Шесть тысяч миль

Глубокая тьма ночи впитывалась в стены непроглядной чернотой. Ее убивал только маленький ночник с зеленой шапкой, из-под которой лампочка маленькая выглядывала. Шуршание страниц блокнота, редкое тиканье часов, тихое дыхание – звуки смешались в голове и со временем перестали быть заметны. Легкий жар охватил тело; парень выдохнул, скидывая с себя белый лабораторный халат за ненадобностью. Кажется, сегодня он больше не зайдет в лабораторию. Хотя время, обозначенное нынешним днем, истекло, а часовая стрелка на часах давала понять, что завтрашний день настал неприлично давно. Парень погружается в прострацию, отвлекаясь от записей и, растеряв внимание, просто прикрывает глаза. Собственные пальцы приятно зарываются в волосы, потягивая сбившиеся на затылке пряди, и массируют побаливавшую голову. В моменты потерянности, страха, одиночества – чего угодно, что мешало спокойно жить без забот, – он обнимал себя и гладил по голове. Совсем не задумываясь. Будто рефлекторно. Это не мешало ему называть себя серым и совершенно не тактильным. Он не нарочно, но чрезмерно сильно прикусывает свою губу. Задумался. Выпал из мира. Его пальцы впиваются в затылок, а другая рука сжимает черную автоматическую ручку, нечаянно ставя длинную кляксу посреди важной формулы. Он цокает языком, пытаясь стереть глупый след, но попытка увенчивается лишь еще более размазанной чернильной каракулей на листке. Неряха. Свет горит только в его кабинете, пока все остальное здание потухло вместе с большинством построек вокруг, включая жилые дома и общежитие, в котором он когда-то жил. Все пряталось в темноте и сливалось с ней. Будто в ней был монстр. Что же, в таком случае Ян Чонин был единственным, кто его не боялся. Ян Чонин. С повешенного на крючок белого халата падает бейджик, который он поднимает и небрежно кидает на стол. Сидеть еще какое-то время в лаборатории кажется до того ненужным, что парень в принципе задумывается о смысле своего нахождения здесь. Он ведь уже пообещал себе уйти. Уже закрыл прозрачную дверь в лабораторию с пометкой "не входить без минимальной защиты". Уже собрал все свое в наплечную сумку со значком лаборатории, который получил в подарок во время трудоустройства здесь. С этого «уже» прошло три часа. Чонин захлопнул блокнот, в котором без преувеличений черт был способен сломать ногу. Не только черт, на самом деле, – кто угодно бы мог, кроме одного Яна. На страницах в бледную клетку были хаотично разбросаны формулы и долгие подписи; бесконечные тексты о свойствах и описания; где-то еще – небрежные рисунки каких-то бактерий. Сам Ян не понимал время от времени, как от школьной любви к химии и желанию быстрее всех выполнить задание по составлению структурной формулы карбоновой кислоты, дошел до профессии биохимика. Биохимика, который днями напролет что-то внимательно и не без улыбки изучает в лабораториях. Обычно его работу считали чем-то особенным, может даже прогрессивным и мощным, но сам парень относился к ней, как безобидному аспекту химической отросли. У него где-то за спиной бегали ученые с большим опытом и мозгами, а плюсом ко всему со званием вирусологов и биоинженеров, пока он сам бактерии в микроскопе разглядывал и на бумажке описывал. Однако все было... не таким простым. К нему в маленькую лабораторию приносили на анализ каждое крохотное существо, обитающие в неприступных контейнерах этого здания. Каждая бактерия, каждая молекулярного размера водоросль оказывалась в его руках, ведь любой человек работал тут ради лучшей цели: искать новые лекарства и соединения в помощь фармацевтическим фабрикам и лабораториям. Чонин видел в своей работе будущее людей, их здоровое будущее. Да. Его работа была безобидной. Его работа была полезной. Ровно до одного момента, ставшего переломным в жизни мальчика-биохимика, который любил под микроскопом наблюдать за развитием... Вирусов. Замок лаборатории щелкнул, как только Ян прокрутил в скважине ключ. На его лицо надет респиратор, а на глазах – прозрачные очки, что были слегка ему велики. Он их одолжил, а точнее, весьма бессовестно украл у своего коллеги, который в это время мирно отсыпался дома. Тело вновь облачено в халат длинный. Устало зевнув, Чонин включил свет и вытяжку, давящую на слух и раздражающую. Стоящий в углу инкубатор будто прятался от ненавистного ночью света. Живущие внутри бактерии наверняка проклинали его за нарушенный покой. Но нет. Они точно ни за что больше не будут его проклинать. Просунув руки внутрь инкубатора сквозь защитные громоздкие резиновые перчатки, Чонин еще раз взглянул на свой незамысловато выращенный организм и с тяжелым вздохом придался унынию. Его несчастный маленький организм умер. В который раз. Мотая головой, Ян оставляет за собой тишину в виде выключенной вытяжки и, погасив свет, закрывает лабораторию. Лучше он займется утилизацией завтра.

***

Нарушающий все этические нормы времени, Ян просыпается от душераздирающего визга пылесоса, исходящего из соседней квартиры. Он по сей день думал, являлись ли стены его скромного жилища столь тонкими, или каждый шорох соседских домашних животных был слышен из-за его хорошего слуха. Иногда хотелось с силой засадить себе в ухо нож. Однако, взгляд на лежащий под подушкой телефон разбудил сильнее докучающего шума. Чонин резко сел на колени с положения на животе и размытым взглядом проверил будильник. Да. Он забыл его поставить. Впрочем, какие-то лишние двадцать минут сна не уничтожили его режим и спешить, к счастью, было не нужно. Долгое зевание вызывает боль в челюсти, и парень шипит, в телефоне проверяя все сообщения. Что-то из рабочего чата, что-то от рассылки спама и что-то от Джисона. — Вы что, угараете? Какие тридцать четыре минуты? — самому себе лепечет, смотря на полученное от друга голосовое сообщение. Ведь Хан Джисон был таким абсолютно всегда. Что же, Чонин не думал, что однажды тот переплюнет свой рекорд в пятнадцать минут, но, видимо, теперь у него есть целый утренний подкаст. Они не были друзьями. Джисон считал с точностью да наоборот, но вот Чонин – определенно нет. Они были теми людьми, что случайно пересеклись в нужном месте в нужное время. Хан Джисон был обычным. У него в детских мечтах числилось желание стать врачом-терапевтом, отвлекающих детей от иголок острых и больших дядей в белых халатах. Он бы хотел на работе носить синий костюм врачебный с изображением жирафов. Он бы надевал белые конверсы, чтобы малышам вручать в руки маркеры и позволять на дорогой обуви рисовать цветочки. У него у самого душа была рисунком детских фломастеров и восковых мелков. Но Чонин встретил его не там, не в медицинском корпусе. Джисон был одним из таких, как он, одним из биологов, который заглядывал в электронный микроскоп и блестящими глазами наблюдал за делением клеток. Хан Джисон был микробиологом, который на учебу зарабатывал у собственной профессорши по биохимии, служив няней для ее четырехлетней дочери. Они не были друзьями. Они были часто видящими друг друга знакомыми. Парням приходилось жить в соседних комнатах в общежитии, друг к другу забегая за чем-то банальным вроде просьбы одолжить последнюю пачку рамена для такого же бедного студента. Вскоре они делили эту пачку на двоих, засиживаясь допоздна за просмотрами аниме, в которых Чонин ничего не понимал. Их связывал только университет, редкие совместные пары и лекции, уборка в лабораториях во время дежурства, изредка совпадающие увлечения, и... стажировка. Ян Чонин и Хан Джисон были единственными из университета, кто получил приглашение на стажировку в известную в их кругах фирму «Bionim». Это было честью. Это было маленькой непостижимой мечтой. Это было причиной завалиться в бар и выпить каждый коктейль из меню. Это случилось больше года назад, в холодном марте, который послужил им началом последнего курса учебы, и с тех самых времен Ян Чонин работал скромным аналитиком и химиком, заглядывающим в закрытые инкубаторы с маленькими круглыми коробочками, где в своем мирке ютились микроорганизмы, пока Хан Джисон исследовал свои родные бактерии и вирусы. Он тоже считал их своими детьми. — Ты послушал мое голосовое? — Чонин пугается, когда прямо на его плечо падает тяжелая туша. Он поправляет джинсовую куртку нервно, идя прямиком к кабинету. — Да, — кивает. — И все те тридцать минут можно было бы сократить до одной, если убрать все «ну», «короче» и «это пиздец». — Ну это же правда пиздец! — так яро настаивает Джисон, следом за младшим кидаясь в маленькое помещение с белым окошком, стоящим на проветривании. Хан никогда не понимал любовь друга оставлять окно приоткрытым на всю ночь, позволяя кабинету на утро быть холодным, как морг. Юноша растирает предплечья, покрывшиеся густыми мурашками, пока Чонин переодевается в халат и с полки берет маленький ключик. — О, да, — начинает снова старший, заряжаясь активностью, точно ударившим током. — Как там твой маленький вирусик? Уже развивается? Думаю, скоро его можно будет изучить и сделать из него какое-то лекарство. Ты представь создать лекарство от рака или диабета? Мы же можем войти в историю! Несколько секунд тихого шага Чонина вглубь лаборатории закончились пессимистическим негромким и весьма окончательным: — Он умер ночью. Весь энтузиазм биолога вмиг испарился вместе с неловким «оу…», слетевшим с губ. Он жил грезами изобрести уникальное лекарство, что поможет беспрепятственно лечить тяжелые болезни, но все попытки и разделенные с Чонином старания всегда заканчивались неудачей. Ян вытяжку включает, надевая маску и перчатки большие, дабы контейнер подготовить к утилизации. Он неспешно маячит у Хана в боковом зрении, который, проникаясь очередным разочарованием в себе, бестолку шагает из стороны в сторону. Чонин обязательно даст ему подзатыльник за нахождение внутри без маски. Он не переживал за Джисона. Он переживал, что своими человеческими бациллами тот может навредить его вирусам. Однако, размышляя о простом бытие своего друга, парень, усевшись задницей прямо на стол, заметил в инкубаторе странное движение. — Господи... — отвлекает его чужой голос. Ян Чонин не был вирусологом. Даже близко не валялся. В его обязанности входило наблюдение за развитием организмом и описания его качеств, но руки тянулись к мутирующим существам, способным заразить и убить человека. — Это, мать твою, что еще за новая цивилизация? — кидает Хан глаза на друга, надевая быстрым движением на лицо белый респиратор. — Ты сказал, он умер. Прямо на глазах Чонина вчера безжизненный замерший молекулярный организм сейчас вырос до заметных невооружённым взглядом размеров и спокойно двигался по стенкам маленького овального контейнера внутри инкубатора. — Боже мой, — только и слышит Джисон, прежде чем Ян срывается с места и сломя голову летит в коридор. Он знал, куда направлялся младший. — Меня подожди! — кричит вслед. Перед глазами маячит зеленая субстанция. Чонин совсем не знал, что чувствует. Столько эмоций смешалось под сердцем и заставило легкие сжаться, а поту выступить испариной на лбу. Он стремился к подобному результату больше полугода, а сейчас, достигнув цели, понимал: ему страшно. — Ли-сонбэнним! — рвано позвал он стоящего к нему спиной мужчину. — Что случилось? — глядя на шумно дышащего Ян Чонина, Ли почувствовал, как его сердце само заполняется паникой. Еще больше ужаса навевал затормозивший перед ним Хан Джисон – человек, которого, по-хорошему, действительно стоило бы бояться. — Мы каемся, — задыхается от бега биолог. — Но, пожалуйста, выслушайте нас.

***

Некомфортная тишина закладывала покрасневшие от стыда уши. Парни, точно провинившись перед воспитательницей в детском саду, опустили голову в своем наказании. Их бы еще в угол поставить – и точно выйдет картина маслом. В кабинете директора их подразделения было душно; Чонин из последних сил держался, чтобы не встать и не открыть окно, позволяя холодному летнему воздуху хлынуть внутрь, но мысли оборвались хлопком двери. Ян нахмурил брови, сжимая кулаки в готовности выслушивать нотацию от своего управления, однако, одним глазом взглянув на директора, парень понял: тот был слишком вымотан шоком, чтобы как-то их ругать. Над их головами все равно висела огромная черная туча в виде не безосновательного увольнения. А потом плохая репутация и отсутствие рекомендации. Потом безвыходность и невозможность устроиться на работу. Бедность, нищета, кредиты, а потом – смерть в подворотне. А все лишь потому, что Хан Джисону в голову взбрела идея вырастить некий лечебный вирус, а Ян Чонин додумался согласиться. — На вас двоих, — сжав устало переносицу, начал было директор, — наложат огромный штраф. Чонин резко поднял голову. Штраф? Они чуть было не вырастили опасный, судя по только что проведенным исследованиям, вирус, а им просто выпишут бумажку и попросят оплатить нужную сумму в ближайшим банкомате? — Я попытался сгладить ситуацию, как только смог. Чонин понятливо поджимает губы. Теперь ему ясно. — Вас пригласили сюда, чтобы вы начали работать, и работать в полезной сфере, но не для того, чтобы втихую от всех выращивать биологическое оружие! — прошипел Ли, нетерпеливо срывая голос. — Вы могли перекосить весь микрорайон, а то и весь квартал этой хренью и забрать жизни у сотен человек, включая свою! Парни виновато поджали губы. Джисон пальчиками перебирал подол халата и ковырял торчащие из швов ниточки, пострадавшие от его вечного желания что-то мять в руках. — Я знаю, что вы молоды и полны интереса к своей профессии, я тоже был таким в вашем возрасте, но это вообще не причина выращивать вирусы в инкубаторах. Просто, — проводит он рукой по лицу, — не делайте так больше. — Простите, Ли-сонбэнним, мы обещаем, что больше не станем заниматься столь рискованными и опасными вещами, — голос Джисона полон раскаяния, просачивающегося в Чонина с неприятной силой и дрожью. Он перенимал чужое настроение и был волен с разбегу столкнуться со стеной, лишь бы не идти за наваждением больше никогда. И, получив свободу идти, Чонин стоял посреди людного коридора, полного всевозможных ученых, ощущая себя полнейшим идиотом. Он осознал масштаб своей ошибки, когда Ли Минхо так явно описал возможные последствия: вирус мог убить сотни человек, а если бы место вовремя не поместили в карантин, и то намного больше. Шум голосов и шагов с каждым мигом точно становился громче, так сильно давя на него. Мысли били по вискам, безжалостно вбивали в них ржавые гвозди. А словить хоть бы одну не удавалось. Они были тревожными, мерзкими, пугающими мыслями, вдруг не позволившими ему дышать. Заколотившееся сердце комом застыло в горле, а поглотившая его тревога так больно сжалась в груди, что из глаз бы вот-вот полились слезы. Он в волосы зарывается отчужденно, скривив губы, совершенно забывая о том, кто он и где: мир упал. Так же, как и Чонин, бессознательно рухнувший на пол.

***

— Я уже было подумал, что он заразился этой своей выращенной дрянью, — сквозь полусонное марево слышится Яну. — Ли-сонбэнним, не вините его, — доносится голос Джисона издалека. — Это я виноват, он лишь согласился после моих многочисленных просьб, честно! Да и он это... пугливый немного. Вот знаете, он однажды еще в студенческие времена варил нам суп и вдруг уронил в кастрюлю свой телефон. Он залил себя кипятком, но при этом испугался не за себя, а за смартфон, а когда шоковое состояние прошло, понял, что ожоги дико болят, и свалился в обморок. Нет, он, безусловно, не трус, просто... — парень почесывает затылок, немного теряясь. — Впечатлительный. — Что случилось? — Чонин старательно проговаривает, но сам удивляется вялости своего голоса. Директор кидает на него облегченный взгляд. — Я дам вам несколько выходных, Ян-хубэнним. Отдохните и возвращайтесь с новыми силами. — Но я в порядке, — парень резко присаживается на кушетке, вдруг осознав свое положение. — Мне не нужен отдых. Однако теплая рука Ли Минхо, опустившаяся на плечо, его прервала. Он набрал больше воздуха, чтобы подбодрить химика, но слов, что, казалось, вертелись на кончике языка, не нашлось. Он лишь пожелал отдохнуть. Он лишь сказал, что все будет в порядке. Ли Минхо соврал ему.

***

«11 июня,

Мой дорогой дневник, сегодняшний день решил, что у меня критическая нехватка секса и меня в срочном порядке стоит поиметь во все дыры. В итоге я получил шишку на голове от удара об плитку и обморок. Давно, однако, я так не позорился». Чонин был тем, кто даже в свои скромные двадцать четыре обращался к записной книжке ласково, точно у его личного дневника была душа. Ян был благодарен этому сшитому вместе скоплению бумаг, которые стоили дешевые копейки в переходе метро, потому что серый блокнот стал единственным, кто мог его выслушать. Кремовые плотные страницы с датой и надписью дня недели и месяца на нескольких языках наверху впитывали рваные быстрые надписи, иногда слезы и даже попытки выместить на невиновной книжке злость, когда он мог с криком летать по комнате, сталкиваясь с каждым углом. Он был потрепанным. Твердая обложка порезанной, почему и требовала для себя новой купленной Чонином. Серый дневник был его единственным настоящим другом. Ударившая в небе молния содрогнула землю. Парень не пошевелился. Ручка продолжила оставлять после себя глубокий след отчаянных слов. Густые облака дымкой просачивались в воздух и душили его грозовой жарой. Чонин знал, что она будет: об этом говорили на каждом радио, которое он слушал по пути домой в такси. Штормовой ветер срывал покрытия крыш и ломал ветви деревьев. Побережье Пусана заливалось шумными высокими волнами, точно раскрывающимися острыми пастями. Жители города выключали приборы из розеток и плотно закрывали окна. Чонин прятался напротив балкончика, сидя на ковре, на половину лежавшим под кроватью. Он наблюдал за неминуемостью стихийной бури. И какой бы грозной, какой бы черной и опасной не была бы облачная тьма, он ее не боялся. — Буря усиливается, капитан, — прозвучал голос оператора из рации. — Будьте аккуратны. Самолет сотрясался из-за непогоды, стараясь обходить большие облака, скапливающие в себе заряженные молнии. Ветер и дождь врезался в окна. Он стучался, он пугал. Носом самолет с большой красной надписью «Bionim», подчеркнутой широкой синей линией, прорывался сквозь шторм. Борт содрогнулся от удара молнии, что скользнула в воздухе крайне близко. — Капитан, мне поступил приказ: вам нужно совершить аварийную посадку, — встревожено, но серьезно прозвучало из динамиков. — Аэропорт в Шанхае дал разрешение на посадку. — Хорошо, — коротко отвечает пилот, руками крепче сжимая штурвал. — Мы совершаем аварийную посадку в Шанхае через одиннадцать минут. Второй пилот тихо сглатывает. Подобной погоды он не встречал уже слишком давно: сила ветра и оглушающий рокот молний пронизывал до самых костей. Самолет подлетал к берегам Китая, чтобы приземлиться в Шанхае, а после, как только буря уляжется, отправиться дальше до пункта назначения. — Снижаю высоту, — сосредоточено. Пилот наклоняет штурвал вниз плавно и точно; борт самолета медленно опускается ниже. Резкий порыв ветра ощущается даже за металлическими стенами. Привычная внимательность прерывается оглушительным ударом: молния попала в одну из турбин. Приборная панель потухла. Аварийная лампочка противно замигала, запуская писк сигнализации. — Проклятие, — шипит капитан, резко начиная выключать аппаратуру. Самолет обесточен. — Перезагружаю систему. Миг: лампочки загорелись, вызывая у пилотов облегченный вздох. — Мы потеряли вторую левую турбину, — сообщает быстро пилот. — У нас еще есть три, мы доберемся. Продолжай снижать высоту, — звучит приказ. Младший пилот продолжает маневр, и несколько минут оказываются на удивление спокойными. Шторм в море медленно затихал по мере их приближения к берегам континента. Капитан воодушевился: не было никаких сомнений, что они доберутся в сохранности, если не учитывать сгоревшую при ударе молнии турбину. До аэропорта оставалось шесть минут. Шесть минут, и они окажутся на земле, где смогут безопасно переждать непогоду. — Боже мой! — вскрикивает пилот, когда вдруг в иллюминатор врезается птица. Мертвая птица. Тело альбатроса скатывается под силой ветра дальше по корпусу и вдруг попадает в оставшуюся на левом крыле турбину. — Господи... — шепот теряется на фоне громких сирен, звучащих с каждого угла кабинки. Капитан чертыхается под нос, стараясь выровнять самолет, но они лишись обеих турбин с одной из сторон. Их неуправляемо клонило в правый бок, а оставшиеся турбины не смогли бы вытянуть их и донести до аэродрома, – капитан это знал. — Мы падаем! — кричит он, дотянувшись до рации. — Прием! Повторяю: мы падаем. У нас повреждения обоих левых турбин! — Капитан, вы должны сделать все, чтобы безопасно посадить самолет, — голос оператора дрожит. — Черт возьми, это невозможно! — Капитан, вы должны. Груз не может пострадать, вы обязаны выровнять самолет! — Я не смогу, не имея хотя бы одной турбины! Нам нужна подмога, мы погибнем! — Аварийные вертолеты не успеют к вам. Вы теряете высоту слишком быстро! Капитан, попытайтесь выровнять самолет. Если он разобьется, погибнете не только вы. Погибнет... каждый. Рабочий самолет фирмы «Bionim» с неизвестным грузом на борту вылетел из аэропорта в Пусане в семь часов сорок одну минуту. В восемь часов пятнадцать минут на южное побережье Кореи и большую часть Желтого моря обрушился восьмибалльный шторм. Одиннадцатого июня, вечером в девять часов и семь минут, над заливом Ханчжоувань произошло крушение самолета фирмы «Bionim», что из Пусана до Уханя перевозил неизвестный груз.