут же зажал девчонке рот, Молли — нос.       ― Глотай, девочка, ― прошипел я, ― умничка.       ― Только вякни об этом, ― пригрозила Молли, ― и я тебя прикончу. Поняла? ― Молли дёрнула плачущую девчонку за волосы. ― Поняла? ― девчонка что-то промычала, и мы с Бледным её отпустили.       ― Не думаешь, что выблюет всё? ― с сомнением произнесла Молли.       ― Проследи лучше за ней, ― помялся я, ― или, может…       ― Нет, ― остановила нас Молли. ― Бледный ещё может быть, а вот тебя, Ёблышко, там видеть не хотят. Говорят, пиздец пугаешь зрачками своими.       ― Так в лицо бы мне сказала! ― выругался я, на меня тут же зашикал Бледный. Молли уже унеслась в темноту этажа.       ― Нихуя не понял, ― растерянно протянул я.       ― У-у-у, ― протянул Бледный, почёсываясь, ― кинули тебя, брат, вот что.       ― Нихуя не понимаю, ― продолжил я твердить своё, пока Бледный не дёрнул меня за рукав, призывая сейчас же сматываться.       Мы беспокойно курили в темноте этажей.       ― Мы же её не того?.. ― то и дело спрашивал крысёнок.       ― Не того, ― из раза в раз отвечал я. ― Стервятник знает своё дело.       ― Как там Молли, интересно? ― по густой темноте нёсся его беспокойный шёпот.       ― Молли справится, ― устало отвечал я. ― Она смелая и умная.       ― Моя девочка, ― улыбался Бледный.       Крысёнок прижался ко мне.       ― Спать хочется, ― пискнул он. ― Разбудишь, если вдруг шо?       ― Конечно, ― пообещал я, обнимая его.       Спать совсем не хотелось. В кишках копошилось смутное чувство тревоги. Бледный ничего не замечал, он уже вовсю сопел, раздражая этим Дом.       Что-то случится, думал я. Что-то обязательно случится, вот сейчас или чуть позже. От волнения я пожевал волосы Бледного — немного помогло, но совсем не заглушало в подсознании вопли о том, что всё будет очень плохо.       Я не хотел выпускать изо рта прядь волос крысёнка. Казалось, если сделаю это, то тут же потеряю его во тьме коридоров. И тогда обязательно должен буду его найти. Он заблудится, будет плакать и звать на помощь. Он никогда не станет частью Дома, понял вдруг я, и Молли тоже, как бы я этого ни хотел. Дом не покажет им свои удивительные, пугающие чудеса, он будет упрямо молчать с ними, потому что они чужаки. И если крысёнок такой, то его малая частичка тоже в скором времени исчезнет, понял я. Раз Дом не принял Бледного, то и его семя отвергнет тоже. Я выплюнул прядь и принялся ждать, что же решит Дом.       Вскоре, повинуясь внезапно возникшему чувству, я разбудил Бледного. Тот испуганно подскочил, зашуршал рядом.       ― Идём, ― шепнул ему я. ― Надо подняться повыше.       Крысёнок пошёл за мной, не задавая вопросов. Он неожиданно чихнул, мы оба вздрогнули. Я надеялся, что он не вздумает больше чихать или хотя бы прочихается до этажа воспитателей и девочек. Мы вернулись на ту же площадку. Стояли, задрав головы, всматривались в темноту, но ничего не происходило. Бледный предложил покурить, и мы спустились на пролёт ниже.       ― Зачем мы поднялись? ― наконец, спросил Бледный. Мне не хотелось его пугать, но воющий в окна ветер делал это за меня.       ― Не уверен, но будь готов, если что, ― расплывчато ответил я.       ― Жопой чуешь? ― подсказал Бледный.       ― Ага.       Ветер бросался на окна, дребезжа стёклами, но не мог нас достать. За всем этим мы не сразу услышали шаги наверху. Когда пробежали по коридору в очередной раз, тогда и напряглись. Бледный хотел рвануть, но я его придержал. Вслед за беспокойным, явно девчачьим, топотом, послышалась взволнованная поступь одной из воспитательниц.       Я схватил Бледного за руку и потащил за собой вниз. Мы проскочили Предмогильную площадку и затаились за огрызком двери недалеко от Пёсьих комнат. Я часто размышлял, а как Псам такое неприятное соседство?       Моё чутьё сработало. Уже через несколько минут по лестнице застучали торопливые шаги, а затем воспитательница нырнула в Могильник. От него отделился какой-то силуэт и направился к нам. Это оказалась Молли. Мы оба беспокойно подорвались, девочка тут же на нас зашикала.       ― Я буду с ними, ― вздохнула она, ― чтобы не привлекать внимания.       ― Так что случилось? ― не выдержал я.       ― Кажется, сработало, ― глухо отозвалась Молли. ― Не высовывайтесь! ― предупредила она, прежде чем убежать от нас.       Открылась дверь Могильника, тускло вспыхнула лампочка на Предмогильной. Молли уже не было. Из Могильника выбрались два Ящика с Паучихой, во главе процессии шагала растрёпанная воспитательница. Она то и дело кутала плечи в платок, что-то причитая на ходу, жидкая коса трепыхалась у неё за спиной. Ящики, занятые своими носилками, и Паучиха абсолютно никак не реагировали на эти причитания.       ― Только не ори, Бледный, ― шикнул я на трясущегося у меня под боком крысёнка, когда процессия исчезла в темноте этажей. ― Что бы ни случилось, не ори.       Чтобы перестраховаться, я притянул к себе Бледного и зажал ему рот ладонью. Какое-то время было тихо, потом на площадке послышались приглушённые голоса, за ними воспитательский призыв девчонкам разойтись по комнатам, следом чей-то вскрик. Раздались тяжёлые шаги, снова появилась Паучиха, открыла пасть Могильника, следом за ней высунулись Ящики с носилками, на которых лежала та девчонка. Бледный задёргался, заметив кровавую простыню, которой она была укрыта. Могильник заурчал утробой, принимая в себя свежую кровь, клацнул пастью, и всё затихло.       На Предмогильной погас свет.       Я отпустил пускающего слюни и норовившего меня укусить крысёнка.       ― Мы её точно того! ― шипел он.       ― Нет же! ― шипел я в ответ. ― Не видел, что она дышала?       ― Да как ты это разглядеть смог?       «Живая она. На этот раз у Стервятника получилось».       Голос Тени был наполнен пугающей гордостью. Но что значит «на этот раз»?       ― Живая она, ― повторил я за ним. Бледного это не успокоило. Меня мутило так, что казалось, сейчас вырвет.       На лестнице пахло только что выкуренным табаком. Я попытался подавить подбирающийся к горлу сгусток тошноты. Этажом выше мне померещилась чья-то тень.       ― На этот раз получилось, ― пробормотал я.       Тень наверху исчезла.       На Предмогильной тихо открылась дверь. Бледный либо не думал убегать, либо уже убежал. Я осторожно высунулся. Оказалось, вышла Молли. Она где-то в темноте гладила по голове Бледного.       ― Я соврала им, сказала, что её подруга, ― прошептала Молли, ― сказала, что хочу быть рядом. Паукам, похоже, насрать.       ― Это им сейчас насрать, ― прошептал я в ту сторону, где должна была быть Молли.       ― Если что, я спрячусь. Но я должна быть там, когда эта швабра очухается. Вдруг она захочет раскрыть свой поганый рот.       ― А нам что делать? ― шмыгнул носом Бледный.       ― Снимать штаны и бегать, бля! Не знаю.       ― Мы тут будем, ― решил я. ― В коридоре заночуем. Если что, зови.       Я не видел лица Молли, но решил, что она смотрит на нас как на идиотов. Особенно на меня.       ― Ну сидите, ― помолчав, выдала она.       Молли бодрилась, но я слышал в её голосе беспокойные нотки, которые она пыталась скрыть. А за этими нотками чувствовался самый настоящий страх ― нам с Бледным не узнать, что она сегодня видела, и она вряд ли скажет.       Я попытался нащупать Молли в темноте, чтобы как-то её утешить, но та добровольно отправилась в пасть Могильника. Снова открылась дверь, но на этот раз это была не Молли. Паучиха подозрительно зыркнула в темноту, но мы успели спрятаться, и она исчезла.       Темнота Дома давила свинцовым фартуком. Мы сидели в плотной черноте, дыша ртом, как собаки. Воздух у Могильника был очень тяжёлый.       Дом отверг частичку Бледного, а значит, и самого Бледного скоро отвергнет. Как же он это сделает? Позволит остаться до выпуска? Так далеко я не мог зайти даже мысленно. Чувство тревоги жгло где-то в желудке, будто я сожрал красного перца. А если Дом настолько жесток, что позволяет убийство в своём бескрайнем нутре, то что ему стоит избавиться от ещё одной пылинки? Стряхнуть с себя крысёнка, поддев пальцем, как мелкое насекомое. Ведь такими мы кажемся Дому?       Молли с Бледным плывут где-то на поверхности, не углубляются в дебри, быть может, они и не слышали никогда о таком. Я же зашёл так далеко, что стал растворяться. Чем громче я слышу Дом, тем меньше понимаю, что за его стенами. Крысята всё ещё живут там, по ту сторону. Я же тому миру больше не принадлежу.       Я с жутью признался сам себе, что готов и дальше погружаться в Дом. Но крысятам я не желал этого всем сердцем. Как же мне их спасти?       ― Лицо? ― прошептал где-то рядом Бледный.       ― Да?       ― Ничего, ― вздохнул крысёнок, ― боялся, шо ты не тут.       ― Я тут, ― отозвался я, ― я думаю.       ― А о чём?       ― О том, что вам с Молли было бы лучше не здесь. А где-нибудь вне Дома.       ― Опять ты за своё, ― в этот раз Бледный отпирался не так уверенно. Быть может, в этот раз я зародил в нём мысль о побеге. Я надеялся на это и одновременно боялся, как огня.       Молли вышла к нам, казалось, через долгие часы. Я не знал, как Бледного, но меня сводила с ума эта плотная, как вата, тьма. Дыхания Бледного рядом с собой я почти не слышал, зато слышал, как громко сопит Дом. Слышал, как урчит, сыто переваривая новую жертву, Могильник.       ― Молли, уходи оттуда, ― простонал я, хватаясь за голову.       ― Нет, ― отрезала девочка. ― Потому что сейчас эта швабра пришла в сознание. И я не ебу, что мне делать!       ― Надо ей втолковать, чтобы она молчала, ― потёр я сухие глаза, но темнота, кажется, стала ещё гуще. ― Она вообще воспринимает сейчас хоть что-то?       ― Ну, ― подумав, ответила Молли, ― она ещё объёбанная, но я с ней тихонько поговорила, и она не вопила, но очень подозрительно говорила со мной.       ― А что Пауки? ― спросил я. ― Как у тебя получается мимо них шнырять?       Молли фыркнула.       ― Паукам, думаешь, есть дело? Они спать расползлись. Обкололи её чем-то и всё. Я под кроватью сидела, меня и не заметил никто. А та Паучиха на выходе дрыхнет так, что слюни по подбородку текут.       «Я тебе помогу, Лицо. Ты же не хочешь, чтобы у тебя и твоих крысок были проблемы? Очень большие проблемы».       Ради Молли и Бледного я готов был пойти и на сговор с Тенью. Один раз ведь можно.       ― Я поговорю с ней, ― уверенно сказал я. ― Идём, покажешь, где она лежит. Или нет, просто скажи, сам найду. Я стал неплохо ориентироваться в Могильнике.       Я был уверен, что Молли странно на меня смотрит.       ― Останься с Бледным, ― попросил я. ― Я справлюсь.       ― Ты уверен? ― переспросила Молли.       В её голосе отчётливо звучала усталость. Она бодрилась, но была готова без раздумий скинуть на меня груз в виде той девчонки, я же был готов взвалить его на себя. Лучше так, чем вариться в адском компоте своих мыслей. Я подумал, что, если вдруг меня захотят отправить в Клетку, живым я им не дамся.       Молли, обхватив моё лицо руками, зашептала на ухо, как найти палату девчонки. На прощание она поцеловала меня в щёку на удачу.       Я заковылял на Предмогильную, едва справляясь с задеревеневшим коленом. Да что с ним такое? Кажется, зря столько сидел, скрючившись на полу. Меня покачивало, но я знал, что это обычный эффект от близости Могильника. Я осторожно сунулся в дверь. Как и сказала Молли, дежурная Паучиха спала, заливая слюной подбородок и стол.       Меня ощутимо пошатывало. Я старался не терять опору, иначе пришлось бы опираться о стены, которые так и норовили укусить. Всё те же, с тысячами ртов, трансформирующихся и передвигающихся, как им вздумается. В ушах стоял неприятный гул, становящийся всё тоньше, едва не переходящий на писк.       «Держи себя в руках, Лицо. Мне здесь так же хреново, как и тебе».       Гул постепенно нарастал.       ― Ты их слышишь? ― шепнул я, но Тень не ответил.       Никем не замеченный, я вошёл в палату. Девчонка вроде бы спала. Ничего странного я в ней не заметил. А бледными все в Могильнике кажутся. Мне послышался какой-то шёпот. Чёртовы стены. Девчонка распахнула глаза и уставилась на меня. Я приложил палец к губам.       ― Не вздумай орать, ― предупредил я.       ― Что тебе надо? ― испуганно прошептала она. ― Ты кто?       Она была привязана к капельнице, это давало мне преимущество. Так точно никуда не побежит, да и это лекарство в огромной стеклянной колбе здорово затормаживало её реакции.       «Не тупи. Чем меньше мы здесь находимся, тем лучше!»       ― Я надеюсь, ты будешь хорошей девочкой и будешь молчать.       ― И что ты мне сделаешь? ― зло прошипела девчонка. ― Я о вас троих расскажу всё. Расскажу, что вы изнасиловали меня. Вдвоём! А потом избили. И про Молли расскажу. Что её все пацаны трахали. И она пять абортов уже сделала!       Я вскипел. Голос девчонки ультразвуком резал мне слух. Перед глазами поплыло. Да как она смеет изрыгать такую грязь?       ― Послушай меня сюда, тварь, ― прорычал я, ― захлопни свой грязный рот и уясни вот что. Если ты скажешь хоть слово, я тебя нахуй убью. И СОЖРУ ТВОЁ ЛИЦО. Ничего не было, ты всё забыла, ВСЁ ПРОИЗОШЛО САМО СОБОЙ, поняла? А иначе Я ОТОРВУ ТВОЮ ЁБАНУЮ ГОЛОВУ.       Я тяжело дышал, но ни черта не понимал. Пелена перед глазами немного прояснилась, и я понял, что держу девчонку за волосы. Та безмолвно раскрывала рот, как рыба, в глазах её отбивалась паника, будто к ней заглянул монстр с тремя головами, а не простой пацан.       ― Поняла или нет? ― я разжал пальцы.       Девчонка молчала и практически не мигая смотрела на меня. Меня это разозлило. Меня разозлило, что ничего не работает. Что Тень не помогает, как хотел. Что чёртовы стены не хотят затыкаться!       Невнятный гул перерос в крики, крики обрели смысл, и я слышал каждое слово. Стены не просто кричали, они вопили, разрывая мои барабанные перепонки. Исступлённо визжали. Сладострастно шептали мне в уши. В этом дьявольском хоре слышалось только одно.       УБЕЙУБЕЙУБЕЙУБЕЙ.       ― Я тебя убью! ― зарычал я, и снова пелена перед глазами. Мои-не мои руки схватили подушку и прижали к лицу девчонки. Та принялась дрыгать ногами, задыхаясь.       ― Убью нахуй! ― словно со стороны, слышал я свой голос, тонущий в вопле стен.       «Хватит! Лицо! Прекрати!»       ― Кто это? ― рыкнул я. ― Кто со мной говорит?       «Лицо, сейчас же остановись!»       Я с усилием оторвал подушку от лица девчонки. Та хрипло дышала, по её лицу текли слёзы.       ― Я всё поняла, ― шептала она осипшим голосом. ― Я буду молчать. Буду молчать. Буду молчать. Не убивай, пожалуйста!       В беспамятстве я бросился за дверь. Коридор качался, стены плыли, воя где-то вдалеке. Лёгкие сжались так, что не могли вобрать в себя воздух. Собрав последние силы, я выпал в темноту Дома.       Меня тут же оглушила звенящая тишина. Заботливо обхватили руки, а в рот принялись вдыхать что-то горькое. Как оказалось, это Молли и Бледный откачивали меня косячком. Я вцепился в него, как утопающий цепляется за любой предмет, способный удержать его на плаву. Молли и Бледный пытались выведать у меня о произошедшем.       ― Мы поговорили, ― что-то бубнил я, ― она всё поняла. Мне всегда так хуёво после Могильника.       Наконец, крысятам надоело меня тормошить, да и, по нашим ощущениям, было раннее утро, нужно было куда-то валить, и тогда они, взяв меня под руки, увели в бассейн. Там я сел к стене и принялся бесконечно, как мне казалось, курить и «пялиться в пустоту», как выразилась обеспокоенная Молли. Я же пытался понять, что же произошло. Почему я вдруг решил придушить девчонку подушкой. Неужели мне мало было практически идентичных картинок ― девушка под окровавленной простынёй на носилках ― с утра и ночью? Я больше не пойду в этот чёртов Могильник, пусть тащат силой. Но ещё больше меня беспокоило выражение лица девчонки, этот панический ужас в её глазах. Кого она видела? Или просто она была под действием того лекарства из капельницы?       Хотелось поговорить, но тело отказывалось слушаться, я не мог пошевелить даже языком. И я не хотел пугать своих крысят. Молли устало легла на плечо Бледного, тот мягко обнял её, так они и уснули. Зачем им рассказывать страшные сказки на ночь? Мне не с кем было поделиться своими кошмарами. Человека, с которым я мог бы поделиться, который бы, я уверен, понял, в Доме больше не было — выбросили, как собаку. А лишний раз волновать Стервятника ужасно не хотелось.        В носу предательски защипало. Неужели я могу быть убийцей? Как чёртов Слепой, который вскрыл Помпея, как тушку курицы? Я тут же вспомнил, как едва не убил похожего на пса Чёрного. Как же так вышло, что я пустил черноту в свою душу? Неужели это из-за Тени? Разве я виноват в том, что он пробрался в мою голову?       Захотелось разбить эту черепушку, причинившую мне столько проблем. Но если я выживу, меня криво заштопают, как Чёрного, и снова выбросят. Хуже не станет, я уверен, симпатий ко мне никто не питает, да и не надо. Вот со шрамами и татуировками на лице, и с демоном в голове, я точно буду похож на настоящего зека.       Я посмотрел на сладко сопящих крысят. Смог бы ты их убить, Лицо? Нет, ответил я себе, ни за что! От злости на самого себя я вцепился в волосы руками, надеясь открутить себе голову. Думай, дурная башка, думай, как обезопасить крысят от кошмаров Дома?       Внезапно рук коснулось что-то нежное, отчего зажатые слёзы тут же полились градом. Молли.       ― Лицо, что такое? ― успокаивала меня девочка, разжимая мои непослушные пальцы. Я попытался ей помочь, отцепляясь от своих волос. ― Что случилось, Ёблышко?       ― Я устал, ― яростно потёр глаза я. Молли снова убрала мои руки на безопасное от меня же расстояние. ― Здесь вам будет хреново, правда. Вы с Бледным достойны лучшего места.       ― Ты поэтому так себя терзаешь? ― посмотрела мне в глаза девочка. Я видел перед собой только её расплывчатый силуэт.       ― Серьёзно, Молли, ― я напрягся, чтобы голос не дрожал и звучал убедительно, ― вам с Бледным я желаю самого лучшего. Тебе будет лучше. Я знаю, как ты не любишь говорить про своё здоровье, но за этими стенами есть врачи получше Пауков. Есть нормальные лекарства.       Молли медлила с ответом.       ― Я об этом думала, но боялась говорить. Может, Бледному тут нравится, чего я выдёргивать его буду?       ― Не нравится, ― поспешил с ответом я. ― Каждый раз с наступлением темноты он плачет и прижимается ко мне. Дом не для него.       ― Но, а как же ты, Лицо?       — Это мой Дом, ― выдавил я, смахивая слёзы так, чтобы видеть лицо девочки перед собой. ― Правда. Меня там ничего не ждёт, не хочу даже говорить об этом, ― меня аж передёрнуло от мысли о Наружности. ― Но у вас там жизнь будет лучше.       Я думал, что Молли станет ругаться или бить меня по голове, но ничего такого не произошло. Может быть, наши уставшие и обалдевшие от стресса организмы отчаянно не хотели лишних телодвижений. А может, это косяки нас так разговорили, но я был рад, что мы с Молли пообщались на эту тему. Я был уверен, что днём мы к этому разговору не вернёмся, но, возможно, она поговорит с Бледным. А я буду надеяться на лучший результат.       Бледный смешно всхрапнул во сне, и мы неожиданно рассмеялись, поблагодарив мысленно крысёнка за то, что разрядил обстановку.       ― Я тебя так и не поблагодарила, ― улыбнулась она. ― Я ненавижу, когда трещат про моё здоровье, но это иногда приятно. А иногда и жизнь спасает.       Я непонимающе посмотрел на Молли. Как же она, глядя в лицо будущего убийцы, может видеть в нём спасителя? Сначала я даже не понял, что речь идёт обо мне.       ― Хрен бы мне эти суки помогли, ― девочка указала пальцем в потолок, видимо, имея в виду своих соседок. ― Я чертовски рада, что была в этот момент с вами.       ― Я ради тебя даже девчонок бы побил. Я за вас с Бледным убью любого! ― прокричал я в темноту, Дом зло погрозил мне пальцем.       ― Ну тихо, тихо… ― Молли успокаивающе погладила меня по руке.       Я положил свою ладонь на её прохладные пальчики. Я так не хотел, чтобы их касался Дом. Но и боялся отпускать её в Наружность. Мне хотелось верить, что с Бледным она будет в безопасности. Я надеялся, что, избавившись от оков Дома, он снова станет драчуном и задирой, и оставит пьяницу и плаксу в этих стенах.       ― Ты точно решил тут остаться? ― продолжила Молли. ― Я должна быть уверена, что ты не останешься один, что у тебя будет кто-то рядом.       ― Так говоришь, будто о ком-то конкретном, ― я в задумчивости гладил её руку.       ― Ну… ― её пальцы замерли. — Вообще-то да. А Жид?       ― Чего? ― опешил я. ― Жид? Он же воспитатель.       ― Но это не мешает ему таскаться за тобой, ― даже в кромешной темноте от меня не скрылась её хитрая усмешка.       ― Умоляю, скажи, что это прикол такой.       ― Почему? ― её вопрос прозвучал так искренне, что всё же заставил меня задуматься.       ― Потому что он ругается, выёбывается и всё время что-то лечит, ― принялся перечислять я, ― но в целом он смешной мужик.       ― Да какой он мужик? ― захихикала Молли. ― С виду такой же, как мы, только выглядит, как побитая собака.       ― Ага, ― саркастично хмыкнул я, ― то есть, ты желаешь мне в пару злую собаку?       ― Заметь, я про пару ничего не говорила. Тут ты сам.       ― Стой, притормози, ― я замахал руками, словно пытаясь заставить исчезнуть те слова, что случайно вылетели изо рта. ― Я к нему хожу, если поговорить надо, но вообще мне к вожаку полагается ходить за советами.       ― Так полагается, или ты хочешь туда ходить? ― Молли придвинулась ко мне ближе.       ― Ходить куда? ― тупо переспросил я, вжимаясь в лавку.       ― На хуй, Ёблышко, ― не выдержала Молли и крепко ухватила меня за ухо. ― А теперь давай ещё раз, куда бы ты сейчас пошёл? Точнее, к кому.       ― Ты на меня давишь, ― заныл я. ― Заставляешь думать, а у меня голова болит.       ― Мне очень жаль твою дурную голову, ― тяжело вздохнула Молли, отпуская моё ухо. ― Пропадёшь же ты без меня.       ― Пропаду, ― согласился я.       Мы помолчали. Силы разом покинули тело, хотелось только одного — рухнуть в постель и забыться сном до тех пор, пока все терзающие меня мысли не исчезнут сами собой.       ― Я вымотан до предела, ― сообщил я, пытаясь поднять затёкшее тело с лавки.       ― И куда ты пойдёшь? ― строго спросила Молли.       ― В Третью, ― я стушевался от такого тона. ― А что?       ― Я думала, ты пойдёшь к Жиду.       ― Да причём здесь вообще он?       ― При том, Лицо! ― Молли так завелась, что принялась брыкаться ногами, ощутимо зарядив мне по колену. Я взвыл и согнулся пополам, надеясь, что моя коленная чашечка не скажет мне до свидания.       Молли испуганно ойкнула, тут же сменив гнев на милость.       ― Прости, Ёблышко, тут не видно ни хрена! Ты в порядке?       ― Да, ― кивнул я, ― поползу зализывать раны в Гнездо.       ― Дурак, ― фыркнула Молли. ― Скоро ты поймёшь.       ― Да что я должен понять? ― в отчаянии я начал злиться. ― Если бы я хотел, чтобы мне по мозгам поездили, то направился к Жиду в первую очередь! А я хочу тишины и спокойствия.       ― Пойдём тогда, ― Молли покачала головой и подала мне руку, чтобы я мог ухватить её под локоть и спокойно ковылять, не боясь свалиться.       Мы с трудом разбудили Бледного. Ощупью направились к лестнице. По пути молчали, думая каждый о своём. Мы распрощались, я пожелал им спокойной ночи и доброго утра на всякий случай, а сам вышел в ещё тёмные коридоры.       Я надеялся тихо пробраться в Третью и никого не разбудить, но надежды не оправдались. Стервятник не спал. Я увидел его сидящий на кровати силуэт. Он поднял голову, как только я вошёл. Я еле сдержался, чтобы котом не закатиться ему в ноги.       ― Я снова поздно, прости.       ― Сегодня особенный случай, ― утешительно остановил меня Стервятник. ― Как всё прошло?       Я приблизился и нерешительно застыл у его кровати. Тот приглашающим жестом похлопал по месту рядом с собой. С колотящимся сердцем я присел.       ― Кажется, сработало, ― ответил я. ― Она даже осталась жива.       — Ну что ж, это хорошая новость.       Стервятник выжидающе молчал в ожидании, что я продолжу, но я упрямо молчал.       ― Всё ли ты рассказал, мой птенчик? ― его рука на мгновение ласково коснулась плеча.       От этого заботливо жеста захотелось плакать. Я ведь не заслуживаю такого отношения. Я закрыл лицо руками. На меня каменной глыбой навалилась усталость, но я не мог теперь просто взять и завалиться спать. Нет, не сейчас, ещё не время. Мне нужно поговорить, облегчить душу. Иначе я рискую задохнуться в коконе собственных мыслей. Мне до ужаса хотелось покаяться, но я боялся. Боялся, что меня выставят вон, заклеймят как убийцу. Мне казалось, что это клеймо уже проступает на моём лице, смещая другие татуировки. Перед глазами пронеслось картинками, как я заталкиваю той девчонке лекарство в горло, её кровь на простыне, её глаза, в панике смотрящие на меня.       Я так боялся, что Стервятник увидит в моих глазах то же, что она. Что же она там увидела? Убийцу? Монстра? Или же призрака?       ― Лицо, ― Стервятник коготком приподнял мой подбородок, чтобы заглянуть мне в глаза, ― ты можешь рассказать мне обо всём, что терзает твоё сердце. Я ведь не понаслышке знаю, как действует сей настой…       ― Я сделал ещё кое-что, ― Стервятник внимательно смотрел на меня, ожидая, когда я скажу. ― Проник в Могильник. Чтобы пригрозить той девчонке, ну, чтоб молчала. Иначе нам с Молли и Бледным конец. Но и это не всё…       Я громко выдохнул, и Стервятник сжал мою ладонь, призывая продолжать.       — Это было как в тот раз, когда я подрался с Чёрным. Не помню толком, как это было, перед глазами как туман появился. Но он исчез, и я охренел. И так же в этот раз. Я хотел придушить эту девчонку, сам не знаю, почему. В голове что-то щёлкнуло и всё. Я ужасный человек. И я боюсь, что это случится снова. И поэтому говорю Молли и Бледному, что им лучше было бы где угодно, чем здесь, но дело не только в счастье, которое их там ждёт — знаю, что ждёт. Я хочу защитить их от себя, от того, что тащу за собой из Дома. И принимаю я только затем, чтобы этого не было, чтоб не видеть Дом!       Я произнёс это на одном дыхании, словно выплюнул всё, что накопилось внутри. Рыдания всё же вырвались наружу, я не мог их остановить. Стёк на пол к ногам Стервятника, уткнулся лбом в его острые колени и продолжил свой отчаянный плач. Он положил ладонь на мой затылок, от неё исходило мягкое тепло. Я крепче прижался к ней, как к спасательному кругу. Кольца холодили разгорячённый лоб, пальцы нежно перебирали волосы.       ― Лицо? ― кровать тихо скрипнула. ― Посмотри на меня.       Я покачал головой, стараясь как можно плотнее закрыться волосами.       ― Ну же, ― настойчиво попросил Стервятник.       Я вздохнул и оторвал ладони от лица.       ― Дом иногда жесток к своим питомцам. Не стоит изводить себя ядами. Я сам таким грешу, но мы должны быть сильнее. Всё, что делает Дом, имеет смысл. Абсолютно всё. Однажды мы узнаем, что за напасть он послал тебе и для чего это сделал.       Я кивал, согласный с каждым его словом. Но душу мою рвало на части от того, что я не мог сказать главного — Тень в моей голове. Его собственный брат. Я чувствовал себя предателем и не заслуживал жалости.       ― Я налью тебе чай, хорошо? ― ласково прошелестел Стервятник. С его помощью я вновь оказался сидящим на кровати. Он присел, чтобы быть со мной на одном уровне, вытащил платок и аккуратно вытер мои щёки. ― Ты очень хороший человек, птенчик. Ты просто запутался, ― добавил он.       Стервятник поднялся, чтобы разогреть чайник. Я на ватных ногах побрёл в свою кровать. Через некоторое время он порхнул ко мне, в руках сжимая чашку.       ― Это поможет тебе уснуть.       Я с благодарностью посмотрел на Стервятника. Ещё один невысказанный вопрос крутился у меня в голове.       ― Если Дом так жесток сейчас ко мне, будет ли иначе?       ― Если Дом пожелает, будет и счастье, ― Стервятник на секунду задумался, но так и не продолжил то, что хотел сказать. ― Доброй ночи.       — Доброй.       Но мне так и не удалось нормально поспать. Я проснулся с первыми лучами солнца и до завтрака провалялся пластом на кровати, думая о той девчонке, о крысятах, о вчерашних словах Молли… Целиком погружённый в мысли я наблюдал за спящими птичками.       «Собери всё это у себя в голове и подумай. Задай себе вопрос: а почему?»       Я, действительно, как дурак, не видел. Чувствовал, кажется, что-то, но не хотел называть это вслух. Разве бывает такое? А может, и хочется, чтобы было. Чтобы кассеты вместе слушать, и говорить мысленно, мол, про тебя это, слышишь?.. Чтобы каждый раз ощущать, будто под кайфом без всякой химии. И импульс тока такой, что до самого сердца, до боли. И эта сладкая боль держит лучше самого крепкого дерьма, которое только можно найти в Доме.       Я задумался. А что я делал, когда мне нравилась какая-то девушка? Воспоминания о Наружности теперь находились за плотной завесой тумана, подсказок извне можно было не ждать. Погружаясь всё глубже в мысли, мне удалось зацепить за хвост одну верную. Та трепыхалась в руках, будто юркая рыба, не давая себя разглядеть.       Если тебе кто-то нравится, то тебе нужно, чтобы этому человеку было хорошо и спокойно. Но если вы из разных миров, то к чему показывать свой эгоизм, высасывая из пальца то, чего в действительности нет? Зачем строить из себя клоуна, постоянно лезть в душу, ожидая чего-то в ответ, и обижаться, что ответа нет и не будет? Ведь не раз же давали понять, отгоняя в сторону, держись, мол, подальше…       Мы не на равных. И это даже не про то, как он сам себя ставит — всё так и было изначально. Дом расставил нас по ролям в самом начале, а мы идём вразброд, нарушая этот сценарий. Он в любом случае выше, чем я, мудрее, чем я. И, наверняка, понятливее, чем я. Ему будет на самом деле лучше, если я успокоюсь. Но как сохранять спокойствие, если Дом каждый раз подкидывает мне новую пищу для размышлений, испытывая, выматывая меня?       Может, Дом хочет дать мне какую-то подсказку в своём духе? Тогда это очень изощрённая загадка даже для него, даже Сфинкс проще изъясняется. Эх, надо было читать больше книжек, может, там чего бы почерпнул…       Ну почему нельзя просто взять да выложить все карты на стол, к чему эта головная боль каждый чёртов раз? Почему мысль не приходит сразу ясная, мол, так и так, дружище, здесь вы действительно друг для друга созданы, а сюда ты лучше не лезь, плохо будет?       Нет, я не дурак, решил я. В этот раз я был уверен, что всё понял. Решение мне казалось взвешенным, даже взрослым. Нужно отойти в сторону, дать ему спокойно дышать, делать свои важные и не очень дела, но без меня. Я же всё понимаю и не буду лезть куда не просят.       А любовь… Она ведь не про это. Она про кайф, оголённые провода и сердце наружу. Если не разрывает на части, то это херня, потому что друг без друга вы уже не существуете. Ярким примером для меня были Бледный с Молли: громкие, сумасшедшие, искренние, а маленькие скандалы созданы лишь для того, чтобы любовь усиливать. Каждый день, как на действующем вулкане — вот что такое любовь.       Мне точно нужно было вдохновение в лице Бледного. Он наверняка сморозит какую-то ересь, которая, если расшифровать, окажется ключом к загадке. Да что я всё про загадки? Я ведь уже уверен, что всё понял.       Когда все начали постепенно просыпаться и собираться на завтрак, я решил сбежать сразу к бассейну. Коридор второго этажа был довольно тихим. Я прошёл мимо, не заходя на этаж. Решил найти Бледного, наверняка желающего прогулять занятия, да посоветоваться с ним. За дверями актового зала кто-то бренчал на гитаре. Я заглянул в щёлочку.       К моему большому удивлению, это оказался Бледный. Он сидел на сцене и мечтательно обнимал шестиструнку, рядом лежал листок. В зубах он держал огрызок карандаша, видимо, борясь с муками творчества.       ― Э, Курт! ― окликнул его я.       Бледный дёрнулся и испуганно посмотрел в мою сторону. Поняв, что это я, он облегчённо выдохнул.       ― Ты шо так пугаешь? ― брови крысёнка обиженно взлетели.       ― Не хотел, пардонь, ― отозвался я, пробираясь к нему по проходу между кресел. ― Чем занят? ― я уселся рядом. Надеялся, что он не станет прятать от меня песни. ― И вообще, ты когда сказать собирался, что играть умеешь?       ― Та шо там уметь, ― брынькнул струнами Бледный.       ― Я вот не умею, ― фыркнул я. ― Так что там у тебя?       ― Хочу написать для Молли песню, ― Бледный снова приобрёл мечтательный вид.       ― Хорошее дело, ― одобрил я. — Ну, и как успехи?       Бледный откашлялся, поёрзал, взял поудобнее гитару. Я приготовился слушать, ожидая чего угодно.       ― Ах как же… ― затянул Бледный. ― Ёб твою мать, я люблю твои волосы, я хочу спать с тобой, я хочу стать тобой, чтобы спать самой с собой!       Крысёнок замолчал, смешно краснея. Признаться честно, Бледный выпалил всё настолько быстро, что я толком ничего не и понял. Только когда взял помятый исчёрканный листок, разобрал, о чём пелось.       ― Ага, ― выдал я.       ― Хуёво? ― почесался Бледный.       ― Да не. Пиздато, ― усмехнулся я, продолжая всматриваться в разбежавшиеся по листку слова. ― А дальше?       Довольный раскрасневшийся Бледный снова взялся за гитару и допел куплет, немного при этом гундося.       ― Чтобы хотя бы так спать с тобой или другому типу с тобой… ― Бледный сбился, почесался, и продолжил дальше, при этом смешно раскачиваясь и дёргая ступнёй. ― Или вообще никому с тобой! Запутался, не пойму ничего…       ― Есть чё? ― спросил я.       ― Есть, ― отложил гитару Бледный. ― А ты поможешь написать песню? Я правда запутался, не умею красиво писать.       — Как будто я умею.       Я взял листок Бледного и перевернул на чистую сторону. Крысёнок быстро сделал самокрутку и объявил перекур.       ― Напиши про облако в штанах, ― осенило меня вдруг. ― Очень романтично и не сладко.       ― Про облако в моих штанах? ― спросил Бледный, докуривая. Я кивнул. ― И в твоих?       Бледный снова взял гитару и принялся задумчиво бренчать.       ― А если так? Нахуй твой зефир в кровать, ты собираешься дополнять облако в моих штанах собой?       Я одобрительно кивнул и записал это на листок, но у меня вышло «я собираюсь дополнять облако в твоих штанах собой». Мы задумчиво пошкрябали головы, но решили, что оставим оба варианта. Бледный ещё раз пропел это для закрепления.       ― А как тебе это? ― предложил я. ― А может быть я под кислотой и у меня галлюцинации и всё такое!       Бледный захлопал в ладоши. Его радостные вопли заглушил звонок.       ― Это на обед? ― спросил я.       ― Да! ― Бледный поднялся, не выпуская из рук гитару.       ― Оставь здесь, ― сказал я. ― Кому нахуй понадобится сюда приходить?       ― Долбоёбам всяким, ― захихикал Бледный. Он всё-таки запрятал инструмент в одном ряду из кресел. Мы помчались на обед, выкрикивая слова из сочинённой нами песни.       ― Зефир в кровать!       ― Дополнять!       ― В штанах собой!       ― Кислотой!       На площадке второго этажа мы затихли, чтобы никто не услышал, а особенно Молли, иначе мы испортили бы весь сюрприз. После молниеносно проглоченного обеда мы рассовали что могли по карманам про запас и помчались вниз. Бледный надыбал пойло для нас и для Молли. Потом мы вернулись в актовый зал.       ― Давно сочиняешь? ― спросил я.       ― Ну, как курить начал, ― хохотнул Бледный, нежно обнимая гитару. ― Теперь это моя.       ― А была чья? ― я отпил из бутылки.       ― Та я ебу, шо ли, ― пожал плечами Бледный, принимая бутылку из моих рук. — Чья-то.       ― Спой ещё что-то, ― попросил я через некоторое время.       ― А что потом? ― задушевно голосил Бледный. ― Люблю ловить снежинки ртом… Родной портвейн номер семь семь семь…       Я развалился на сцене, подперев щёку кулаком, и слушал бренчание крысёнка, пьяно ему подвякивая.       ― Хочу спеть! ― я, кряхтя, сел.       ― Спой, ― сказал Бледный.       Мы выпили ещё.       ― Земфиру знаешь? ― спросил я.       ― Знаю, конечно, ― в доказательство Бледный пробренчал похожие аккорды.       Я прокашлялся.       ― А у тебя СПИД, ― затянул я мимо нот, но от души, ― и значит, мы умрём…       Бледный старательно трогал струны, капая украдкой слезами на гитару. Я старался не смотреть в его сторону, иначе и мне бы грозила истерика. Я не желал валяться, задыхаясь от слёз и смеха. После первого куплета порыв прошёл, осталось только желание отдать душу богу музыки и допеть песню до конца.       ― Не рассчитались с долгами, свинтили, ― пел я, когда боковым зрением мне показалось, что за дверью кто-то стоит. Я привык к причудам Дома и не обратил на это внимания, ― до скорого, мама, ключи у соседки! Я дула на веки, пока не остыли, и плакали ивы, и ставили метки, ага! Не видел ленивый в газете заметки, что…       Ощущение, что за дверью кто-то стоит и слушает, не покидало.       ― А у тебя СПИД, и мы далеко…       Я не выдержал и подорвался, помчался к дверям под оборвавшиеся аккорды Бледного. Но там никто не стоял. Я непонимающе осмотрел коридор в обе стороны.       ― Лицо, ты шо? ― подбежал ко мне запыхавшийся Бледный.       Я расстроенно покачал головой.       ― Показалось, там кто-то стоит. А там никого…       Бледный помолчал.       ― Может, оно того, спрятался?       ― Ага, ― я повернулся к Бледному, ― стоит где-нибудь за поворотом и прячется.       Бледный топтался рядом.       ― Ну ты шо, Лицо? Не залипай, ― дёрнул он меня за рукав.       ― Да подожди, я думаю, ― махнул я рукой. ― А хотя… Скажи мне вот что.       ― Шо?       ― Ты в Молли как влюбился? Точнее, как ты это понял? — решился спросить я, мысленно возвращаясь в свой утренний монолог.       Бледный почесал ухо, задумавшись.       ― Ну, я такой увидел её, и она была такая, знаешь, как прекрасный глюк. Я натурально думал, шо помер. И тогда она, она… Та я сразу понял, короче. Вот как только она появилась, то всё.       Я вздохнул.       ― Любовь с первого взгляда, что ли?       ― Во! ― закивал Бледный. — Оно.       ― Сразу вот так, и наповал? Без сожалений?       ― Да хорош! ― отмахнулся от меня Бледный. ― Это выстрел точно в цель был.       ― Понял, — я снова вздохнул, Бледный мне ничем не помог. — Пошли, долбан, песню для Молли повторим.       Через какое-то время мы перебрались в бассейн и просидели там до ужина, проведя обкуренный день, распевая странные песни уже без гитары. С ужина мы утащили бутерброды, чтобы накрыть поляну для Молли. Соорудили мы всё добро это на лавках, покрытых журналами с сиськами, а сверху бумажными салфетками. Бледный гордо поставил непочатую бутылку портвейна. Когда пришла Молли, я решил смотаться, чтобы не быть третьим лишним. Но девочка запротестовала. Она была одета в просторное платье на тонких бретельках, на плечи была накинута джинсовая куртка Бледного, на ножках красовались неизменные огромные ботинки со шнурками. У меня перехватило дыхание.       ― Я как будто сестру на выпускной провожаю!       Молли польщённо хихикнула, похлопав меня под отвисшей челюстью. Я догадался, что надо бы закрыть рот. Бледный уже готовил гитару.       ― Эту песню я хочу посвятить тебе, Молли, ― объявил он. ― Потому что ты такая, ну, красивая, даже лучше. Ты пиздатая, вот. А ещё я люблю твои ножки, а ещё, ― Бледный покраснел, ― ну, знаешь…       ― Начинай песню, ― прошептал я как можно тише, спасая всех от неловкости. Под «ёб твою мать, я люблю твои волосы!» открыл портвейн.       ― Я и не знала, что он умеет, ― шепнула мне на ухо Молли.       Я улыбался как идиот, глядя на то, какие взгляды бросают друг на друга крысята. Мне хотелось их расцеловать, так я любил этих двоих. Бледный закончил песню, и мы поблагодарили его аплодисментами. Он растерялся и захотел хлопнуть портвейна, но я опередил его и перехватил бутылку, поднимаясь с тостом.       ― Я хочу выпить за вас! ― я отсалютовал бутылкой. ― За тех, кто нашёл своё счастье в этом мрачном месте!       Крысята улыбались.       ― Бледный, ― спросила Молли, ― а почему ты нам не говорил, что играешь?       ― Я, того, ― зарделся Бледный, ― стеснялся.       ― А группу свою создать не хотел? ― встрял я. К моему удивлению, Молли поддержала идею.       ― Да, ― сказала она, ― у тебя же есть там ребята знакомые.       Моё сердце забилось. Я с трепетом слушал, как просто им даётся разговор о Наружности. Я слушал, как они обсуждают то, как с кем-то встретятся, будут играть песни в гараже, но не хотел вслушиваться. Чувствовал только тон голосов, трогающих моё сердце. Спокойно, Лицо, ты это начал, и всё идёт по плану, не встревай. Слыша их мечты о жизни по ту сторону, я представлял их, но с подлым облегчением думал о том, что останусь в Доме, в родных стенах.       ― Молли, ― я отчаянно запинался и краснел, ― помнишь, ты вчера говорила про Жида… Я утром думал и, в общем, кажется, так и есть.       Молли победно посмотрела на меня.       ― Так и знала!       ― А делать мне с этим что? ― взмолился я, упрашивая дать мне ответ.       ― Как что? ― весело откликнулась Молли. ― Жить!       Я взглянул на их счастливые мордочки, в блестящих глазах увидел счастливое будущее не здесь. И сами они уже были не здесь. Ещё чуть-чуть, и они покинут это Богом забытое место навсегда. Я ждал и в то же время не хотел, чтобы этот день настал. Я желал, чтобы они, как в журналах про музыкантов, тусовались, пили и курили, чтобы Бледный пел песни, а Молли танцевала на столах, чтобы они выплеснули свою бешеную энергию в Наружность, а не консервировались здесь. Я бы хотел только оставить по маленькой частичке каждого, снюхать эту кипучую силу или положить под язык, чтобы она взбудоражила меня изнутри, проникла в мои жилы, а успокоившись, переползла в сердце, устроившись в самом уютном уголке. Я сохранил бы её в своей груди до конца жизни. Я был пьян, и готов был закончить свою жизнь прямо сейчас, чтобы запомнить навсегда эти счастливые лица. Но я ещё не проводил их в Наружность, а значит, пока не время.       Я так расчувствовался, что обхватил крысят и по очереди поцеловал каждого в лоб. Всё и так должно вскоре случиться. Бледный и Молли пойдут к своему счастью, я же отдамся воле Дома. Да будет так.       Меня неожиданно повело и замутило. Не хотелось снова тошнить под лестницей. Я как мог взлетел наверх, дополз до ближайшего туалета, встречая по пути знакомые и не очень лица. Свет в коридорах ещё не погасили.       Столкнувшись с собой в зеркале, я удивился и даже на какое-то время забыл, что меня вот-вот вывернет. Но в итоге это произошло. Я с омерзением смыл это безобразие из раковины, надеясь, что кран с водой справится без меня. Из этого крана я и напился, когда в сток уплыли последние частички моего ужина. Протёр рукавом забрызганное водой зеркало и снова уставился на незнакомого себя. Волосы обросли и посветлели у корней, глаза ввалились, щёки тоже. Я оттянул нижнее веко и посмотрел на розовые нездоровые белки с лопнувшими капиллярами. Затем отошёл подальше и задрал толстовку. Попытался выпятить живот, но ничего не вышло. На меня смотрел помятый и потерянный человек, и я его не знал.       В отражении зеркала возник Стервятник.       ― Ты растерял свою плоть, ― прошелестел он за моей спиной, отчего по коже поползли мурашки. ― Ты таешь, Лицо, ― вместо Стервятника со мной был туман его сигареты. Расхотелось смотреться в зеркало на ближайшую неделю.       Я попятился и выбрался из уборной. Кровать ждала меня собранной и пахнущей родным Гнездом. Я с наслаждением нырнул в неё, желая поскорее забыться спасительным сном. Но сон всё не шёл. Вдыхая знакомые тепличные запахи, слушая шорох крыльев, тихие переговоры, шелест книжных страниц, хруст листа на полу под чьей-то ногой, меня каждый раз обжигало стыдом. Я зарывался горящим лицом в стирально-порошковые ароматы подушки и душил слёзы в зачатке. Мне отчаянно хотелось быть здесь, беседовать со Стервятником, но в мыслях то и дело мелькала совсем другая постель, этажом выше.       Я трясся в лихорадке, зарываясь в кокон из одеяла. Каждый раз я думал, что никогда больше не покину Третью, никогда не оставлю Стервятника. Но тут же в голове всплывал сухой воздух, запах библиотечных книг, ссоры и бесконечные вопросы без ответа, и я снова рвался туда. Даже бассейн, мой уединённый уголок, уступил в значимости перед этим новым, страшным местом.       Проснулся я в липком поту, не чувствуя рук и ног. Всё дальнейшее стал воспринимать как страшный сон, надеясь не травмировать свой несчастный мозг. Чужеродная сила грубо подняла меня с кровати, смело повела через темноту Гнездовища, ни разу не обо что не оступившись.       ― Стервятник, ― внезапно я осознал, что зову Птицу, голосовые связки бунтовали, не понимая, отчего я говорю на тон выше. Я опустился на его кровать. Стервятник сидел, непонимающе взирая на меня, абсолютно беззащитный без грима. Его волосы казались в темноте матовой платиной. Я наугад потянулся — оказалось, за щёткой. Стервятник послушно повернулся ко мне спиной, хотя я об этом и не просил.       Мои руки взяли прядь его невесомых волос.       ― У воронёнка крыло, как уголь, ― поплыл по стенам мой голос, усыпляя подслушивающих птенцов, ― он оставил пёрышко. Маленькая ласточка подарила веточку… ― на каждую птичку по одной пряди волос, так нужно, мои руки знали, что делать, следуя за голосом.       ― У совы глаза как блюдца, понесла в гнездо мышку. Ворона ничего не боится, поёт у нас под окнами. Стрижи парят над нашим Домом.       Мои руки принялись заплетать ставшие мягкими и послушными волосы в косу.       ― Два маленьких птенчика чистят перед сном пёрышки. Ничего не бойся, мы совьём гнёздышко. С нами наши клювы и когти, наши крылья и лапы…       Что-то блеснуло жемчужиной, отразившись от случайного луча луны, проглянувшей несмело среди туч. По лицу Стервятника лились тихие слёзы, капая с его подбородка на сложенные на коленях ладони. Я отложил расчёску и вытер одну его щёку, едва коснувшись пальцем кожи. И вдруг сжался от страха внутри, наблюдая, как мой такой чужой сейчас язык слизывает с пальцев солёные слёзы Большой Птицы.       ― Нужно поцеловать, где болит, ― проплыли в темноту последние слова. Мои губы поцеловали указательный палец и коснулись крохотного шрама в уголке рта Стервятника. В темноте его было не видно, но я знал, что он именно там.       Я послушно встал, снова ведомый не собой, и замер, как отыгравшая свою песню механическая кукла. Я был повёрнут к Стервятнику спиной, но слышал, как хрипло он дышит позади, давя в рвущийся из груди крик. Он не станет будить своих птенцов, он будет хромать по коридорам, скорбно воя и оплакивая другую птицу.       У меня подкосились ноги, будто только что с меня сняли свинцовый фартук. Я упал на колени, вымаливая у Большой Птицы прощение сквозь сведённые судорогой ужаса челюсти. Теряя сознание, как отключённый от аппарата тяжело больной, я вполз на свою кровать, мгновенно отключившись. Я был не в силах даже позвать на помощь, чтобы другие отыскали бежавшего в панике Стервятника и вернули в Гнездовище. Из меня словно вытащили батарейки и кинули в ящик за ненужностью.       Утром я долго собирал себя по частям. То не находилось руки, то пальца на ноге — мелочь, но жить без него как-то всё равно не то. Вспомнилась излюбленная учительская фраза: а голову ты не забыл? Решил на всякий случай проверить, не отвалилась ли у меня и она. Птицы косились на мои сборы с холодной отстранённостью ― приёмыш он и есть приёмыш, что с него взять?       События прошлой ночи я помнил смутно. Да и как соображать, если ты размазан осенней хмарью по кровати? За окном полотном на низком небе висели грязно-серые бесплодные тучи, их отчаяние от того, что они не могут произвести на свет ни снег, ни хотя бы дождь, передавалось и мне. Я чувствовал ту же пустоту внутри. Собрал себя всего, но, кажется, забыл про набивку, и теперь лежал безвольной тряпкой и косился в окно. Силуэты Птиц, горшки с растениями, всё такое знакомое мне, и кровать Стервятника неподалёку… Стервятник! Я подорвался с кровати, уже не задумываясь о том, а целиком ли я оттуда встал.       ― Нет Стервятника… ― прорычал кто-то хмуро рядом со мной. Даже не поворачивая головы можно было сказать, что со мной говорит Дракон, исполняя возложенные неизвестно кем обязательства быть заместителем папы.       Я отмахнулся от угрюмого косматого колясочника, чтобы он своим именем не напоминал мне о том, кого в этом Доме потеряли.       Не оправдав надежды моего желудка на сытный завтрак, я направился прямиком в противоположную столовой сторону. Гнала ли меня туда тревога или же что-то другое, я не знал. В любом случае нам с этой энергией было по пути. На первом этаже я по привычке начал вихлять как лис, чтобы запутать след для случайных любопытствующих. Скользнул за стенд, пара секунд передышки. Осмотрелся, и снова вихляя, до поворота к бассейну. Открыто. Волосы на шкирке встали дыбом.       Я прокрался внутрь, стараясь не издавать лишних звуков. Даже дышать старался ртом, чтобы не выдать себя сопением. Шишками не пахло, бухлом тоже, значит, не крысята. На всякий случай я проверил каморку. Так и есть. Темнота, пустота, пыльный запах с примесью кошачьего обогревателя.       Я напряжённо всматривался в заиндевевшее под куполом бассейна помещение, прислушиваясь к каждому шороху, из пасти валил пар. Кто же тут? Я подкрался и резко выскочил из-за угла, поскальзываясь на плитке как последний дурак. Разочарование тут же настигло меня. Нутро чуяло, что здесь кто-то есть, кто-то, знакомый мне. Жид? Но ведь он сюда больше не заходит. Стервятник? Я отказывался верить своему предчувствию, убеждал себя, что просто хочу его найти, поэтому вижу практически везде. Ну не может его здесь быть, никак не может.       Под потолком громко чирикнула заблудшая пташка, заставив меня подскочить на месте. Я часто задышал. Птица трепыхалась под куполом бассейна, била клювиком в доски, которыми были заколочены окна, пока, наконец, не нашла выход через заледеневший обвал в стене. И снова наступила тишина. Наблюдая за полётом птички, я совершенно забыл осмотреть углы огромного помещения. Раздался глухой стук, звякнула плитка, отпадая от мозаики на стене. Я медленно перевёл глаза правее.       Не за той я наблюдал птицей, похолодев, подумал я. Глухой стук повторился.       Стервятник сидел, сжавшись в углу, и подобно обезумевшей птице бился о стены, пытаясь найти выход ценой собственной крови. Я бросился к нему, надеясь остановить эти безумные раскачивания на полу. Сколько же он тут сидит? Упав на пол рядом, я схватил его за ледяные руки, принявшись трясти, обращая на себя его внимание.       На меня уставились жёлтые глаза с суженными в крошечную точку зрачками. Я отпрянул, но рук так и не выпустил. Стервятник оскалился, предупреждая. Я ещё крепче сжал его ладони, чувствуя, как острые когти впиваются в кожу, но сейчас это было не важно. Буду как Иисус, пронеслось у меня в голове, одновременно с когтями Птицы, что уходили всё глубже.       Волосы Стервятника белыми змеями разметались по плечам, глаза стеклянно уставились сквозь меня, пересохшие тонкие губы что-то беспрестанно бормотали. Он не прекращал раскачиваться. Вместе с ним, пойманный в тиски когтей, раскачивался и я, втянутый в какой-то безумный ритуал. У меня даже не осталось слов на языке. Я всматривался в жёлтые немигающие глаза, гипнотизирующие меня с каждой секундой всё больше и больше, пока серость бассейна не стала светлеть, пока не проступило солнце… Наша кожа вдруг стала теплеть, а я перестал ощущать свои руки. Они исчезли совсем. Стали чужими.       ― Рекс, ну что же ты, ― Макс заботливо держал ладони брата в своих. Сиамцы сидели друг напротив друга, склонив головы так близко, что их волосы казались сплошным полотном, а руки ― продолжением одного тела.       ― Проклятые кошки, ― шмыгнул носом Рекс. Его пальцы украшали кривые царапины от кошачьих когтей. Макс осторожно накладывал на каждую царапинку изготовленную Рексом мазь. Рекс тихо охал, Макс останавливался после каждой царапины, чтобы подуть на неё, изгнать кошачью заразу из ран.       Когда с лечением было покончено, Сиамцы не разомкнули рук. Макс взял вторую ладонь Рекса в свою, будто передавая целебную энергию брату. Они так и замерли, будто это и правда было сродни медитации. Их дыхание выровнялось и звучало в унисон, по артериям шла кровь в одном ритме. Вдох-выдох, вдох-выдох. Две пары жёлтых глаз одновременно открылись, глядя друг на друга из-под полотна волос. Из-за солнца под таким пологом становилось жарко.       ― Всё прошло, Рекс, ― утешающе прошептал Макс, всё ещё не выпуская его рук.       ― Всё прошло, ― повторил за братом как мантру Рекс.       Чтобы исцеляющий поток не оборвался, Макс закрыл его поцелуем в обе ладони, слизывая солёный пот с кожи, очищая от всего плохого. Рекс слишком преданно, слишком нежно посмотрел, слишком пылали его щёки.       Картинка начала тускнеть, пошла рябью, лицо Рекса поплыло, меняясь в чертах, и вот в меня уже впились два мутных глаза с подрагивающими точками зрачков. Я снова всматривался в них и боялся заговорить. Быть может, он пребывает в том мире, в который меня сейчас случайно занесло? Не останусь ли я без глаз за то, что так варварски, без спроса ворвался в его голову? За то, что нарушил границы и увидел то, что не дозволено? Вопрос «как?» отошёл на второй план.       Я хотел сказать «всё прошло», но вовремя прикусил язык. Вместо этого спросил, слышит ли он меня.       Взгляд Птицы стал постепенно фокусироваться на мне, что меня обрадовало, но плен рук был так же силён. Я уже чувствовал, как онемели мои ладони.       ― Что… ― медленно прошелестел Стервятник. ― Что… ты… вчера?       Я увидел ссадину на его лбу, но смахнуть грязь мне не дали когти. Кажется, наши ладони примёрзли друг к другу навсегда, я совсем не чувствовал тока крови. Казалось, мы и вовсе начинаем превращаться в ледяные скульптуры. Мы будем чувствовать всё: как леденеют наши пальцы, ноги, как лёд ползёт по икрам вверх, сковывая нижнюю половину тела, как сожмётся от боли застывающее сердце. Будем ощущать всё до последнего, пока глаза не подёрнутся коркой льда.       ― Я не знаю, ― я проглотил комок в горле. Отчаянно надеялся, что через наши скованные руки передастся сигнал, что я говорю правду. ― Встал, и вот уже стою у окна.       ― Ты молил о прощении и даже не знаешь, за что? ― Стервятник понемногу обретал связную речь.       ― Я сделал тебе больно, вот что знаю точно, ― ответил я, чувствуя, как тиски когтей ослабевают. ― И очень сожалею, что бы там ни произошло.       ― Так ты не знаешь, что говорил? Лицо, ты честен со мной? ― Стервятник снова вперил в меня взгляд суженных зрачков.       ― Да, да, абсолютно честен! ― я собрал все свои силы и надеялся, что мой импульс таки дошёл до Птицы.       «Он тебе поверил».       ― В меня, ― я запнулся, решая, стоит ли это говорить, ― будто что-то вселилось.       Меня будто засасывало в эту крошечную точку, трясло, но я не отводил взгляд.       «Заткнись к чёртовой матери, Лицо. Больно сделаю. Я не шучу».       Губы Стервятника скривила гримаса боли, он разжал пальцы и закрыл руками лицо. Мои ладони резануло как лезвием. Я с трудом разжал застывшие пальцы, рассматривая кровавые полоски, но спохватился, поняв, что оставил Стервятника один на один с острыми когтями. Тогда я отвёл их от лица, кое-где испачкав бледную кожу красными штрихами крови.       ― Лицо, ― его ноздри беспокойно задёргались, ― я что-то чую, и мне это не нравится.       ― Обещаю, ― выпалил я, ― что этого не…       Мою левую половину рта вдруг свело судорогой, я похолодел. На мгновение показалось, что сейчас меня хватит удар.       «Я же предупреждал».       Стервятник отодвинулся от меня, нервно обсасывая кровь с когтя. Меня трясло от холода и пережитого ужаса.       ― Нужно вернуться, ― сказал я как можно спокойнее, чтобы не нервировать Птицу. Стервятник замолчал и нахохлился. Я решил подняться и поискать его трость, чтобы хоть как-то спасти нас от нависшей неловкости.       ― Идём же, ― я осторожно тронул Стервятника за плечо, ― здесь ужасно холодно.       ― А что, если не пойду? ― поникшим голосом отозвался Стервятник. ― Зачем это всё, Лицо? Я старая птица, и уже схожу с ума…       ― Стервятник, ну пожалуйста, ― взмолился я, ― я не хочу, чтобы ты сидел тут! Здесь холодно, мы инеем скоро покроемся. Ну пошли!       Стервятник ещё больше нахохлился.       ― И как же я пойду? ― ворчливо поинтересовался он. ― Я совершенно голый, ― он взмахнул рукой и указал на своё лицо. Мне стало стыдно. Ведь это из-за он меня бежал в панике из Гнездовища. Чтобы я ни наделал, это было ужасно.       Я стянул толстовку, содрогнувшись от жадно набросившегося на тело холода.       ― Держи.       Стервятник посмотрел на меня, не торопясь её брать. Меня крупно колотило. Наконец, он смягчился и принял мою ещё тёплую одежду.       ― Спасибо, птенчик.       Я присел перед Стервятником, чтобы он смог опереться на меня, когда будет вставать. Но на меня смотрел совершенно другой человек. Ведь если смыть с него грим, надеть простую одежду, то получится…       ― Прошу, Лицо, не смотри на меня так. Мне и зеркала не надо, чтобы понять, на кого я стал похож. Если хотел сказать это, то не стесняйся, говори.       Я решил промолчать. Передо мной было отражение того, кто сейчас отвоёвывал мой разум и тело, клеточка за клеточкой. Я пытался почтительно отвернуться, но не смог. Мои глаза издевательски не моргали, заставляя меня смотреть и запоминать.       ― Ты же не хочешь, чтобы я выцарапал тебе глаза, верно?       Я вздрогнул. На мгновение мне показалось, что я слышу Тень. Я совершенно точно сошёл с ума. Передо мной стоял Тень, не Стервятник. Я не узнавал его вечно усталый взгляд, его глаза не были полны скорби, они горели, как янтарь на солнце. Стервятник накинул капюшон на голову, обрывая эту жуткую иллюзию.       «О, как же я скучал. Какая очаровательная жестокость».       Я посильнее сжал челюсти, преграждая зубами поток рвущихся из души проклятий. Кто ещё здесь жесток? Уж точно не Стервятник. Я подал ему руку, тот вцепился в меня, едва управляясь со своим телом. Не сумев удержаться на ногах, он начал заваливаться на меня. Но я вовремя подхватил его, одновременно вручая ему в руку трость. Подумав, отдал ещё и свои очки — на всякий случай.       Стервятник посмотрел на меня с отчаянной растерянностью, его рука упорхнула с моего плеча, баюкая в узкой ладони, казалось бы, обычные на мой взгляд очки.       ― Лицо… ― начал было он, но покачал головой. ― У меня больше нет сил.       ― Держись, мы скоро придём, ― понял я его по-своему.       ― Ты не понимаешь, ― прошелестел он из-под занавеса волос.       Я не стал спрашивать у несчастной Птицы, как она сюда попала и зачем. Впрочем, на последнее я мог ответить. Ещё помнил солнечную картинку перед глазами. На глаза вдруг навернулись слёзы. Да пусть бы Тень уже забрал моё тело и не мучил никого! Или, раз уж он нашёл способ залезть ко мне в голову, то придумал бы и как быть ближе к брату, не изводя меня кошмарами.       Стервятник едва держался на ногах, и мне стоило больших трудов довести его до выхода из бассейна, а дальше был ещё подъём по лестнице.       Я совершил оплошность. Оставил Стервятника без опоры и закрыл бассейн своим ключом. Ну что ж, тайна раскрыта. Я испуганно бросил взгляд на сгорбленную спину старика, не юноши. Понял ли он, что я сделал? Но, если он спросит, решил я, тогда и я спрошу, а как он попал внутрь? Явно же не через провал в стене.       Стервятник в неадекватном сознании, это я понял сразу, но вдруг после пережитого стресса он отошёл и теперь всё нормально воспринимает? Я снова взял его за холодную ладонь, он ничего не сказал, лишь сильнее сжал мои пальцы. Я вёл его через Дом будто слепца, чёрные очки дополняли эту иллюзию. В руку отдавалась дрожь. Его нужно срочно уложить в постель.       Мы прошли пустым коридором, стаи сейчас были на занятиях. Поймать нас мог только кто-то из воспитателей или из прогульщиков. Я постоянно посматривал в сторону Стервятника, не сбились ли его очки. Я не хотел, чтобы кто-то увидел его в таком состоянии. Мне отчаянно хотелось защитить его от всего плохого в этом мире, но я не знал, как.       Зайдя в Гнездовище, Стервятник немного оживился, прикурил из моих рук, позволил уложить себя в постель и замотать в одеяло. Я пообещал, что раздобуду чай. Но куда подевался чайник? Обвиняя всех и каждого в пропаже пластикового предмета, я принялся обшаривать пустующее сейчас Гнездовище. И это давало мне волю копошиться, где вздумается, без риска сгореть от осуждающих взглядов в спину.       Чайник нашёлся под столом среди кадок, я мог бы даже не хлопать шкафами, но это принесло мне некоторое успокоение. В голову закралась было чужеродная мысль сбегать к Жиду за кипятком, но я отбросил её прочь. Куда я побегу, когда Стервятник сидит под одеялами в кровати и клацает зубами от холода? Да и зачем, если чайник-то у меня в руках?       Я раздобыл среди разнообразных мешочков обычный чай и заварил его. Стервятник с благодарностью принял кружку, ухватив её краем пододеяльника.       ― Лицо, ― слабо попросил он, ― не окажешь ли ты мне услугу?       ― О чём речь? ― удивился я. ― Что угодно. Тебе нужно каких-то лекарств? ― предположил я.       ― Верно, ― кивнул Стервятник. ― Возьми вон ту скляночку и вон тот мешочек, ― он указал дрожащим пальцем на свои сокровища, ― и растолки вот этот корень в миске. А потом кипятку туда… ― он устало откинулся на подушки, выставив вперёд руки. Пока я проводил манипуляции, он так и лежал, рассматривая свои запястья. Я уже и позабыл, что делал ему татуировки. Решил, что полюбуюсь своей работой как-нибудь потом.       ― Это ведь поможет? ― уточнил я, отчего-то испугавшись, что Стервятник решил приготовить себе отраву моими руками.       ― Поможет проспать без сновидений несколько часов, ― заверил меня Стервятник, усаживаясь на кровати, ― так я лечусь.       Я подал ему кружку, он понюхал приготовленный мной настой и остался доволен.       ― Спасибо, птенчик, ― похвалил он, ― ты делаешь успехи.       ― Да, с твоими подсказками, ― засмущался я       Подув, Стервятник выпил кружку в несколько больших глотков. После откинулся на подушки и прикрыл глаза. Я снова поправил одеяло, и, подумав, принёс ещё одно, укутав ими ноги Стервятника. Ну, чтобы совсем тепло было.       На всякий случай я потрогал его лоб.       ― Нет у меня температуры, ― устало отмахнулся Стервятник. ― Иди, папа проспит до вечера.       Я терпеливо вздохнул. Хотелось рассмеяться от того, как по-детски он себя вёл. Я скукожился на стуле рядом, наблюдая, но ничего пугающего не происходило. Он спокойно заснул и даже громко сопел, успокаивая мою разошедшуюся паранойю. И тогда-то мне до дрожи захотелось чаю не здесь. Я взял свитер потеплее и пошёл на третий этаж. Я был уверен, что там пустят, что там меня ждёт чай и воспитательские бутерброды, которые почему-то всегда вкуснее.       В комнате было тепло и уютно, и я только сейчас понял, как же меня трясёт от холода. И от непонятного волнения. Ну чего я припёрся-то?       Жид заставил меня сесть на кровать замотал мои ноги в кокон из одеяла. Я перестал сопротивляться собственным мыслям. Ну пришёл и пришёл, меня даже ждали.       ― Только попробуй заболеть, ― шутливо пригрозил Жид и сунул мне под нос чай с тонким ломтиком лимона. Вдыхая цитрусовый аромат, я осознал, что очень долго не пил такой чай. Я шмыгнул носом.       ― Да с чего бы…       ― Насморк? ― навострил уши Жид.       ― Не дождёшься.       Я резко встряхнулся и отодвинул от себя чашку с дивно пахнущим чаем, хлопая ладонью по столу.       ― Меняться кружками давай.       ― С чего бы? ― захлопал глазами Жид. ― Сахара и лимона там одинаково.       ― Ты знаешь, ― выругался я и силой попытался отвоевать не отравленную кружку.       ― Ну, если ты считаешь, что я тебе туда что-то подсыпаю, ― с видом оскорблённой невинности сказал Жид. ― Я бы никогда. Я к тебе только с благими намерениями. Но как пожелаешь, ― с этими словами он сам пододвинул ко мне свою кружку.       Я потянулся за бутербродами, Жид сидел рядом, шурша книгой. Я осторожно отпил чай, посмаковав на языке. Обычный, с лимоном, решил я. Жид свой отодвинул в сторону. Он молча постукивал по корешкам книг, задумчиво что-то бормоча себе под нос.       ― С творчеством Чехова знаком?       Я пожал плечами.       ― Ну типа… Мы на уроке литры сейчас?       Жид вытянул, как мне показалось, наугад книгу, и вернулся в кресло.       ― В таком случае, прочитаю пару глав, пока ты доедаешь.       ― Да пожалуйста, мне всё равно, ― я запихнул в рот очередной бутерброд с сыром. — Я тут занят.       Он открыл книгу.       ― Главное, чтобы ты знал хотя бы, кто это такой, ― воспитатель разговаривал со мной из-за ширмы книжных страниц.       ― Я не настолько тупой, ― фыркнул я, разбрызгивая чай. Жид едва удостоил меня взглядом. Я был уверен, что прежде всего его волновала чистота стола, а потом уже моё благополучие. А ведь я мог и подавиться лимонной косточкой.       Я допил чай, сыто икнув.       ― Пардон, ― заглушил я очередной позыв икоты. Я съел рекордное для себя количество бутербродов.       Внезапно мне стало жарко, закружилась голова. Я решил, что это из-за горячего чая, да ещё и из-за работающего на всю мощь масляного обогревателя. Я поёрзал, стряхивая навалившееся сонное состояние.       ― Ну что ты ёрзаешь? ― Жид вздохнул. ― К стенке сядь вон.       Я прислушался к своим ощущениям. Оказалось, что сесть, поджав под себя ногу, невероятно удобно. Жид, искоса поглядывая на мои телодвижения, нахмурился и принялся нервно постукивать пальцами по обложке книги. Когда я замер на месте, он снова погрузился в книгу. Только я не был уверен, что он настолько зачитался. Меня вдруг стало раздражать, что он предпочитает книжное общество.       ― А что ты там читаешь? ― полюбопытствовал я. ― Лучше бы это был Гоголь, ― я потянулся через стол, чтобы увидеть обложку. Жид отчего-то встрепенулся, рука его взлетела, уже готовая ударить меня по пальцам.       ― Не хватай грязными руками, ― вместо этого он отодвинул от меня книгу дальше, ― сколько раз говорил.       ― А давай ты мне книгу подержишь, а я почитаю? ― я изобразил обиду, отступив на кровать, ожидая, что будет делать Жид. Наши взгляды встретились.       ― Больше ничего не подержать? ― он попытался навесить на себя строгий воспитательский вид, но весь его образ посыпался. С розовыми ушами и в огромной застиранной футболке он был больше похож на старшего брата. Я снова почувствовал ужасное головокружение. Жид странно на меня смотрел, забыв про книгу, заложив страницу пальцем вместо закладки.       ― Я что-то брата вспомнил, ― выдохнул я, оправдывая своё странное поведение, ― старшего. Ты мне его сейчас напомнил. Мы вечерами вот так вот сидели, и он мне книжки читал. У меня даже интерес к чтению был тогда, по ролям даже читали. А если бы не он, то никогда.       Я увлечённо принялся рассказывать о своём детстве, о долгих зимних вечерах, когда мы с братом читали, грызя нарезанные мамой яблоки с блюдца…       Сначала Жид не шевелился и только хмурился. Потом он моргнул раз, другой, постепенно выходя из оцепенения. Казалось, что он сейчас заговорит, но он закрыл рот, так и не дав словам вырваться. Как будто кассета заела на самом интересном месте, и ничего теперь не поделаешь. Кассету перемотать можно, а человека нет.       ― Эй, ты слышишь? ― осторожно подал голос я. Затёкшая нога ныла. Ну зачем я так уселся? Но я снова наткнулся на замок. Мне стало до слёз обидно.       ― М-м… ― подал голос Жид. ― Прости, Лицо, ты что-то говорил?       Казалось, будто я вырвал его из мира грёз, как Стервятника утром. Теперь стало обидно вдвойне. Я решил оставить его наедине со своими сахарными мечтами. Пошёл он на хрен, распинаюсь тут, и для чего? Ни хрена Молли не была права. Я не должен был на неё злиться, откуда же ей знать, каков он на самом деле. Мне не удалось его узнать, хотя за столько-то времени…       Я разом откинул одеяло и выбрался из жаркого кокона. Я был взбешён до предела. Мне хотелось разбить кружку или порвать все его сраные книжки, но вместо этого я плевался и сжимал кулаки, дрожа от справедливого гнева.       ― Я ему тут душу наизнанку, а он хуёв в уши насовал! ― орал я на невозмутимо восседавшего передо мной Жида. ― Да что ты за человек такой, тьфу, блядь! Иди ты на хуй!       Я выскочил в коридор, перед этим хлопнув дверью с такой силой, что со стен точно должна была посыпаться штукатурка, грохотал, не опасаясь страшных воспитателей. Хотелось орать и драться со стенами Дома. Проходя мимо двери Р, я состроил рожу. И что ты мне сделаешь, страшная дверь?       Я зло затопал в сторону девчонок. Ух, Молли! Я стрясу с тебя объяснения! Я без стука вломился в их комнату, удивившись, что нашёл её в трезвом состоянии. Я напоминал себе Жида, краснел и сопел как чайник. Ебучий Жид!       ― Молли! ― заорал я. ― Где Молли?       ― В пизде! ― хором ответили мне Рыжая и Химера. Молли действительно не было видно.       ― Если ты прячешься, Молли, выходи! ― продолжал я драть глотку.       На мой рот легла чья-то ладонь, а знакомый голос с хрипотцой нежно прошептал на ухо:       ― Не ори, Лицо.       Меня против воли втащили в чистенький санузел, толкнув, усадили на бортик ванной. Габи закурила.       ― Привет.       ― Погорячилась я, наверное, ― Габи курила, сложив руки под пышной грудью. ― Ты мальчик-то умелый даже со своими страшными зрачками.       ― Я не всегда так хожу, ― пробормотал я.       ― Ага, ― хрипло рассмеялась Габи, ― не всегда, а потом на весь Дом орёшь.       Габи опасно поставила ногу на бортик ванной, умостив её между моих бёдер, и невозмутимо поправила сползший чулок. Я нервно сглотнул.       ― Не надо извинений и подобной херни, ― отмахнулась Габи, едва не обсыпав меня пеплом. ― Давай просто замнём, может?       После разговора с Габи мне немного полегчало. Но как только я отправился дальше в коридоры, мысли снова вернулись в тот же поток, въедаясь в моё нутро, как крепкий табак Габи. Я по-щенячьи косился в ту сторону, надеясь на что-то. На что? Тихий гул коридора прорезал девчачий визг.       ― Демон! ― вопила девчонка, тыча в меня пальцем и балансируя при этом на одном костыле. Выглядела она пугающе. Кажется, Могильник не пошёл ей на пользу. Да кого вообще пощадили бы эти адские жернова?       ― Замолкни! ― отмахнулся от неё я.       От воплей раскалывалась голова. Девчонка продолжала орать, я схватился за голову, перед глазами помутнело.       ― Заткни своё ебло!       Как только девка испуганно замолчала, я облегчённо выдохнул.       ― Спасибо, ― прошептал я Тени, прорываясь через пелену тумана перед глазами.       «Это не я».       — Нет, ты! — взвыл я, вцепившись руками в волосы. — Это ведь ты!       Туман спал. А я почему-то нос к носу стоял с побледневшей от ужаса девчонкой. Она беззвучно открывала и закрывала рот, пытаясь отойти от меня на дрожащих в руках костылях.       ― Давай же, ― выкрикнул я ей в лицо, ― потанцуем! Продай мне свою душу, раз я демон, мать его, Люцифер! Закрепим наш договор поцелуем!       Я начал смеяться и уже не смог остановиться. Я спустился по лестнице, и мои гиеноподобные вопли разносились на весь этаж. Дом неодобрительно цокал мне. Из глаз градом покатились слёзы, я продолжал хохотать, икая время от времени.       Я, пританцовывая, вошёл на первый этаж. Издавал нечленораздельные звуки, казавшиеся мне песней, размазывал слёзы по лицу и уже готов был кататься по полу.       ― Это что с ним? ― дверь библиотеки открылась, до меня доносились девчачьи голоса.       ― Он идиот?       ― Может, ему врезать?       ― Молли, врежь ему!       ― Я вам всем сейчас уебу, пёзды! Я его успокою!       Послышалось хихиканье, чем-то схожее на моё. Случилась небольшая потасовка, но Молли удалось благополучно загнать гиен обратно в библиотеку. Она подбежала ко мне и попыталась остановить, я же продолжал беспорядочно дёргаться, как под электрическим током. Девочка повела меня на улицу, я шёл за ней, оставляя след из слёз, слюней и соплей, как улитка.       ― Ёблышко, расскажи мне, что случилось? ― Молли обеспокоенно смотрела на меня. Я же никак не мог протолкать слова через икоту, только дрожащими руками попросил сигарету. Молли помогла мне закурить.       — Это что-то про Жида? ― догадалась она. Я кивнул.       Сигарета помогла наладить дыхание. Через некоторое время я уже мог связно говорить, хлюпая при этом носом.       ― Я чувствую себя таким идиотом, ― простонал я, хватаясь за голову. ― Ты же говорила, что я ему нравлюсь!       Я впервые говорил слова с таким смыслом вслух. Они горчили разочарованием, а я надеялся, что будут сладкие, как леденцы с самолётиком на фантике.       Как мог, тяжело вздыхая и заламывая пальцы, я рассказал Молли, как всё было. Я краснел, стыдился и пытался не встречаться с ней взглядом. Мне было ужасно стыдно. Может, Молли что-то другое имела в виду?       ― Ну зачем ты сбила меня с толку? ― в отчаянии вскричал я. ― Теперь всё пошло по пизде! Я всё пустил по пизде из-за ложной надежды! Ну зачем, Молли?       Молли стояла и, опустив голову, слушала мою тираду, выводя при этом носком ботинка на грязи какой-то абстрактный узор.       ― Всё, пиздец! Теперь… ― я подавился словами, готовыми вылететь изо рта. Я смял их и с усилием проглотил.       ― Ты влюбился, вот что, ― тихо проговорила девочка. Неожиданно она всхлипнула, отчего мне стало совестно за свою истерику. ― Да я что, знала, что ли, что Жид твой такой ебанутый? Да у него на роже написано, что ты ему нравишься! Не видел, что ли?       Я обнял плачущую Молли, та пыталась пнуть меня, била кулачками по спине, но я продолжал сжимать её в объятиях.       ― Я же вижу это! Ну не могла я так тупо ошибиться. Не могла!       Молли отстранилась от меня, яростно вытерла слёзы.       ― Тебе нужно обратить на себя его внимание! ― с решимостью скомандовала она. ― Что Жид любит делать? Лечить тебя. У тебя в спальне болеет кто-то?       ― Да, Стервятник…       ― Отлично! Проводи с ним больше времени. И расстегни кофту. Ты должен хорошенько простудиться!       План был очень кривой, но я не стал спорить с прущей с таким напором девочкой. Вот только у меня было очень нехорошее предчувствие.       ― Не хочу я Стервятника сюда приплетать, Молли. Это неправильно.       Но она меня уже не слушала. От её слёз не осталось и следа. Она расхаживала передо мной, предлагая разнообразные варианты моих заболеваний. Предложила даже уронить меня с лестницы, но я сказал, что больше не хочу. Тогда предложила пнуть меня по больному колену, и я решил бежать. Девочка гоняла меня по двору, при этом выкрикивая:       ― Пропотей хорошо! И никакого чая! Только кашель и простуда!       Я зашёлся в кашле, подавившись своими же слюнями. Молли победно расхохоталась.       ― Ура! ― девочка описала вокруг меня круг.       ― Дай отдышаться, Молли! ― взмолился я. Молли остановилась рядом.       ― Серьёзно тебе говорю, Ёблышко. Жид твой как девка морозится, а сам только рад с тобой «чайку попить», ― Молли, хмыкнув, изобразила пальцами кавычки.       ― Господи Боже, избавь меня от этого. Я к Стервятнику.       ― Удачи, Ёблышко! ― хохотнула мне вслед Молли.       В Доме мой порыв поутих. Я возвращался к Гнездо. Мне не хотелось использовать Стервятника от слова совсем. Наоборот, я за него волновался. А что, если он серьёзно заболел? Что я могу сделать тогда? Или же я сильно заболею сам? Нет, пусть лучше Жид радуется, что его, наконец, оставили в покое. Ему явно осточертели мы оба ― и Стервятник, и я. Хотя я до сих пор не мог понять, что же ему сделал Стервятник. Он может ворчать и иногда грозится выцарапать глаза, но ведь он совсем не такой наедине. Он выглядит, как Тень? Но это же не повод избегать его. Тогда бы все, кто знали Тень, избегали бы и Стервятника.       ― Ты же знал Жида, почему он такой?       Я задал вопрос, не ожидая ответа, потому что знал, каким он будет.       «Да, я его знал, но не больше, чем Стервятник».       Что-то внутри меня, какое-то интуитивное чувство подсказывало, что Тень соврал. Не могло быть так, что-то не складывалось, как неверное решение в математике, где всё выстроилось вроде бы так, но ответ вышел совершенно другой. Я не стал спорить с озлобленным призраком и решил докопаться до сути сам.       Тень стал чаще «выходить на связь», что начинало меня напрягать. Я не горел желанием слышать этот голос чаще других. Мне хотелось слушать нытьё Бледного под гитару, озорной смех Молли, монологи Стервятника, когда он в настроении, Шакальи песни, и я так хотел, чтобы вернулся голос Дракона, нежно зачитывающий тебе проклятья на смерть. Я хотел слушать даже постоянное ворчание Жида. Но я не хотел слышать Тень, как случайную ноту, закравшуюся в аккорд по ошибке.       ― Не думаю, что со Стервятником случится что-то плохое. Это обычная простуда.       «Откуда тебе знать? От Жида набрался?»       Я был возмущён, но и взволнован новым открытием. Тень не просто так жалит меня, давя на больную тему.       ― Ты общался с ним, ― пошёл я вразнос. ― Общался, а потом выбесил его, и твой брат тоже, и он больше не хотел иметь с вами дел. А теперь ты ревнуешь, что я с ним корешусь.       «Не друг он тебе. С чего ты взял, что он станет с тобой возиться? Сдался ты ему».       ― Ты дальше моей головы ничего не видишь!       «Ну так дай своё тело, побольше увижу!»       Я продирался через стаи, возвращающиеся по классам после обеда. В Гнездовище у кровати Стервятника уже крутился Дракон с парой Птичек, каждый подсовывал недовольному вожаку угощения с обеда. Стервятник сидел, завернувшись в свою странную накидку, хмурый и растрёпанный.       ― Да дайте ж ему поспать спокойно! ― рявкнул я с порога, всех разгоняя.       Птички отскочили, оставив подношения на тумбочке. Но Дракона было так просто не пробить.       ― Да кто ты такой, чтобы разевать тут пасть? ― его коляска угрожающе повернулась в мою сторону.       Стервятник высунул из-под накидки голую и тонкую, как крыло без оперения, руку и махнул ей в сторону Дракона, затем снова её спрятал и нахохлился.       ― Ему нужно больше пить, ― сказал я и уверенно двинулся в сторону кровати Стервятника, не обращая внимания на ругающегося Дракона. ― Где, блин, чайник? Вы куда его дели, пернатые?       Стервятник каркающе раскашлялся, все повернули головы в его сторону.       ― Долго ещё чайник прятать будете?       ― Никто его не прятал, ― Дракон проехал через всю комнату, кто-то помог ему разобраться со шкафом.       — Вот на хрена вам это понадобилось? ― я выхватил у него из рук чайник, борясь с желанием переебать им ему по лицу.       В туалете я наполнил чайник водой, стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале. Когда вернулся, Стервятник что-то мне хрипло попытался сказать. Я решил не мучить его простуженное горло и подал листок с ручкой. Он написал мне название трав, которые нужно заварить и в каких пропорциях. Я принял листок, исписанный на четверть острым почерком, похожим на кардиограмму. Кажется, многие из стаи были недовольны, что мне выпала такая честь, но молчали, понимая, что на моей стороне не только кулаки, но и чайник с кипятком.       «Я таким прежде не занимался».       ― Правда, что ли? ― я возился с травами отдельно ото всех, но всё равно старался говорить как можно тише. И не произносить имя Макса, чтобы в случае чего ко мне не было вопросов.       «Это было делом Стервятника. У него обращаться с травами выходило лучше моего».       ― Может, нужно было больше тренироваться? ― негромко спросил я, высчитывая по времени, заварился травяной чай или нет.       «Не думаю».       Я поставил чай на подоконник, чтобы тот немного остыл, прежде чем дать его Стервятнику. Сел к нему на кровать.       ― Это ты, птенчик? ― хрипло спросил он.       ― Я.       ― Хорошо, ― на последнем слоге слово оборвалось, и Стервятник снова зашёлся в каркающем кашле.       ― Есть градусник?       ― Я и без того тебе скажу, что у него температура, ― снова встрял Дракон, но градусник отдал.       ― Вам учиться не пора, малышня? ― огрызнулся я, раздражённый постоянными взглядами в спину.       ― Тебе-то об этом только и говорить, ― фыркнул мне кто-то в ответ.       Я вручил градусник Стервятнику и убедился, что тот правильно сунул его подмышку. Пока он сидел так, оставшиеся птички постепенно упорхнули в коридор, а я занялся ревизией шкафа. Нужно было найти шарф и что-то из рубашек.       «У Стервятника есть мазь. Спроси у него. Скажи, что нужно мазь от горла».       ― М… ― обратился я к барахлу внутри шкафа, ― А у тебя есть чего-то для горла?       Стервятник утвердительно покашлял, подозвал меня жестом, когда я решился повернуться к нему. С собой я прихватил фланелевую рубашку тёмно-коричневого цвета, надеясь не сильно оскорбить ей тонкий вкус Птицы.       «Если предложишь ему шерстяные носки, то останешься без глаз».       Я решил, что Максу всё же виднее, и оставил устрашающую колючую пару в шкафу. Забрал у Стервятника градусник, убедившись, что температура есть, но не пугающе высокая, а вместе с ним и очередной листок. Пока я разыскивал мазь, Стервятник пил чай. Я очень надеялся, что не облажался, и Стервятник кашляет только потому, что простужен.       Мазь пахла чем-то пряным. Кажется, Стервятник мне давал этот пузырёк, когда я пускал сопли носом? Я попробовал мазь, растирая её между пальцами. Нет, это была не та, от той холодило кожу.       ― Мне неловко, ― процедил я под нос, смущаясь. ― Ты же можешь это сделать?       Макс не стал язвить, что я отдаю в его руки своё тело. Борясь с головокружением, я надеялся, что он не воспользуется данным мной преимуществом. Всё прошло гладко: мои руки осторожно растёрли мазью его грудь, помогли переодеться в рубашку и замотали горло шарфом.       Меня покачнуло. Наблюдавший за мной Стервятник понял это по-своему.       ― Съешь это, ― прохрипел он, указывая на птичьи подношения.       ― Можно? ― вежливо спросил я, косясь, глотая слюну, на аппетитные котлеты и булочки со сладкой начинкой. Стервятник кивнул.       Убедившись, что Стервятник хорошо укрыт одеялом и накидкой сверху, я принялся за еду, забравшись с ней на свою кровать.       После сытного обеда меня сморило. Проснулся я с головной болью и ломотой в мышцах. Тут же помчался в туалет рассмотреть в зеркало своё горло, не покраснело ли оно, не опухли ли гланды. Я испытал разочарование: здоров как бык. Я нервно почесался. Почему я не заболеваю? Мне было стыдно, но оставить затею Молли в покое я не мог. Где-то далеко в сознании, куда я её и затолкал, билась крошечная надежда, что она сработает. Одновременно с этим я переживал, что, если всё же заболею, о Стервятнике некому будет позаботиться должным образом. С подсказками Тени в голове у меня было преимущество. Мне стало неловко от мысли, что мне нравится за ним ухаживать.       Выйдя из туалета, я его проверил. Тот лежал в полудрёме, сипло посапывая. Я решил его не беспокоить. Перед ужином встретился на Перекрёстке с Бледным.       ― Ты чего помятый такой? Может, курнёшь? ― позаботился обо мне Бледный.       ― Стервятник болеет, ― повздыхал я, но от косяка к удивлению Бледного отказался.       Тот принялся щупать мой лоб, вытаращив от удивления глаза.       ― А ты шо, заболел?       ― Будет замечательно, если так! ― между нами вклинилась Молли. Чмокнув меня в лоб, она с разочарованием отстранилась.       ― Ни хрена он не заболел, ― надула она губы.       ― А чего ему болеть? ― Бледный упорно крутил косяк.       ― Для дела, ― Молли щёлкнула его в лоб и отобрала косяк бумагу.       ― Молли, ― решился я, ― Стервятнику это не понравится… И вообще, ― девочка предупреждающе на меня цыкнула, ― я хотел сказать, ― она угрожающе сдвинула бровки, ― ну давай забьём. Пожалуйста. Не хочу в это вляпываться.       ― Ты ж уже вляпался, Личико! Сопротивляешься своему счастью, значит? ― покивала Молли, а затем утащила Бледного в сторонку. Они принялись о чём-то оживлённо шептаться, Молли приходилось закрывать крысёнку рот ладонью, настолько эмоционально он реагировал. А потом вдруг принялся чесаться.       ― Пойдём в бассейн, Ёблышко, ― вдруг стала ласковой Молли. ― Покурим, обсудим. Может, и правда я не права была.       Не почуяв подвоха, я пошёл за крысятами в бассейн. Оставив нас с Бледным покуривать на лавке в каморке, Молли вышла «припудрить носик».       ― Держи его, котик! ― Молли внезапно влетела в каморку, держа в руках кучу склянок из-под зелёнки, которую мы вылили на голову несчастного Бледного. Увидев зелёнку, он принялся яростно чесать голову.       ― Потом почухаешься! ― прикрикнула на него девочка.       Я попятился от Молли, стараясь не поворачиваться к ней спиной. Но она ловко меня настигла и повергла на пол.       ― Раз уж ты так хочешь, ― у меня не было сил драться. Пусть делает из меня зелёного далматинца, если ей так угодно. Мне совершенно не хотелось разыгрывать этот цирк перед Жидом. Последняя встреча с ним не желала идти у меня из головы. И совсем не потому, что я мог бы сгореть от стыда. Размышляя, я позволил довольной Молли разрисовывать моё тело и руки.       ― И что теперь? ― поинтересовался я.       ― Самое интересное, ― Молли ответила мне хитрым прищуром.       ― Сейчас мы сюда Жида позовём, ― ляпнул Бледный, за что тут же получил в лоб склянкой от зелёнки.       ― Котик, бля! ― зашипела Молли. ― Это был тайный план.       ― Никакого Жида! ― вдруг вскипел я. Бледный подорвался с места и побежал первый, Молли за ним. ― Ну пожалуйста!       ― Не смей сопротивляться своему счастью! ― выкрикнула она. Я бросился вдогонку за крысятами, желая поймать их до того, как они наломают дров.       Я летел на всех парах, и не заметил, как Жид собственной персоной появился у меня на пути. Я со всего маху врезался в него. Он отпихнул меня в сторону.       ― Это что за хуета? ― поприветствовал меня воспитатель. Рассмотрев меня внимательней, брезгливость и опасение сменились красными пятнами ярости.       ― Что за клоунада, я спрашиваю? ― Жид брызгал слюной, крича на меня, при этом ухватив за щёку. Потом перекинулся на мои руки. ― Ван Гоги, блядь! ― его ладонь ухватила моё запястье в тиски.       ― Да шутка такая, ― я попытался вырваться от распалившегося Жида. Но тот уже тащил меня к ближайшему умывальнику. Я сопротивлялся, как кот, не желающий мыться. Меня пару раз макнули в ледяную воду, держа за волосы.       ― За такие шутки в зубах бывают промежутки! ― гавкнул Жид, обращаясь не только ко мне, но и к крысятам где-то позади нас. ― Заебали зелёнкой баловаться!       ― Да хули ты злой такой?! Что тебе мешает дружить нормально?       ― Дружить? ― расхохотался Жид. ― Ты ничего не попутал? Друзья твои вон по углам жмутся.       Жид снова заговорил, на этот раз без крика.       ― Мой тебе совет, Лицо. Иди и смой с себя этот позор. Давай забудем этот странный перфоманс.       Я вырвался из рук Жида, изо всех сил стараясь держаться и не набить ему ебало. Не будет никакой комнаты с чаем, даже занудного чтения не будет. Ничего не будет. Меня с головой захлестнула обида. Я перевёл взгляд на притихших Молли и Бледного. Жид, проходя мимо них хотел что-то добавить, но только махнул рукой.       ― Прости нас, ― Молли попыталась обнять меня, но я вернулся к умывальнику, чтобы оттереть хотя бы руки. ― Мы правда не думали, что так будет.       ― Забейте, ― отозвался я, полоская руки до онемения в ледяной воде. ― Идите на ужин, а то съедят всё.       ― А ты? ― Молли погладила меня по плечу.       ― Всё хорошо, правда, ― подбодрил я Молли, решив проигнорировать вопрос.       ― Прости нас, пожалуйста, ― крысята пристыженно мялись рядом.       ― Вы не виноваты, ― обнял я каждого. ― Я всё-таки пойду, ладно?       Я покинул этаж, оставив там грустных Молли и Бледного. Скрывшись за волосами и капюшоном, я пробрался в Третью.       ― Не ветрянка это, глупые птицы, ― отмахнулся я от стаи, проходя сразу в умывальник. Мне совершенно ничего и никому не хотелось объяснять.       В душе я позволил себе как следует выплеснуть всё, что накопилось. Наклонившись над раковиной, я яростно стирал с себя зелёнку, царапая кожу, понимая, что зелёнка въедается намертво. Как мысли о проклятом Жиде.       Даже понимая всю глупость нашей выходки, мне всё равно было непонятно, почему Жид так кричал. Это был тот старый Жид, который выдавал подзатыльники за пьянку со Стервятником, за драку со Слепым, за колясочные гонки. Лорда уже нет. Теперь, похоже, и Жид переберётся подальше от меня. Молли и Бледный в шаге от счастливой жизни в Наружности. А Табаки… Да что Табаки? Бедный Шакал слишком напоминает мне о Лорде. Мне совестно, что я редко заглядываю к нему, но ведь я просто опасаюсь, что своей тоской мы превратим Четвёртую в болото. Будет так дальше, Табаки тоже на меня обидится и перестанет пускать. И тогда у меня останется только Стервятник. Хоть бы он не уходил.       Поддавшись приступу паники, я наскоро обтёр лицо полотенцем и выскочил за дверь. А вдруг то, что он просил меня приготовить, яд? Птицы раздерут меня на мелкие кусочки, узнав про это. Меня трясло, я боялся, что всё так и есть, что Стервятник уже не дышит. Но Птица полулежала на подушках в окружении стаи, все развлекали его своим щебетанием. На тумбочке снова виднелись дары после ужина, к которым он даже не притронулся.       ― Не ветрянка это, ― бросил я птицам. ― Шутка такая!       На меня смотрели, как на идиота. Не обращая ни на кого внимания, я поставил чайник и занялся чаем, при этом стараясь поменьше икать после истерики. Заваренные травы я шлёпнул на подоконник остывать. Спиной я чувствовал взгляд Стервятника, но мне было стыдно к нему повернуться. Вдохнув, я всё же набрался смелости и сделал это.       ― Это действительно шутка от крысят, ― Стервятник ответил мне понимающим кивком. Решив, что при случае выдумаю историю убедительней, или же мы вообще об этом забудем, я занялся дальнейшими приготовлениями.       Я должен о нём позаботиться. Не потому, что ко мне как пиявка пристал призрак его брата, а потому, что Стервятника я не мог потерять, он стал мне родным за то короткое время, что я провёл здесь.       Я повторил тот же ритуал ― градусник, чай, мазь, шарф ― молча выполняя процедуру за процедурой. Я понимал, что моё опухшее лицо выдаёт меня с потрохами, и был рад, что Стервятник молчал. Я надеялся с ним поговорить, но не сейчас.       Настало время ложиться спать. Каждая из птичек у кровати пожелала папе спокойной ночи и упорхнула по гнёздышкам. Я же остался. Прокашлявшись, Стервятник попросил меня помочь ему добраться до уборной. Подхватив лёгкую Птицу, под недовольные вздохи Тени у меня в голове, мы отправились в путь. Я чувствовал, как трясёт от озноба Стервятника, и мне передавалась его дрожь. Весь наш короткий путь занял всего несколько минут.       Вернувшись в постель, Стервятник с облегчением откинулся на подушки, которые я предусмотрительно поправил. Сон не шёл. Среди подношений я обнаружил обычный чёрный чай. Тогда решил сделать заварку, чтобы давать Стервятнику пить, если тот проснётся среди ночи.       Я решил не ложиться, а остаться сидеть у Стервятника в ногах. Через какое-то время тот заворочался и действительно попросил попить, как я и думал. Я помог ему, горячему, как печка, удержать чашку. Но, напившись, тот не спешил ложиться.       ― Птенчик? ― прошептал он. Шёпот был таким тихим, что мне приходилось нагибаться чуть ли не вплотную.       ― Да?       ― Расскажи папе, что тебя гложет. Я же вижу.       Я помолчал, собираясь с мыслями.       ― Стервятник, ― наконец, решился я, ― ты когда-нибудь влюблялся?       Он странно на меня взглянул. Я видел по его измученному лицу, что он тоже что-то прокручивает в голове, не решаясь сказать.       ― Да, ― коротко ответил он. ― И вот что я скажу, ― из-за больного горла приходилось делать большие паузы. Я не понимал, морщится ли он из-за боли или из-за неприятных воспоминаний. ― Не думай влюбляться, птенчик. Это дорога в никуда. Любовь нужна только для цветочка, для травинки… Но не для человека. Из-за любви цветок растёт, а человек усыхает, понимаешь? Это как раковая опухоль. Растёт и растёт внутри тебя, распускается метастазами, питается твоими жизненными соками, пока ты сохнешь. И вскоре либо ты убиваешь себя, либо тебя убивает опухоль.       Меня снова трясло. Догадывался ли Стервятник, о ком я хотел сказать, но не смог? Или же Стервятник говорил о себе, рассказывая то, что постигло его самого какое-то время назад?       «Пошли!»       Едва Стервятник заснул, меня с силой куда-то поволок Тень.       ― Куда?       «Погулять, блядь! Не задавай вопросов».       ― Ты знал, что Стервятник был влюблён? ― я чувствовал, как взвинчен Тень, но продолжал давить, пытаясь отомстить, или же выплеснуть свою боль на кого-то, кто, по идее, не должен ничего чувствовать. На бесплотный призрак. — Не знал же?       «Закрой свой поганый рот».       — А что такое? — я продолжал давить, наслаждаясь злостью Тени. — Видимо, всё же не знал.       «Захлопнись, мразь, или я тебя убью нахуй».       На мгновение я представил, как иду с таким же дёрганным, как и я, подростком, из плоти и крови, а не из непонятного происхождения энергии. Меня пожирала мысль о раковой опухоли. Успела ли она развиться во мне? Как я пойму, что она там? Может, у меня уже пошли метастазы?       Сейчас мне охотно верилось словам Стервятника, и в то, что я мог умереть. Или убить себя. Но что же со Стервятником? Неужели он живёт с этим внутри? Я так и не решился спросить. Или ― я вдруг похолодел от этой мысли ― он просто перегорел? Порой в это охотно верилось.       ― Слушай, ― остановился я, ― я ни шагу не ступлю, пока ты не скажешь, куда мы идём. Я не хочу оставлять Стервятника надолго.       Я попытался поговорить с Тенью нормально, без грызни.       «Я же тебе сказал закрыть рот».       ― Какого чёрта ты сейчас меня куда-то тащишь? Нет, я знаю куда ты меня тащишь, и туда я больше не пойду.       «Ну, давай хотя бы покурим?»       Тень вдруг заговорил со мной по-приятельски, и почему-то это меня напугало даже больше, чем его угрозы. Я резко передумал корешиться с ним. Кто в своём уме будет водить дружбу с голосами в голове и весело хихикать с ними среди ночи?       ― Чем ты курить собрался? И хуй я куда-то сейчас пойду. Как только дойдёт до фильтра, я поворачиваю назад.       «Какой ты упёртый».       В голосе Тени снова появилась неприязнь. Мне было всё равно. В качестве друга я его не рассматривал.       ― Если ты ставишь Жида выше своего брата, мне не о чем с тобой разговаривать.       Докурив, я отправился в спальню, отмахнувшись от Тени, как от назойливой мухи. Направился прямиком к Стервятнику. Мне показалось, что тот не спит. Я осторожно тронул его за плечо.       ― Принести воды? ― я склонился ниже, чтобы прикоснуться ко лбу. — Нет жара?       ― Нет, ― Стервятник зябко поёжился. ― Ночи нынче холодные.       Я быстро сбегал за одеялом, укоряя себя за то, что не догадался сразу накрыть его получше.       — Устал?       Вопрос застал меня внезапно. Я действительно очень устал от всей этой суматохи, хотелось наконец нормально отдохнуть.       — Есть такое, — вздохнул я, уже поворачивая к себе. — Спокойной ночи.       ― Ляжешь со мной? — тихо прошелестел Стервятник.       — А?       — Ложись. Не уходи сегодня никуда. Пожалуйста.       Я лёг с краю, защищая своим телом Стервятника от оконных сквозняков. Получше накрыл нас одеялом.       ― Ты тёплый, птенчик.       ― Рад, что хоть чем-то могу быть тебе полезен.       ― Перестань.       Сопротивление Тени не обошлось бесследно. Меня выключило практически моментально, едва я успел пожелать Стервятнику доброй ночи и насладиться его компанией.