Тайна храма Мэйдзи.

Самое частое, что я слышал в своем детстве – крики боли. Свои, чужие, знакомые и незнакомые, детские и женские – они были самыми разными, но их объединяло одно: мучение.  Что можно сделать с человеком, чтобы он так кричал? Мой отец знал. Он был человеком, не умеющим улыбаться. Он умел только приносить страдания. Чистые, безвозвратные, до краёв наполненные отчаянием и ненавистью. Кажется, в этом он находил свое собственное счастье.  Я хорошо помню момент, когда стал делать это сам. Когда стал частью, винтиком в механизме, заточенном на убийства.  Это было, когда мне исполнилось четырнадцать. Я с самого детства твердил, что хочу быть полицейским, помогать людям и спасать их жизни. Я часто видел людей в форме на нашей улице и всегда восхищался, как героически они выглядят. Мне казалось, что быть полицейским – значит быть честным, добрым, способным любить людей и всё вокруг, спасать их от таких, как мой отец. Сначала, конечно, мои речи никто не воспринимал всерьез, от них отмахивались и посмеивались, мол, перерастет. Я не перерос. В подростковом возрасте я продолжал мечтать о службе, и попытался с помощью тёти подать документы в школу, которая могла бы подготовить меня к сдаче экзаменов в полицейскую академию. Я надеялся, что это спасёт меня от страшных тайн моей семьи и от мира, в котором мы жили. С этого всё и началось. Отец хорошо заплатил и меня турнули оттуда, как только я переступил порог. Когда я вернулся домой, меня сразу потащили в додзё. Это была просторная комната с собственной купальней. Вместо тренировки меня завели в купальню. У дальней стены стоял он. Его вид вселял в меня такой ужас, что, казалось, еще один вдох и моё сердце остановится. Я помню, как затряслись тогда мои руки, как от первого удара хлынула кровь из носа. И помню его лицо. Гнев в перемешку с наслаждением от моей боли. Такое выражение лица присуще лишь безумцам и его никогда и ни с чем не спутаешь.  Удары летели куда придется. Спина, руки, шея, лицо, грудь. Я должен был стоять. И не смог. На последнем ударе, что пришелся в живот, мои колени предательски подкосились и я рухнул на кафель. Это конец. Кровь застилала глаза, капала на пол, из рассеченной губы алая струйка стекала по подбородку вниз.  Я почувствовал, как его нога сильнее вдавила меня в пол и, из последних сил повернув голову, заметил, что всё это время у входа стоял Хаширама. Мне хотелось закричать, попросить о помощи, хотя бы выяснить, почему он ничего не делает, но я не мог. Все внутри наполнилось моей собственной кровью, я чувствовал ее вкус на языке, ее запах. Затем рывок. Меня подняли и поставили на колени. Под правую руку держал Хаширама. Всё, что я смог тогда разглядеть – железное тавро, покрасневшее от температуры. Затем резкая невыносимая вспышка боли. Раскаленный металл коснулся кожи правого плеча, она зашипела. Потянуло запахом гари.  – Ты – Сенджу, в тебе кровь убийцы. Ты не имеешь права забыть об этом, предатель.  Дальше я ничего не помню. Очнулся через пару дней в комнате Хаширамы. Собрав в себе все оставшиеся силы, я встал и подошел к зеркалу. На лице красовались три уродливых глубоких пореза, а на плече клеймо в форме эмблемы клана. В тот день я стал частью этого водоворота убийств, отчаяния и боли, и поклялся себе, что Буцума Сенджу закончит свой век страшно и мучительно.