Феномен

      — При всем моем уважении к мистеру Джонатану Престону, занимающему пост президента нашей страны, я заявляю, что ужасная трагедия, случившаяся при его руководстве, не должна повториться. Пока мы не знаем точного количества погибших, но знаем, как огромна эта цифра. По предварительным подсчетам она уже перевалила за триста пятьдесят человек. Наши сограждане стали жертвой вопиющей преступной халатности. Тревожные сигналы появились уже давно: несколько массовых нападений, поджоги, а теперь эта катастрофа. Правительство закрывало на это глаза. Каждый из нас мог оказаться на месте несчастных жертв, но мы выжили, и теперь наша задача — коренным образом исправить ситуацию в стране, чтобы не допустить подобного кошмара.       Речь Ванессы Маринетти была удивительно эмоциональна. Эта женщина взывала с экранов телевизоров ко всей Америке, бросаясь пламенными высказываниями, так похожими на высказывания многих политиков. Даже на расстоянии от нее исходила особая губительная энергия, из-за чего хотелось поскорее выключить телевизор или хотя бы просто закрыть глаза, чтобы не видеть ее жесткую улыбку, напоминающую презрительную ухмылку, и тяжелый взгляд близко посаженных глаз.       — Все мы помним чудовищное массовое убийство в Крэйдл, названное адской резней, — торопливо заговорил корреспондент. — Буквально за несколько часов до взрывов в правительство поступила подозрительная видеозапись с участием Эрин Гросман, преступницы, обвиняемой в совершении той самой адской резни. Остается только гадать, почему правительство не приняло меры и позволило положить начало сегодняшнему самому настоящему апокалипсису.       Картинка снова сменилась, и на экране появился кусочек помещения, напоминающего комнату для допросов. Перед камерой стоял стул, на который усадили молодую светловолосую девушку. Ее руки были закованы в наручники, а одеждой служила темно-синяя тюремная форма. Лицо девушки показалось мне смутно знакомым. Кажется, я несколько раз видел ее в новостях по телевизору. Это была та самая Эрин Гросман, убившая нескольких человек в Крэйдл.       — Можете держать меня здесь сколько угодно, — заговорила она. Голос Эрин звучал жестко и источал ненависть ко всем, к кому она обращалась. — За этими стенами есть те, кто продолжит начатое, будьте уверены. Город захлебнется в крови. Осталось совсем немного времени до начала конца.       — Это лишь фрагмент, но он уже говорит о многом, — продолжал корреспондент. — Мистер Джонатан Престон и его подручные полностью отрицают получение данной видеозаписи, однако среди членов правительства есть свидетели, утверждающие обратное. Так или иначе, видеозапись, в которой почти открытым текстом сообщается о грядущем теракте, была проигнорирована. И вот каков итог…       На экране снова замелькали кадры разрушений, сопровождавшиеся болтовней корреспондента.       — По последним полученным сведениям, Эрин Гросман, как и многие другие молодые люди ее возраста, участвовали в сомнительных экспериментах мистера Джеральда Нэштон, руководителя научного проекта «Медальон», непосредственно финансируемого правительством. По словам самой Эрин, ей и другим были внутривенно введены какие-то вещества, которые, по мнению экспертов, вызвали мощный эффект вспышки агрессии у всех подопытных. В настоящее время часть подопытных уже помещена под наблюдение. В связи с этим призываем вас быть особо внимательными…       — Лицемерная сука!       Изображение резко погасло, и от неожиданного восклицания я едва не выронил чашку горячего шоколада, приятно согревавшую пальцы. Приютившая нас девушка вернулась в комнату с еще одной чашкой, на этот раз для себя, и расположилась на куче подушек, валявшихся на полу. Я до сих пор не знал ее имени и всех обстоятельств, а Эдвард предпочитал молчать, отделавшись лишь дежурным вопросом о моем самочувствии. За окном уже рассвело. Мне удалось заснуть, когда я узнал, что мы наконец могли расслабиться и позволить себе спокойно поспать до утра. А теперь мы сидели в небольшой комнатке, заваленной всевозможными вещами, начиная от потрепанной одежды до старых коробок, и пили горячий шоколад.       — Как же меня трясет от нее! Черт…       Пока незнакомка негодующе помешивала горячий шоколад тонкой деревянной палочкой, я наклонился к Эдварду, сидевшему рядом со мной на низеньком диване.       — Кто она? — тихонько прошептал я ему на ухо.       — Макриди, знакомая моего отца, — так же тихо ответил Эдвард, повернувшись ко мне. Тепло его дыхания вызвало приятную дрожь. Последние сутки, богатые на события, изрядно вымотали меня. Я все еще осмысливал произошедшее, и случившаяся трагедия никак не желала укладываться у меня в голове. Только после выпуска новостей, просмотренного на стареньком телевизоре, я осознал, какой ущерб нанесли чудовищные взрывы, жертвами которых могли стать и мы с Эдвардом. В это сложно было поверить, но нам действительно очень повезло в отличие от Джеральда Нэштона и сотен других людей. А я ведь даже не успел познакомиться с этим человеком…       — Вы обо мне говорите, парни? — отозвалась Макриди. — Как, кстати, чувствуешь себя? Полегчало?       — Да, — кивнул я. — Гораздо лучше.       Она одобрительно промычала и, перестав наконец помешивать дымящийся горячий шоколад, начала пить. Об этой девушке мне было известно только то, что она приютила нас с Эдвардом, и пока она производила вполне хорошее впечатление. У Макриди были большие карие глаза, слегка вздернутый вверх нос и тонкие губы. Я не слишком разбирался в женской внешности, но мне она показалась вполне миловидной. Ее кудрявые каштановые волосы были собраны в длинный хвост, и такая прическа напомнила мне Кэссиди — девчонку из Бертро, которая жила в одной комнате с Рут и всегда задирала меня за мой небольшой рост, называя мелким тараканом и другими обидными прозвищами.       — Джеральд поставляет мне свои чудодейственные настойки уже почти год, — заговорила Макриди. — И вот тогда-то дела улучшились. Удалось начать настоящий бизнес. У него всегда получалось создавать нечто особенное.       — Он помогал тебе все это время? — с легким недоверием спросил Эдвард.       — После того как… — Макриди осеклась, покосившись на меня, а затем продолжила. — После той истории с Энди он хотел отправить меня обратно в семью, но там и не было уже никакой семьи. Я ушла из дома. Мне, правда, некуда было уйти, но я ушла. Джеральд узнал об этом. Не сразу, но узнал. Он вспомнил, что я интересовалась его настойками, всякими эссенциями и тому подобное. Вот мы с ним и договорились.       — Отец продавал тебе свои изобретения? — в голосе Эдварда послышались металлические нотки. Он явно был не в восторге.       — Ну, скажем так, не сами изобретения, а только их отдельные запчасти, — невозмутимо ответила Макриди. — В частности ингредиенты для лечебных растворов, а их я уже сама делаю. У нас сотрудничество.       — В таком случае сотрудничества больше не будет, — прохладно заявил Эдвард. — Отец погиб вчера.       — Во время взрыва? Он был в лаборатории? Вот дерьмо! — Макриди в сердцах ударила кулаком по подушке и случайно пролила на потертый красный ковер немного горячего шоколада. Выругавшись, она отставила чашку. — И что же мне делать теперь? Это моя работа! Я… я деньги зарабатываю на этих растворах! Черт!       — Значит, тебе придется заняться чем-то другим. Лаборатория разрушена. — Эдвард встал и подошел к единственному узкому окошку, завешенному красной шторкой, идеально подходящей к цвету ковра. В комнате вообще было на удивление много красного. Даже обои на стенах имели какой-то приторный малиновый оттенок. Неизвестно, была ли комната такой изначально, или же Макриди изменила ее по своему вкусу.       Я слушал их разговор вполуха. Мне было мало что понятно из услышанного. Я не знал эту женщину и не решался спросить, при каких обстоятельствах мы оказались здесь накануне. Голова была забита тяжелыми воспоминаниями прошедшего дня. Может, я и стал чувствовать себя лучше (вероятно, благодаря каким-то лекарственным растворам, приготовленным Макриди), но неприятные мысли на задний план не отошли, и я по-прежнему не мог поверить в то, что погиб Джеральд Нэштон и в то, что его лаборатория и офис Эдварда были разрушены. Мне посчастливилось побывать в «Иджанта Лиджен» всего два раза, прежде чем великолепное здание превратилось в руины. Перед глазами время от времени проносились кадры разрушенных достопримечательностей Иджанты…       Мне нестерпимо хотелось остаться наедине с Эдвардом, чтобы поговорить без лишних глаз и ушей, но, с другой стороны, я не был уверен, что знал, как правильно вести себя с ним в сложившейся ситуации. Смерть отца должна была оставить след в его душе. Мне было прекрасно известно, что Эдвард чисто физически не мог быть привязан к своему отцу, но у меня все равно не получалось видеть в этом человеке безразличного, бездушного монстра. Я должен был выразить ему соболезнования еще вчера, но сил уже не оставалось. Я до сих пор пребывал в туманном оцепенении. Они снова о чем-то говорили, а я почти не слушал и задумчиво допивал горячий шоколад, который немного горчил.       — У Маринетти теперь все козыри на руках.       Эдвард снова оказался на диване рядом со мной, и это вернуло меня в реальность. Я поставил чашку на стоявший справа маленький круглый столик, вернее втиснул ее, потому что столик был завален старыми газетами и другим хламом, и попытался вникнуть в беседу.       — Разумеется, теперь все свалят на несчастных вроде меня, — хмыкнула Макриди. — Джеральд предвидел это. Он говорил, что рано или поздно от нас начнут избавляться. Теперь у этой гадины есть все основания.       — Отец так много тебе рассказывал? — Я по-прежнему слышал недоверие в голосе Эдварда, но он терпеливо выслушивал ее.       — Я тебе больше скажу, он даже надеялся, что я помогу в случае крайней необходимости. Я помогла одной девчонке. — Макриди помолчала. — Не уверена, что мне это нужно. Я больше не одна из них.       Эдвард не стал продолжать разговор. Выдержав недолгую паузу, он принял решение уйти, посчитав, что здесь нам больше делать нечего. Я суетливо подскочил следом за ним. Эдвард выглядел отстраненным и погруженным в размышления. Меня даже кольнула идиотская мысль, что он сейчас уйдет один, оставив меня в компании совершенно незнакомой женщины. Я был признателен Макриди за помощь, но единственное, чего я действительно хотел, так это быть рядом с Эдвардом, идти за ним куда угодно и помогать ему всеми возможными силами. Он спас меня. Он не бросил меня. Я был обязан ему жизнью, и мне так отчаянно хотелось, чтобы он знал о моей безграничной благодарности.       Мы попрощались с Макриди. Как оказалось, она жила в двухкомнатной квартирке на третьем этаже одного из старых домов Ист-Тауна. Этот райончик находился в восточной части Бриджерс и считался одним из неблагополучных. Здесь проживало самое бедное население города. Вероятно, после разрушительной войны правительству некогда было заниматься жильем бедняков, и, вложив все средства в отстройку центральных районов, власти попросту позабыли о местных.       Эдвард попросил у Макриди денег на такси, пообещав вернуть в самое ближайшее время, поскольку его карточка затерялась где-то на Маунтин Прайд, а у меня не было ни цента. Я не спрашивал, что случилось с его машиной, но догадывался, что ее завалило обломками. Скорее всего, обломками той самой спиралевидной башни, около которой мы еще только вчера спокойно разговаривали, не подозревая о том, что через несколько минут город накроет катастрофа.       Ближайшее такси удалось найти только через пару кварталов. Я не помнил нашу вчерашнюю вечернюю поездку на такси, я постоянно терял сознание и ничего не чувствовал. Мне смутно представлялось, как Эдвард тащил меня по улицам, стараясь уйти как можно дальше от разверзнувшейся бездны на Маунтин Прайд, а затем усаживал мое бездыханное тело на заднее сиденье такси, и мы ехали до тех пор, пока не уперлись в тупик на дороге. Утром некоторые дороги открыли, в частности магистраль к «Иджанта Лиджен» была открыта, и мы могли вернуться домой.       Скрипучее радио в такси действовало на нервы. Казалось, все средства массовой информации были готовы круглосуточно повторять одно и то же, обвиняя правительство в некомпетентности и намекая на то, что Джонатану Престону не следует доверять руководство страной. Таксист молча вез нас по утреннему Бриджерс. Прямой путь к лаборатории был по-прежнему перекрыт, и ему пришлось ехать окружным путем, чтобы доставить нас к дому Нэштонов. Когда мы подъехали к знакомой калитке, Эдвард так же молча протянул таксисту наличные.       Я не знал, в каком состоянии мы найдем миссис Нэштон, но подозревал, что она спокойно спала всю ночь, затуманив разум очередной порцией алкоголя. Вчерашние новости вряд ли могли оставить ее равнодушной, но не стоило ждать от нее слез и горькой скорби по мужу. Мне все еще нелегко было привыкнуть к осознанию того, что люди, живущие под одной крышей и состоящие в родственных связях, эмоционально далеки друг от друга. Сложно представить, как на самом деле относилась Кэтрин к мистеру Нэштону и к своему сыну. Я не видел теплоты в ее глазах, как не видел ее и в глазах Эдварда, но Эдвард все равно казался другим. По его собственным словам, он научился организовывать свое поведение благодаря отцу. Он мог утешить человека и выразить ему сочувствие, мог заставить поверить, что ему есть дело до этого человека, хотя на самом деле это было не так. Мне сложно было оценивать поступки Нэштона-младшего, и, хотя умом я понимал, что все это лишь притворство, своеобразная иллюзия, я не мог не чувствовать его заботу, и это чувство все крепче привязывало меня к нему.       Из-за всех этих событий я почти забыл о нашем последнем разговоре. Теперь он точно знал о том, что я влюблен в него, но мне не хотелось думать об этом, и я отгонял назойливые мысли. Я боялся показаться эгоистом. Слишком много всего произошло, и мои чувства — это последнее, о чем сейчас стоило задумываться Эдварду.       Наше появление в доме нарушило повисшую в нем тишину. Часы показывали почти девять утра. Кэтрин еще спала, и тут нечему было удивляться. Она не выходила из своей комнаты раньше двенадцати. А вот Синтия, скорее всего, уже суетилась на кухне и наверняка ждала меня к завтраку. Горячий шоколад Макриди оказался на удивление сытным, а, может, у меня просто не было аппетита. В любом случае пока я не собирался идти на кухню, потому что отвечать на вопросы у меня не было совершенно никакого желания. Я видел, что Эдвард не был настроен разговаривать и делиться со мной своими мыслями по поводу произошедшего, а остальное меня мало волновало.       Приведя себя в порядок, я вспомнил, что жизнь продолжается, никто не снимал с меня обязанностей лакея, а значит, пора приниматься за работу. К тому же мой рабочий день уже начался. Чтобы не встречаться с Синтией, я избегал заходить на кухню. Хотя она была не самой разговорчивой кухаркой, вопросов о вчерашних происшествиях ожидать все же стоило. Я предпочел уединиться в безмолвной библиотеке и разобрать несколько стеллажей.       Во второй половине дня я все же столкнулся с Синтией в коридоре, но она лишь поприветствовала меня и сообщила, что сегодня ей разрешили уйти пораньше. Я молча кивнул, и, дождавшись, когда она закроет за собой входную дверь, неуверенно подошел к запертому кабинету. Не исключено, что Эдвард снова уехал в неизвестном направлении, пока я раскладывал книжки в полном одиночестве. Скорее всего, так и было, ведь не мог же он просидеть там весь день. Я постучал без особой надежды, но почти сразу услышал его голос, глухо доносившийся из-за двери. Он пригласил меня войти. Так и сказал: «Входи, Освальд». Как будто мог видеть сквозь стены.       Я зашел и прикрыл за собой дверь. Эдвард сидел за рабочим столом и даже не поднял на меня взгляд. Он был занят чтением какой-то книги, лежавшей прямо перед ним. Лишь тиканье часов нарушало тишину, и я не сразу решился пересечь пространство между дверью и столом. Не дождавшись приглашения, я все-таки преодолел смущение, продолжавшее сковывать меня каждый раз при виде Эдварда, и приблизился к нему. Едва я сел на стул напротив, он тут же пододвинул ко мне книгу, которая оказалась тетрадью с какими-то записями. Наверху стояла дата 18 февраля 2132 года. Судя по толщине исписанных листов, записи велись уже давно и заканчивались как раз на открытых страницах.       — Прочитай. Это последнее, что написал отец.       Я удивленно посмотрел на Эдварда, но он снова не удостоил меня взглядом. Не теряя времени, я попытался сосредоточиться на записях, но смысл первых предложений я даже не уловил. Меня слишком беспокоило состояние Эдварда, и меньше всего на свете я сейчас хотел читать чужие дневники. Однако я все же заставил себя прочитать две страницы, исписанные мелким и не слишком аккуратным почерком.       18 февраля. Подсчитал, что вернусь в Бриджерс к началу марта. Если все пойдет по плану, то уже к концу месяца можно будет проверить, насколько верна моя теория. Марлен согласилась оставить его еще на две недели. Когда О.К. приедет, нужно дать ему время привыкнуть к новой обстановке и только потом начинать эксперимент. Для начала очень важно отследить его эмоциональное состояние. Как отразилась на нем жизнь среди детей, зараженных вирусом? Не осталось ли душевных травм? Следует учитывать постоянное присутствие Марлен. Надеюсь, ее забота помогла ему сохранить веру в человечность людей. Мне не терпится снова увидеть его спустя восемнадцать лет и познакомиться с ним.       19 февраля. Нужно дополнить план-график. Времени может не хватить, и тогда все запланированные пункты придется сдвигать. Я почти закончил с новой эссенцией. Нужно еще 72 часа, и тогда все будет готово. Возможно, стоит рискнуть и добавить до-три в одну из пробирок.       27 февраля. Прошлая неделя была слишком напряженной, но результаты того стоили. Вчера отправил очередную партию Т.М. Уверен, она будет довольна новой эссенцией. Если обойдется без непредвиденных обстоятельств, послезавтра смогу вернуться домой. P.s. сегодня ровно 15 лет. Э.В.Д., я все еще помню о тебе.       2 марта. Моя поездка в Бриджерс откладывается как минимум на неделю. Нет даже желания писать. Чувствую себя таким разбитым после тяжелой ночи. Не могу поверить, что это была Эрин. Мне не позволили взять у нее кровь на анализ. Расследованием займется Льюис. Нужно продолжать попытки.       9 марта. Я просто не могу не записать это. Сегодня позвонил Эдвард и сказал, что наконец нашел своего элюра — О.К. Я не могу в это поверить. Я едва не сорвался в Бриджерс, бросив работу. Эдвард сообщил, что их коды совпали, но у О.К. нет необходимой реакции. Это сильно осложняет дело.       На этом записи заканчивались. Залпом прочитав рукописные заметки, я жадно перевернул страницу, но увидел лишь пустой лист, на котором отпечатались следы шариковой ручки. В замешательстве я обернулся. Пока я читал, Эдвард встал и задумчиво бродил по комнате позади меня. Заметив мой недоуменный взгляд, он вернулся на свое место и наконец посмотрел мне в глаза.       — Ты был его отдельным проектом, Освальд. — Глаза Нэштона, как и всегда, не выражали никаких эмоций, но я все же чувствовал, как он напряжен. Голос нередко выдавал его состояние, и вот сейчас я слышал едва различимое волнение. — Я ничего не знал об этом. Клянусь. Здесь, — он кивнул на дневник, — описано очень многое, и то, что ты прочитал, это только малая часть. Впрочем, про тебя он написал не так много. Только то, что все эти годы он знал, что ты жил в Бертро, и иногда связывался с Марлен Тремонт, чтобы узнать, как у тебя дела.       — Он знал моих родителей?       — Вероятно, — неопределенно покачал головой Эдвард. — Он ничего не пишет о них, хотя тут есть несколько инициалов, которые я не сумел разгадать. В частности, ЭВД. Эти инициалы упоминаются пару раз, хотя я даже еще не все успел прочитать.       — Я… я ничего не понимаю, Эдвард. Все это кажется каким-то полнейшим сумасшествием… — Я снова уставился на исписанные листы невидящим взглядом. — И чего же он хотел? Почему… Где ты взял этот дневник?       — Открыл сейф и нашел его там. Отцу он все равно больше не понадобится, и я подумал, что найду хоть какие-то ответы.       — Эдвард… мне так жаль…я даже не успел сказать тебе, как мне жаль.       — Я не чувствую боли, Освальд, — признался Нэштон, немного помолчав. — Я не скорблю, и мне не жаль его. Мой отец погиб, но я жалею лишь о том, что он не успел рассказать мне о своих тайнах, которых у него, как оказалось, было немало. Больше я ничего не чувствую. Можешь представить это себе? А ведь именно с этим боролся мой отец.       — Ты не такой, как остальные, — возразил я. — Ты не похож ни на одного из них. Эд, ты… — Я накрыл ладонью его руку, лежащую на столе. — Ты не виноват в том, что ничего не чувствуешь.       — Вины я тоже не чувствую, Освальд.       Он достаточно резко вырвал руку, снял очки, бросив их на стол, и откинувшись на высокую спинку стула, устало потирая пальцами переносицу.       — Я могу чем-то помочь тебе? — осторожно спросил я. — Чем угодно.       — Чем ты можешь помочь мне? — невесело усмехнулся Эдвард. — Все дело Нэштонов уничтожено. Все, над чем долгие годы работал мой отец, уничтожено. Вдобавок ко всему я узнаю, что мне не было известно и половины того, что происходило на самом деле. Я думал, что заслужил доверие, но на деле… На деле, Освальд, я знал чуть больше тебя. Такое ощущение, что даже Макриди была лучше осведомлена.       Я молчал. В моей голове все перемешалось: неловкость, которая не оставляла меня ни на минуту, желание поддержать Эдварда, полнейшая неизвестность и жгучее любопытство.       — Возможно, он собирался рассказать мне все, — продолжил Нэштон. — Вчера. Да, он наверняка бы что-то рассказал. «Это не телефонный разговор» — вот каковы были его последние слова, а потом грянул первый взрыв. У меня даже работы теперь нет. Осталась, конечно, «Прайс Лаборатриз», но кому она к черту сдалась…       Наступила короткая пауза. Снова навязчивое тиканье часов эхом отдавалось в ушах. Бесцветный взгляд Эдварда был направлен куда-то на угол стола и казался совершенно отрешенным. Я не сводил с Нэштона глаз, всем нутром борясь с желанием броситься к нему в объятья, но я бы решился на такой отчаянный поступок только в том случае, если бы был полностью уверен, что ему это необходимо. А сейчас интуиция прозрачно намекала, что он во мне не нуждался, и меня снова кольнула мысль о собственном эгоизме.       — Наверное, мне лучше уйти…       — Подойди ко мне, Освальд.       — Зачем?       — Просто подойди.       Ноги сами двинулись к нему, ведь это то, о чем я подсознательно мечтал последние несколько минут. Но чем меньше было расстояние между нами, тем хуже я начинал соображать. Когда я неловко подошел к Эдварду, повернувшемуся ко мне на высоком стуле, я со своим маленьким ростом оказался ненамного выше его. Он мягко взял меня за руку, и меня моментально бросило в жар от неожиданного прикосновения.       — Ты чувствуешь сейчас что-нибудь? — спросил Эдвард. Тон его голоса был ровным и спокойным, а внимательные глаза всматривались в мое лицо, как в тот первый день в лаборатории. Мне по-прежнему было сложно выдерживать его взгляд, не краснея, но теперь я хотя бы мог относиться к этому чуточку спокойнее, зная, что ему известно о моих чувствах.       — Если ты о каких-то особых ощущениях, то я ведь уже говорил, что…       — Нет-нет, — поспешно ответил Эдвард. — Я немного не об этом. Просто скажи, чувствуешь ли ты что-нибудь сейчас. Что угодно.       — Я не совсем понимаю…       — Хорошо, а если так?.. — Эдвард встал, мгновенно возвысившись надо мной, и осторожно, почти с нежностью коснулся пальцами моей щеки. — Что ты чувствуешь? Ты ведь должен что-то чувствовать. Прошу, скажи мне.       Вместо ответа я приложил его ладонь к своей груди и прикрыл глаза, надеясь, что мое колотящееся сердце даст ему нужный ответ.       — А ты? Ты чувствуешь это? — тихо спросил я.       Когда я открыл глаза, то увидел слабую улыбку на лице Эдварда. Он не мог не заметить, как сильно билось мое сердце в этот момент. Я не знал, как объяснить ему, как описать весь этот невероятный круговорот ощущений, который вызывал каждый взгляд, каждое слово, каждое мимолетное прикосновение. Эдвард Нэштон за несколько дней стал для меня целым миром, но что-то удержало меня от очередного откровения.       Его пальцы коснулись моей шеи. Я ощутил их тепло и невольно закрыл глаза. Он мягко притянул меня и прижал к себе, крепко обхватив руками мое тело. Если можно представить себе человека, потерявшего сознание, но сохранившего все чувства в обостренной форме, то в этот момент я был именно таким человеком. Совершенно неважно, чем вызван внезапный порыв Эдварда. Гораздо важнее было, чтобы бесценные секунды нашей близости длились как можно дольше. Я прижался к его груди и боялся пошевелиться. Я замер в его руках, вдыхая приятно дурманящий запах одеколона и наслаждаясь каждым мгновением.       — Ты и правда влюблен в меня, — очень тихо, почти шепотом произнес Эдвард. Он медленно отстранился, а затем обхватил мое лицо руками. Мне некуда было скрыться от его обжигающего взгляда. Я видел его лицо так близко. Холодные глаза Эдварда безошибочно свидетельствовали о том, что и он пал жертвой вируса, как бы мне ни хотелось порой убеждать себя в обратном. С самого первого дня он смотрел на меня с равнодушием, в котором от время от времени промелькивал интерес исследователя. Так было и в этот раз.       — Как ты можешь сомневаться?.. — Слова вырвались помимо воли, словно за меня заговорила обида. Неужели он устраивал очередную проверку? Очередной тест, который позволит ему научно доказать, что я люблю его?       — И что дает тебе это чувство? — Эдвард будто и не слышал моего вопроса. Он по-прежнему буравил меня взглядом, приблизившись почти вплотную и не позволяя отвернуться. Мои вспотевшие ладони упирались ему в грудь, но я не почувствовал ни одного удара сердца, как будто оно вовсе не билось. Эдвард сохранял почти хладнокровное спокойствие, в то время как у меня внутри все дрожало, переворачивалось и трещало по швам, и я не понимал, что именно заставляло меня умирать прямо в его руках: глаза, голос, прикосновение теплых, почти горячих рук, или же весь Эдвард Нэштон целиком.       — Что? — Я пропустил его вопрос мимо ушей и даже не смог вспомнить, о чем он меня спрашивал.       — Мне сложно понять, Освальд… — Эдвард взял мои руки, покоившиеся на его груди и мягко сжал их. — Все, что я знаю о любви, основано либо на рассказах отца, либо на наблюдениях за элюрами, которые обрели друг друга. Джеральд всегда говорил, что любовь — это величайший дар, который у нас отняли, и я принимал это как данность, совершенно не задумываясь, почему любовь удостоена такого звания. Ты чувствовал любовь. Ты чувствуешь ее прямо сейчас. Ты можешь любить разных людей. Ты бы любил своих родителей, если бы они были у тебя. Ты любишь своего учителя. Ты любишь свою подругу, подарившую тебе ту книгу. Ты любишь меня, Освальд, и я вижу это в твоих глазах. Только на это мне и хватает опыта. Я могу увидеть любовь, но не могу чувствовать ее сам. Поэтому я и хотел спросить у тебя, в чем заключается дар любви. Я никогда не спрашивал у отца и теперь жалею об этом. Скажи мне, Освальд. Прошу тебя.       — Эд, я… Я не знаю… Это сложно объяснить. Любовь просто становится частью тебя, завладевает тобой, и это чувство… оно захватывает и подчиняет… оно ни с чем не сравнится.       — Значит, в какой-то степени любовь — это слабость, — медленно произнес Эдвард.       — Да, но…       — Любовь делает тебя слабым? Что бы ты сделал ради того, кого любишь? Чтобы помочь ему, например?       В глазах Эдварда снова зажегся азарт исследователя. А мне почему-то стало мучительно больно. Настолько, что захотелось покинуть кабинет.       — Что бы ты сделал? — повторил он свой вопрос.       — Что угодно.       — Значит, я прав. Что ж, спасибо, Освальд.       Нэштон слегка улыбнулся и молча занял свое место за рабочим столом, оставив меня глупо стоять рядом. Он снова погрузился в чтение дневника отца, а мне оставалось только двинуться в сторону двери. Я слышал, как Эдвард зашелестел страницами. Казалось, этот разговор стоил мне какой-то важной частицы души. Я был вымотан, даже изможден. Хотелось зарыдать и биться в истерике прямо на полу этого кабинета. А еще хотелось доказать Эдварду, что он не прав.       Я остановился у двери и повернулся к Нэштону.       — Зачем ты обнял меня? Вот сейчас… Зачем ты это сделал?       — Мне нужна была твоя реакция… — Эдвард оторвался от дневника в легком недоумении.       — И все?       — Вообще-то да, но…       — Вот и ответ, Эдвард. Ответ на твой вопрос. Дар любви. Это он и есть.       — Вынужден попросить уточнить, Освальд.       — Я обнял тебя, потому что люблю. И я бы делал это каждый день… боже, да каждую секунду! Я бы никогда не отпускал тебя, Эд, потому что… потому что мне это необходимо. Каждое прикосновение любимого человека… Это дар. Понимаешь? Любовь позволяет чувствовать… любовь придает жизни смысл. Любовь… она позволяет заботиться о тех, кто тебе дорог, проживать каждое мгновение ради них… это действительно сложно объяснить, и я вряд ли смогу это сделать правильно, но…если это и слабость, то ради такой слабости можно и умереть.       Не дожидаясь ответа, я буквально вылетел за дверь. Дыхание сбилось от переполнявших меня эмоций, и я едва смог закрыть дверь дрожавшей рукой, но она тут же резко открылась под напором выскочившего следом Эдварда.       — Если я обидел тебя, прошу, прости меня. О любви написано много книг, но ни одного учебника. Но даже если бы я прочитал такой учебник, то вряд ли понимал бы больше, чем ты. — Он положил руку мне на плечо и добавил чуть тише: — Мне правда было приятно обнимать тебя. И я говорю это не потому, что пытаюсь загладить вину.       Я не успел ответить, услышав как спускается по лестнице миссис Нэштон.       — Эдвард, ты уже вернулся? — доносился ее голос с верхних ступенек. Я не стал дожидаться, пока она спустится, и, воспользовавшись моментом, улизнул на кухню.       Следующие несколько дней прошли относительно спокойно. Утром я занимался работой по дому, и этого времени вполне хватало, чтобы освободить вторую половину дня. После обеда мне могла дать какие-то поручения миссис Нэштон, но по большей части я был предоставлен самому себе. Кэтрин не позволяла мне покидать дом в течение рабочего дня, требуя, чтобы я всегда был где-то неподалеку, на случай если ей что-то понадобится, поэтому практически все время я проводил в своей комнате и пытался читать. Это было бессмысленным занятием. Я не запоминал и половину из того, что прочитывал, потому что прокручивал в голове одни и те же мысли раз за разом. Мне не давал покоя дневник Джеральда Нэштона. Если верить тем строкам, что показывал Эдвард, его отец хорошо знал миссис Тремонт и часто спрашивал у нее про меня. К тому же Эдвард упоминал чуть раньше, что именно мистер Нэштон устроил ее на работу в Бертро, а значит, миссис Тремонт, вероятно, знала куда больше, чем стремилась показать.       Однажды вечером я решился позвонить в Бертро. Правда, номер я набрал не сразу. Несколько минут я сидел с телефоном в руках перед включенным телевизором, транслирующим вечерний выпуск новостей. На экране снова замелькали жуткие кадры с мест взрывов. Благодаря Эдварду, вовремя утащившему меня с Маунтин Прайд, я не видел своими глазами, во что превратился этот оазис ночной жизни Бриджерс, но по изображениям в новостях я совершенно не узнавал это место. Корреспондент что-то быстро тараторил, в очередной раз смакуя тему правительственного заговора и сообщая о подробностях расследования, которое было передано федеральным агентам.       Включив беззвучный режим и заставив корреспондента наконец умолкнуть, я набрал номер Бертро, и после трех гудков мне ответили.       — Добрый вечер, я могу услышать миссис Тремонт?       — А кто ее спрашивает?       Я узнал этот голос. Кажется, к телефону подошла одна из женщин, обслуживавших соседний блок. Я не мог вспомнить ее имени, а, возможно, я никогда его и не знал, но она частенько отчитывала мальчишек в столовой, и узнать ее хрипловатый голос не составило особого труда.       — Меня зовут Освальд Кобблпот. Я из Бертро, жил в ее блоке. Можно с ней поговорить?       Ответом меня не удостоили, и мне даже сначала показалось, что она бросила трубку, потому что раздался негромкий щелчок и наступила тишина. Однако через минуту или раньше щелчок повторился, и я услышал родной голос миссис Тремонт, который тут же перенес меня в атмосферу моих немногочисленных счастливых деньков в Бертро.       — Освальд, я так рада, что ты позвонил! Скажи мне, с тобой все хорошо? Я услышала об этих ужасных взрывах и так испугалась. Все ждала, когда ты позвонишь.       Мои губы сами собой расплылись в улыбке. Теперь я понимал, почему всегда чувствовал себя так уютно рядом с ней.       — Со мной все в порядке, миссис Тремонт, — ответил я, продолжая улыбаться и представляя ее взволнованное лицо, на котором постепенно появляется облегчение. Впрочем, моя улыбка сразу исчезла, когда я вспомнил цель своего звонка. — Я был недалеко, когда все это случилось, но мне повезло.       — Слава богу, слава богу… Это так ужасно. Мы стараемся не сеять панику, ну ты же понимаешь. Детям совсем необязательно знать о таких вещах.       — Иногда это помогает встретить реальность такой, какая она есть, — возразил я. В Бертро мы всегда чувствовали отрешенность от мира, но такой подход мог разве что ослабить детей, не позволяя им даже задумываться о происходящих в мире событиях. Если бы не моя природная любознательность, из-за которой я частенько умудрялся попадать в неприятности, в Бертро я бы забыл название родной страны.       — Расскажи, как работа, Освальд? — поинтересовалась миссис Тремонт. — В прошлый раз ты ничего толком не сказал. Ты уже успел познакомиться с господином Нэштоном?       — Если честно…мы даже парой фраз не обменялись. — Я помолчал, ожидая, что она заговорит, но продолжать пришлось мне. Мы одновременно прервали паузу и снова замолчали, уступая друг другу.       — Да он наверняка и дома-то редко бывает, — немного неуверенно произнесла миссис Тремонт. — Но ничего, еще успеете познакомиться…       — Он погиб, — выпалил я. — Несколько дней назад. Он был в одном из зданий… Ну вы ведь знали, где он работал…       В трубке снова повисло молчание, и это позволило мне подготовить себя к вопросу, который я собирался задать. Чутье упрямо подсказывало, что пытаться выведать у нее что-то совершенно бесполезно, но на данный момент Марлен Тремонт была единственным человеком, способным хоть немного утолить мое любопытство.       — Боже, какая трагедия, — наконец прошелестела она с тяжелым вздохом. — Освальд… ты уверен, что тебе стоит продолжать работу? Может, поискать другое место? К сожалению, у меня пока нет никого на примете, но я бы очень советовала тебе…       — Почему? Я все еще могу работать на его сына и на его жену. Почему я должен уходить? Миссис Тремонт, вы что-то знаете? Прошу, если вы что-то знаете, вы должны сказать мне.       — О чем ты, Освальд? Я просто подумала, что так будет лучше, но… но ты можешь остаться, разумеется, — поспешно добавила она.       — Миссис Тремонт, откуда Джеральду Нэштону было известно обо мне? — напрямую спросил я. — Он просил вас приглядывать за мной, верно? Зачем? Что ему было нужно от меня?       — Освальд, я… давно знала господина Нэштона, поэтому-то я и рекомендовала тебя… Не уверена, что ему было известно о тебе…       — Миссис Тремонт, я все знаю. Я знаю, что мистер Нэштон связывался с вами, и что вы говорили обо мне, а, может, и не только обо мне. Перестаньте обманывать меня! — Я больше не мог выдерживать этой вечной недосказанности. Голос миссис Тремонт выдавал ее, я уже не сомневался в том, что она скрывала правду.       — Я прошу тебя, Освальд, не спрашивай… ни о чем не спрашивай меня… — Она казалась такой несчастной, и мне послышались слезы в ее подрагивавшем голосе. — Единственное, что я могу сказать тебе… уезжай из Бриджерс, теперь там небезопасно. Освальд, пожалуйста, послушай меня.       — Я не могу уехать, пока вы не расскажете мне все, что знаете. Не заставляйте меня приезжать в Бертро и выпытывать это у вас. Миссис Тремонт, это может быть очень важно…       — Боже… Я знаю только то, что ты был очень важен для господина Нэштона, — сквозь слезы прошептала миссис Тремонт. Она говорила тихо, словно боялась, что ее могут подслушать. — Теперь это уже неважно, потому что его нет… И я… я не могу говорить об этом по телефону. Освальд, прошу тебя, не задерживайся в Бриджерс. Береги себя.       — Подождите!       На этот раз щелчок недвусмысленно свидетельствовал о том, что разговор окончен. Несколько секунд я сидел, обнявшись с телефоном и не шевелясь. Миссис Тремонт была напугана, и мне еще ни разу не приходилось видеть ее в таком состоянии. Это только лишний раз доказывало, что она знала ответы на мои вопросы.       Кажется, у меня появились планы на воскресенье.