Шесть тысяч миль

«23 июня 2025 года.

Власти города Шанхай обеспокоены состоянием своих горожан: в городских больницах зафиксировано более трех тысяч обращений с похожими симптомами; среди них выделяют: общая слабость, сонливость, сильный голод, повышенная температура. Кроме того, похожий недуг охватил такие города как Ханчжоу и Сучжоу. Берегите себя и своих близких»

«12 июля 2025 года.

В эфире срочные новости.

Вирус, получивший в народе название Укус Дьявола, оказался более опасным, чем мы могли предполагать.

В таких городах, как Ханчжоу и Шанхай объявлен глобальный карантин. Введен строгий масочный режим, власти объявили комендантский час.

Количество зараженных растет с каждым днем, на сегодня это более двух миллионов человек. Берегите себя»

«19 июля 2025 года.

Вирус Dust-20, прозванный прежде Укусом Дьявола, мутирует, как сообщает американский вирусолог Джеймс МакОстин.

«Dust-20 — уникальный вирус, однако неизученный. Его не удается вырастить в лабораторных условиях, так как его структура не похожа ни на один из известных нам природных вирусов. Остается лишь надеяться, что человечество окажется сильнее него»

— говорит МакОстин».

«23 августа 2025 года.

В эфире срочные новости от Пак Минджи. Дорогие граждане, сегодня в нашей стране произошел переворот. Президент Юн Хёксен обвинен в сокрытии информации о вирусе Dust-20 и его опасности. Среди жителей Корейской Республики числится более тридцати трех миллионов зараженных. Однако не цифра страшит нас в этот темный день, а то, что власть утаивала от нас на протяжении двух месяцев.

Dust-20 не просто вирус, вызывающий немощь и смерть. Он разрушает иммунные клетки человека, проникая в мозг и пожирая организм. С каждой своей мутацией процесс заражения происходит все быстрее. Как только вирус проникает в мозг, в частности, в гипоталамус, человек теряет свой облик и интеллектуальные способности. Кожа утрачивает цвет и обретает светло-серый трупный оттенок. Глаза слепнут. Зубы, ногти — выпадают. Люди чувствуют голод и стремятся утолить его, но им не нужна еда, им не нужна вода; они хотят то, чем питается вирус — гормоны иммунной системы, что вырабатываются в гипоталамусе.

Они становятся... зомби».

«31 августа 2025 года.

Вирус Dust-20 дошел до Центральной и Восточной Европы. Часть жителей таких стран как Польша, Чехия, Украина, Литва, Латвия, Эстония и Россия так же заражены. Лекарства нет.

Нам помогут только молитвы».

«3 сентября 2025 года.

Более трех миллионов жителей штатов Теннесси и Южная Каролина обратились в районные больницы с симптомами Укуса Дьявола. Вирус мутировал; по словам канадского микробиолога и вирусолога Джошуа Кристенсена — вакцину найти не удалось.

По всему миру количество зараженных превышает отметку в шесть миллиардов. Население Китая, Японии, Кореи и Индии уменьшилось на невиданные прежде девяносто семь целых и пятнадцать сотых процента.

Человечество вымирает. Те, кто заразился вирусом Dust-20 в первые месяцы его распространения, превратились в опасных существ. Оставайтесь дома и не давайте им себя укусить.

Надежда осталась только на наши молитвы».

***

17 ноября.

2025 год.

Витающая в воздухе пыль оседает на черных отросших волосах. Одежда прониклась запахом книг, эфирного масла хвои и дешевого порошка, украденного из супермаркета несколько недель назад. Тишина, прежде сердцу служащая миром и спокойствием, теперь была его самым большим кошмаром. Колокольчик на входной двери зазвенел. Антимоскитная сетка до пола, свисающая с маленьких гвоздиков, зашуршала. Чонин быстро поднимает голову, хватаясь за перочинный нож, всегда лежащий под его подушкой. Это было слабым оружием. Еще более слабым был тот, в чьей руке лежала деревянная рукоять. Чонин не умел убивать. Не хотел. Боялся. На его руках за последние шесть месяцев оказалась лишь кровь рыб и разделанного кролика. Но он никогда не убивал их. Чонин встречался с ними. Он видел их белые выкатывающиеся глаза и окропленные кровью фиолетовые губы. Он видел их трупного цвета кожу и выпадающие волосы. Он видел свое творение. Видел его результат. И все, что мог сделать — это убежать. — Это я, — застывший в проходе Джисон помог унять пульсирующую в голове панику. — Зомби сюда не дойдут. Точно не до дома. Расслабься уже наконец-то. Парень откидывает коричневую кожаную сумку на диван, бегло окидывая взглядом только проснувшегося Яна. Младший на него не смотрит, лишь прячет нож под подушку и, отчужденно вздыхая, отворачивается к стене. Он кутается в теплый плед, успокаивает тревожное сердце и старается в чертогах разума найти уголок приятнее, нежели обратившаяся против него реальность. Густая тишина в их доме была удушающей. Ее приходилось заглушать чем-то иным: легкой тихой музыкой из старой колонки, шумом свистящего чайника, подогревающегося на камине. Джисон пытался, но с каждым днем смотрел, как Ян Чонин сдавался все быстрее. И это было несправедливо. — Сдаться должен был я, — понуро кидает он в спину другу, ожидая, что тот ему ответит. Но Чонин молчал. Делал вид, что спит. Делал вид, что ему не нужна была помощь. — Я потерял все, а не ты. — Я не просил, — тихая злость откликнулась в щемящей груди. Чонин осекся, закусив губу: — Не просил рождаться сиротой. Парень садится на краюшек кровати. Глаза смотрят в дощатый пол, покрытый слоем серой блестящей пыли. Прижимает к груди правую ногу, сжимая сквозь ткань теплых штанов холодную кожу: он заметно похудел за прошедшее время. Кинув быстрый взгляд на Хана, он, испугавшись той заметной темноты в его глазах, спешит отвернуться. Ян с тяжестью сглатывает ком, застрявший в его горле. Он солидно поднадоел. Он кочевал от груди к шее, душил его каждый день. Чонин не знал, как Джисон смог простить его, и вдруг задумался: а простил ли вообще? — Мне очень жаль, — на выдохе быстро шепчет, веря, что Джисон его расслышал. — Я никогда не говорил тебе этого, но... — Но думал, — закончил за него старший. — Я знаю. Их взгляды столкнулись лишь на миг. Чонин погружался в размышления, думая, откуда Хан Джисон вообще мог его знать. Они ведь не были друзьями. Их отныне, кроме тех обыденных аспектов, соединял лишь один весомый факт: они оставались выжившими. Младший резко скинул плед на бок. Тело обдало прохладной. — Радио работает? Мы продолжаем подавать сигнал? Была какая-то обратная связь? Он протягивает руку к стоящему около кровати стулу, стягивая со спинки вязаный черный кардиган. Кутаясь в приятную ткань, парень босыми ногами шоркает по полу. Заправив длинные пряди за ухо, Чонин старается сосредоточиться на окружающем его дневном свете; вокруг чувствуется запах застывшего на одном моменте времени. Он гниет в нем. Он винит себя в нем. — И сбрей ее уже, — фыркает парень, закатив глаза. — Эй, я буду отращивать ее до конца этого... апокалипсиса, — старший пожимает плечами бездумно. — Да ну? Тогда вернемся к моему вопросу: кто-то вышел с нами на связь? Хан виновато поджал губы. — Нет, на самом деле... нет. — Вот, тогда можешь брить — человечеству пришел конец. Глухой топот босых ног разнесся по коридорчику в сторону кухни. Джисон задумчиво вздохнул, пальцами поглаживая не столь густую бороду, от которой друг просил избавиться. Неужто спустя полгода ему действительно время коснуться бритвы? Неужто это будет означать их конец? Шум загремевших на кухне тарелок отвлекает. Чонин, кажется, что-то снова норовит разбить. Пускай Джисон привык к его неряшливости, из-за которой прежде в лаборатории у него отбирали все колбы, биолог не хотел смиряться с тем бардаком, который Ян мог наделать в его доме. Приходилось привыкать к нему: часто помогать, возвращать к реальности, ловить чашки и стаканы из его рук вместе с ложками, вилками, кастрюльками и продуктами. Джисон приютил его в доме своего детства не так давно: с момента совместного проживания прошло всего три месяца. Август стал пиком всемирного хаоса, и даже если парень помнил, что мир родился именно из беспорядка, никто не думал, что умрет он тоже в нем. А Чонин разбил тарелку. Что же, он тоже маленький ходячий хаос. Юноша сидел на коленях над белыми осколками и смотрел на свои руки, вынуждая побеспокоиться о их целости, однако свелось все к приглушенному вопросу: — Зачем мы живем, Джисон? Ну только этого ему не хватало. Хан закатывает глаза втайне от друга, вспоминая, что последнее философствование от младшего он слышал полтора года назад — они напились в зюзю после приглашения на стажировку, — однако сейчас тот был трезв, а из имеющегося алкоголя выступало только мамино домашнее вино, завалявшееся в коморке. — Затем, что нам повезло, — терпеливо ведет дальше старший. — Повезло? Не думаю, что остаться последними людьми в мире – это везение. — Мы не последние! — он давно потерял старого себя, полного энергии и света: теперь он такой же потухший пепел в кромешной темноте, что выпала на его судьбу, и те редкие проблески прежнего оптимизма, бесспорно, были единственным, почему они еще не всадили себе в головы пули. — Наверняка в мире есть люди с иммунитетом. — Да, — задумчиво соглашается, однако тут же ломает все надежды: — Например: мы. Джисон трескает себя по лицу: — Это не то, — перечит. — Мы неуязвимы для вируса только потому, что взаимодействовали с ним еще на самых первых стадиях мутаций. Это... человеческое умение адаптироваться. Чонин уныло вздыхает, держа в руках белый осколок керамической тарелки с цветами. Он разбил больше десятка за это время и удивлялся, как они до сих пор не ели с пластиковой посуды. Он смотрел на осколок, словно в зеркало, и видел в нем себя. Хотелось вонзить его в горло, чтобы разорвать ту трещину, что словно хрупкая линия на фарфоре пролегла через его сердце. Чонин винил себя за то, что, выходя из дома, вместо шумного, наполненного жизнью мира он видел лишь бескрайнюю пустоту. Казалось, он оказался в ином измерении: еще месяц назад из радиоприемника доносились новости, а теперь там звучал лишь бездушный белый шум. Еще недавно говорили, что поиски антидота продолжаются, а теперь — тишина. Все мертвы.

— Пустите меня, — звучал голос из собственной головы. — Пустите, мне нужно в лабораторию.

— Господин Ян, вам запрещено заходить туда.

— Что? Почему запрещено? Кто запретил? Я могу создать вакцину! Я могу хотя бы... попытаться.

— Господин Ян, у вас больше нет подобных полномочий.

Чонин по сей день гадал: почему в солнечный день посреди июля его не пустили в лабораторию? Почему не дали... спасти? По чьей-то воле, кого-то ему неизвестного, один день обрек его на вечную жизнь с мыслью, что он останется творцом смерти, всадником апокалипсиса, но не тем, кто помог сотворить от него спасение. — Давай... — Джисон устало протирает глаза, собираясь с мыслями. — Давай без суицидальных мыслей, идет? Я ради этого даже бороду сбрею. Воодушевляющая улыбка сквозь темные волнистые усы заставила младшего рассмеяться, пускай и отчаянно. — Хорошо, — соглашается, закивав головой. И убирая осколки, кидая их в мусорное ведро, Чонин пытался убедить себя в том, что Джисон был всегда прав: выжившие еще есть, и придет время, когда они выйдут на связь. В ином случае им придется принять свою карму и прожить отведенные годы с мыслью, что они — последние люди на планете Земля. Маленькая ванна встречает его холодком, ползущим под кардиган, который с рук соскальзывает, оставаясь откинутым на крючок для полотенец. Темные волосы путаются на макушке, за последние месяцы чуть было не касавшиеся плеч. Острые ножницы щелкают над ухом, а подрагивающие руки крадутся дальше, и мягкие пучки падают на пол. Косо подрезав затылок, парень пальцами зарывается в волосы и сжимает, оттягивая. Он бы хотел, чтобы кто-то коснулся его, обнял, пообещав, что они обязательно выберутся, а это — не конец. Он рисует в своей голове этот образ, безликую тень, что касается его худой щеки и с теплом в тонком голосе клянется, что выход есть, просто стоит лишь поискать его внимательнее. Чонин не знал, как она выглядела, не знал, чье лицо приклеить тени в своей фантазии. Он не знал, кем она была. Единственным желанием его было: пусть его тень из бледных мыслей окажется реальной. На него из зеркала смотрел парень. Незнакомец какой-то, убогий незнакомец: видок уставший, глаза прикрытые бессильно, окруженные потемневшими кругами. Он вспоминал, какого было спать в первые недели, когда мир впервые осознал судьбу зараженных ни в чем не повинных людей. Он не смыкал глаз, держал в руке нож перочинный, думая, что тот способен его защитить. Сон приходил лишь раз в несколько дней, когда усталость сражала организм, и Чонин отключался, точно падая в обморок. Это было забвение, которого он боялся; страх, что во сне они обязательно придут за ним был ужасающим. Джисон, как бы сильно мир не перевернулся, убегать не стал. Точно не от Яна. Оставить мальчишку, которого он подобрал под воображаемое крыло, что видел только он сам, не удалось. Мысленно Хан возвращался к нему, гадал, что с ним, когда прятался от всевозможных людей: здоровых и нет. И когда страх за чужую жизнь оказался пограничным с паническим криком и сумасшествием, он вернулся туда — в Пусан. Он вернулся туда — в его квартиру, держа за поясом заряженный пистолет, будто не знал, что увидь он Ян Чонина одним из них, все равно никогда бы не смог навредить. Хан Джисон хорошо умел стрелять, знал те нужные азы выживания в неожиданный для мира момент на грани вымирания. Убеги он в лес — выжил бы. Убеги в лес Чонин — его бы волки даже обходили стороной, покрутив пальцем у виска. В тот миг, когда Ян увидел сквозь глазок входной двери Джисона, живого и здорового Джисона, он подумал, что, возможно, потеряно не все. Они были свидетелями хаоса. Перевернутые на обочинах машины, горящие автозаправочные станции, военная техника и перекрытые дороги, а в небе — рассекающие облака истребители. Это был конец цивилизации. Это был конец всего человечества. После этого жизнь без преувеличений поделилась на «до» и «после», которое стало ощущаться, как сон. Странно было жить, когда месяц назад, в самом конце сентября, последние люди бежали в отдаленные уголки мира, точно кроты, желающие скорее добраться до своей норы, а сейчас последними душами на всю страну остались только они вдвоем. Маленькая фермерская деревня на равнинах, лежащая на восток после Тэгу, в которой вырос Джисон, стала им убежищем. Здесь не было людей, как и в самых больших городах, но тут это могло показаться не таким странных, как в пустынном мегаполисе. Тут природа помогала всеобщей картине быть не такой серой и пугающей. Тут река протекала напротив окон в пятидесяти метрах, тут на территории, ограниченной сетчатым заборчиком, был сад и маленький огород. Дальше, ближе к реке и вниз по руслу, были поля, где обычно выращивали овес и рис. Осознавая свое положение, понимая всю тяжелую реальность, Хану пришлось старательно учить младшего минимальным навыкам выращивания любой пищи. Они сумели посадить в августе несколько кустов зелени, перца, саженцы капусты и баклажанов; впрочем, выросло не все: время было слишком поздним для посадки. Это, как не погляди, их спасало: в кладовке к октябрю оказалось достаточно еды для них двоих, включая обычные крупы, макароны и магазинные пайки быстрого приготовления. Для них двоих. Джисон потер гладко выбритый подбородок, закрывая кладовку. Он в руках держал закрытую коробочку с луком, сверху на ней пачку сухого рамена и зелень. Для бульона на завтрак будет самое то, да и, возможно, хватит на обед. Для них двоих. Парень отмахивается от мыслей. Он подумал о мясе, которое закончилось. Они оба осознавали, что электричество у них не будет вечно, однако радовались, что по сей день они обладали последними остатками цивилизации в виде тихо жужжащего холодильника, а вместе с ним и морозильной камеры. Хан весьма часто выходил в лес на охоту, однако Чонина с собой не брал: вероятность того, что он пулю винтовки всадит себе в ногу, а не в пролетающую над ними горлицу, была определенно выше позволенного. Так он оставлял младшего сторожить территорию, будто на нее может зайти кто-то кроме диких воробушков и маленьких ящериц, а сам уходил на несколько часов, в лучшие случаи возвращаясь с птицей или зайцем. Для них двоих. Джисон уронил нож. Тихий мат слетает с губ. — Все в порядке? — Чонин заходит на кухню не вовремя по мнению старшего. Хан немного медлит с ответом, впервые осознав, что поставленный вопрос были дико раздражающим. Да, это было нормой: проявлением заботы и даже любви, желания узнать, все ли действительно в порядке. Джисон в голове ищет ему синонимы, сравнивает с «все ли хорошо?», «тебе нужна помощь?», «как ты себя чувствуешь?» — и понимает, что Чонин никогда не хотел ни ему, ни его семье зла. — Да, — поэтому отвечает смыто, но правдиво. — Давай помогу. И Чонин помогает: берет нож из руки, протирает от пыли после падения на плитку, принимаясь за нарезание укропа. Он идет за водой в баклажке, наполняя ею небольшую чугунную кастрюльку со слабо обожженным после годов использования дном. Оставив закипать ту на газовой конфорке, Чонин достает соль, простые специи, что были им доступны; он усердно старается сделать вид, что его ничего не тревожит. Он ищет утешение в монотонности, в привычной обыденности, пытается найти в реальности кусочек прошлого. Спокойного, обычного прошлого. Для них двоих. Джисон сдается, падая задницей на небольшой кухонный табурет. В горле пересохло, но он игнорирует. Его родители и младший брат заразились вирусом, но не стали теми смертоносными существами, что мчатся за тобой лишь бы расколоть череп и добраться до самого центра мозга. Они погибли под гнетом болезни, которую создал он, и вина оказалась на его плечах невыносимым грузом, который Джисон боялся не выдержать. Он все еще жил во вторнике, когда уехал за Чонином в Пусан, после в среде, когда он звонил матери со словами, что он нашел его и они будут в до конца недели. А после мир застрял в воскресенье, когда, войдя в дом, он увидел только холод, мертвые тела и запах сырости. Они похоронили их на сельском кладбище. Они остались вдвоем. По-настоящему вдвоем на целый мир. Чонин не говорил двое суток после того дня. Чонин молчал, сидел на кровати в углу и писал что-то в своем блокноте, который Хан за те двое суток успел изрядно возненавидеть. Джисон не понимал, почему он молчал. Джисон не знал, почему в момент, когда он нуждался в Яне больше всего, тот отдалился невероятно далеко. Джисон ненавидел его за эту молчанку, потому что в ней он умирал точно так же. Однако, рано или поздно рассвет всегда приходит. Последние лучи их верного осеннего солнца лились по стенам, не грели, но так отчаянно старались. Рассветом для Хана стало осознание: Ян Чонин никогда не видел смерти. Юный химик был сиротой с самого рождения: его отец погиб в несчастном случае на работе до его появления на свет, мама умерла во время родов. У Ян Чонина не было родственников, не было того, чью смерть он бы мог увидеть в сознательном возрасте. Он был точно цветок, с заботой общественности выращенный в горшке на солнечном подоконнике, и пусть был хорошо осведомлен о неприветливой и грубой действительности, к которой был готов. Но в суровый мир, требующий стараний и борьбы, не входил пункт «готовности к апокалипсису», что убивал его изнутри. И это был он. Момент, когда Джисон его простил. — Нам нужно съездить в магазин, — скрещивает Хан руки на груди. — Желательно днем, а то я совсем не горю желанием убегать от чудищ в темноте. — Хорошо, — сухо, но утвердительно отвечает ему младший, закидывая в кастрюльку нарезанный репчатый лук и горстку укропа. Кухня заполнялась приятным запахом базилика, служащего единственным теплым воспоминанием. Опустив в кипящую воду сухой рамен, парень перемешал их скромный завтрак, накрывая крышкой, дабы настоялся. Джисон, поднимаясь, с полки достает оставшийся хлеб, медленно превращающийся в камушек, и в холодильнике находит закрытую консерву мясного паштета. Он бы, конечно, многое отдал, лишь бы сейчас потрапезничать острым токпокки с большой миской риса, но выбора у них, увы, не было. Так что парень старался находить утешение в большой супнице с наваристым бульоном, который у Яна выходил удивительно вкусным.

***

— Пристегивайся, — напоминает машинально Хан, не услышав щелчка чужого ремня. — Ну нет, — Чонин носом вертит. — Если нам по дороге придется выпрыгивать из машины на ходу? А вдруг что-то случится? А вдруг на зомби наткнемся? — Еще одно слово, и я сам тебя вытолкну. Парень нажимает на газ и неспеша выезжает из-за поворота. Младший довольно лыбится под нос, однако вскоре кладет голову на стекло, расслабляясь. Ян, если бы его заставили признаться, рассказал бы, что вылазки в супермаркет в двадцати километрах от деревни были для него пугающими. Часто парням приходилось разлучаться на тот час времени в Тэгу: Чонин шел за продуктами, разбросанно лежавшими на стеллажах, а Джисон выходил на заправку прямо напротив магазина, откуда сливал последние капли бензина. «Вас встречает Тэгу» — гласила вывеска над дорогой. Городская черта оживала только разбросанным по дороге металлическим мусором — остатками сгоревших машин и упавших с неба вертолетов, — заросшими золотой травой дорожками и голыми черными стволами деревьев. Чонин гадал, сколько пройдет лет, прежде чем дома порастут насквозь плющом и деревьями, а улицы, прежде поглощенные шумной жизнью, будут удостоены лишь разбитыми машинами, буяющей зеленью и редкими проходящими мимо зомби. Но они тоже не вечны. Вирус был не таким уж и устойчивым, и Чонин, разумеется, знал это куда лучше. Инкубационный период беспощадного Dust-20 в воздушной среде составлял всего две недели, на предметах же: ручках дверей, поручнях, столах — двадцать дней. А в человеке — вечность. Однако... так ли все однозначно? Было лишь одно условие, которое давало зараженным долгую жизнь: получение тех самых необходимых элементов — гормонов — на постоянной основе. Из-за их недостатка организм, на котором паразитировал Укус Дьявола, погибал в течение полутора месяцев, а вирус — следом за ним. Все это сделало передачу болезни возможной только одним способом: через кровь и укус. Значит, к зомби приближаться было нельзя. Старший притормаживает ближе к бордюру возле заезда на парковку супермаркета. Его прежде светящаяся вывеска потускнела, в глазах отражаясь только бледным темно-зеленым и красным цветом. Рекламные плакаты в рамках на прозрачных стенах были отголосками прошлых жизней. Теперь они не завлекают покупателей, теперь счастливые глаза улыбающихся моделей с бумажными пакетами, полными продуктов в руках, кажутся Чонину пугающими. — Держи, — отвлекает от разглядываний и без того знакомой улицы Хан. Младший на него голову поворачивает, тяжело вздыхая при виде небольшого пистолета. — Помнишь, как заряжать? Ян кидает в ответ согласное мычание. — Целься в голову. Ну, — пожимает плечами, — по крайней мере в ногу, а лучше в две, так они тебя догнать не смогут. — Хорошо, — Чонин в руку берет тяжеловатый ствол, пряча за ремень на потертых джинсах. Его тешила только одна мысль: он умел хорошо бегать. Джисон будет неподалеку, их разделят каких-то двадцать метров от магазина до заправки, но, увы, зомби, если были сильными, тоже отменно бегали. Откуда у потерявших интеллект и жизненные способности людей взялось такое атлетическое рвение, Чонин не знал, но прикидывал: будь он голодным зверем, тоже бы погнался за убегающей едой. К счастью, пока что у пачек чипсов, круп, вакуумного запакованного сыра и консерв с тушенкой ног не было, потому убегать они не стремились. Электричества в городе отсутствовало: холодильники в магазине разморозились, отчего запах умершего во второй раз мяса заставлял время от времени кривиться. Чонину удалось раздобыть несколько плиток весьма сносного шоколада, пакетики орехов, а из важного: больше пачек сухого рамена, специи, две пачки соли, несколько пачек хлебцов и даже апельсиновый сок. — Ты все? — Господи! — вырывается громкое из Яновых уст, пока он сам, подпрыгнув от страха, чуть было не валится задницей на пол. Джисон откровенно ржет, а младший ищет глазами тяжелый предмет, который бы подошел для нанесения сокрушительного удара по дурной голове. Чонину не нужны были никакие зомби и враги в жизни, потому как его друг и так был идиотом. — Нам нужно быть тихими! — шикает на него младший, прикладывая палец к губам. — Здесь никого нет, — Джисон, пускай и понизил на нужную половину тона свой голос, не верил, что зомби мог быть в этих округах. Тэгу стал городом-стерилизатором, как назвали их власти. В подобные пункты свозили зараженных с целью сохранить безопасность как их, так и людей вокруг. Население поднималось на митинги, штурмовало улицы и больницы, послужившие тюрьмой. Кого-то из зараженных высвобождали, но вред оказывался большим, нежели принесенное спасение. Спустя время, спустя дни борьбы и блокад, в какой-то день, в календаре жирно закрашенный черным, генералам, командующим лагерями, поступил приказ убить всех зараженных. После этого Тэгу стал пустыней. Те редкие люди, которые заразились после массовой катастрофы, лишь иногда бродили по улицам. Они искали кого-то живого. Кого-то из людей, может быть, если повезет — животных. Хотя, исторически так сложилось, что человека, обычно, поймать было легче. Тишину, сгустившуюся вокруг парней, что изредка шла волнами из-за шуршаний Чонина, роящегося в рюкзаке, разбил глухой грохот. Что-то неподалеку от них упало на пол. Ян испуганно замирает. Его тело сковывает дрожь, он пальцами впивается в ручку рюкзака. Старший приказывает молчать, на что Чонин беззвучно фыркает, будто не это он только что сказал. — Сюда, — одними губами шепчет, за руку утягивая младшего за стеллаж. Ян, пригнувшись по примеру Хана, быстрым тихим шагом следует вперед. Они присаживаются за полками с попкорном, и Чонин обещает себе взять несколько пачек в случае, если им все же удастся выжить. Из-за стендов доносится хрип: мертвый, немощный. Он заставляет кровь в жилах замереть, сковывая все тело до самой макушки. Они знают, кто там. Они знают, что там. Хан прижимает палец с губам, отчаянно взывая молчать, но Ян, пускай и был тих, как мертвец, колотящееся сердце, что шумело похуже штормового моря, успокоить не мог. Эхом по стенам катится хриплое шипение. Зомби были слепцами, однако это не мешало им иметь отменный слух и нюх. Это было хуже, нежели глаза. Глаза всегда можно обмануть. Джисон медленно, почти бесшумно вытащил пистолет из-за пояса, кивнув младшему в знак готовности. Тот ответил ему таким же кивком. Хан губами считает: Один... Два... Т... В стороне, откуда прежде доносился мертвый хрип, послышался звон металла. Мгновение — в воздухе разлился вскрик зомби, а в следующую секунду из-за стеллажа выкатилась голова зараженной женщины. Джисон давится воздухом, быстро выставляя пистолет впереди. Выстрелить он не успел, что, все же, оказалось к лучшему. Толкнув ногой мертвую голову с выкаченными наружу глазами, перед ними застыл сжатый высокий парень. Он засуетился, глядя на свою покрытую черной кровью мачете. — Ой, — роняет смущенно, — извините... Парень спешит стащить с головы большой плотный капюшон из плащевой ткани, который выглядывал из-под длинной кожаной куртки, что сидела на нем весьма свободно. Отпихнув носком больших военных берцев голову подальше, он прячет холодное оружие за спину, сжато улыбаясь встреченным выжившим. — Не хотел вас напугать.

***

— Куда он пошел? — молодой парень, старательно пережевывая затвердевший хлеб, уставился в сторону друга, отходящего от них все дальше. — Искать владельца машины, скорее всего, — отвечает ему грозный на вид мужчина, вставляя в бак пистолет с заправки. — Не знаю, кого он хочет найти, но надеюсь этот «кто-то» поделится с нами хоть каплей бензина, иначе планам нашим точно каюк. — Двигатель у машины теплый, и если зомбаки пока научились водить, то, возможно... — он разочарованно прикрывает глаза, глядя на небольшой пикап по ту сторону дороги, что стоял около входа в супермаркет. — Возможно мы нашли еще какую-то группу выживших. Стряхнув с рук крошки, парень взъерошивает черные волосы, что залежались под вязанной шапкой, и идет назад к другу, проверяющему все блоки на заправочной станции. Те были практически пусты, а остатки топлива они уже залили себе в бак. Ехать оставалось недолго, однако после бензина понадобится не меньше для исполнения плана. Их путь спасения лежал по суше и воде, что казалось метафорическим, однако было реальным. — Сынмин, проверь вон там, — просит парня старший, оказывая на отдаленный блок. Сынмин коротко кивает, беря в руки красную плоскую канистру. Вдруг за его спиной, там, в том самом магазине, разносится вскрик. Ему не удается различить его: принадлежал тот зомби или человеку, ушам было не ясно. — Чан! — срывается горячим паром с губ, и он бежит в сторону дороги. — Нет, сиди тут, — за рукав куртки схватив Сынмина, старший оттаскивает его дальше. — Я пойду. — Нет, я пойду с тобой. — Сиди тут с Хенджином, он не защитит себя в случае чего. Выглянувший из-за машины долговязый парень недовольно зыркнул на старшего, однако быстро смирился. Оставив недовольного Сынмина позади, он летит к супермаркету, молясь, лишь бы тот не стал его другу могилой. — Чан! — вбежав внутрь, парень не спешит шуметь, лишь крадется, грубо сжимая рукоять пистолета в руках, и шепчет чужое имя. — Чан! Заглядывая между потемневших от отсутствия света стеллажей, он глазами ястребиными ищет друга. На плечо вдруг опускается теплая рука. Чан быстро поднимает руки вверх, с улыбкой смотря в обеспокоенное лицо. — Придурок, — прыскает старший. Беззаботный смех льется с бледных губ, когда он указывает в сторону. А в стороне тело серое с рваной кожей и голова, валяющаяся неподалеку. — Неплохо... — А еще я нашел их, — Чан ведет дальше, вглубь супермаркета, где старший, ловя на своих губах пораженный вдох, видит живых людей: двух молодых ребят, ссорящихся из-за вкуса попкорна. — Ой, — Джисон очнулся первым. — Драсьте. — Привет, — мужчина сглатывает. Его глаза совсем отвыкли видеть кого-то кроме Чана, Сынмина и Хенджина. Парни все это время считали, что остались одни во всей Корее, однако эти двое послужили доказательством обратного.