Феномен

      Рабочий кабинет Эдварда находился на одном этаже с лабораторией его отца и был полной противоположностью домашнего кабинета. Дома чуть ли не каждый подлокотник кресла стилизовали под старинный стиль особняков, а в «Иджанта Лиджен» все сверкало новизной и современностью. Кабинет Эдварда был выполнен преимущественно в зеленых тонах и изнутри напоминал большой изумруд. Огромные окна от пола до потолка были затемнены и не пропускали много света, но значительно расширяли и без того просторное помещение. На стенах, отделанных черно-зелеными панелями, не было никаких картин или других украшений, и в целом кабинет выглядел достаточно аскетично. У одного из окон стоял большой полукруглый стол, на котором не было ничего кроме огромного компьютерного монитора, такого плоского, что сбоку он казался невидимым.       Мы провели за бесполезными поисками больше четырех часов и ни на дюйм не приблизились к разгадке. Сначала мы искали упоминания фразы на латыни в заметках из архива, но кроме того, что она принадлежала древнему поэту, ничего не нашли. Если в ней и замаскировали какие-то скрытые смыслы, то об этом не было известно широкой общественности. Я не имел ни малейшего представления, кому мог принадлежать перстень. Мы просмотрели информацию о множестве семей, но уровень доступа не позволял ему получить больше данных, и нам приходилось довольствоваться малым. Когда стало понятно, что перстень запутал нас еще больше, мы перестали ориентироваться на него.       Эдвард показал мне список вакцинированных женщин, родивших в год моего рождения. В списке были доступны только фамилии без имен и другой дополнительной информации. Не знаю, на что он надеялся, но все перечисленные фамилии я видел впервые в жизни и понятия не имел, какая из них могла принадлежать моей матери. Я не исключал возможности, что искомая фамилия могла вообще отсутствовать в списке, но Эдвард категорически возражал, уверяя, что все вакцинации строжайшим образом регистрировались.       — А вот фамилии Нэштон тут нет, — заметил я, вспомнив, что мы с Эдвардом родились в один год.       — Моя мать взяла фамилию отца уже после моего рождения, когда они решили поддерживать статус семьи. Так что здесь ее девичья фамилия. Вот она — Нигма.       — Кэтрин Нигма? Звучит немного непривычно.       — А вот ей нравилась ее фамилия, — улыбнулся Эдвард. — Она часто об этом говорит и жалуется, что отец заставил ее стать Нэштон.       Большая часть наших поисков проходила в тишине, но иногда мы перебрасывались парой фраз, напрямую связанных с работой, или же вступали в короткий диалог вроде обсуждения фамилии Кэтрин или других мелочей. За все время, проведенное в офисе, мы ни разу не вспоминали утренние события: ни мою истерику в машине, за которую мне было жутко стыдно, ни поездку к дому Гаррета, ни возможные догадки Эдварда.       К шести часам вечера мои глаза смертельно устали от долгого всматривания в монитор, и я ненавязчиво указал Нэштону на часы в углу экрана. Согласившись, что пора прекращать наше затянувшееся расследование, он выключил компьютер, снял очки и устало спрятал лицо в ладонях, поставив локти на лакированный стол. Он сидел так какое-то время, а я сидел совсем рядом с ним на таком же вращающемся стуле, так близко, что наши колени соприкасались. Мне едва удалось побороть желание растрепать его темные волосы, запустив в них пальцы. Я улыбнулся, радуясь, что он не слышит моих глупых мыслей.       Я ощущал удивительное спокойствие. Мне не хотелось покидать изумрудный кабинет и возвращаться домой. Мистер Нэштон приехал из Крэйдл, а это значило, что уже сегодня Эдвард расскажет ему обо мне. Я не хотел ехать в лабораторию вместе с его отцом и участвовать в экспериментах. Если со мной действительно что-то не так, и я не похож на остальных, то Джеральд Нэштон наверняка захочет провести какие-то исследования для своего проекта.       — Освальд, ответишь мне честно?       Голос Эдварда вырвал меня из пучины мыслей и вернул в реальный мир. Он снова надел очки и повернулся ко мне. Ожидая продолжения утреннего разговора, я мысленно подготовился и кивнул.       — Ты хочешь есть?       — Что?       — Ты не проголодался за весь день? Со мной это обычное дело: погружаюсь в работу и забываю обо всем на свете. А ты-то что молчишь?       — Мы были заняты. Я не хотел отвлекаться. Да и вообще как-то не думал об этом.       — Ну да, ну да. И все зря. Но ты хотя бы узнал фамилию моей матери, а вот я ничего нового не узнал. Самое время поужинать, Освальд.       Эдвард умел удивлять. Сначала я подумал, что он хотел вернуться домой, но это оказалось самым настоящим приглашением, от которого невозможно было отказаться.       — Кажется, ты собирался прогуляться по Бриджерс, — вспомнил Эдвард, когда мы спустились на парковку и сели в машину. — Это действительно было у тебя в планах на выходной, или ты для Кэтрин так сказал?       — Не только для Кэтрин, — улыбнулся я. — Пока ты не позвал меня в лабораторию, я планировал посмотреть Бриджерс в воскресенье.       — Звучит как упрек. Я могу покатать тебя по ночному Бриджерс. Видишь вон те огни? Это высотки Маунтин Прайд. Они были выстроены уже после войны. Это своего рода достопримечательность Бриджерс. Там можно погулять, посмотреть местный колорит. А еще там есть неплохой ресторан, где мы можем поужинать.       — Это все, конечно, здорово, но ты вроде бы хотел поговорить с отцом вечером.       Эдвард помедлил с ответом, заставив меня понервничать. Я и так уже тысячу раз пожалел, что напомнил ему об этом, вместо того чтобы сразу принять его роскошное предложение.       — Я оставил отцу все необходимое для изучения. Он ознакомится с нашими анализами крови и с заметками, которые я для него оставил. Ему на это понадобится время, так что сегодня домой можно не торопиться.       Мои глаза расширились, и я даже не попытался скрыть свой ужас и разочарование. Эдвард говорил так осторожно, как будто знал, что моя реакция будет далека от спокойной и беззаботной. Я все же попытался взять себя в руки, но дрожь в голосе выдавала меня.       — Так он уже знает? Ты рассказал ему… Почему ты не сказал мне утром?       — Чего ты боишься, Освальд? — прямо спросил Эдвард. — Никто не лишит тебя твоей способности любить. Это твой уникальный дар в нашем бесчувственном мире, и мой отец не собирается его отнимать. Ты очень важен для проекта. Чем быстрее он сможет разобраться в твоей уникальности, тем больше шанс, что проект шагнет вперед. Разве тебе не интересно? Это не бесплатно, разумеется. Мы заплатим тебе.       — За что?       — Мы ведь забрали твои данные и используем их. А еще это поможет внести вклад в науку. Теперь ты спокоен?       — В заметках, которые ты ему оставил, написано о… ну ты понимаешь о чем?       — Так тебя это волнует? Прошу, Освальд, будь со мной честен, ведь я был честен с тобой, насколько это возможно. Я не хочу давить на тебя, но будет лучше, если мы поговорим открыто. Ты не доверяешь мне?       — Если честно, только тебе и доверяю. Больше доверять некому. — Я недолго помолчал, а потом решился высказаться. — Знаешь, я хотел сказать… после того как ты рассказал мне правду, я начал по-другому смотреть на людей. Словно…раньше они были в масках, а теперь я вижу, какие они настоящие. Все люди, которых я знал… Теперь я понимаю, что им было на меня наплевать. Я и раньше так думал, но сейчас… сейчас я точно это знаю и вижу всю свою жизнь, как будто… даже не знаю, как объяснить… как будто под другим углом. А вот с тобой все как-то совсем наоборот. Я тебя почти не знаю… Эдвард… но после того как я услышал правду, ты стал казаться мне ближе. И иногда мне даже кажется, что тебе на меня не наплевать, как всем остальным… Может, я не прав, но… в любом случае ты другой. И ты гораздо меньше остальных похож на человека, который не умеет любить.       — Я рад это слышать, Освальд. Для меня это очень важно, потому что это именно то, чего постоянно добивается мой отец. Он еще помнит, какими были люди до всего этого кошмара, и все время напоминает об этом. Я многому научился у него: тому, как не потерять себя, как вести себя в той или иной ситуации. Поэтому твои слова очень много значат для меня.       — Хочешь сказать, что ты всего лишь делаешь вид, будто тебе есть дело до людей? — усмехнулся я, радуясь тому, что на улице стемнело и в свете фонарей, проникающем через стекла автомобиля, не видно, что я снова начал краснеть.       — Обычно так и есть. Порой это утомляет. Но я всегда думаю о том, что делаю это не ради других, а ради себя, и у меня получается продолжать. Эгоистично, да? А вот встретившись с таким человеком, как ты, человеком, способным заботиться по-настоящему, я наконец понял, что ничего у меня не получалось, и это была лишь иллюзия. Знаешь, Освальд, ты невероятный. Я никогда не видел таких живых глаз, как у тебя. Ни у одного элюра. Твои эмоции, твое внутреннее «я»… Я даже не могу описать, насколько это все в новинку для меня. И знаешь, может, я и не могу любить, но я не могу не чувствовать, что ты мой элюр.       — Если ты нашел элюра, то можешь и полюбить, верно? Ты сам так говорил.       Глаза Эдварда казались совсем черными. Я почти не видел часть его лица, неосвещенную фонарями, и меня это вполне устраивало, словно темнота придавала мне сил.       — Верно, Освальд. Но для этого нужно кое-что еще.       — Ты предпочел бы женщину?       — А ты?       — Пожалуйста, ответь…       — Ты хочешь обсудить мои сексуальные предпочтения?       — Не то что бы… — Он окончательно смутил меня, и я замолчал, а затем услышал его негромкий смех.       — Я все пытаюсь вывести тебя на откровенность, Освальд, но ты умело выкручиваешься, и отвечать опять приходится мне. Манипулятор. Что же, пообещаешь мне две вещи, если я отвечу на твой вопрос?       — Какие?       — Поехать наконец поужинать со мной.       — И?       — Ответить на тот же вопрос. Это честно, Освальд.       — Ладно.       — Замечательно. Тогда сначала доедем до Маунтин Прайд, а потом я тебе отвечу.       Поездка по Бриджерс, освещенному яркими огнями, стильными подсветками зданий и неоновыми вывесками, получилась довольно приятной. Мы ехали по центральной части города, и Эдвард рассказал мне, что в Бриджерс есть районы, до сих пор не оправившиеся от разрушений со времен войны, а эти глянцевые улицы — лишь искусственно построенный процветающий уголок, создающий видимость восстановленного и окрепшего мира. Эдвард ехал не слишком быстро, чтобы я успел полюбоваться великолепием ночного мегаполиса.       Я вспомнил свои первые мысли после выхода из автобуса у «Прайс Лаборатриз». Я подумал, что в Иджанте совершенно не на что смотреть и здесь нет ничего особенного, ради чего стоило бы уезжать из родных мест. Я не знал, как выглядят другие районы Бриджерс и другие части столичного региона, но места, по которым вез меня Эдвард, поистине завораживали. Город был похож на огромную рождественскую елку, похожую на ту, что мы наряжали в приюте, вот только в разы больше и красивее. Мы никогда не выезжали по вечерам в Бертро, и ночной город вживую я видел впервые.       Минут через пятнадцать Эдвард припарковался у одной из высоток Маунтин Прайд. Она напоминала огромную сверкающую спираль, сужающуюся к верхушке. Теперь мы стояли так близко с ней, что верхушку я уже не видел.       — Я обещал ответить тебе, Освальд, и я постараюсь ответить, хотя это не так легко, как может показаться. Я не могу сказать, кого я способен полюбить. Я не могу сказать, кого я предпочитаю. Не потому, что не хочу, а потому, что никогда не испытывал никакого влечения. Секс и любовь — это разные понятия, их нельзя смешивать, именно поэтому в нашей стране продолжают рождаться дети, чаще всего нежеланные. Вот только недавно заводить детей стали элюры, а раньше все было иначе. Видишь ли, я никогда не сближался ни с кем настолько, чтобы понять, что я хочу этого человека в сексуальном плане. Я ждал своего элюра. Я его дождался. Дальше остаётся домыслить логически. Если мой элюр — мужчина, значит, я предпочитаю мужчин.       Теперь даже темнота не могла спасти меня от смущения после подобных откровений Эдварда.       — Я дал тебе развернутый ответ, Освальд. Твоя очередь. Хотя подожди… Дай угадаю. Ты бы предпочел мужчину.       — Я бы предпочел тебя.       Слова вырвались вопреки всем расставленным барьерам и столкнулись с ледяным молчанием. Я невольно прикрыл глаза, словно ребенок, играющий в прятки и наивно верящий, что его не видно, если он сам никого не видит. Вот только мне хотелось убежать и спрятаться по-настоящему.       — Ты влюблен в меня, Освальд?       — Ты ведь уже и так понял это…       — Догадался. Поэтому ты не хотел, чтобы я говорил отцу?       — Это неважно. Мы уже говорили о том, что это тупик для проекта. Идем. — Я дернул дверь, но она оказалась закрыта.       — Ты хотел поговорить, и вот мы разговариваем, — все тем же спокойным тоном сказал Эдвард. Послышался тихий щелчок, и я понял, что он открыл дверь. — Мне нужно, чтобы ты понял: я не могу ответить на твои чувства не потому, что не хочу. Мне бы очень хотелось узнать каково это… любить такого человека, как ты, Освальд.       — Ты не обязан оправдываться, я… — Слова застряли на полпути, ком в горле снова мешал говорить, и я замолчал, чтобы не разрыдаться, как накануне утром. Эдвард мягко сжал мое плечо, наверняка надеясь, что мне станет лучше от его ободряющего жеста, но на самом деле все только больше обострилось.       — Я обещал тебе ужин, Освальд, так что… — В кармане пальто Эдварда тихо завибрировал телефон, и он убрал руку с моего плеча, чтобы вытащить мобильный. — Это отец. Видишь здание справа? Подожди меня у входа.       Нэштон открыл дверцу и вышел из машины, параллельно отвечая отцу. Я послушно последовал его примеру. После уютного салона воздух показался довольно прохладным, и мне сразу захотелось залезть обратно на теплое сиденье и попасть под магнетический взгляд Эдварда. Между нами все уже было решено. Он четко дал мне понять это, и хотя все и так было очевидно, внутри меня словно оборвалось нечто жизненно важное. Я пожалел, что начал разговор. Лучше бы я никогда не произносил этих слов.       Пока я неловко топтался около машины и поплотнее кутался в пальто, Эдвард отошел к большому стенду недалеко от парковки и теперь мерил шагами пространство перед ним, слушая голос в трубке. Я поднял голову, чтобы посмотреть на верхушку спиралевидной башни. Она словно касалась неба и на его фоне выглядела абсолютно белой, но при более пристальном взгляде можно было заметить, что сама башня достаточно темная, а невероятный эффект белизны ей придавала иллюминация. Справа от башни располагалось здание пониже, но для меня и оно казалось громадным. Его форма напоминала роскошный лайнер, а над входом бело-голубыми цветами переливалась надпись «Crociera». Я направился к вращающимся дверям, на которые указал Эдвард.       Я ступил на белую плитку, сделал еще несколько шагов. Мне оставалось только обернуться, чтобы проверить, не закончил ли Эдвард разговор с отцом и не идет ли он следом за мной, а в следующее мгновение на Маунтин Прайд разверзлась самая настоящая пучина хаоса.       Взрыв был настолько мощным, резким и громким, что заглушил все чувства. Мои ноги оторвались от земли, а затем все тело содрогнулось от тяжелого удара. Первые несколько мгновений я ничего не видел и не слышал. В полубессознательном состоянии я попытался пошевелиться, но не смог даже вдохнуть. Мне казалось, что мои глаза открыты, но я не видел ничего кроме темноты, изредка сменявшейся мерцающими искрами. Пульсирующий гул в ушах, то пропадая, то усиливаясь, раскалывал голову на части. Время и пространство перемешалось. Я чувствовал, будто попал в какой-то непрекращающийся круговорот, способный навсегда поглотить меня. Мне казалось, что я слышал голос Эдварда, эхом отдававшийся в голове. Он звал меня по имени. Но миражи нереальны.       — Освальд! Освальд!       Его голос раздавался где-то совсем рядом. Я чувствовал тепло его тела, его руку на своей щеке, но смог лишь пошевелить заледеневшими пальцами, а в следующую же секунду их сжала рука Эдварда.       — Освальд, ты жив… Ты слышишь меня?       Я слышал его. Теперь я отчетливо слышал его. Чувства постепенно начали возвращаться ко мне, и я сумел открыть глаза. Сфокусировать взгляд удалось не сразу. Я попытался вдохнуть, но легкие обжег раскаленный воздух, и я закашлялся, резко приподнявшись, отчего мой налитый свинцом лоб полыхнул острой болью.       — Освальд, слава богу… — Эдвард крепко обнял меня, а затем потер мои ладони. — Ты дрожишь. Идти сможешь?       Дрожу? Только сейчас я понял, что мне холодно. И одновременно жарко. Я был весь мокрый, но ледяной ветер обжигал лицо и проникал под одежду. Эдвард помог мне встать. В голове по-прежнему гудело, и каждое движение отдавалось резкой болью. В добавок ко всему у меня пересохло в горле, и я едва мог пошевелить языком. Если бы я буквально не висел на Эдварде, уцепившись за него обеими руками, то мои ноги тут же подкосились бы от безумной слабости. Впрочем, так и случилось.       Минутное пробуждение от кошмарного круговорота сменилось полнейшим вакуумом. Когда мир вокруг стал приобретать очертания, и я снова услышал голос Эдварда, слабость по-прежнему не отступила, но я смог самостоятельно приподняться. Впрочем одному перемещаться мне не позволили.       — Присядь, Освальд. Иначе снова упадешь.       Эдвард осторожно помог мне подняться, и я наконец-то смог рассмотреть окружавшую нас местность. Сверкающие высотки Маунтин Прайд исчезли. Вместо них появилась небольшая освещенная улочка. Я сидел на широкой скамейке, украшенной грубой резьбой, а рядом возвышалось крыльцо отдельно стоящего домика. Напротив, на противоположной стороне дороги, находились похожие домики. Такой городской пейзаж немного напоминал один жилой райончик в Бертро, и я словно перенесся туда после перенесенного кошмара.       — Где мы?       — Это восточная часть Бриджерс.       Я взглянул на Эдварда. В свете фонарей он выглядел не самым лучшим образом. У него была рассечена бровь, а правая линза очков дала трещину. Нэштон сел рядом со мной на скамейку и внимательно посмотрел на меня.       — Как ты себя чувствуешь? — спросил он.       — Пока все гудит в голове, и вообще голова болит очень, в целом терпимо. Что случилось?       — Две башни взорвалось. Ты даже не представляешь, как нам с тобой повезло. Если бы мы остались в машине, еще хоть на пару минут…       — Боже… — выдохнул я, пытаясь восстановить в памяти последнее, что я видел. — Я даже ничего не понял… И как мы здесь оказались?       — Я оттащил тебя подальше, пока все не рухнуло, а потом ты снова потерял сознание. Сюда мы доехали на машине. Не на моей, к сожалению. — Эдвард сокрушенно достал из кармана разбитый мобильный телефон.       — А здесь мы что делаем?       — Да ничего… Таксист высадил нас в соседнем переулке. Дороги перекрыли, домой пока не добраться, да и вообще никуда не добраться. Взрывы в разных частях города.       — Были еще взрывы?       — Судя по всему, это массовая серия. Я пока сам ничего не знаю, Освальд, — вздохнул Эдвард. Я впервые видел его таким растерянным. От былой уверенности не осталось и следа. Он выглядел немного уставшим, во взгляде читались потерянность и страх, и хотя он держал себя в руках, скрывать свое состояние ему плохо удавалось.       Придвинувшись поближе, я неловко обнял его одной рукой и прижался щекой к его плечу.       — Ты спас меня, Эд. Спасибо.       Несколько минут мы неподвижно сидели на скамейке под пронизывающим ветром. Тишина успокаивала, хотя голова все еще болезненно пульсировала, но близость Эдварда придавала мне сил. Мысли кружились, сменяя друг друга, но ни на одной из них я не мог сосредоточиться. Фрагменты последних событий отрывочно проносились перед мысленным взором. Взрывы, массовая серия… Все, о чем говорил Эдвард, не имело никакого смысла.       — Лаборатория… — внезапно произнес он. — В «Иджанта Лиджен» тоже был взрыв.       Я моргнул пару раз, прежде чем до меня дошел смысл сказанного. Взрыв уничтожил лабораторию. Все, над чем работал отец Эдварда и он сам, уничтожено.       — Джеральд звонил мне из моего офиса.       Он назвал его по имени. Еще пару секунд до очередного момента осознания в моей пульсирующей голове. Странно, что первой промелькнувшей мыслью было желание узнать, что почувствовал Эдвард. Что может чувствовать человек, не умеющий любить, когда он теряет своего отца? Пустоту? Равнодушие? Его голос действительно казался почти спокойным. Я крепче обнял его.       — Здесь неподалеку живет твой учитель истории. Было бы здорово, если бы он согласился приютить нас на ночь. Потому что сегодня до дома мы уже не доберемся, а тебе не помешало бы прилечь. Лучше всего в больницу, но пока тупик.       — Я даже не уверен, что он там живет, — пробормотал я.       — Стоит проверить. Все равно у нас нет других вариантов. И денег у нас тоже нет. — Эдвард поднялся и посмотрел на меня. — Сможешь пройти пару кварталов?       — Постараюсь. — Я встал на ноги, но движение получилось слишком резким, и я невольно поморщился от вспыхнувшей головной боли. В глазах потемнело, все тело сжалось от подступающей дурноты, и я машинально сделал шаг в сторону, чувствуя, что меня вот-вот стошнит, но этого не произошло.       — Подозреваю, что у тебя сотрясение, — серьезным тоном произнес Эдвард. — Тебя немного задело, но все же невероятно повезло. А еще ты успел увидеть Маунтин Прайд до того, как все это превратилось в руины.       — А ты как?       — Гораздо лучше многих.       Эдвард помог мне подняться, и первые несколько метров я прошел, опираясь на его руку. Постепенно моя походка стала увереннее, и я смог двигаться самостоятельно, хотя по-прежнему чувствовал себя так, будто меня пропустили через какой-то конвейер и выплюнули в суровый мир.       Мы миновали пару кварталов тихого райончика, и по мере приближения к искомому дому улица становилась все оживленнее. Автомобили медленно ползли по дороге, а местами и вовсе стояли, громко сигналя. Когда мы дошли до перекрестка, машин стало так много, что некоторые из них вылезли на тротуар, пытаясь объехать образовавшийся затор, но в итоге они только больше перекрыли движение. Впереди, у въезда на широкую магистраль, ведущую к «Иджанта Лиджен», виднелось широкое ограждение с сигнальными фонарями, по-видимому выставленное по приказу властей. Соседняя дорога также была перекрыта, и люди, вынужденные покидать автомобили, громко ругались, даже не скрывая свое негодование.       Нам пришлось свернуть с проезжей части, чтобы пройти за домами, и к дому Гаррета мы вышли из узкого переулка. Еще только сегодня утром Эдвард привозил меня сюда, но утренние события казались настолько далекими, словно происходили несколько месяцев назад. Мы зашли в синеватую дверь, которая открылась с легким скрипом, и оказались в мрачно освещенном помещении со стойкой консьержа с правой стороны. В углу висел маленький телевизор, демонстрировавший жуткие кадры пострадавших районов, сопровождаемые пламенем, разрушениями, изображениями раненых и погибших.       Пока я ошарашенно смотрел на поврежденное здание «Иджанта Лиджен», охваченное пламенем и ставшее совершенно неузнаваемым, Эдвард поздоровался с седым мужчиной, сидевшим за стойкой консьержа. Не отрывая взгляда от экрана телевизора, я услышал его вопрос о Гаррете Томпсоне и неопределенный ответ консьержа.       — Понятия не имею, где он. Не появлялся тут уже месяцев пять, если не больше. Вот, видите? — Мужчина полез в шкафчик за стойкой и достал приличную стопку корреспонденции. — Храню это все на случай, если он объявится, но пока тишина. Вы, кстати, первые, кто интересуетесь им за все это время. Хотя нет… был еще какой-то парень. Приходил сюда пару раз поначалу, но потом перестал.       — Мы можем посмотреть его письма? — спросил я, уже зная, каким будет ответ.       — Конечно, нет! — Консьерж сложил их обратно в шкафчик. — Еще даже года не прошло. Вы не копы, и я вас тут ни разу не видел. Кто вы вообще такие?       — Он мой бывший учитель. Я надеялся разыскать его.       — Может, тогда вам стоит обратиться в полицию? — предложил консьерж.       — А почему вы этого не сделали? — задал встречный вопрос Эдвард. — Если вы знаете, что один из ваших жильцов пропал, это первое, что вы должны сделать.       — А пропал ли он? Может, просто уехал. Это не мое дело. Вам лучше уйти, я все равно ничего не знаю.       Эдвард бросил быстрый взгляд на телевизор в углу и, не сказав больше ни слова, направился к выходу. Консьерж сделал вид, что занялся очень важным делом, и стал копаться в каких-то папках. Убедившись, что ждать от него помощи бесполезно, я последовал за Эдвардом, и вскоре мы уже снова брели по тому же переулку.       — Так и знал, что с ним не все в порядке, — заговорил я. — Его уволили из Бертро так поспешно. Сказали, что ему пришлось уехать, а он даже не попрощался. Еще тогда мне это показалось странным.       — Какие мысли есть по этому поводу?       — Кто-то не хотел, чтобы сироты в Бертро знали слишком много. — Я рассказал ему немного о Гаррете, и о том, что он не побоялся раскрыть нам чуть больше правды о войне и о судьбе Америки и всего мира в целом. Эдвард слушал, не перебивая, пока мы продолжали брести куда-то вперед.       — Свернем здесь, — настоял он, когда дорожка, по которой мы шли, внезапно кончилась. Теперь можно было либо продолжать двигаться вперед, протиснувшись между оградой с колючей проволокой и обшарпанной стеной здания, либо выйти к проезжей части. Поскольку первый вариант казался совершенно непривлекательным из-за темной и неприглядной местности за оградой, мы вернулись к дороге. На одной из вывесок зажглись часы, показывавшие без четверти девять. Приближалась ночь, а у нас по-прежнему не было ни одной идеи, где мы могли бы переждать темное время суток. К утру дороги наверняка откроют, и тогда мы сможем добраться домой.       Лучше мне не становилось. Я чувствовал жуткую усталость и слабость в ногах, но продолжал двигаться, чтобы не задерживать Эдварда. Я не знал, была ли у него какая-то конкретная цель, или же он, как и я, просто шел вперед в надежде, что случится чудо. Когда в глазах снова начало темнеть, я остановился и прислонился к стене. Эдвард не удивился. Он лишь посмотрел на меня своим самым обычным взглядом, но ничего не сказал.       Вокруг по-прежнему сигналили автомобили, но все же стало немного тише. Я прикрыл глаза, чувствуя, как кровь стучит в висках. Обморочное состояние, на время отступившее, начало окутывать меня с новой силой, и я схватил Эдварда за руку, чтобы не упасть. Его голос пропадал, как будто при плохой связи. Я не воспринимал ни единого произнесенного им слова, а вскоре все мои чувства отключились, и я снова потерял сознание.       Когда я пришел в себя, то первой мыслью было, что я вернулся в свою комнату в Бертро и проснулся в постели под звонок будильника. На противоположной стороне комнаты должен был похрапывать Реджи, который никогда не слышал будильник и его приходилось чуть ли не пинать, чтобы заставить продрать глаза и встать. На этот раз будильник не слышал и я, потому что его попросту не было. На стенах гуляли тени от небольших вращающихся светильников. Света от них было немного, а поскольку за окном, судя по всему, стояла глубокая ночь, в комнате, где я лежал, заботливо укрытый пледом, было довольно темно, и понять, что это за место, было невозможно.       Я не знал, как много времени прошло, но все указывало на то, что Эдварду наконец удалось найти для нас убежище на ночь. Пошевелившись и немного приподнявшись, я обнаружил, что голове полегчало, и в целом я чувствовал себя гораздо бодрее. Опустив ноги на пол, я случайно задел в темноте какой-то предмет, и он, упав и покатившись, создал неслабый шум. Я попытался рассмотреть, что это было, а потом услышал женский голос где-то за дверью.       — Кажется, он очнулся. Наконец-то.