Феномен

      В глазах потемнело от сильного удара, а внутри все сжалось от всепоглощающего страха. Превозмогая боль и борясь с головокружением, я поднялся, ища глазами Эдварда. Он бессильно сполз вниз по стене, зажимая окровавленными пальцами правое плечо.       — Боже, Эд… — выдохнул я и бросился к нему настолько быстро, насколько позволял ушибленный бок. Я опустился рядом, поморщившись от боли, и осторожно убрал его руку от раны, кровоточившей чуть ниже и левее ключицы.       — Не смертельно, Освальд, — слегка улыбнулся Эдвард. — Гораздо хуже то, что это явно был не простой грабитель… Освальд, аккуратнее!       — Прости, прости…       Я тут же убрал руки, чтобы случайно не причинить ему боль. Меня захлестывала паника, которая сопровождалась еще и адским жжением в ушибленном боку, но ничто не волновало меня сейчас сильнее, чем ранение Эдварда. Я чувствовал свои горячие слезы на щеках, льющиеся от моей полнейшей беспомощности.       — Сейчас… сейчас я…       — Освальд, возьми себя в руки, я не умру.       — Откуда ты знаешь? Боже… нужно в больницу… но нужно кровь остановить сначала… Сейчас… Здесь должно что-то быть.       — Стреляли из нового Граума, пуля очень мелкая, проходит навылет в девяносто девяти процентах случаев. Может, даже найдешь ее где-нибудь вон там. Но для начала помоги мне встать, — попросил Эдвард. Кровотечение не останавливалось, и я видел, как побледнело его лицо, но он продолжал делать вид, что ситуация была у него под контролем. Поднявшись и оперевшись на меня, он доковылял до комнаты и опустился на низенький диванчик, на котором буквально несколько дней назад мы пили горячий шоколад.       — Надо позвонить… — Я вытащил телефон из кармана Эдварда, чтобы вызвать скорую, но мою руку перехватили.       — Освальд, не паникуй, все хорошо, — спокойным тоном проговорил Нэштон, пытаясь поймать мой мечущийся взгляд. — Знаешь, мне кажется, звонить куда-либо сейчас не лучшая идея. Не знаю даже, как тебе объяснить, но… такое ощущение, что этот человек узнал меня. Он выстрелил не случайно.       — Он… он, наверное, просто хотел сбежать, — предположил я. Спокойный голос Эдварда придал мне сил, и мое волнение слегка поубавилось, хотя руки по-прежнему немного дрожали от эмоционального перенапряжения.       — У нас не было оружия, и он это видел, — заметил Нэштон. — Ничто не мешало ему уйти, а выстрелил он, потому что хотел выстрелить. Это слишком очевидно.       — Я даже не видел его лица… Ты уверен, что не стоит позвонить? Эдвард, ты истекаешь кровью, тебе нужна помощь, а я не смогу ничего сделать.       — Сможешь, — уверенно кивнул Нэштон. — Поищи в ванной что-нибудь, чем можно обработать рану, ну и какое-нибудь подобие бинта. Сегодня обойдемся без чужой помощи.       — Может, хотя бы объяснишь почему? Эд, я не умею обрабатывать раны… Прошу, не заставляй меня.       — Что обычно делают люди с таким ранением?       — Вот они как раз едут в больницу!       — Именно. Этого от нас и ждут. Освальд… — Он мягко прикоснулся пальцами к моему подбородку и повернул мое лицо к себе, заставив встретить его пронизывающий взгляд и окончательно поддаться убедительным доводам. — У меня нехорошее предчувствие относительно всего этого. Здесь мы тоже не можем долго оставаться, поэтому будет просто замечательно, если ты меня подлатаешь, и мы уйдем. Не бойся, — тут же добавил он, заметив мою готовность к возражениям. — Я подскажу тебе, что делать. Пожалуйста…       — Хорошо, хорошо, как скажешь.       Разве я мог ему отказать и сделать по-своему? Убедившись, что он поудобнее устроился на диване, я засуетился по комнате в поисках бинтов или какой-нибудь чистой ткани для перевязки. В ящиках, до отказа набитых хламом, нашлось несколько больших платков, но они выглядели не слишком опрятно, и я не рискнул их использовать. В ванной под раковиной я нашел какие-то склянки и принес их Эдварду, чтобы он сам определил, что из этого могло пригодиться. Чистых бинтов нигде не оказалось, вместо этого пришлось принести тканевые салфетки, которые я обнаружил на некоем подобии кухни Макриди.       Скинув со столика все ненужные вещи и разложив самое необходимое, я в растерянности замер и посмотрел на Эдварда. Его усилившаяся бледность мешала мне сосредоточиться. Я отчаянно хотел ему помочь, но у меня не было ни опыта, ни знаний, и я боялся сделать ему больно. Но еще больше я боялся, что он может умереть от потери крови, потому, что я ничего не предприму. Поборов желание наплевать на просьбу Эдварда ради самого же Эдварда, я стал ждать его указаний.       — Нужно снять одежду, без тебя мне тут никак не справиться.       Я помог ему аккуратно снять пальто, пиджак и рубашку, уже успевшую сильно пропитаться кровью и прилипнуть к ране. Каждый сдержанный стон Эдварда, переходящий в протяжный выдох, резал меня, словно ножом, по сердцу. Больше всего я боялся причинить боль и старался действовать максимально осторожно. Когда от одежды наконец удалось избавиться, он указал на одну из баночек, которые я принес из ванной.       — Это не совсем то, что надо, но вроде бы антисептик, так что используем его. Хорошо хоть пулю доставать не придется, с этим без практики ты бы вряд ли быстро справился.       Эдвард улыбался. Я понимал, что он делал это через силу, чтобы не напугать меня еще сильнее и хоть как-то ободрить. Но сейчас я не мог думать даже о том, что впервые видел его наполовину раздетым и что мои руки касались его тела. Я так сильно нервничал, что все мысли были заняты только ранением Эдварда. Слушая его указания, я осторожно вылил немного жидкости из баночки на рану. Он сдавленно вскрикнул и с силой вцепился в мою руку. От неожиданности я едва не вылил остатки на пол.       — Все нормально, — поспешил успокоить меня Эдвард. От резкой боли у него слегка сбилось дыхание, и он стал еще белее, чем несколько минут назад, но по-прежнему храбрился передо мной. — Все так и должно быть. Теперь намочи салфетку вон тем раствором и приложи. Это остановит кровь.       Эдвард руководил каждым моим действиям, и я послушно выполнял все, что он говорил. Стараясь как можно аккуратнее приложить салфетку, я все же не мог сделать это совершено безболезненно. Эдвард слегка поморщился, но снова не подал вида. Я впервые делал нечто подобное. В Бертро нас не учили ухаживать за человеком с огнестрельным ранением, и я чувствовал себя совершенно беспомощным. Если бы не указания Эдварда, меня бы захлестнула паника, и я далеко не сразу смог бы сориентироваться. Впрочем, я бы в таком случае повез его в больницу, не раздумывая.       — Подожди, подержи еще немного.       Я снова послушно прижал салфетку. Состояние панического беспамятства, которому я частенько был подвержен, постепенно отступало, и сознание стало проясняться. Я начал замечать вещи, которые еще несколько минут назад для меня как будто не существовали. Меня не смущал его обнаженный торс, потому что я попросту ничего перед собой не видел. Только сейчас до меня дошло, что мы несколько минут сидели в полной тишине, я прижимал намоченную в растворе салфетку к ране и невидящим взглядом смотрел на его выпирающую ключицу. В этот же самый миг я ощутил всю неловкость ситуации.       — Нужно покрепче прижать. — Эдвард накрыл ладонью мою руку и слегка надавил. Он заметил, что я посмотрел на него, и меня снова пронзил его испытующий взгляд, выдерживать который сейчас было еще сложнее. — Освальд, ты хорошо себя чувствуешь? Мне кажется, ты еще хуже меня выглядишь.       — Бок побаливает, но это ерунда, — отмахнулся я, со стыдом представив, какой у меня, должно быть, идиотский взъерошенный вид.       — Вон там что за лекарство?       Я протянул Эдварду самую маленькую баночку, и он внимательно ее изучил.       — Это обезболивающее, — довольно кивнул он. — Выпьешь одну, если сильно болит. Я видел, что тебе тоже досталось.       — Да, это пригодится, — согласился я. — И тебе, наверное, не помешает.       — Думаю, уже можно перебинтовать.       Кровотечение на самом деле прекратилось, и у меня сразу отлегло от сердца. Я старался не думать о том, что Эдвард пострадал из-за моего глупого решения зайти в квартиру. Если бы мы ушли сразу, как только увидели открытую дверь, ничего бы не произошло. Я взял вторую чистую салфетку, разорвал ее и, приложив к ране, осторожно перебинтовал найденной тканью. Закончив с этой работой, я собирался встать, но помедлил. Как бы я ни хотел не думать о собственной ошибке, которая могла стоить Эдварду жизни, чувство вины накрывало меня с нарастающей силой.       — Эдвард, прости меня, — неловко начал я. — Нам вообще не стоило сюда заходить. Если бы я не настоял…       — Я зашел сюда не потому, что ты настоял, — прервал меня Эдвард. — Я бы оказался здесь в любом случае.       — Неправда, ты собирался уйти. Прости меня…       — Перестань, даже не говори мне ничего. Ты спас меня, нам и врачи не понадобились. Ты справился, — добавил он через паузу и погладил меня по руке. — Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? От бокала хорошего вина. Это помогло бы мне лучше любого обезболивающего. Дома есть несколько бутылок из запасов отца.       — Нам действительно хорошо бы вернуться домой, — заметил я, посмотрев на наручные часы Эдварда, показывавшие без четверти одиннадцать.       — Да, в самом деле, — согласился Эдвард и осторожно привстал. — Надо бы такси вызвать. Как же я не привык обходиться без личного транспорта… — Он поднялся и слегка покачнулся. Я тут же вскочил следом и обнял его за талию, чтобы поддержать. Только спустя мгновение я понял, что позволил себе нескромно прижаться к его обнаженному телу. Впрочем, казалось, что Эдварда невозможно было смутить. — Все в порядке.       Чтобы успокоить меня, он прошелся по комнате до кухонного уголка, где ему на глаза попалась бутылка виски, впихнутая между двумя кастрюлями       — Это точно не то, на что я рассчитывал, — усмехнулся Эдвард. — Я бы даже побоялся пить это в гостях у Макриди.       Он вернулся к дивану и начал одеваться. Я помог ему надеть заляпанную кровью рубашку и настоял на том, что сам застегну пуговицы, чтобы он лишний раз не напрягался. Застегивать чужую рубашку оказалось крайне непросто, учитывая, что мои пальцы периодически задевали его кожу, и это очень отвлекало. Когда последняя пуговица была застегнута, Эдвард, казавшийся совершенно невозмутимым и молча ожидавший, пока я закончу возиться с рубашкой, внезапно притянул меня одной рукой и мягко прижал к себе.       — Спасибо, Освальд. — Его негромкий голос и неожиданное объятие едва не лишили меня рассудка, и если бы не звонок телефона, я бы, наверное, никогда не отпустил Эдварда. Он торопливо кинулся к пальто в поисках мобильника. — Макриди! Где ты?       — Не могу сказать, — зазвучал ее голос на громкой связи. Она немного запыхалась, словно от длительного бега или быстрого подъема по лестнице. — Слушай, Эд, это полная задница, не высовывайся пока… И вообще… лучше уезжай куда-нибудь…       — Что случилось? — Мы обменялись обеспокоенными взглядами, и Эдвард нетерпеливо сжал телефон. — Мы сейчас у тебя, я и Освальд. Сюда приходил какой-то тип с Граумом. Он искал тебя. Макриди, ты слышишь?       — Да, да, — Ее голос периодически пропадал. — Я знаю… Вам лучше остаться до утра. Он туда больше не явится… Я… позже… — Голос местами вообще не было слышно, и Эдвард, выключив громкую связь, поднес телефон к уху в надежде, что это поможет лучше расслышать.       — Макриди! Макриди! Черт…       Нервно покусывая нижнюю губу, я наблюдал за реакцией Эдварда. Услышанные новости не содержали никакой подробной информации, но при этом не на шутку меня встревожили. По ее голосу, утонувшему в помехах, было сложно сказать что-то определенное, но она явно говорила серьезно. Не проронив ни слова, Эдвард вышел в коридор, и я услышал, как тихо щелкнула дверная задвижка. Он принял решение остаться, послушавшись совета Макриди. Не то чтобы я был против… Я не горел желанием возвращаться в дом, где большую часть времени я проводил в одиночестве. Меня вполне устраивало общество Эдварда, и я лучше буду ночевать здесь, в этой захламленной гостиной, но рядом с ним, чем в своей чистенькой комнате, но один. С другой стороны, я не мог игнорировать риск того, что сюда снова могли вломиться, и в следующий раз нам уже так не повезет. Если, конечно, у меня язык повернется назвать ранение Эдварда везением.       Он потушил свет в коридоре и вернулся в гостиную. Бледность все еще не сошла с его серьезного и задумчивого лица, но он вел себя так, будто готов хоть сейчас сорваться с места и начать действовать. Вот только пятно крови на рубашке напоминало о том, что его состояние далеко от идеального.       Неизвестность страшна и мучительна. Она заставляет воображение рисовать самые чудовищные картины и намертво отпечатывать их в сознании. Ранение Эдварда и тревожный звонок Макриди наводили на мысль о том, что мы теперь находились в огромной опасности, но при этом не имели ни малейшего представления о том, что происходило на самом деле. Макриди не уточнила, когда ее следовало ожидать, и я решил подежурить в гостиной на случай, если она вернется ночью. Несмотря на возражения Эдварда, я все-таки уговорил его лечь во второй комнате и постараться поспать, чтобы отдохнуть и быстрее восстановиться. Сам я прилег на диван в гостиной, разложив его поудобнее, но прекрасно знал, что уснуть не получится. Я перенервничал и был слишком взбудоражен.       Меня посещали разные мысли: хорошие и плохие, а еще очень плохие, не дававшие покоя и вынуждавшие верить в худший исход. Что бы ни имела в виду Макриди, это наверняка было связано со взрывами. Прямо или косвенно, но недавняя трагедия запустила цепочку событий, которая повлечет за собой глобальные изменения. Я не мог не замечать пропаганду Маринетти, выступавшую борцом за справедливость и на каждом углу кричавшую о необходимости введения новых мер. Ее активный протест против действующего правительства рано или поздно выльется во что-то более существенное, чем пламенные речи с экранов телевизоров. Я видел эту женщину всего раз, но этого хватило, чтобы отбросить все сомнения относительно ее решимости. Однако я довольно скептически относился к ее прозрачным намекам о том, что Джеральд Нэштон при поддержке Престона намеренно способствовал использованию элюров в террористических целях. Прежде всего, из-за Эдварда. Я знал Нэштона-старшего только со слов его сына, который говорил о нем только хорошее, и мне хотелось верить Эдварду. При худшем раскладе могло оказаться, что сын на самом деле ничего не знал о деятельности отца. А при самом худшем раскладе, о котором я даже не позволял себе думать, — Эдвард меня обманывал, скрывая правду об отце.       Я лежал с закрытыми глазами на диване, показавшемся мне самым неудобным диваном на свете и на котором я вряд ли смог бы заснуть, даже если бы был абсолютно спокоен. Хотя, скорее всего, дело все-таки было во мне, а не в несчастном диване. Я проворочался с боку на бок какое-то время, потеряв представление о времени. Может, прошел час, а может, два, а может, не больше сорока минут, и я просто потерял счет времени. Я подумал об Эдварде, спящем в соседней комнате, и открыл глаза, уже ставшие тяжелыми от бессоницы. Интересно, удалось ли ему заснуть? Он всегда выглядел таким спокойным, что представить его ворочающимся без сна казалось почти невозможным. Я так хотел проникнуть в мысли Эдварда или хотя бы почувствовать то же, что чувствовал он, чтобы попробовать понять этого человека. С другой стороны, мы были знакомы всего две недели, а он за это время уже стал такой значимой частью моей жизни. Я попытался решить для себя, чем же меня привлекал Эдвард. Это было так же сложно объяснить, как и понять его личность.       Мысли об Эдварде стали губительны для моих и без того бесполезных попыток заснуть. Я поднялся, тут же ощутив резкую боль в боку, и неожиданно для самого себя отправился в соседнюю комнату. Дверь была слегка приоткрыта, и я осторожно просунул голову. В прошлый раз комнату освещали маленькие вращающиеся светильники, которые теперь были потушены. Свет уличных фонарей, проникающий через окно, не попадал на лицо Эдварда, и я не смог определить, спал ли он. В комнате было очень тихо, и я, мысленно поругав себя за ночные хождения, решил вернуться и снова попробовать заснуть. Бесшумно удалиться не получилось. Я случайно задел дверь головой, и она скрипнула. В ночной тишине скрип показался чересчур громким, и я слегка вздрогнул от неожиданности.       — Освальд? — послышался шепот Эдварда. — Это ты?       — Да, извини, я просто хотел убедиться, что ты спишь.       — Да вот что-то не спится, и тебе, я вижу, тоже. Давай поговорим. Подойди сюда.       Я не видел его лица, но что-то в голосе Эдварда заставило мое сердце учащенно забиться. Я не спеша подошел к кровати и сел на краешек рядом с Эдвардом, миновав полоску света на покрывале, чтобы оказаться вместе с ним в темноте.       — Ложись, Освальд, а то я буду ощущать себя смертельно больным, проживающим последние часы с сиделкой.       Теперь я был совсем близко, и глаза, давно привыкшие к темноте, могли разглядеть его лицо. Он не улыбался, но я видел, как меня буравили темные глаза. Они не скрывались за стеклами очков, видимо, валявшимися там же, где и рубашка, которую он снова снял. Причем без моей помощи. Предложение звучало совершенно безумно, но Эдвард явно относился к нему гораздо проще, чем я. Спорить было глупо, да и не слишком хотелось. Словно в тумане, я улегся рядом с ним и только сейчас понял, что кровать была достаточно узкой для нас двоих. Места хватало, но моя рука оказалась вплотную прижата к его руке. Эдвард слегка развернулся в мою сторону. Судя по тяжелому выдоху, это движение причинило ему боль, и я машинально приподнялся, чтобы броситься ему на помощь. В ответ его рука сжала мою, словно в очередной раз успокаивая меня. Я послушно положил голову на подушку и прикрыл глаза, надеясь, что это поможет колотящемуся сердцу хоть немного сбавить темп.       — Ты переживал из-за меня сегодня. Это все так непривычно, Освальд. Все, что ты делал… Ты заботился обо мне, а твои глаза… Они просто не перестают меня поражать.       — С ними что-то не так?       — Они прекрасны. Живые и любящие. Знаешь, я так привык к тому, что все поддается научному объяснению, но твои чувства я объяснить не могу. Признаюсь, такой расклад заставляет меня нервничать самую малость. Я практически с детства занимался научной деятельностью вместе с отцом. Наука всегда была моей путеводной звездой, которая никогда не подводила. До настоящего момента.       Он продолжал держать меня за руку, переплетая свои пальцы с моими и создавая невероятное ощущение нашей близости, от которого у меня перехватывало дыхание. Моя голова была повернута в его сторону, и даже в темноте я видел, как он, не отрываясь смотрел на меня, пробуждая во мне тайные желания из самых дальних уголков подсознания. Желания, которые я старательно заглушал, не позволяя им затмевать последние остатки разума.       — Знаешь, Освальд, я хотел тебе признаться в собственной трусости. Я боюсь, и я только сегодня осознал это в полной мере.       — В этом нет ничего постыдного. Я тоже боюсь, особенно после того, что произошло сегодня.       — Я не совсем это имел в виду, — Эдвард сделал паузу, и я испугался, что ляпнул что-то не то, но вскоре он продолжил. — Помнишь наш недавний разговор о любви? Я сказал, что любовь — это слабость, а ты — что за такую слабость можно и умереть. Большую часть своей сознательной жизни я воспринимал любовь как объект изучения. Когда поиск моего совпадающего кода Катриума не дал результатов, я расстроился, но не потому, что не смогу обрести любовь, а потому, что не смогу провести эксперимент на себе. А потом я увидел, что происходит с элюрами, вступающими во вторую фазу. Я увидел, как они меняются, как слабы и уязвимы они становятся, когда речь заходит об их половинке. Я ведь не знал, что они чувствуют и до сих пор не знаю, видел лишь наружную оболочку. Это оттолкнуло меня, и отсутствие собственного элюра я принял как должное. Более того, я даже обрадовался, что мне не придется превращаться в безвольное существо, которое полностью находится в плену у своих чувств к элюру. Прости меня, Освальд, за такие определения, но раз уж я решил признаться, я буду говорить все как есть.       — Ты не виноват, что родился в таком мире и воспринимаешь все… так.       Я оправдывал его и его слова, но прекрасно понимал, к чему он клонит, и в полнейшем отчаянии чувствовал, как на глаза снова наворачиваются горячие слезы.       — В этом, может быть, и не виноват, — согласился Эдвард. — Но я не только любовь воспринимаю как объект изучения. Тебя я воспринимаю точно так же. Когда я узнал, что ты мой элюр, мне стало страшно, потому что наконец произошло то, чего я опасался. Но помимо страха появился интерес. Я пытался и до сих пор пытаюсь объяснить твой феномен, но пока я даже близко не подошел к разгадке. И теперь я, кажется, наконец понял, в чем моя ошибка. Я пытался решить проблему, оставаясь наблюдателем. Поэтому у меня ничего не получилось.       На мгновение я перестал дышать, осмыслив значение его слов. В воздухе повисло молчание. Приложив усилие, Эдвард повернулся на бок и придвинулся ближе, почти полностью нейтрализовав расстояние между нами на этой и без того узкой кровати. Теперь я видел его лицо буквально в нескольких сантиметрах перед собой. Я отвернул голову, уставившись в темный потолок с крошечными отсветами. Правое плечо Эдварда явно напоминало ему о себе, постоянно причиняя боль, но это не помешало ему осторожно, почти интимным движением положить руку мне на грудь, а затем медленно провести ладонью вверх, комкая рубашку и нежно касаясь пальцами сначала моей шеи, а затем щеки. Я невольно прикрыл глаза, почувствовав, как его большой палец снизу вверх скользнул по моим губам, мягко очертив нижнюю.       — Эд.       — Ты ни разу не спросил, каким образом элюры вступают во вторую фазу. — Все так же мягко и в то же время настойчиво, он развернул мое лицо к себе. — Отец хотел, чтобы этот процесс был как можно более естественным, чтобы момент перехода не был внезапным, но при этом был четко определен.       — Ты говорил…что элюры должны… обменяться кодами Катриума или что-то в этом роде… — промямлил я, безуспешно пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в кучу.       — Верно. В тех случаях, когда элюры слишком долго идут к этому самостоятельно, мы ускоряем процесс, искусственно вводя каждому микроскопические элементы слюны его элюра. Разумеется, они об этом не догадываются, но в их организме начинаются постепенные, но серьезные изменения. В большинстве случаев все происходит само собой. Элюры неосознанно тянутся друг к другу, но на первой фазе это влечение ничем не подкреплено, поэтому иногда процесс может затягиваться.       — Зачем ты рассказываешь мне это?       — Разве тебе не интересно? — Эдвард говорил тихо, но не переходил на шепот. Его ладонь снова легла на мою грудь, а вторая рука, по-прежнему переплетенная с моей, была зажата между нашими телами.       — Интересно, но…       — Я пытаюсь объяснить тебе, что на самом деле чувствует элюр во время первой фазы. То, что чувствую я. К тебе. Я боялся принять это, потому что боялся слабости, но что если… что если принятие поможет мне найти ответ? Освальд, я не стал бы говорить тебе об этом, если бы не знал о твоих чувствах ко мне. Я убежден, что ты любишь меня, и природа твоей любви не похожа на то, как любят элюры. Вместе мы можем найти ответы на многие вопросы. Если ты готов помочь мне…       — О чем ты? — слабым голосом спросил я, хотя уже знал, каким будет ответ.       — О нашей с тобой второй фазе.       Первая фаза, вторая фаза… Боже… Все это вдруг стало звучать так нелепо, а еще сухо и словно издевательски. Уж лучше бы он сказал, что вся проблема в проекте, что он хочет продолжать дело своего отца, а наша с ним связь противоречит всем правилам. Уж лучше так, чем то, что я услышал. С этой правдой я хотя бы постарался бы смириться и спокойно жить дальше. То, что предлагал Эдвард, представлялось мне одновременно самым лучшим и самым худшим на свете подарком, и первые несколько секунд после осознания услышанного я внутренне метался в надежде решить, что же именно я испытывал и чего на самом деле хотел. Я любил Эдварда, и это единственное, в чем у меня не возникало никаких сомнений, но в то же время…       Последние разделявшие нас сантиметры готовы были разлететься в пыль, когда Эдвард потянулся ко мне, чтобы поцеловать, и лишь щелкнувший в голове разумный переключатель заставил меня собрать последние силы и остановить его, прижав пальцы к губам Нэштона. Чтобы избежать лишних вопросов, я резко поднялся, не обращая внимание на ушиб, тут же напомнивший о себе. Я услышал, как он произнес мое имя, но было слишком поздно, я не хотел ничего объяснять. Меня снова ранило неприятное чувство, как и несколько дней назад в кабинете Эдварда. Мне хотелось убежать. То же самое происходило и сейчас.       Я поспешно вышел из комнаты, закрыв дверь, а затем заперся в ванной, дав волю слезам и надеясь, что Эдварду не придет голову идти за мной. В этот момент я чувствовал себя так мерзко. Я отказал человеку, любовь к которому практически сводила меня с ума, потому что посчитал это неправильным.       Интерес исследователя. Я видел его тогда и сейчас. Эдвард был человеком с незаурядным умом. В свои годы он уже приобрел огромный опыт, работая вместе с отцом. Я не мог винить его в том, что исследования занимали важнейшую часть его жизни. Эдвард был важен для меня, и меньше всего на свете мне хотелось превращать наши отношения в эксперимент, в иллюзию любви, которую он будет испытывать ко мне под действием Катриума. Я чудом удержался от соблазна, не позволив ему поцеловать меня. Это потребовало огромного усилия воли, и я бы мог гордиться собой, если бы на душе не было так паршиво.       В эту ночь я уже не смог заснуть. Слезы высохли, но вспоминать случившееся было невыносимо тяжело. Тяжело прежде всего потому, что я метался в сомнениях, правильно ли поступил. Что бы ни чувствовал ко мне Эдвард, этими чувствами управлял Катриум. Он был одержим желанием разобраться в мучивших его вопросах, касающихся моей важности для проекта, его захватывали идеи отца и стремление к новому, поразительному открытию, которое он мечтал совершить. Если бы я позволил Эдварду поцеловать себя, это было бы обманом. Вот только обманщиком стал бы не он. Мы преследовали разные цели, и он честно сказал мне об этом, здесь не было его вины. Я обманул бы самого себя, если бы принял его чувства как искренние и настоящие, хотя таковыми они не являлись. Как бы сильно я не любил, я понимал, что в этом холодном мире, потерявшем любовь, увидеть влюбленные глаза Эдварда означало привязать его к себе ради очередного эксперимента. Глупо было лелеять надежду, что он отличался от всех остальных, что его забота обо мне была вызвана чем-то большим, чем простая вежливость. Все эти дни я мечтал проводить с ним как можно больше времени, а теперь сбежал, поддавшись голосу разума, который вряд ли принесет мне счастье.       Мне казалось, что в моем поступке совершенно отсутствовала логика. Он противоречил всем мыслям, поглощавшим меня на протяжении двух недель, всем чувствам, завладевающим мной в присутствии Эдварда. Еще только сегодня, буквально несколько часов назад, я задавался вопросом о наших отношениях и не мог понять, почему мы по-прежнему не вместе. Я его элюр. Он полюбит меня, потому что этому суждено было случиться, и кому какая разница, если причиной этого является какая-то искусственная сыворотка в его крови. Что такое любовь? Можно подумать, я в ней настолько хорошо разбирался, что мог позволить себе принимать такие решения в одиночку. Я жаловался на то, что мои чувства останутся безответными, а теперь грубо оттолкнул возможность стать для Эдварда чем-то большим, чем просто нанятый лакей или коллега, как он меня однажды назвал.       Какой же я идиот… Мне хотелось рыдать от одной только мысли об этой глупой, безрассудно совершенной ошибке. Я нуждался в Эдварде. С каждым днем он все больше становился жизненно важным условием моего жалкого существования. Он был честен со мной. Только за это я был готов помочь ему. Вот только теперь я содрогался от осознания, что стало слишком поздно…       Под утро мне все-таки удалось погрузиться в неглубокую дрему. Я даже видел какие-то сны, о которых позабыл, едва открыл глаза, резко проснувшись от громкого стука. В первые мгновения после пробуждения я не мог сообразить, откуда исходил звук. Сонно протерев глаза, я увидел, как в комнату зашел Эдвард, а следом вихрем залетела Макриди. Уже рассвело, и часы справа от маленького телевизора показывали восемь утра. Я поднялся и сел на диване, кивнув Макриди в знак приветствия, но она прямиком кинулась к холодильнику, достала оттуда какие-то остатки еды в контейнере и принялась жадно есть, не обращая на меня внимания. Я украдкой взглянул на Эдварда, который уселся на краешек дивана и молча наблюдал за хозяйкой квартиры, словно терпеливо ожидал от нее подробных объяснений. В мою сторону он даже не посмотрел, и это больно кольнуло меня. Внезапно навалились ночные воспоминания, и я ощутил всю тяжесть вдвойне. То, что произошло ночью, казалось кошмаром, превратившемся в реальную проблему. Я смотрел на Эдварда в надежде, что он повернет голову и взгляд его карих глаз снова подарит мне прежние ощущения. Боже, как же я не хотел, чтобы между нами что-то менялось… Я все готов был отдать, только чтобы вернуть наши прежние отношения.       Закончив свой скорый завтрак, Макриди кинула пустой контейнер в раковину и, отпив на ходу немного пива из банки, принялась носиться по гостиной и забрасывать вещи в сумку, стоявшую недалеко от двери.       — Может, объяснишь уже, что происходит? — не выдержал Эдвард.       — Вы телевизор не смотрели? — спросила она, продолжая суетиться и небрежно скидывать в сумку попадавшуюся под руку одежду и другие полезные вещи, которые было не так легко обнаружить в этом бардаке. — Там, должно быть, веселые новости с утра. Вы правда не знаете, что вчера произошло? Престона сместили. Причем не уверена, что все было по закону. Маринетти — новый президент Америки. Аллилуйя! Ах да, и это еще не все. Тут вы наверняка не в курсе, про это по телику вряд ли скажут. Ну вы точно не знаете? — Макриди остановилась посреди комнаты и посмотрела сначала на Эдварда, потом — на меня.       — Говори уже, — потребовал Нэштон.       — Она получила список всех, кто участвовал в проекте Джеральда, и отдала приказ их задержать. Не знаю как насчет вас двоих, но мое имя там точно есть, так что сегодня мы с вами попрощаемся. Очень советую последовать моему примеру.       Внезапно ее взгляд остановился на рубашке Эдварда:       — Почему ты в крови? Что случилось?       — Твой преследователь стрелял в него, — ответил я, и Макриди нахмурилась. Кинув еще несколько вещей в сумку, она присела на выступ шкафа и обвела нас взглядом.       — Вы, что пытались самостоятельно задержать вооруженного агента? — осведомилась Макриди.       — Вообще-то у нас даже не было возможности это сделать… — начал я.       — Тебе не кажется, что пора объяснить нам, что происходит? — не выдержал Эдвард. — Откуда тебе известно про аресты элюров?       — Я не собираюсь разглашать свои источники, — с легким раздражением отреагировала Макриди и, вскочив на ноги, снова занялась поиском вещей по квартире. — Единственное, что я могу вам сказать, так это то, что Маринетти отправляет своих агентов по всем адресам. Они не стучатся и не звонят, они просто заходят и забирают тех, кого им приказано забрать. И насколько мне известно, приказа стрелять в обычных гражданских у них нет.       — Значит, тебе дали неверную информацию. Впрочем, — Эдвард помедлил. — Я чувствовал, что этот человек узнал меня. Сначала он схватил Освальда и целился в него, как будто… — Нэштон осекся, словно осознав что-то, известное только ему, и посмотрел на меня. На его лице отражался шок от внезапной догадки, пришедшей в голову. — Он проверял меня. Освальд, он хотел узнать, как я поведу себя… Но как?.. Откуда он мог знать, что…       Макриди в недоумении замерла, но ее замешательство длилось недолго. Не дождавшись пояснений, она убежала в соседнюю комнату и загремела там ящиками. Зато я постепенно начинал понимать. Эдвард не сводил с меня широко раскрытых глаз, но, казалось, он и не видел меня, глубоко погрузившись в размышления.       — Но ведь он не должен был в тебя стрелять, даже если… — я не закончил, отвечая на взгляд Эдварда и нетерпеливо дожидаясь от него хоть какого-то объяснения.       — Освальд, ему в принципе не могло прийти в голову, что мы можем быть связаны, если только ему об этом не сказали. Но никто, кроме, отца не знал… Ему достаточно было просто убедиться…       — Но ты ведь ничего не делал… — Я попытался мысленно вернуться к событиям вчерашнего дня. У меня даже не было возможности подумать о том, что произошло, и попытаться заметить какие-то важные детали, которые помогли бы сделать ситуацию чуточку яснее. Сначала я был слишком обеспокоен ранением Эдварда, а потом меня вывел из равновесия ночной разговор, превратившийся для меня в самый настоящий кошмар, о котором я теперь ужасно жалел.       Эдвард встал, и мне показалось, что сейчас он уйдет, но на самом деле он лишь придвинулся поближе ко мне и понизил голос почти до шепота.       — Понимаешь, моего имени не может быть в списке, о котором говорила Макриди, — тихо сообщил он. — Это список детей-элюров, и отец не посчитал нужным вписывать меня туда. Я не знаю, чем он руководствовался, но моего имени там точно нет. А этот агент… мне показалось, что ему было знакомо мое лицо, хотя я видел его впервые. И он не просто так напал на тебя, он ждал моей реакции.       — Он ждал, что ты…защитишь меня? — догадался я.       — Вероятно, — Эдвард задумчиво уставился в пол. — И, кажется, я чем-то выдал себя, иначе бы он не стал стрелять.       В комнату вернулась Макриди. Скинув в сумку какие-то коробочки, она застегнула молнию, и, заметив наш заговорщицкий вид, слегка сощурила глаза.       — Не советую вам оставаться здесь, — сказала она. — То, что сюда уже приходили, не значит, что не придут снова.       Внезапно я вспомнил о кулоне, оставшемся в кармане пальто. Резко подскочив, я вытащил «рыбку» и показал его Макриди в надежде, что эта находка не окажется случайностью.       — Я нашел его здесь. Откуда он у тебя?       — Почему ты спрашиваешь? — с подозрением спросила Макриди, переводя взгляд с моего лица на кулон и обратно.       — Эта вещь принадлежит моей подруге, Рут. Я очень переживаю за нее, мы уже давно не виделись. Она была здесь? Пожалуйста, ответь…       Наступило молчание. Макриди колебалась, словно пытаясь определить, можно ли мне доверять, чтобы принять правильное решение. Наконец она заговорила, уставившись на кулон в моей руке.       — Я помогла ей в прошлом году. Ее уже тогда преследовали агенты Маринетти. В неслабую заварушку попала…       — Где она сейчас? — заволновался я. — С ней все в порядке?       Макриди посмотрела на меня, а затем недоверчиво покосилась на Эдварда за моей спиной.       — Все еще приходит в себя, — последовал холодный ответ. — Джеральд все отрицал, но… но это не отменяет того факта, что ей вводили нечто, сделавшее ее… другой.       — При чем здесь мой отец? — вскинулся Эдвард.       — Макриди, я не понимаю… Прошу, скажи мне, где сейчас Рут. Я должен ее увидеть.       — Это мне не известно. Она рассказывала мне, что была беременна года два назад, а потом…с ней стали происходить изменения и далеко не в лучшую сторону. Ей что-то ввели. Она не знала что именно, и это мучило ее.       — И? Что с ней?       — Когда мы встретились, она собиралась убить человека. Она была не в себе, словно… не понимала, что она делает.       — Намекаешь на то, что в этом виноват мой отец? — снова вмешался Эдвард.       — Нет же, я ни на что не намекаю! — раздраженно воскликнула Макриди. — И вообще мне было плевать. Я сообщила Джеральду, но он так и не сказал, удалось ли ему что-то выяснить. Сказал лишь, что ее использовали для чего-то, о чем ему было не известно, потому что его лаборатория не имела к этому никакого отношения. Ему удалось немного привести ее в норму. И кстати, это Рут мне сообщила про список у Маринетти, — нехотя добавила она.       — Значит, ты виделась с ней вчера? — нетерпеливо спросил я.       — Да, но я не могу сказать, где она, потому что не знаю. Рут ведет собственное расследование, хочет выяснить, что с ней произошло.       — Подожди, а… ее ребенок?       — Она потеряла его. Сразу после того, как родила. По крайней мере, мне она сказала именно так.