Броня из цветов

Я не находил объяснения тому, что со мной происходило. В чём природа манящего желания безотрывно тянуться ближе…? Может секрет в его красоте? Но что есть красота? Это комбинация геометрически правильных линий, симметрия или тайна золотого сечения, глубокой спирали всей картины, а не одного лишь бледного лица на фоне засыпающих в ночи цветов и деревьев? Меня раздражало, что всё это — метафоры, а не что-то физическое и ясное разуму. Рассуждения о сакральном для меня деструктивны, но я всё равно угождал им и тем самым загонял себя в ловушку ещё больше. Я гнал мысли о нём всякий раз, когда они появлялись и окутывали свободный от чужеродных чувств разум, ведь он должен быть кристально ясен и чист, чтобы я мог держать свой мир под контролем. Моё тело подобно лаве — всё жаркое и каменное, твёрдое, как базальт, из чего состоит мир. Оно — отражение Незера. Оно — защищённый нерушимой породой Ад. Пока он отгорожен от Пустоты и всё остаётся как есть, кажется, что той и вовсе не существует. Кажется, что я и мои творения в безопасности. Измерение Пустоты — всё то, что непонятно разуму, как и чувства. С тех пор, как полотно измерения было порвано, таким же деструктивным для меня стало и солнце, восходящее всякий раз в Верхнем мире. Оно было и до раскола, но светило более тускло и висело под плотной каменной границей мира. Теперь же Верхний мир утратил часть своей брони, и каждый раз, когда я приходил под утро, его лучи меня касались — пригревали. Теперь, когда посланником Пустоты для меня стало и солнце, я стал приходить только ночью. Иррациональная природа страха перед Пустотой и её солнцем оставалась такой же раздражающей загадкой, как и желание безостановочно смотреть на идеальные черты его лица. Ни один человек, созданный им, не был так же прекрасен, как он, оттого люди меня не интересовали, не приковывали взгляд, и все пейзажи в его мире, так же, как и в моём, не доставляли мне того наслаждения, что доставляло созерцание его. Забавно, я находил ощущение злости близким трепету к существу, что я находил волнующим. От чего же эти грани так близки? Вспоминая его, я был очарован и чувствовал опасность. Как мне довелось понять, для Бога эти состояния были естественными. Он всегда с трепетом наблюдал за жизнью тех, кого создавал. Мы были созданы разными. Для меня это было определённо нездорово. Одна картина окутала мои мысли особенно сильно, и думалось, что это была точка начала. «Я увидел твою красоту», — он сказал мне, просыпаясь от многовекового сна. Коснулся моих волос — они длинные и чёрные, прямые, вязкие, как тина, и его пальцы в них потонули, словно в глубокой пучине тонул корабль. Я почувствовал в тот момент пробивающую меня дрожь, накрывшую, словно град камней — с головы до ног, — это было разрушительно. Я понял, что одно из его касаний, следующее или через сотню, сломает меня как Пустота, если я прикоснусь к ней.

***

Я приходил нечасто, чтобы не питать разум разрушительными мыслями ещё больше. Но каждый раз, когда я проходил через рамку портала, тело покрывала пелена влаги после ночного дождя, чёрная вуаль дыма медленно раскрывала монолит лица и я ощущал себя до страшного беззащитным, оголённым перед ним и всем Верхним миром, перед Пустотой, которая была отделена от земли лишь тонкой иллюзией неба. Когда он рассматривал меня, моё лицо, тревожное ощущение натягивалась внутри сильнее, и я смотрел в ответ, позволяя себе быть перед ним открытым настолько, насколько я мог, но был всегда готов. К чему? У встреч не было смысла, они не были запланированы заранее и держались лишь на том самом непонятном. Они происходили обычно на одном и том же месте на равнине у водопада, где протекала небольшая река. Здесь росли синие цветы, бутоны которых для меня были всегда закрыты, было прохладно и тихо, лишь шум воды разбавлял нерушимую сонную тишину. Рамка портала пряталась далеко среди ветвистых деревьев, тонула в зелёной листве. Мне нужно было пройти некоторое расстояние по лугу вдоль воды каждый раз, чтобы встать ближе к белому силуэту, освещаемому звёздным светом. Светом Пустоты. Сегодня было всё то же самое, лишь я был встревожен немного сильнее и воздух был более влажным… … Бог птицей раскинул руки в стороны и мягко откинулся назад, доверяя своё тело объятиям густых летних трав. Те приняли его, смягчая секундное падение, и окутали как прежде во время многовекового сна. Природа, безропотно преданная своему создателю, любила и принимала его. Я сделал несколько шагов навстречу и опустился рядом на колени. Оказавшись ещё ближе к цветам, я подумал, что их сладость стала чуть более удушливой. Я осматривал безмятежное лицо, спокойные тёмно-синие во мраке глаза и думал о симметрии. Кажется, дело было не только в ней. Мне не нужно было здесь находиться и погружаться в пьянящие грёзы Верхнего мира, моё пребывание рядом с ним — мазохизм, ведь именно здесь распускаются чужие для меня чувства, и он видел меня без дыма, более того, он снимал с меня пламя руками природы, оголяя. — Ты создаёшь новую жизнь? — задумчиво спросил я, нарушая тишину. — Создавать — значит взять на себя ответственность за жизнь и за последующую смерть, — ответил Бог, не отрывая задумчивого взгляда от усыпанного звёздами небосвода. — Частицы пламени дракона, оставшиеся в воздухе после разрыва, это дар и проклятие… Мы создаём существ своими руками, а уходят они чужими. Печально наблюдать за их страданиями перед смертью. Старые, раненные, измождённые… — Можно создать существо, не знающее смерти и её значения, если тебя волнует их гибель, — отозвался я, не настаивая на ответе. Если Бог желал держать секрет — его право, мне не столько было любопытно, сколько хотелось поговорит+ь. — Знаешь… Я делаю ровно так, — он неторопливо присел, окинул взглядом прежний пейзаж, поляну, окружающую нас, и прикоснулся кончиками пальцев к спящим бутонам. — Созидание не обладает разумом, а его единственный инстинкт — размножение. Таким образом его вид остается на земле, а красота отражается в теле потомка. Природа контролирует себя сама с тех пор, как появилась смерть. — Вот как? — мое монолитное лицо украсила легкая ухмылка. — Отвечая на твой вопрос… Да, я создаю. Я заметил закономерность — чем меньше существо, тем короче его жизнь. Тем быстрее цикл. Они не всегда приживаются, но мы можем попробовать, — его бесконечно синие глаза красиво блеснули в утреннем сумраке. Его руки мягко взмыли в воздух, были до того грациозны и нежны в своем движении, что я не успел уследить за сотворением; мои глаза следили за светлыми кистями живого розоватого оттенка, танцующими во влажном воздухе, и не было ничего более безмерно притягательного, чем звёздный свет, ярко окутавший их. По мановению рук беспрекословно раздвинулись цветы и травы, податливо качнувшись от неожиданного потока ветра, и в воздух воспарили тысячи огней. Тихий перезвон постепенно наполнял поляну. Я нашёл себя немного растерянным, по-прежнему сидящим в душистой траве и цветах, но теперь те не были пустыми. Я оглянулся, рассматривая маленькие белые огоньки, бесцельно летающие вокруг, и застыл, не желая, чтобы те вдруг коснулись меня. Отовсюду раздавался звон, смешивался с другим точно таким же, создавая немного безумную какофонию. Однако, именно эти звуки были для меня на удивление успокаивающими, и я чувствовал себя чуть менее странно перед тем, кто их только что создал. Он сидел рядом, рассматривая крошечных сияющих в сумраке созданий. Вероятно, думал совсем о другом. — Они будут просыпаться ночью, пока другие спят, — задумчиво произнёс он, — к сожалению, большинство моих созданий предпочитают день, поэтому ты не сможешь увидеть их. А светлячки будут сопровождать тебя, когда ты пожелаешь меня навестить, — его лицо озарила лёгкая улыбка, и он хитро прищурился, двигаясь ближе ко мне. — Тебе нравится? Лёгкий ветер колыхал тёмные волнистые пряди, немного придавленные золотом диадемы, что украшала виски и лоб. Он был мужественным, его черты лица — ровные и серьёзные, диадема — изящная, будто извилистая лоза на ветвях; белый камзол украшали крошечные драгоценные камни и вышивка, тоненькая цепь тянулась от одной пуговицы до другой и немного покачивалась от каждого вздоха. Он наклонился ближе и цепь качнулась, его рука утонула в цветах и те двинулись тоже. Я замер на месте. Я — заворожённый. Проклятый. Взволнованный. Тысячу раз не такой, каким меня создал отец. — Мне нравится, — сказал на выдохе. Вокруг всё так же звенели эти… светлячки, как он назвал их. В этот момент Бог о чём-то задумался, снова пряча взгляд под ресницами. После пробуждения он был немного другим, более скованным и меланхоличным, думающим о происходящем сейчас вокруг и безумно далёком — в его мыслях держалась под контролем каждая жизнь и смерть, там двигался ветер и текли ленты рек, прорастали новые семена и ломались под натиском бурь вековые деревья. Но его тревожило что-то ещё, пока непонятное и неизвестное — случайно ли не то же самое, что беспокоило меня? Я замечал перемены в его состоянии, он же не задумывался о них ни на миг, будто те были его частью… Бесспорно — были. Но не под тотальным контролем. … Он протянул ко мне руку и едва коснулся кончиками пальцев подбородка, приподнимая его. Необыкновенно нежно отвел голову чуть влево, затем чуть вправо, осматривая меня, словно экспонат или доселе невиданное существо… Прозрачная вуаль дыма исчезла полностью, окончательно оголяя лик. Здесь мой мазохизм и принятие своей беззащитности перед ним чувствовались особенно остро. Я не знал куда деть глаза, в которых, верно, отражались все мои тревожные мысли. — Ты как мрамор или… — он оборвался, подбирая слова. — Или кварц. Такой манящий и холодный. Хаос создал нас такими разными, но я нахожу много общего. — Что же? — спросил я. Перезвон только созданных светлячков медленно лишал меня и так пошатнувшегося рассудка. Бог осмелел и теперь обе его ладони легли на поверхность моих щёк, продолжая исследовать то, что он начал исследовать ещё множество дней назад. Насколько позволительно нам, детям вселенского Хаоса, быть погружёнными в души друг друга? Насколько глубоко я могу растворяться в безмятежности тихого светлого мира, не ограждённого от жуткой чёрной Пустоты, лишь прикрывающего её пелену разноцветной иллюзией неба…? Иллюзией его спокойных глаз. Хаос создал его, когда меня порабощала тоска и одиночество. В тот миг я эгоистично решил, что Бог создан, дабы питать моё пламя энергией и заставлять его расти, и как же разбит и сокрушён я был, когда Бог ушёл. От меня. Пока мои мысли были поглощены вопросами, его тёплые пальцы исследовали миллиметры моего бесстрастного лица. Поглаживания, скольжения выше и ниже — трепетная даль неизвестности, — и его кончики пальцев невесомо коснулись ушей, — то была молния, меня пронзившая, и я немного вздрогнул, распахивая прежде сонно прикрытые глаза, и сам удивился такой своей реакции — он исступлённо одёрнул руки как от огня, и каждая мысль, родившаяся в его разуме, ярко читалась на лице. — Я не навредил? — единственное, что он спросил. Я прислушался к своему телу, но не ощутил ничего, кроме прежнего напряжения и лёгкой… эйфории. — Нет. Позволь спросить, что ты делаешь? Снова… — Изучаю, — немного смущённо, нет, по-лисьи хитро ответил он, неосознанно сжимая края белого плаща, будто борясь с энергией, бушующей внутри. — Я имел слабость долгое время наблюдать за людьми, смотреть, что же они делают, чтобы отвлечься от мыслей о смерти. Многие из них создают между собой союзы, и если тот союз по обоюдному желанию — любви — они уделяют много внимания телесному контакту. Мне стало ужасно любопытно. Я уже пробовал его с тобой, но мне хочется узнать больше. — На чём же базируется любовь? — я не понимал… — Пока не разобрался, — вновь немного наклонил голову, безмятежно прикрывая глаза и наблюдая за мной из-под густых ресниц. — Кажется, это страшно воспламеняющееся внутри чувство, заполняющее собой все мысли. Заставляет идти на странные и безрассудные поступки, например, отдать жизнь за другого и идти к нему, даже если тот безумно далеко. Восхождение души, поклонение образу другого человека, деструктивность — я нахожу это когда погружаюсь в чувства людей. Это тревога и наслаждение. И люди действуют немного иначе, когда любят. Желают коснуться, любоваться, слиться воедино. …я не понимал, во что ввязывался. — Ты желаешь слиться со мной? — мне хотелось разобраться, но уже тогда стало жутко от его слов: это бурлящий омут, безумная чувствительность человеческих существ, созданных по образу и подобию их создателя, так что же — Бог способен на такие деструктивные чувства? Должен ли я ему позволить это? Уже позволил, думая о том, как он прекрасен предо мной, когда сидит на земле и желает так же сильно, как и боится. — Я хотел понять людей, ведь они давно во всём разобрались. У меня кроме тебя никого нет, — и он придвинулся ближе, кладя немного дрожащие руки на мои колени, — и что же мне сделать с тем, что познали они, но не познал я? Это эгоистично, это, вероятно, гиблое дело… Но послушай, — и ещё ближе, заглядывая в мои бесчувственные глаза, — я прошу тебя об этой услуге… — кротко пробежался пальцами по чёрным пуговицам моего камзола снизу вверх до шеи, я ощутил, будто к ней приставили кончик незеритового меча. — Разрешишь ли мне почувствовать, если твою ледяную непоколебимость ничто не сможет тронуть? Он говорил так, словно от меня ничего не зависело и он уже решил сам, что я не чувствую ничего. И его довод был логичным. Я не был создан для чувств. Только когда рука Бога вознеслась в легком свете и коснулась моего лица, что-то подверглось искажению, но уже во мне. — Если ты желаешь… — конечно я ответил «да». И дым вокруг моего тела рассеялся вовсе, когда его лицо приблизилось к моему. Я почувствовал его тёплое дыхание, аромат раскрывающихся бутонов, травы и прошедшего дождя, почувствовал, как солнечные лучи, вышедшие из-за горизонта, проскользнули между деревьев и коснулись моих плеч и волос. Ощущения обострились, когда тёплая ладонь легла на мой затылок, запрещая отстраняться. Теперь я не мог шелохнуться. Бог притянул меня ближе, и я почувствовал касание на своих губах, безумно нежное, безмерно осторожное — касание, ставшее немного больше, чем его желанием понять созданный им народ. Он создал близость между нами. Его губы были тёплыми как лучи солнца, руки — тоже, они скользили по моему телу, навсегда проклиная. Я закрыл глаза, погружаясь в эту бездну — губы прижимались к моим уже твёрже, двигались, сминали, будто он хотел найти наиболее подходящее положение, чтобы уничтожить меня полностью — уничтожить… Я испуганно старался ответить. Горячая смущающая влага — я чувствовал её, она отдавалась в животе нарастающим напряжением. Когда стал так же прижиматься и я — не знаю… Бог то немного отстранялся, тогда я ощущал холод воздуха, то соприкасался со мной снова. Его рука, по-прежнему покоящаяся на моём колене, нервно сжалась. Уверенно поднялась выше. Незеритовый меч проколол кожу и зашёл в горло до упора. Он целовал меня, словно я был так же важен, как воздух. Жадно. … Солнце поднялось выше дозволенного. Светлячки успели затихнуть — когда? Бог отстранился от меня, глядя с пугающим восхищением и вожделением, как обычно смотрят серые волки на свою добычу. Такая роль для меня была чужой. Я не чувствовал себя агнцем на заклании перед ним, но неразумной тварью — да, великий Хаос, тысячу раз да! Самой ничтожной, запутавшейся в сети. От поцелуя мне стало лишь безумнее, безмерно жутко настолько, что меня снова пронзил холод и пустил по коже дрожь, стоило нам оторваться друг от друга. Монолитность лица я сохранял с трудом, Бог не пытался сохранить его даже малость — глаза блестели, губы — тоже, и он протёр их тыльной стороной руки, продолжая хищно на меня смотреть. Мне стало страшно. Пустота распахнулась внутри… …на меня смотрела цветом его синих глаз… таких же синих, как распустившиеся васильки и орхидеи вокруг. Я двинулся через силу, вдруг закрыл лицо ладонью, — умоляю, прекрати смотреть на меня, опусти взор, иначе я обращусь чёрным туманом и растворюсь в душном сладком аромате утренней зари, — ощутил себя сметённым и слишком потерянным. Бог молчал, но его руки нет — снова на мне, они легли на мои плечи, переместились на шею и огладили её. Он чувствовал, неминуемо был напуган, как и я — я чувствовал это даже в воздухе, — не знал, как совладать с этим и что сделать. Ему беспокойно, желанно, а что до меня… Жутко до кончиков пальцев. Я сотню раз пожалел, что взглянул Пустоте в самые глаза — она там, за цветной оболочкой воздуха Верхнего мира. Она здесь, в божественной красоте его существа. Она ещё глубже, внутри моего тела — непонимание, сокрушённость, испуг. — Мне пора уходить, — молвил я, когда солнечные лучи уже обжигали спину. Посланник Пустоты был слишком высоко над горизонтом. Где-то там снова горели белым цветом Далёкие земли… Он проводил уходящего меня немного испуганным взглядом, полным того восхищения, будто я был его лучшим творением.

***

Твёрдый демонический хитин покрылся трещинами и лопнул, не выдерживая скопившейся внутри жуткой палящей энергии. Каждая клеточка души и тела болезненно ныла и страдала по тому, что было их носителю неизвестно — пугала Пустота. Страшно жгло Солнце. Единственным выходом было взмолиться Хаосу и попросить его либо остановить эту боль, либо понять её природу. Природу человеческого существа.