Броня из цветов

Твёрдый демонический хитин покрылся трещинами и лопнул, не выдерживая скопившейся внутри жуткой палящей энергии — я чувствовал, как она раздирала меня изнутри, словно дикое животное. Каждая клеточка души и тела болела и страдала по тому, что было мне неизвестно — пугала Пустота. Страшно жгло Солнце. Единственным выходом было взмолиться Хаосу и попросить его либо остановить эту боль, либо понять её природу. Природу человеческого существа. Я твёрдо молился об избавлении. Хрупкое чёрное пространство моего личного кокона, в котором я имел наглость прятаться — эта комната, наполненная от пола до потолка истязающей тишиной, — тронный зал, запертый на тысячу замков. Я хотел пропасть с глаз преследующей меня боли, или лучше — раствориться в ней, как если бы меня не существовало вовсе, но я не мог уйти. Попросту некуда, ведь она шла изнутри. Я вспоминал, гонимый от одной стены к другой — всё начиналось с безмерной скуки от былого одиночества, когда мир только создавался, но она переросла в нечто большее с появлением Бога. Я замер посреди тронного зала, прекрасной звезды, выложенной на полу белым камнем, и окинул трон напряжённым взглядом. Он показался бессмысленным — не восседаю на нем и не смотрю на Адские пейзажи, а любуюсь чужими — изумрудными, влажными. Синими-синими, маняще солнечными. Трон — острая глыба, впивающаяся сталагмитами в высокий потолок, и я едва могу разглядеть его, тонущего в черноте. Пустота такая же бездонная? Мне почудились крупицы Пустоты под потолком, витающие под ним чуть подсвеченными тусклыми огнями редстоуновых факелов. Рука сама болезненно сжалась на воротнике камзола. Дрогнула. Я разрушал сам себя. Попытка понять то, что вызывает тревогу внутри, снова уводила в никуда. Душа остро внимала каждой мысли, пронзающей мой разум, дешифровала ее и старалась впитать, но тело позволяло чувствовать одну только боль. Она разрасталась в груди, давила на ребра. И каждая, совершенно каждая моя мысль, будто у проклятого — о Верхнем Мире, о его создателе, о том, что происходило сейчас между мной и им. Я не мог их остановить, остановил бы, если бы уничтожил себя. Пылко вознёс руки — редстоуновые факела потухли. Я остался один в абсолютной темноте. Теперь частицы Пустоты стали видны и вокруг меня — плавают, вещая о грядущем разрушении, словно пепел сгоревшего мира. Я почувствовал, как дрогнуло дыхание — загнанное в угол животное, — мне жутко от темноты и от себя. … Бог рассказывал мне о человеческом страхе. Это как… Как если стоять на тонком льду, что треснет от любого шага. Нужно сойти с него, но есть шанс провалиться — почти абсолютный. Сейчас даже белая звезда под моими ногами напоминала лёд, как если бы я был человеком. Как если бы я был человеком? … Я неистово молил Хаос об избавлении. Я молил его избавить меня от распирающих изнутри чувств, от каждой мысли, что прикрепилась к моему разуму корнями, вросла в меня так же крепко, как цветущее дерево в моём храме, его храме, что окутывало листьями воздвигнутый мной портал и дарило плоды. Упав на колени, ощутил себя бесконечно ничтожным. В витающих вокруг частицах — обессиленным. Молясь Хаосу, представлял его храм — ту колыбель, где мы были созданы. Но возвращался назад. Ходил по кругу. Беспокоит ли Бога то же, что сводит с ума меня? Не отпускает его касание ко мне. Губы всё ещё странно горят, тело пронзает страх. Что же станет со мной? — Отец, что же станет со мной? … — Пожалуйста, — мысль была слаба и спутывалась с другой, возвращалась к человеку. Я опустился до мольбы голосом. — Я проклят. Я тону в тревожности. Меня окутывает страх, я зависим от правителя Верхних Земель… Разум грязнет во мраке, я слишком много думаю; Первозданный Хаос, не только о нём, меня преследует опасность, я не понимаю, кто её вестник. Она веет, тянется из бесконечной чёрной Пустоты, от незнания, что происходит в ней. Это ли не помешательство? Я не достоин быть тем, кем являюсь сейчас, ведь опускаюсь до ничтожества человеческой особи. Не знаю, сколько времени я провёл в жалких мольбах, но мой тихий голос был услышан.

***

Я понял это, когда тело пронзила неописуемо острая боль. Обращение сопровождалось болью от ломающихся костей, от атомов, меняющихся друг с другом местами — я распадался, умирая в тумане чёрной Пустоты, и рождался заново в другом теле — до дрожи знакомом. И когда это произошло впервые, я действительно был в шаге от того, чтобы взорвать себя на месте — здесь, в жарком тёмном зале, в центре безликой белой звезды — я ощутил себя Солнцем, оказавшемся в сердце Нижнего мира. Первое — боль прошла совсем быстро. Второе — шторм мыслей накрыл мой рассудок и потопил его. С тех пор — навсегда. … Тогда я потерял дыхание от ужаса. Меня сдавил собственный воздух. Шторм смыл осколки демонического хитина, растворил его в солёной воде и окатил льдом тонкое чувствительное нутро. Я подумал: Хаос наслал смерть? Жуткий вой пронзил глотку — я упал на пол, хватаясь за голову — крошечный на фоне огромного зала, ничтожный на фоне каждой из окутывающих мыслей. Мой рассудок грубо двинулся с места, концентрируясь на жгучем желании снова ступить на землю Верхнего Мира — это желание было непоколебимым и противоречиво естественным; я наконец понял то, что не способен был понять. Давление достигло пика — на мгновение я пропал навсегда, лишь на крошечную долю времени растворился в горячем воздухе, почувствовал смерть и небытие, — о, каким блаженным оно было, — чтобы затем собраться вновь, жёстко стиснув зубы, и терпеть, превозмогать боль, пока тело не соберётся по крошечным частицам — теперь оно сосуд для Адской энергии. …Оно сопроводилось тайфуном воспоминаний, бросившихся ко мне фейерверком гормонов, будто это желавшие выброситься на побережье дельфины: эндорфин, окситоцин, адреналин. Я пережил всё, что должен был испытать за прошедшие тысячи лет, за один раз. Я в ужасе смотрел на пол, хватаясь за грубую ткань своих одежд, едва не разрывая их в попытке пробраться в грудь и раздавить разболевшееся сердце. Меня оглушало его громкое биение, будто издевательский отклик для окутавшего проклятия. Мой разум не был со мной, но я с ужасом ощущал и понимал, что случилось, я узнавал тело. Оно принадлежало Богу Верхнего Мира. Меня трясло, лихорадило. Я видел руки и не видел их — плавают, сливаются, шатаются перед глазами… — Моё тело?! Сначала я был проклят им, теперь — Хаосом. — Где моё тело?! Не мой голос. Щёку опалил холод каменной звезды, когда сознание предательски меня покинуло. Потерянный, испуганный, загнанный — я лежал посреди чёрного зала, пытаясь вернуть рассудок. Безуспешно. Пытался ещё. Безуспешно. Пол был покрыт толстым слоем частиц пустоты — она звёздами рассыпалась повсюду, будто небо не было защищено адским камнем… Я теперь не был им защищён.

***

В мыслях о нём было безмерно огромное желание. Что же оно велит? Я так сильно его желал… Сжать, задушить, схватить, испещрить, поглотить, уничтожить. Забрать себе.

***

Впервые мы столкнулись после произошедшего, когда Верхний Мир обуяла зима. Я вышел из портала, глубоко погружённый в деструктивные мысли, велящие мне принести за собой разрушение; я нёс его, окутанный чернью глубокого пылающего дыма. Я, верно, был подобен самому страшному глубинному кошмару, пробудившемуся в недрах Адских земель — я видел ужас, залегший в его глубоких синих глазах. Возненавидел ли я себя в этот момент? Нас окружала метель, её холод царапал мне щёки. Моё лицо могло бы напоминать монолитную маску, но больше она такой не была — когда я увидел Бога, мышцы напряглись в широкой улыбке. Верно, она была настолько же жуткой, как и я. Он меня не узнал. Я сам узнавал себя с трудом, но об этом не думал. Он напряжённо схватился за меч, я видел его малейшие содрогания; лезвие трепетало в воздухе, будто крошечные голубые цветы от легкого дыхания — едва-едва. Трепетали его ресницы и с силой вздымался белый плащ, гонимый ветром. Божественный меч прорезал воздух и вспыхнул светом в окутавшей нас метели — мы были посреди огромного поля, раскинувшегося на гектары вокруг, и меч сиял, будто утренняя звезда в ледяной ночи. — Мой милый Ангел! — я позвал его, звук голоса разлился громом. — Отчего так грозен? Не рад меня видеть? Показалось, что вой ветра усилился, он почти сметал нас или именно меня — существо, несшее за собой разрушение, стремившееся наружу прямо из глубины груди; по-другому я не мог назвать себя, ведь понимал, на что способен. Но я ловил себя на мысли, что не хотел причинить боль ни Богу, ни его существам — только сейчас, сейчас же мне требовалось… Что-то… И я едва держался, чтобы не сдвинуться с места и не сорваться к нему, снося его прелестную голову с золотой диадемой. Я не мог устоять на месте, тело так и тянулось к нему, навстречу жёстко направленному на меня лезвию. Эта неведомая сила… Неудержимое желание. — Херобрин? — его голос дрогнул, треснул в непонимании, и от того, что он узнал меня, внутри разлилось тепло — разве из берегов вышла лавовая река? Это чувство внутри без конца раскручивалось и расползалось, расширялось с каждым моментом, что мы были так близки. И хлопья снега так волшебно кружили вокруг нас… — Ангелочек. Мне так хочется тебя сломать. И мне самому вдруг стало страшно, я держал себя в руках до тех пор, пока он из оборонительной позиции вдруг не перешёл в нападающую, так и не услышав от меня вразумительного ответа. Тогда гнев воспылал, окутал меня пламенем, горящим ещё сильнее, чем прежде, осветил поле огнём. Я решил напасть первым. … Ангелами люди называли высших светлых существ, выдуманных ими. Ангелы несли добро, потому что были близки к Богу и верны ему. По поверьям они защищали людей. На деле этим занимался только Бог — безумно, безмерно чистое создание, искренне испуганное мною. Мне вдруг стало интересно следить за людьми и их верой, культурой — они такие странные. Мне захотелось подчерпнуть многое из того, что они делали. Я больше не противился. Чудно, что Ангел был один и оказался вестником смерти. — Мне жаль! — мой меч вознёсся вверх — он был чёрным как пропасть, увитая фиолетовым блеском. Наверное, мои глаза так же жутко блеснули… Я за мгновение преодолел расстояние между нами и с силой рубанул клинком. Мечи скрестились, но он увёл свой клин в сторону и дёрнулся назад так, словно не желал это сделать ещё раз. Я напал опять, почувствовал напор той же силы, что была у меня. Кажется, Бог был испуган и зол на свой испуг. Я ликовал, будто дождавшись подарка — мне удалось вывести его на поединок. Он, вероятно, не знал, что я хотел крови. Это был первый раз, когда мы по-настоящему сражались. Я наносил сотни резких ударов сияющим оружием, с болезненным скрежетом сталкивающихся с его мечом, один за другим, один за другим… Вой ветра, свист оружия, резкие переходы, неловкие в снегу уклоны — я отражал, нападал, он уходил, защищался. Он дрался. Это был первый раз, когда я на мгновение подумал, а что было бы, если бы его меч пронзил меня насквозь? Мысль испарилась так же, как возникла. Я не дал ей осуществиться, потому что предпочитал не поддаваться. Наши фигуры сплетались в жутком танце. Я не чувствовал леденящий мороз, кусающий руки и лицо — мое внимание концентрировалось лишь на сбитом дыхании Бога, я ждал, когда он оступится, чтобы ударить резко и, может быть, даже подло. Я хотел пролить кровь на чистый снег — чистую божественную кровь. Я стал предательски одержим этим желанием как сотней других. Он уставал. Я резко ударил клинком снизу вверх, и он, оступившись ли или потеряв концентрацию, пропустил удар. Лезвие лизнуло руки. Кровь желанно брызнула на непорочную белизну сугробов, внутри меня нечто дрогнуло, и я хищно усмехнулся. Растерянность — вот что было в его глазах. И тогда мужчина крепким взмахом руки поднял ураган: хлопья непримятого снега резко взвились воздух, снижая видимость, и на мгновение я потерялся в белом хаосе, но ни одна льдинка не притронулась ко мне — они таяли на подлёте. Я позволил ему раствориться в снегу, смешивающимся с чернотой горячего дыма; я закрыл глаза и тяжело настроился на его энергию — он был рядом. И я оказался до страшного близко — хватило мгновения, чтобы схватить ладонью за шею и вжать тёплое тело в ледяной снег. Он издал прерывистый вздох, хлопья снова взлетели в воздух. Он был беззащитен и открыт подо мною, запах металла отравил воздух… Я хотел слизать её всю. Сейчас. Тело Бога взорвалось тысячей бабочек — я дёрнулся в сторону, сметённый ими. Нет! Он растворился в них, и снег смешался с тонкими порхающими тельцами, безумнее, чем я мог бы представить — тревожный вихрь окутал меня. Где он? Я распахнул глаза, с силой сжимая собственные кулаки, я сжимал их так, что ощутил боль через страшную усталость и тревогу, разрывающую грудную клетку по частям. Из груди вырвался злой рёв. Он ушёл буквально из-под рук! Злость захватила меня целиком. Я за секунду вспылил сильнее, чем смог бы с начала существования; мир вспыхнул алыми звёздами горящих крошечных телец, безумно носящихся вокруг, гонимых ветром. И чёрное небо, и ледяной ужас поля, окутанного метелью, и чернота дыма, закручивающаяся в нём — я чувствовал своё безумие… Свою потерянность в бесконечном полотне подвластных Хаосу вселенных. — Какого чёрта? — громкий вскрик раздался недалеко от меня, и сквозь пелену огней я рассмотрел светлый силуэт Бога. — Что ты творишь?! Я расслышал мучительный испуг в его тоне, рассмотрел вновь поднятый в оборонительной позиции меч, твёрдо сжатый в жутко окровавленных руках. — Херобрин, отвечай! — То было желание Великого Хаоса… — хрипло протянул я, медленно протягивая к мужчине руку; пальцы окутал огонёк, и, словно крошечная змея, он пробежал вверх по мундиру, окутывая медленно погасающее пламя новым. — Я взмолился Отцу, просил убрать твоё проклятие, а он решил меня уничтожить — дал человеческое тело. Бог оторопело дёрнулся, сделал слабый шаг назад, ведь был жутко вымотан сражением. Он был слаб, уже чертовски обессилен, я же стал лишь раззадорен. — Какое ещё проклятие? Что ты несёшь?! — А ты не понимаешь? — грубо произнес я, не контролируя себя. — Все твои поступки, слова, милый Бог, отражаются на моих внутренностях ранениями мечей! Ты отчего-то решил, что я бесчувственен и мне не будет больно стать твоим подчиненным для человеческих утех — так? Каждая твоя прихоть, каждое твое желание…! — шаг за шагом, я приближался, всё сильнее отдаляясь от света своего рассудка. — Они разрывали меня и я… Я не создан для чувств, так что же ты творил со мной? Из-за метели я не видел его лица, но мне безмерно сильно того хотелось. Что было на нём? Страх? Удивление? — Мне хотелось быть стёртым с лица этой проклятой Вселенной, спрятаться от ненавистного Солнца Пустоты, которое сопровождает твой мир. Я боялся его так же, как боялся и желал встретиться с тобой, ведь ты делал со мной то, что не было для меня естественным… Чувства к тебе издевались над моей душой до боли. Я взмолился отцу. И он… — я оборвался, окутанный густым чёрным дымом, снегом, что вновь потушил огонь, и стоял посреди поля, будто совершенно брошенный — умирающий. — Он свёл тебя с ума, — Бог сказал это безмерно тихо. — Ты свёл меня с ума, — совершенно. Он убрал меч в ножны и медленно поднял руки, будто прекратил видеть во мне угрозу. Они были перемазаны кровью, но свет, исходящий от них, спрятал за собою ранение и постепенно усмирил бушующую метель. За ней скрывалась глухая ночь. Когда пропали все звуки, я увидел невдалеке человека, с которым дрался. Он был всё так же напуган и задумчив, и я подумал… Если я теперь такой же человек, я могу понять его страх? Он соразмерен тому ужасу, что я испытывал при обращении, или же он мягче, а может ужаснее…? Болела голова. Я пытался справиться с собой. — Прости меня, — почти шёпотом, слишком нежно, — Херобрин, я умоляю тебя, давай поговорим. Мои мысли заглушало собственное сердце — оно болело так сильно, что я ненавидел уже совершенно всё, что меня окружало. Но больше всего Хаос и себя. Хаос, потому что он дал мне это тело, а себя — за божественные синие глаза, наполненные чистым смертельным ужасом.

***

Sator arepo tenet opera rotas Тот, кто сеет, крутит колесо реальности

— Я не помню, что было дальше в тот день, — белые глаза Херобрина задумчиво скользили по красному кирпичу стен замка, в который они пришли, пока говорили о связывающем их прошлом. — Я был похоронен под волной собственного рассудка… И я рад, что не навредил тебе. Стив внимал каждому слову с холодной тяжестью на душе, соглашался, поскольку понимал тем самым божественным внутри себя — это действительно произошло, и эти жуткие столкновения между ними, и Далёкие земли, выросшие за горизонтом, и желание Хаоса — всё. Взгляд Стива, обращённый к Демону, был другим. Херобрин не хотел почувствовать в нём укор или страшнее того — жалость, поэтому предпочитал избегать и слишком сильно не погружаться в энергию собеседника. Пожалуй, творец Адских земель был даже слишком глубоко погружен в свои мысли. Они остановились перед прежней дверью спальни, где Стиву предстояло хорошо выспаться, прежде чем вновь погружаться в страшную окружающую его реальность. Он очень сильно устал за последние дни и едва держался на ногах, а что говорить о рассудке…? Каким бы сильным не было его нутро, человеческое тело, перерожденное и не привыкшее к отсутствию сна, требовало отдыха. А Херобрин требовал одиночества. — Ты совсем не помнишь? — задумчиво поинтересовался Стив, немного приоткрывая тёмную дверь. — Нет. Но помнишь ты. Раз такой любопытный, то вспоминай всё сам, — он хитро усмехнулся, Стиву даже показалось, что как-то по-доброму, и сложил руки на груди. Помедлив мгновение, он добавил: — О Вызывателе не беспокойся, ему не угрожает опасность, когда он придёт в себя. Я любезно приказал своим подчиненным его не трогать. — С ними он справится. Мне не нравится другое… — задумчивый взгляд опустился в пол. — Я знаю, кто действительно беспокоит тебя. Если твоё желание столь велико… Я могу присмотреть за Вызывателем, — слова будто вытягивали клешнями, но всё же вытянули; Херобрин недовольно свёл руки на груди и взглянул на мужчину так, будто он теперь ему должен всё золото Верхнего мира, не меньше. На губах Стива расцвела лёгкая улыбка, он признательно кивнул, произнёс: «Спасибо». Мужчина скрылся за тяжёлыми дверьми предоставленной ему комнаты. Всё, что произошло сегодня, всё, что он услышал и, самое главное, узнал, как давно забытый сон — немыслимо, мучительно, остро, беспредельно… Он утопил тяжёлую голову в мягкой пуховой подушке, лицо сковала болезненная усталая эмоция, и он, вновь вернувшийся в эту реальность, боялся и был очарован ею. С самого детства той второй жизни, что была ему дарована, он гадал — существует ли перерождение? Вернёт ли Вселенная ему убитого отца? Отца не вернёт, но вот его — предательски вернула. Впрочем, как он и планировал.