Рассвет

      Жизнь всегда казалась многогранной и чувственной — каждый день отличался от предыдущего своими неожиданностями и возможностями, но стабильно сохранял ласковое тепло ещё прохладного, утреннего солнца. Головокружительное умиротворение испытывал Сяо Синчень — благородный и добродетельный муж, делая самые обыкновенные вдохи. Казалось бы, тот быт, которым наполнены жизни миллионов живых существ, но с тем же щемящая радость клокотала в сердце: как же чудесно быть живым, быть благословлённым жизнью.       Он учился справляться с болью, он учился прощать себя за неисправимые ошибки и за горе, что принёс неповинным людям, и пусть медитация помогла сбалансировать душевное состояние, пускай разум преодолел мятеж эмоций и чувств, уязвлённость проворно запустила свои корни в такое непорочное и горячее сердце.       Сделать мир лучше, бороться и наставлять на верный путь, не порицать, а слушать и слышать — Сяо Синчень действительно оказался человеком глубокой души и широких взглядов, но самым чудесным в нём было то, что простота была способна сделать его истинно счастливым.       Жить честно и праведно, видеть в людях только хорошее, помогать каждому, кто в этом нуждается — даосский заклинатель воистину являл собой непорочность и чистоту.       Но вот итог — чёрная бездна, поглощающая его острыми пиками, что немыслимо калечат тело, пустота, что выворачивает душу наизнанку. Агония, что вспыхнула из проворной искры в неконтролируемое пламя, безжалостно уничтожила все мечты, надежды и хрупкие желания. Душа же разбилась на миллион осколков, едва ли не обращаясь в пыль, об человека, которому Синчень доверился, в котором не заподозрил вероломного обмана.       Эхом раздавался в бездне собственный надломленный, напуганный голос: «- Это… было весело?»       Словно наказание, буквально пытка, воспоминания сгущались, всё настойчивее окружая разваливающуюся душу. Как же он мог так ошибиться? Как мог совершить все те злодеяния? Почему он не смог понять, кто оказался рядом… Вина Сяо Синченя юрко копошилась в сердце, разнузданно вырывая с корнями все чистые помыслы и благодать, превращая некогда невинное и пылающее в истерзанное и безобразное.       В нём не сохранилось тепла, потому что он мёртв. В нём не сохранилось жизни, потому что душа разбилась вдребезги. Говоря о смерти при жизни, адептов многих кланов наставляют, что перерождение — высшее дарование, способность вновь коснуться тепла солнца и ветра четырёх направлений. Но не так часто, зато очень точно объясняется, что случается с теми, кто сворачивает с избранного пути. Это не зовётся адом, поскольку ада и нет. Успокоение ластится в бесконечности, а души, порождающие в себе адские муки, раскрывают двери Чистилища.       Сяо Синчень никогда не мог предположить, что, по итогу собственной жизни, окажется в подобном месте. Чего уж там, на вид оно не так плохо, да и устроено здесь всё на удивление праведно: сумрак и туман извечно наполняют улочки и крупные улицы столиц. В этом месте не всходит солнце, и луна не согревает печаль, да и ночи длятся, от силы, пять часов. В этом месте не бывают праздников и пиршеств, а души, некогда заблудших людей, проводят каждый день в покаяниях, размышлениях, терзаниях — это их расплата. Синчень не сразу смог разобраться в том, как устроен этот мир, однажды заметив душу человека, чьё лицо буквально было стёрто с лица, а руки оказались непропорционально длинны. Лишь со временем он понял, что душа этого человека замкнула круг собственного ада и дошла до того, что без конца занималась самовредительством и попытками лишить себя жизни. Разумеется, умереть здесь не суждено никому, но сердце Сяо Синченя каждый раз сжимается в жалости и боли за несчастных, чей разум помутнился настолько, что и шанса выбраться не осталось вовсе… Это бесконечная пытка в чертогах собственных грехов.       Небольшая радость этого места — тишина. Возможно услышать лёгкое дуновение ветра, слышать — да, но не ощутить его прикосновений к лицу, не прочувствовать игры его с волосами, глубины его многогранного аромата. Мрачное, хмурое место — наверное, под стать своему гордому названию. И здесь не выделяют кого-то, здесь не дают кому-то больше шансов: у каждой души есть дом, собранный по отдалённой реконструкции некогда стойкого духа, а с тем же рядом может жить такой благородный человек как Сяо Синчень и убийца и людоед — Мао Цзунь. Его душа уже претерпела невообразимые изменения, и шёпотом мёртвых земель донеслось однажды до Синченя, что не переродиться этой душе уже никогда, и что ждёт его небытие. Получается, это и есть ад?       Лишь однажды даосский заклинатель встретился с верховными жнецами Потустороннего мира — в ночь, когда душа его, преодолевая бесконечную тьму, оказалась в роще из мёртвых деревьев, теряющих уже погибшие листки. Тогда впервые он услышал правила и законы Загробного Царства, тогда осознал, что в желание обрести покой после смерти, он не смог понять, что для уничтоженной души путь лишь один — Чистилище.       «- Людские души сами открывают врата сюда: осознанно или безвольно, но не мы решаем, куда направиться вечный дух. Агония, что посеяна в твоём сердце, не должна дать плоды, иначе выбраться отсюда ты не сможешь никогда».       Сюрреализм, — кажется, первый раз в жизни Сяо Синчень испытал гнев в тот момент, но быстро усмирил его. В конце концов, не такова ли ирония всей жизни и существования после смерти — любой грешник должен быть наказан. А Сяо Синчень грешен и очень сильно. Даже его попытка сбежать от мучений, забрав собственную жизнь, является тяжким преступлением. В наказание кисти рук молодого господина украшены тонкими, серебряными браслетами, но тяжесть их столь высока, что поднять руки вверх кажется неисполнимой задачей.       Как ему забыть тот день? Как ему забыть ту боль, что он испытал? Невыносимо. Она иссушает. Она бесчеловечно разрывает глотку, лишая возможности говорить. Каким ударом стало знание, что рядом с ним находился Сюэ Ян, — сложно объяснить, но даже незрячему адепту показалось, что мир вокруг заходил ходуном, пока ядом обжигало кожу, но… Каким ужасом оказалось знание о том, во что этот бесноватый мальчишка превратил ночную охоту руками достойного человека, жившего всю свою жизнь по правилам, по нравственным и моральным законам. Внутри разразился ад. Человек, к которому в сердце зародились трепещущие, робкие чувства, оказался самым подлым и жестоким убийцей.       Подлость, жестокость, с которой Сюэ Ян обошёлся с ним, вынуждала каждый орган сжиматься до размера атома — о, как велико было желание не существовать. Ему — человеку, чей мир извечная ночь, вдруг стали виднеться краски и глубина их, ощущаться их насыщенный вкус, а улыбка наконец-то приобрела искренние очертания. Ему — человеку, который послушно нёс свой крест в одиночестве, вдруг открылось немалое счастье в такой маленькой, слегка странной семье. Слышать их милые перебранки, смеяться над незатейливыми шутками, говорить обо всём на свете, вместе трапезничать, а ещё дарить им глубокую радость от простых конфет. Горячие и томные объятия, сладкие речи, что они делили… Ощутив этот мир, познав уют дома и тепла заботы, Сяо Синчень едва мог набрать полную грудь воздуха, ведь задыхался от беснующейся, снежной лавины циничной лжи и бессердечного вранья. Его маленький мир, который он так оберегал и ценил, попросту не существовал. Никогда. И самое омерзительное во всём этом Сяо Синченю казалось то, что он никак не мог найти в себе силы, чтобы полноправно обвинить во всём Сюэ Яна. Это он его нашёл… Это он вырвал его из лап смерти… Он привёл его в их с А-Цин дом… Он позволил себя одурачить…       «- Кто бы мог подумать, что истинные слова ты примешь за ложь, а моё враньё воспримешь за истину?»       Своими собственными руками, Сяо Синчень лишал жизни невиновных людей, приняв тех за мертвецов. Своими руками он без колебаний лишил жизни друга, ради которого готов был отдать собственную жизнь. Некогда даровав ему свои глаза, в тот день он ими же смотрел на безутешную и мрачную сцену. В такие моменты Сяо Синчень сожалеет, что сохранил свой рассудок, ведь стоит ему представить, какие чувства… какую боль испытал тогда его драгоценный друг, его товарищ и соратник, единомышленник и спутник на светлом пути, видя, как с лёгкостью Синчень вонзает свой клинок в его сердце, — сил на то чтобы просто быть не остаётся вовсе.       Это настоящий ад.       Наказания в Чистилище имеют чёрную юмористичную черту.       Сохраняя облик последнего человеческого тела при жизни, сохраняя рассудок, воспоминания и некоторые из способностей, что проявлять душа может лишь по отношению к себе, не приходится говорить об увечьях, что покоились ранее на телах. Иначе говоря, Сяо Синчень очнулся в Немой Роще абсолютно зрячим. Сложно представить, какое замешательство он испытывал в тот момент, пытаясь понять, пытаясь вспомнить, как он здесь оказался. Однако, чем дольше молодой мужчина бродил между деревьев, в попытках выбраться, тем чётче и ярче прорывались в памяти картинки всей его жизни — словно самый сложный пазл складывались картинки в голове, возвращая разум даосского заклинателя в стабильное состояние. О боги! Да лучше бы он ничего и никогда не вспоминал! Зажили все увечья? Ха… Глаза-то вернули, а слёзы, что Сяо Синчень роняет из-за сердечной боли и агонии на сердце, кровавые. — Как же глупо… — голос разбитый и уставший, едва ли даже отдалённо в нём слышится жизнь. Дело же вовсе не в том, что Сяо Синчень давно мёртв, а в том, что душа погублена. Как итог: только размышляя о произошедшем с ним, снова и снова, он сидит на крыльце своего дома, не в силах совладать с глубокой печалью. Приглушённо слышится шум бегущей реки, достичь которой просто невозможно. Попав сюда, Синчень, первым наперво, изучил всю местность, природу этих земель, населяющие место души. Так он наткнулся на огромную стену, исписанную правилами, порядками и законами, с чётко разграниченным формулировками. Одно с другим путать не положено, однако, изучив их, Сяо Синчень многое смог понять для себя. К примеру, шум реки, что слышится в этой местности, является своеобразным порталом между смертью и перерождением. Только также он узнал, что души, достигшие умиротворения и покоя, нашедшие прощение, уходят к свету, где они, наконец-то, смогут слиться с бесконечностью, чтобы когда-то переродиться. Так что чьи именно души перевозятся по этой реке, да и точно ли он всё верно истолковал, Даоджан не знает. Честно признаться, ему и неинтересно, ведь самое главное, что эти звуки способствуют его медитации.       Порой, когда сумрак сменяется ночью, Сяо Синчень задумывается: а как же долго он уже находится здесь? Неделя, несколько месяцев или вообще годы? Здесь время ощущается иначе, вернее, оно не ощущается вовсе. Лишь твоё существование, лишь тишина и клубы тоски и печали, образующие туман — это он тоже понял со временем. Гуляя по тихим улочкам, сталкиваясь, порой, с другими пленниками этого места, Синчень с досадой смотрит на искажённые болью лица, а затем горестно понимает, что его лик, несомненно, обезображен также. В этом месте нет зеркал, в этом месте нет теней — в понимании Сяо Синченя, весьма чудаковатый способ исцеления, искупления, возрождения, прощение и прочего, чего душа здесь может достичь. Однако, как истолковал даосский заклинатель из написанного на стене, хоть здесь и единое пространство, хоть души павшие способны видеть друг друга, каждая открывает свои двери в Чистилище, и, непонятным юному господину образом, взвешивает его разум и чувства, прежде чем формирует дом и объекты, в котором и среди которых душа будет достигать просветления и прощения. Живущий, если это можно так назвать, рядом с ним душегуб, к примеру, имеет вместо дома маленький, ветхий дом из сырых, прогнивших досок. Вонь, исходящая оттуда, воистину поражает. Это уже не просто запах смерти, это вонь разложения и гибели. Какова душа — таков и дом. Чего уж тут, вполне справедливо. Вот только… на кой чёрт Синчэню нужен это красивое здание, если внутри него всё поломано, а стоит взять что-то в руки, оно непременно разбивается? Его кара — его же страдания. Измерить их объёмы не способен даже ад.       Ему хочется забыть. Выжить в собственной памяти лучистый образ человека, который так подло протянул руку помощи, вытаскивая даосского заклинателя из зыбучей тьмы, который с ласковой улыбкой на устах тянул его ближе к себе, чтобы как можно глубже вонзить кинжал прямо в сердце.       Если Чистилище — не ад, так почему же Сяо Синчэнь сгорает от боли и тоски? Почему монотонные дни продолжают сводить его с ума, раз за разом напоминая о том, что будет дальше? Если он не справится, то превратится в то страшное, бесформенное существо, окончательно лишившегося надежды на перерождение.       Ему хочется забыть. Забыть это смех, забыть нежность в его шёпоте, звучащую искренность в признаниях. Забыть напрочь каждое прикосновение, каждое объятия, каждое… Каждый чёртов раз, когда Сяо Синчэнь позволял себе думать, что даже такой как он достоин счастья!       Он не хочет его помнить.       Но против собственной воли вырисовывает образ человека, что предал его, что попросту его уничтожил. Словно в назидание, даосский заклинатель не сомневается, что поселён он был рядом Мао Цзунем неслучайно. Извечное напоминание того, что поспособствовал всему происходящему, ежедневное напоминание того, что случится дальше и с ним. Он благодарен за шанс, который ему предоставили Великие Силы, но…       Его выбор уже был сделан. И пускай при жизни Сяо Синчэнь, порой, был скромен и неловок, твёрдость его решений всегда была неоспорима. Это его боль. Это его иллюзии. Это его расплата. Даосский заклинатель, словно в издёвку, помнит, как собственным мечом скользнул по собственной шее. Но даже так он не сожалеет о содеянном. Интересно, существует ли в этом мире кто-то, способный понять его? Агония разрослась до такой степени, что каждая клеточка в теле вскипает с каждой секундой всё сильнее.       Просто… пусть всё уже закончится.       Ему не нужно перерождение.       И прощать себя он не намерен.       Ему тошно. Тошно до такой степени, что желудок готов совершить побег — а ведь тело даже не живое. По сути, вылепленная высшими силами игрушка, чтобы душам было проще существовать.       Минута за минутой, день за днём — время здесь не существует, и это ощущается на каждом жителе Чистилища. Как им искупить свою вину, если они вынуждены вариться в травмирующих воспоминаниях, которые утягивают их всё глубже и глубже?       В попытках отвлечься, Сяо Синчэнь много гуляет, порой, попадая в новые места, но чаще всего проходясь по старым. Он с прискорбием смотрит на остальные души здесь, закусив губу, поднимая взгляд отныне ясных глаз к небу. Небо, на котором ничего нет: ни звёзд, ни туч, ни солнца, ни луны. Лишь изредка пробегаются по небосводу плотные комки, напоминающие перину, а следом идёт долгий, ледяной дождь. Это слёзы. Горькие, несчастные слёзы тех, кто постепенно сходит с ума от тяжести собственных грехов.       Возможно, даосский заклинатель тоже причастен к появлению этих холодных капель, ведь спится ему здесь крайне сложно. Сон, как правило, не является необходимостью, впрочем, как и приём пищи. Однако, видимо, как поблажка, души могут разбавлять свою рутину подобными приземлёнными вещами. Только вот сон сил не прибавляет, а у еды попросту нет вкуса.       Сяо Синчэнь не готов отпустить собственные обиды, он не может отпустить ту боль, что уничтожила всю его душу. Что же это за наказание, если это даже не ад? Когда ты обречён день ото дня влачить своё жалкое существование в надежде, что когда-то сможешь простить себя, простить того, кто довёл тебя до греха?.. Боже. До чего же ясны все воспоминания… Что ещё хуже, так это то, что картинки прошлой жизни видятся со стороны — образ Сюэ Яна как никогда чёток и ярок.       Чёрные волосы, что собраны в хвост, игриво развиваются на лёгком ветру. Небольшой силуэт, что, в особо холодное время года, нежно ластится к даосскому заклинателю. Блеск алых глаз, что своим очарованием на рассвете вынуждают губы расплываться в улыбке. Его смех… Его смех, который никогда не был искренним. Его голос, который ему даже не принадлежал. Каждый ропотный момент, каждое душевное признание, чувства, идущие от сердца — с самого начала ничего не было правдой. С самого начала всё было горестным спектаклем, который Сюэ Ян устроил, чтобы окончательно сломить Сяо Синчэня.       Дрожащая рука медленно поднимается вверх, кистью загораживая глаза. Уста кривятся в дрожащем отчаянии, и кровавые слёзы безудержно льются с глаз. Невозможно забыть те драгоценные моменты, которые вернули Сяо Синчэня к жизни, которые даровали ему надежду на счастье — невозможно забыть ту жестокую истину, которая в одномоментье погубила его. Сидя на пороге своего дома, сотрясаясь в молчаливой истерике, воспоминания меняются с удушающей точностью: ночь, когда даосский заклинатель лишал жизни неповинных — ночь, когда Сюэ Ян ластился к нему, так трепетно шепча о своей любви.       За грехи нужно платить. Ошибочно можно полагать, что если Даоджан совершил все эти поступки неведуя, а значит, что и вина на нём не лежит. Справедливо или нет, но Высшие Силы рассуживают исходя из состояния духа человека, который оказывается на перепутье. Сколь часто им выпадает шанс собрать из осколков души собрать нечто, что некогда напоминало человека?       Тенью он возвращается в свою комнату, где так нелепо отыгрывает роль нормального человеческого существа. Сон, который ни к чему не приводит, кажется единственным спасением в этой сгущающейся вокруг тишине. Сжавшись комочком, плотно сжав губы, даосский заклинатель бесцельно смотрит перед собой, не обращая внимания на алую влагу, стекающую из измученных глаз. Плотно сжав руку, чуть подрагивают уголки губ, пока с помощью духовных сил образуется в ладони небольшая конфетка. Словно недостаточно тех мук, что уже свалились на его плечи непосильным грузом, ночь от ночи, Сяо Синчэнь, возможно, даже не осознавая, продолжает создавать те самые сладости, которые так любил Сюэ Ян. Он смотрит на эту конфету, сжимает её что есть сил, пока сердце разрывается от жгучей боли — его полосует остриём ужаса правды, с которой ему необходимо примириться.       Яркая улыбка заклинателя, лишённого чувств и морали, так и всплывает в воспалённом сознании, нанося более глубокие раны своей искренностью и теплотой.       Конфеты, которые ничего не стоили, непонятным образом, стали смыкающим звеном в их истории, навечно переплетая их жизни.