Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Если чему-нибудь суждено случиться сейчас, Значит, этого не придется дожидаться.

      — …пока твой десница играет в собственные игры… — принц был перебит, остановлен одним махом руки коронованного брата.       — И о чем это ты теперь, Эймонд? — протянул король, откинувшись в своем кресле. С привычной напускной ленцой, которая прикрывала и маскировала въедливую внимательность, он говорил так, словно не был ни обеспокоен, ни удивлен. — Что же ты ему ответил?       — Напомнил, что у короля есть брат, — губы Эймонда скривились в жесткой усмешке, в которой наверняка должна была угадываться угроза. — Неужели ты думаешь, что я позволю ему манипулировать нашей семьей, как было при отце? Что сир-дед и дальше будет скрытно, как речной бобр, стачивать сам фундамент твоей власти?       Принц помолчал. Выдохнул, подавляя так и просящийся наружу порыв раскричаться или облить Его милость вином. Эймонд боковым зрением взглянул на младшего брата, но там искать поддержки точно было бессмысленно. Сир Кристон Коль тоже не станет сейчас выгораживать его перед королем, ведь не в том они уже возрасте. Он устремил ополовиненный взгляд на дно бронзовой чаши, и лишь через несколько мгновений позволил себе продолжить, моля богов Четырнадцати Огней, чтобы Эйгону хватило ума и терпения выслушать его без обыкновенных шуточек:       — Отто не видит в тебе короля, лишь разрешение своих многолетних интриг. Марионетку, которую легко отвлечь от реальной власти женщинами и спиртным.       Глухой, угрюмый свет факелов освещал королевскую горницу. Старая приемная короля Визериса для каждого из присутствующих была достаточно особенным местом, в разной, конечно, степени, но новый монарх довольно быстро превратил покои в… Еще не в вертеп, но очень близко к тому. Что-то между дворцом и борделем: у выцветшего валирийского гобелена с совокупляющимися людьми невпопад висит металлическая семиконечная звезда, рядом с аккуратными и тонкими вышивками Хелейны на дорогих резных креслицах и курульных стульях — драное и безвкусное белье продажных девок, которых королю хватало совести трахать в горнице, а не тащить в супружескую постель. На полу среди детских игрушек валяются опустевшие бутылки, что еще не успели прибрать слуги. Комнаты, исполненные капризов молодого человека, чье понимание власти оставалось юношески не серьезным.       Тяжелый запах вина, смешанного с чем-то более терпким и едким, витал в воздухе, забивая легкие присутствующих, как дым от плохо потушенного костра. Его величество не любил проветренных комнат, предпочитая, как считал его одноглазый младший брат, задыхаться в запахе собственного пота, перегара, дорогих вульгарных духов и самое главное — вони гаванских шлюх и незабываемых ароматов застарелой спермы.       Для чего-то Эйгон сохранял в покоях макет Старой Республики, на который принц Эймонд теперь смотрел с недоумением и совсем крохотным, но больно жалящим червем сожаления, сжимающим черствое сердце. Отец держал свою Валирию в идеальном порядке, при своем новом «правителе» здания и шпили покрылись слоем пыли.       Сам король смотрелся потрясающе уместно, дополняя мелочи интерьера личным в них присутствием. Эйгон сделался молчаливым и задумчивым, светлые пряди со лба падали на лицо, выбившись из собранного низкого хвоста. Он казался более уставшим, чем обычно, и виной тому не были даже привычные темные синяки на веках: из пурпурных глаз короля напрочь пропал живой блеск. Усмешка сползла с его лица, сменившись выражением раздраженного любопытства.       — Сир Отто опытный советник. Он служил десницей при отце и при старом Джейхейрисе, он…       — Он старый трус, — по-своему завершил Эймонд. — Пока мы сидим в болоте его интриг и нерешительности, твои враги укрепляют позиции. Рейнира собирает сторонников, Морской Змей тем временем морит столицу голодом, а мы? Пьем и ждем.       Эйгон Таргариен напрягся, одергивая руку с чашей, которую только что поднес к губам.       В его взгляде мелькнула тень раздражения. Он в свою очередь тоже метнул взор на Дейрона, но младший принц совсем стушевался от серьезности происходящего и потерялся, темно-фиолетовым камзолом сливаясь с бархатной обивкой дивана, которую нерешительно протирал, ерзая спиной.       — Ты обвиняешь деда в том, что он слишком осторожен? — легко уточнил Эйгон. От тонкой ухмылки на его щеках возникли ямочки.       — Я обвиняю его в том, что он предатель, — пока Эйгон и Дейрон сидели смирно, Эймонд наворачивал по комнате круги, мечась из угла в угол, как зверь в загоне. Он шагнул ближе к креслу, где восседал Эйгон, тени от пламени факелов заиграли на его лице, подчеркивая резкость черт. — Он предлагал мне стать своей тенью, Эйгон. Сговориться с ним. Действовать за твоей спиной. Отобрать у тебя власть в обмен на спокойствие. Создать из тебя послушного короля, — он перевел дух, разбавляя лед голоса почти что дружелюбной усмешкой. — Не Эйгона Второго, нет: Визериса Первого-с-Половиной.       В пылу собственных речей Эймонд не был растерян. Напротив, он чувствовал такую уверенность, с какой хватаешь меч перед лицом врага на ристалище. Со смертью отца Эймонд действительно лелеял планы, тайны, сам хотел чинить интриги и творить заговоры, желал подавить Эйгона, использовать, править за него, рубить и убивать врагов-Черных за него, когда-нибудь сидеть за него на Железном троне… Сейчас принц видел в том помутнении лишь сира Отто. Проявление характера, может, жалкой крови деда во внуке. Не станет он таким, нет. Слишком высоко Эймонд Таргариен ценил себя, и поддаваться минутным слабостям… Не для него. Предавать семью тоже.       Раньше он бы воспользовался моментом слабости, пробил брешь в броне брата и подмял бы его под себя. Еще совсем недавно его одолевали честолюбивые юношеские мечты о том, чтобы однажды сделать Эйгона своим королем-марионеткой. Управлять его именем, водить за ниточки, использовать его корону как прикрытие для собственных амбиций.       Но теперь… Теперь все было иначе. Когда видишь отражение своих позорных замыслов в лице дряхлого интригана, являющегося, к сожалению, родной кровью, когда получаешь ядовитое предложение стать его копией, заменить в веках… О, Эймонд был куда лучше Отто Хайтауэра: он слишком многому у него научился. Тот Эймонд смотрел бы на Эйгона и видел лишь слабость. Видел бесхарактерного юнца, который потакает своим желаниям и губит все, к чему прикасается. Эймонд теперь нисколько не хотел быть тенью сира Отто. И превращать в свою тень Эйгона он тоже не желал.       Образ Отто, шепчущего в уши их отца, посеявшего столько лжи, столько интриг, что король Визерис, казалось, утонул в них, отравлял, путал его самого, не имеющего перед глазами ни одного достойного человека. Эймонд видел, как этот человек превратил правление отца в бесконечный водоворот интриг и медлительности. Хайтауэры заменили семиконечными звездами валирийскую символику в Красном замке, но не Хайтауэрам выигрывать войну за престол, они лишь инструмент, удобное подспорье, с которыми Таргариены связаны родством. Драконы будут править Семью Королевствами.       Эймонд хотел быть тем, кто поддержит Эйгона, тем, кто будет служить королю, но не во имя корысти или личного величия, а ради общего дела. Эйгон, безусловно, был слаб, и младший брат все еще считал его посмешищем, но… слабость — не смертельный пока еще приговор. Она могла быть исправлена, если бы рядом с ним стоял кто-то, кто умел принимать трудные решения, кто знал, как превратить слабость в силу. Эйгон все равно будет королем, пусть занял трон ложью матери и тщеславными играми деда — настоящим королем, а Эймонд станет его опорой.       — Дед не рискнул бы настолько открыто предлагать подобное, — медленно проговорил Эйгон, прерывая тишину. Его голос был низким, тягучим, с горьковатым привкусом сомнения. — Ты уверен? Или тебе померещилось, Эймонд?       Эймонд остановился и больше не летал по горнице туда-сюда, резко развернувшись к брату. Теперь Одноглазый принц ясно видел, каким отвратительным был тот путь, что он чуть не выбрал. Эйгону нужна была поддержка, а не человек, который управлял бы им, как куклой на веревочках.       — Мне? Померещилось? — Эймонд едва не рассмеялся, но в его голосе не было ни тени веселья. Служить и помогать Эйгону он обязан, но удалить из их общения обыкновенные уколы и рявканья было, наверное, невозможно. — Думаешь, я стану тебя обманывать, чтобы угодить своей гордости? Нет, брат. Он сказал прямо, тайком говоря со мной, о союзе с вонючими пиратами Трех Сестер. Он видел во мне силу, которой нет в тебе, — последнее прозвучало сухо, почти безукоризненно честно, но без злобы.       Эйгон покачал головой, пальцы его рук слегка сжались, но он продолжал слушать.       — Хайтауэр трус, но он не дурак, — продолжал Эймонд, вновь начав мерить шагами комнату. — Он, может, и смотрит в нужную сторону, но боится действовать. Он боится крови, боится риска, боится того, что мы можем потерять все, что у нас есть. И именно поэтому мы уже теряем. Пока он сдерживает нас, — разумеется, Эймонд верил, что сдерживают только его самого, — Рейнира собирает союзников, обещает им земли, золото, свободу от нашей власти. А что мы? Где наша сила? Кроме Баратеонов, которые достались тебе моими силами, да Хайтауэров, которые, дьявол их дери, нам родня, никто не спешит под наши знамена!       Ему было невыносимо смотреть, как война превращается в бесконечные разговоры, как кровь льется только в тени заговоров, а не в открытой битве.       Эйгон поднялся с места, ни единым мускулом лица не показывая, что пламенная речь брата его хоть как-то озадачила. Плеснул вина в свою чашу, предложил подлить и Дейрону, но младший покачал головой, отказываясь. Тогда король продолжил тянуть паузу, отпивая крепкого напитка, и вновь обратился к Эймонду, только рухнув в кресло:       — И что ты предлагаешь? Сместить его? Отправить деда домой разводить кур и вязать коврики?       — Если без ковриков не обойтись, то да! — вспыхнул Эймонд. — Ты король, Эйгон, седьмое пекло. Веди чертову войну, или дай мне сделать это за тебя!       Эймонд не стеснялся в выражениях даже в присутствии Лорда-командующего. Он, возможно, и придержал бы язык, если бы с ними находился кто-то другой из Белых плащей, но Кристон сейчас был не гвардейцем, а старым советником. Доверенным, относительно, конечно. Эймонд все равно не до конца верил преданности Коля, а может, как и любой недолюбленный сын, просто злился на то, что тот спал с его матерью.       Сейчас на лице сира Кристона нельзя было прочесть ничего: он вникал и внимал, приняв ежедневный облик наблюдателя, словно бы стесняясь в обществе братьев Таргариенов показать того себя, что перед ликом богов и людей короновал Эйгона венцом Завоевателя. Словно не он разбил голову старому лорду Бисбери, и не он в самом деле был серьезной движущей частью их партии. Коль должен гордиться тем, что его допускали в общество Драконов, что позволили слушать разговоры об удалении из двора десницы.       Атмосфера накалялась. Вино — крепкое, выдержанное у Редвинов, будто бы окрашенное в оттенки самой ночи — стекало по бокалам.       Эйгон, не поведя и бровью, сделал медленный глоток, не спуская с брата испытующего взгляда, так что Эймонд, отвернувшись от каменного лица Коля, заговорил снова, продолжая давить:       — Смени десницу, — Эймонд навис над братом-королем, как хищная птица, глядя на него сверху вниз. — Сир Отто мешает твоему правлению. Его медлительность стоит тебе поддержки, а его интриги — твоего достоинства. Отправь его в отставку. Немедленно, — Эйгон молчал, поэтому принц наседал, увещевал дальше, почти заколдовывая. Как бы не наброситься на дурака с кулаками! — Дед бесполезен, его время прошло. Он медлителен, как старый ворон. Пока он размышляет и взвешивает, Черные собирают армию в Речных землях!       Дейрон, который до сих пор молчал, вздохнул. В его глазах маячила очевидная тревога, то ли за будущее дома, то ли за собственные амбиции, о которых, как Эймонд знал, младший брат переживал, что свойственно юношам в его возрасте. Его молодость и воспитание требовали уважения к старшим, и он явно не собирался встревать в разговор, но драконья кровь заговорила и в нем, наконец.       «Нашелся защитник».       — Зачем все это? — его вопрос прозвучал тихо, как будто он не был уверен, что вообще должен вмешиваться. — Ты думаешь, что дед так уж плохо справлялся? Да, он стар, но он мудр.       — Дейрон, — перекинулся на него тут же Эймонд, отступая от кресла Эйгона и упираясь обеими руками по бокам от головы Дейрона, вцепившись в спинку дивана, — это мудро — желать править за спиной своего короля?!       — Нет, сир, — зачем-то привлек слишком помпезное упоминание рыцарского звания Эймонда младший брат. Он почти что сжался, но глядел старшему в лицо, не отворачиваясь.       — Ты слишком молод, чтобы понимать, что такое настоящая война! — рычал Эймонд так, будто у него был боевой опыт в реальных сражениях. — Нам нужна победа. И не через год, не через два — сейчас!..       Голос подал Эйгон, наблюдая за сценкой даже со смешливым удовлетворением. Он, видимо, из жалости снова перевел агрессивное внимание Одноглазого принца на себя, спасая Дейрона, который был слишком добр и галантен, чтобы задрать колено и хорошенько пнуть Эймонда, так удобно склонившегося над ним, между ног.       — Ты так уверен, что смещение деда все изменит? Или, может, ты надеешься на что-то большее, Эймонд? — спросил он мягко, но в его словах звучало скрытое предупреждение. — И кто, по-твоему, должен занять его место? Ты?       Эймонд, отдавая себе полный отчет, что «повелся на наживку», бросил на него взгляд, полный тихого презрения, но заставил себя говорить спокойнее.       — Не претендую. — «Пока еще». — Но, по крайней мере, я действовал бы. Мы уже потеряли достаточно времени, пытаясь угодить всем, вместо того чтобы сокрушить их. Я надеюсь, что ты, наконец, выйдешь из тени Хайтауэра. Ты король, не пешка. Я никогда не хотел… — он на мгновение замолк, стиснув зубы, но продолжил, демонстрируя себя лучше, чем являлся на деле: — Никогда не хотел править за тебя. И не хочу теперь. Я хочу, чтобы твоя власть была не словами на пергаменте и именем в истории, а реальностью.       — Как трогательно, — усмехнулся монарх, прищуриваясь с иронией. — Правда, все ради меня?       — Ради дома Таргариен, — отрезал Эймонд. — Ради трона, который ты должен удержать.       — Как же ты у нас все-таки благороден, брат. Не замечал за твоим драматичным пафосом, знаешь?       Эймонд не ответил. Его единственный глаз пылал гневом, но он заставил себя молчать, ибо он не собирался отступать в своем убеждении. Королю нужен был толчок, и если не он, то никто другой в этом городе лжецов и подхалимов не решится его сделать.       — Что скажешь, сир Кристон? — Эйгон неожиданно повернулся к Лорду-командующему, о присутствии которого в покоях можно было бы даже запамятовать. — Ты ведь всегда знал, что лучше для трона.       Эймонд чуть было не застонал о того, как растягивается простое, очевидное для него решение. Кристон Коль, сидящий напротив, не проявил ни одного чувства. Он был одним из тех людей, кто был всегда на месте, готовый подсказать в нужный момент. Мужчина с суровым лицом и строгими манерами, которого невозможно было купить или подкупить, знал, что его задача — выполнять приказы. Он заговорил, пусть и с некоторой явной неохотой:       — Ваше величество, — начал рыцарь, тщательно подбирая слова, — в словах принца Эймонда есть разумное зерно, — упомянутый принц Эймонд опять принялся маршировать из угла в угол, отбивая каблуками будто бы траурный ритм. — Советники должны служить королю, не наоборот.       — А кто займет его место? Разыграем знак десницы среди лордов Королевских земель? — голос короля звучал лениво, почти насмешливо, темно-фиолетовый взгляд оставался цепким. Недобрым.       — Этот выбор остается за вами, государь, — говорил Кристон, взвешивая каждое слово. — Но десница короля должен быть человеком действия, тем, кто сможет исполнить вашу волю, а не навязывать вам собственную. Война не терпит промедлений, милорд.       Эймонд резко остановился, почти ликующе воздевая руки, глядя на брата с вызовом. Он был как никогда благодарен сиру Кристону.       — Вот именно, сир! Государь, — выплюнул он, подражая, — даже твой верный рыцарь понимает, что Хайтауэр бесполезен. Если ты хочешь победы — избавься от старика. Сейчас же.       — Сейчас же? — хохотнул Эйгон от такой наглости, подаваясь вперед. — А если я этого не сделаю, что тогда? Сядешь на дракона и полетишь по королевству вершить мою волю сам? Или, может, тебе стоит примерить корону, раз уж ты так стремишься управлять всем за меня?       Стало опасно. Но он знал, что брат не способен злиться на него долго. Эйгон был отходчивым человеком, пусть и далеко не мягким, не милосердным. Он мог вспылить и имел на это право, да и Эймонд слишком много надерзил брату, забыв, что тот его истинный король…       — Я никогда не хотел трона, Эйгон, — повторил Эймонд, убеждая заодно и себя самого. — Но если ты позволишь Хайтауэру продолжать вести эту войну, то Железный трон вскоре станет пустым.       Король молчал, разглядывая брата, словно изучая, видя в первый раз человека, с которым бок о бок прожил девятнадцать лет без мига разлуки. Искал подвоха — но не нашел. Затем, обратившись к Дейрону, он, растягивая слова, спросил следующего мнения:       — А ты что скажешь, младший братец? Разделяешь ты страсть Эймонда к переменам, к этой… суете? — Эйгон переместил руки на колени, согнулся, словно говорил с пятилетним ребенком. Таким же манером он обращался к своим детям, когда снисходил до них. — Или же считаешь, что дедушка Отто заслуживает остаться?       Дейрон, до этого сидевший молча, поднял взгляд, чуть нахмурившись. Будто бы для храбрости отхлебнул вина из почти не тронутой чаши. Он выглядел одновременно обеспокоенным и смущенным. Не был он еще готов принять этот новый для него мир, где нужно делать жесткие выборы, где родная кровь и преданность не всегда оправдывают себя.       — Я… Я думаю, что дед служил нашему дому многие годы, — произнес он осторожно. — Его опыт ценен. Но, возможно, Эймонд прав в том, что сейчас нужно больше решительности.       — Решительность, говоришь? Как интересно. Оба вы такие мудрые и такие нетерпеливые, знаете все лучше своего короля. Что же…       Эйгон тряхнул волосами, держа кубок в руке, и бросил на Эймонда и Дейрона ледяной, абсолютно чуждый, лишний на его всегда расслабленном лице, взгляд. Таким Эймонд его почти никогда не заставал, и увиденное принесло ему странное чувство, похожее на гордость. Удовлетворение? Эйгон стал похож на Дракона, на короля, пусть и сидел, развалившись в кресле в одних спальных затертых брюках, мягких вышитых тапочках и халате с винным пятном, демонстрируя серебристые волосы на бледной груди и не самое атлетическое телосложение.       Один такой взгляд легко заменил ему кованную из валирийской стали корону Эйгона I.       Для Эймонда его старший брат был противоречием. Эйгон обладал харизмой, которую тот никогда бы не признал вслух, умением одной фразой заставить зал смеяться. В нем было что-то неуловимое, что одних отталкивало, но легко привлекало других, даже когда он откровенно пренебрегал их симпатиями. Эймонд, с его дисциплиной и страстью к совершенству, никогда не мог понять, почему окружающие терпели эту бестолковую, как он считал, натуру. Серебристые волосы потомка Валирии, часто небрежно растрепанные, выглядели так, будто он только что встал с постели, лицо Эйгона, слишком мягкое для воина, было красивым, но в нем всегда читалась некоторая утомленность, будто он уже устал от жизни, не успев ее толком прожить. Его руки, держащие кубок, казались изящными, почти женственными, но в этих же руках были и жесткость, и сила, если бы он решился их проявить.       Но он был ленив, безынициативен. Мог подолгу пить, шутить пошло и грязно, а, порой, вовсе казаться равнодушным к политике, к войне, к короне, что ему вручила мать. Предпочитал играть роль безразличного гуляки, потому что это было проще, чем стать тем, кем от него ожидали быть.       Эймонд смотрел на брата и не мог избавиться от чувства раздражения, смешанного с горьким восхищением человека, выросшего в тени наследника трона, как шептались о нем даже в детстве противники прав Рейниры. Он ненавидел Эйгона за слабости, которые сам считал непростительными, но всегда завидовал его умению быть свободным, равнодушным к тем цепям, что сковывали его самого.       — Утром, — со сталью в тоне небрежно бросил Эйгон, подытоживая итоги их скромного совета, — я созову Малый совет, и дед выслушает наши, — проговорил он с сарказмом, явно имея в виду «ваши», — обвинения. В конечном счете, так или иначе, он сам подаст в отставку. И, да, — его голос стал угрожающим, — мы оба, Эймонд, забудем об этом разговоре.       Малый совет — это плохо, крайне неуместно… Старикана нужно отстранить молча, тихо, не вынося сора из королевской приемной и пределов их семьи. Дурная затея.       — Эйгон… — попытался было возразить Эймонд, но король поднял руку, призывая к молчанию. Уже вскоре на лице его вместо сурового выражения стало просвечивать самое привычное: непринужденное и почти беззаботное.       Принц Дейрон и Кристон Коль, по-видимому, поняли, что обсуждение достигло своей кульминации и дальнейшего участия с их стороны не требуется. Будто бы они вообще были нужны лишь для декорации споров меж двумя Таргариенами.       — Я думаю, что мы все обсудили, — сказал Дейрон с прямо-таки сияющим облегчением, взглянув на Эйгона, затем на Эймонда, когда подскочил с мягкого дивана, выполненного на манер ройнарского. Принц для чего-то стал оправдываться, хоть никто и не старался его задержать: — Я обещал посетить Септу, — парень слегка стушевался, боясь получить косой насмешливый взгляд от Эймонда, но он уже и не слушал его, громко рухнув на стул напротив короля, и, наконец, потянулся к штофу, — с сестрой… С Ее величеством.       — Мы обсудили все, Дейрон, — подтвердил Эйгон.       Сир Кристон, бросив быстрый взгляд на своих короля и принца, поддержал юношу:       — Я провожу принца к покоям королевы Хелейны и самолично проверю стражу, милорды.       Уверенно, одобрительно кивнув, Эйгон махнул рукой, отпуская Лорда-командующего сопроводить младшего брата. Дейрон замялся, отвешивая неуместный поклон, сир Кристон громыхнул доспехом, и оба они покинули комнату, оставив братьев наедине. Эймонд и вслед даже не смотрел, погрузившись в думы, стоит ли дальше настаивать на своем и продавливать Эйгона… Или смиренно принять его уже хоть какое-то решение, одно из важнейших, принятых в самом начале царствования. Уйти он не решался хотя бы потому, что слишком много было сказано, слишком много осталось незавершенным. Кроме того, он чувствовал, что правитель их разговор еще не окончил, и сам не отпустил бы брата так просто смыться. Эймонд Таргариен повиновался даже не высказанной прямо монаршей воле: вот до чего дело дошло.       Эйгон же, налив себе новый кубок вина, неожиданно расслабился и сел обратно в кресло, забрасывая ногу на ногу.       — Ну, Эймонд… Ночь еще длинная, но… — Эйгон, казалось, полностью вернулся к своему стандартному ленивому состоянию, но в его глазах по-прежнему блестел лукавый огонек. Он собрался закончить мысль: — Я сказал, что дам твоей мысли шанс, брат. Не больше и не меньше. Сир Отто покинет город и мой Совет, как покидал его и при отце. Ты хотел этого? Получай, — король добродушно улыбнулся, тень от жестких, но редких белоснежных усов растянулась над губами. — Но если, как и тогда, я вынужден буду вернуть его…       Эймонд стиснул кулаки. «Еще чего». Он знал, что это его единственный шанс. Да не только его — государства, войны.       — Не будешь, — он поспешил успокоить монарха. — Ты не пожалеешь об этом, брат.       — О, я уверен, что пожалею, — ответил Эйгон с беззлобной, как будто заранее прощающей усмешкой. — Но будь что будет, — он пожал плечами, делая вид, что все это его совершенно не волнует. — Зато у нас останется старый добрый дедушка, который, по крайней мере, хорошо знает, как свести Красный замок с ума.       Эймонд был благодарен. Ошарашен, но удивлен не тем, разумеется, что к его всегда гениальным и подходящим идеям прислушиваются — это должно было войти у царедворцев в привычку. Удивлен нормальным к себе отношением. Вниманием, поощрением. Он просто радовался, что брат, за которым никогда было не угнаться, несмотря даже на то, каким жалким гусем был всегда Эйгон, принял его.       Он чувствовал себя настороже. Даже после того, как брат согласился с его предложением, расслабляться было рано. Но очень хотелось. В последние дни ему просто везло, и все складывалось подозрительно удачно… Стоит ждать беды? Принц дома Дракона в суеверия не верил.       — Скажи мне, Эймонд, — заговорил старший брат, лениво крутя наполненный кубок, — ты так яро отстаиваешь свое мнение о том, кто должен занимать важные места у трона. Бросаешься защищать интересы дома Таргариен… Но ты, брат мой, стал особенно мрачен. Что тебя так гложет? Или это не только лорд-десница и его лишь предполагаемые тобой измены?       — О чем ты говоришь? — Эймонд откинулся назад и улыбнулся той неприятной ухмылкой, которую все привыкли видеть на его искалеченном лице. Пожалуй, принц всегда знал, как не попадаться на вопросы-сюрпризы брата, которые обращались провокациями: Эйгон должен заткнуться сам, встретив преграду.       Но сегодня это не особенно срабатывало.       Он знал, похоже, куда и к чему ведет этот разговор тет-а-тет, и не был намерен позволять Эйгону добиться своего. Из них двоих именно Эймонд всегда был тише, пока язык Эйгона всю жизнь помелом трепался зазря. Он пустился в болтовню, пока младший брат медленно закипал:       — Я? Ничего особенного, — Эйгон пожал плечами, пока в пурпуре его глаз засветился огонек насмешки. — Просто замечаю, как ты злишься, цепляешься за каждую мелочь. Ты ходишь, как волк на цепи, шипишь на каждого, кто тебе попадается. Мальчишка-стюард, который таскает тебе уголь, плакал на лестнице, — Эймонд фыркнул: вот, однако, трагедия! — И все это с таким драматизмом, — продолжал загибать пальцы Эйгон, — будто у тебя есть личная причина для всех этих речей.       — Оставь, — все еще в спокойной терпеливой манере бросил Одноглазый принц, стремясь своим показным равнодушием перевести тему.       — Это из-за нее, так? Из-за змеи Рейллис? — Эймонд почувствовал, как его плечи напряглись. Удержался, чтобы не соскочить с места и не придушить монарха голыми руками. Тот словно и не заметил резкой перемены в лице брата, продолжая: — Интересно, что ты скажешь, когда мы поговорим о твоих… пристрастиях?       Да, Эймонд знал, что этот вопрос однажды будет задан, хотя и надеялся, что Эйгон не будет столь настойчив. Да, своих чувств он не стыдился, до сих пор слишком счастливый, осчастливленный разрешением его долгих терзаний… Но это, как выяснилось только в нынешнем моменте, было его слабым местом — брать на себя ответственность за отношения, которые не должны были быть на поверхности.       Ему не хотелось говорить о Рейллис, но все, что он пытался скрыть, теперь стало почти очевидным.       Это был тот самый момент, когда брат начинал вести свою игру — элементарно откровенно, небрежно, но каждый его шаг был рассчитан на то, чтобы поставить в неудобное положение. Эйгон умел выводить из себя.       Эймонд скрестил руки на груди, стараясь выглядеть невозмутимо, но его напряжение выдавало все в самой физике. Плечи одеревенели, челюсть сжалась почти до скрипа. Он медленно выдохнул, подавляя желание сорваться.       — Ты слишком много говоришь, — холодно бросил принц, голос прозвучал низко, как грохот грома перед бурей. Эйгон же, как обычно, не обратил на предупреждение никакого внимания. Он лишь усмехнулся и, наклонившись вперед, поставил кубок на низкий столик.       — О, но это же моя королевская прерогатива — говорить много, — ответил он с беззаботной наглостью. — И знаешь, что я вижу? Мой младший брат, который называет себя героем, воином, не может справиться с женщиной. — «Началось». — Ты делаешь все, тебя и обвинить не в чем, — протянул Эйгон, — но я иногда задаюсь вопросом: ради дома, трона или… чего-то, или кого-то другого?       Принц нахмурился, но опять промолчал, пытаясь понять, насколько тот близок к истине. Закусил щеку изнутри, и вино, набранное в рот, чтобы не разораться почем зря, защипало ранку. Он хотел хотя бы сказать что-то колкое, что заставило бы Эйгона замолчать, но слова застревали в горле.       Эйгон, слишком хорошо знавший его, конечно, заметив эту реакцию, хмыкнул:       — Молчи, молчи. Ты думаешь, я не вижу? Ты раздражен, зол, твои слова полны яда, а мысли… Они слишком ясны.       — Хватит, — процедил Эймонд сквозь зубы. Но Эйгон, почувствовавший абсолютный триумф, не остановился. Теперь настал его черед давить до последнего:       — Скажи, брат, — его голос, полный притворной задумчивости, казался почти беззаботным, но каждая фраза ударяла, как кнут, — это правда?       — Что именно? — Долго, играя дурачка, в этой пьяной дуэли он не продержится.       — Ты думаешь, никто не замечает, что принцесса проводит слишком много времени рядом с тобой? Всегда оказывается рядом, надо же. У большинства людей, в отличие кое от кого, по два глаза на месте: они могут видеть. Как ты становишься просто невыносимым, когда ее нет рядом?.. Хотя, — Эйгон бросился речью в заезженные оскорбления, — ты у нас и так не сахарный. Ты ведь с ней спал, верно? Люди болтают. Слуги шепчутся. Кто-то видел ее выходящей из твоих покоев. Что это было, Эймонд? Братская нежность?       Эймонд сжал кулаки, лицо его потемнело. Человек, женатый на родной сестре, еще будет пытаться обвинить его в инцесте! Самому Эймонду до кровного родства дела никогда не было, андальские обычаи он презирал… Но речь шла даже не об этом, боги!       Он чувствовал, как будто Эйгон нашел в его душе самую болезненную рану и теперь ковырял ее пальцами, наслаждаясь каждым его мучительным вздохом.       Излишне резко он поставил чашу на стол, настолько сильно, что вино выплеснулось, оставив темные пятна на резном дереве. Он взглянул на Эйгона своим единственным глазом — взгляд холодный, будто лезвие, режущее кожу, — и прервал напряженную тишину, изверг яд:       — Ты сам-то понимаешь, что несешь? — Эймонд произнес это медленно, выверяя каждое слово, но голос его был низким и хриплым, как рык зверя, готовящегося к атаке. — Говоришь мне, с кем можно спать, с кем нельзя? Ты, о чьих ночных похождениях знает каждая крыса в туннелях Мейгора? — принц вцепился пальцами в подвернувшийся на подлокотнике соседнего стула дамский пеньюар какой-то гостьи Эйгона и швырнул тряпкой тому в лицо, брезгливо затем потерев ладонью о бедро, стирая «грязь» о бриджи.       Эйгон без всякой злости снял элемент белья с головы, будто и не возражал. Откинулся назад, крутя одежку на пальце. Уголки губ короля тронула усмешка:       — Ну, не нужно так нервничать, — высказался он. — Мы все живем в этом грешном мире. А ты… Ты просто пытаешься быть святым. Это почти мило, говорим ведь мы не о шлюхах.       «Как ублюдок смеет говорить о морали, когда вся его жизнь — череда низменных утех и пьянок? Сам он погряз в разврате, а теперь судит? — идеи поддерживать дальше корону Эйгона просто растекались между пальцами, Эймонд был в бешенстве. — Он даже с престолом ничего не сделал, кроме как превратил его в пьедестал для своих похабных игрищ!»       Может, поторопился он «пахать» на Эйгона? Нужно было позволять Хайтауэру и дальше ворочать его действиями… Но принц отмел злобу, хоть и уставился на брата, не отрываясь.       — Брось, Эймонд, — Эйгон поднял руки в жесте капитуляции, но его ухмылка осталась на месте. — Я твой брат. Мне нет дела до того, чем вы там занимаетесь. Только я удивлен, что тебе не хватило осторожности… Дейрон видел ее у тебя.       «Неужели, это вот откуда ноги растут?» Эймонд подвесит мальчишку за уши в каземате.       Он бросил на пустующее теперь место младшего брата, который очень вовремя покинул их посиделки, испепеляющий взгляд. Кто знал, что язык у молодого принца Дейрона настолько без костей?       Когтистый стул, который он занимал, был близок к тому, чтобы быть совсем не удобным, и Эймонд с большой радостью бы принялся вновь вышагивать по комнате.       — …если кто-то из Черных прознает… А Баратеон? Будет ли он счастлив, если ты, пообещав ему внуков от крови Дракона, бросишь его уродину ради сестры? — похоже, Эйгона такой расклад даже веселил. — Скандал.       Вот в чем дело?.. Все остальное — пустые насмешки. Слухи — оружие, не менее опасное, чем клинки. Эймонд видел перед собой цепочку событий, которая могла бы развязать настоящий хаос, понял, чего опасался Эйгон. Если слухи достигнут ушей Рейниры или ее сторонников, это может стать поводом для нового витка кровопролития. Но, как подтвердил король следующими словами, не только это его тревожило.       Что вообще могло тревожить такого дурня, он ведь лишь издевался, жал на сломанную кость…       — Да, ты точно спал с ней. Я вижу это по тебе. Слишком… защищаешь ее. Слишком явно злишься, когда ее имя упоминается в разговоре… Ты говоришь, что хочешь сместить Хайтауэра. А не потому ли, что он знает слишком много? Стронга, самого полезного нам человека, тоже уволим из-за того, что он подглядывал, как ты трахаешь изменницу?       Эймонд почувствовал, как его ладони вспотели, а дыхание стало тяжелым. Его взгляд невольно скользнул к камину, где угли тлели, оставляя языки оранжевого света на стенках. Огонь ничерта не успокаивал.       — …Коль и Торн были с тобой, когда ты потащился выпустить ее из заключения, у кого из них есть интерес докладывать деснице? А теперь ты еще и добиваешься изгнания деда… — Эйгон поднял бровь, словно ожидая ответа, но вопрос был явно риторическим. — Защищаешь ты ее… слишком горячо, Эймонд. Так горячо, что все уже это заметили. Ты думаешь, лорд Ларис слеп? Думаешь, дед или наша матушка ничего не видят? Да они все знают. Все!       — Эйгон, — процедил Эймонд имя Драконов сквозь зубы. Его голос был тихим, угрожающим. Эймонд замер. Он знал, что Эйгон лжет, играет, пытается вытянуть из него реакцию.       Но даже ложь, произнесенная вслух, казалась слишком близкой к той истине, что пугала ее, Рейллис. Значит, к той истине, позаботиться об устранении которой — теперь прямая обязанность самого Эймонда.       — Ты переходишь границы, Эйгон, — холодно бросил Эймонд. Алкоголь и ему бил в голову, туманил ум.       — Границы? Да какие, к черту, границы! — брат скорчил рожу. Рассмеялся. Громко, демонстративно. — Она изменница, Эймонд. Она на стороне Рейниры. Ты ведь сам это знаешь. И все же ты ее спасаешь, вечно лезешь. Полез в Штормовой, чтоб его, Предел. Всем уже становится неловко от твоего внимания, так что, если бы ты просто имел ее, вопросов было бы меньше.       — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.       — Нет-нет, я думаю, у меня есть очень хорошее представление, — продолжал Эйгон. — Ты ведь всегда был одержим ею. С самого детства. Она смотрела на тебя, а ты таял. И не говори, что я не прав, — в интонации короля сквозила самоуверенность, не издевка, а настоящее унижение. Он давно не говорил с Эймондом так, будто он снова становился жалким мальчиком без дракона: вытягивал воспоминания. Был, седьмое пекло, прав. — Ты, наверное, мечтал о ней ночами, представлял ее под собой, обнаженную, дрожащую.       — Заткнись! — прорычал Эймонд.       — О, так все же я угадал? — Эйгон покачал головой, не скрывая разочарования, что все оказалось так просто. — Ты имел ее, не так ли? Твоя дорогая Рейллис. Наверняка где-то в замке, где вас никто не мог увидеть. Наверное, затащил в свою комнату, когда все спали, и, наконец, получил то, о чем мечтал. А она? — Эйгон теперь упивался речами, смаковал грязь, которую облекал словами. — Что сказала изменница? Просила остановиться, плакала? Или, может, сама этого хотела?       Рука потянулась к мечу. Принц вытащил клинок из ножен, отчаянно сопротивляясь желанию насадить на острие родного брата, и положил Ночной перед собой, на стол, в лужу вина. Так он не проткнет короля в ярости. Выбитый глаз его прошивало болью, в область затылка словно вонзились раскаленные иглы, даже шею сводило судорогой.       Эймонд стиснул зубы, от боли и раздражения. От грязи, которую выливали на его чувства целыми ведрами.       — Не говори хотя бы о измене, — чеканил принц, — ты простил ей все. Принцесса станет служить нам, — Эймонд был дрянным лжецом, а королю врать — греховно, но выгораживать Рейллис он был обязан. Он вообще ни в чем больше не был уверен. — Я верю ей.       Кому, в чем он верил? Эймонд не имел права думать даже, что Рейллис, являясь родной сестрой Рейнире, не вынашивает новых планов… Могли ли лгать ее руки на его шее, ее поцелуи, то, как дрожала она, плавясь в объятиях?       Да, могли. Но если принцесса и играла с ним, это стоило всего. Эймонд увидел себя глазами брата: наивный, невменяемый, вызывающий один лишь смех.       — Ты простил ей все, и тот побег, — говорил он, как заведенный, застрявший на мысли, повторяя. — Не говори об измене, это ничего не меняет…       — Нет, братец, это ты уговорил меня ее простить, — оборвал его Эйгон, поднимаясь на ноги. — Ты. Умолял. Меня. Простить ее. Лишил двор возможности посмотреть, как изменницу растерзают латники. Лишил Колченогого нескольких ногтей или пальцев, что он добыл бы в каменных мешках. Лишил даже меня новой головы на пике… Я был добр, позволил ей снова гулять по замку, признаться, меня это даже веселило: видеть, как мать и дед давятся недовольством.       Эймонд помнил тот день слишком хорошо. Как стоял перед троном, заставляя себя не терять хладнокровия, объясняя, почему Рейллис заслуживает веры. Во второй раз. Выдумывая разную чушь, заливая ее Эйгону в уши.       Он выкручивался, изобретал на ходу оправдания для Рейллис, едва сдерживая дрожь в голосе, почти забыл валирийский, к которому имел врожденный талант и шпарил, словно на Общем. Тогда Эйгон словно испытывал его, наслаждаясь этим моментом, позволяя брату умолять о милости. Тогда он все и понял? Этот взгляд — презрительный, надменный, едва сдерживающий смех — прожигал Эймонда насквозь. Тогда он был такой же, как и сейчас.       — …Ее почти уличили в сговоре, — Эйгон не унимался, — родная сестра Рейниры!.. Черная кровь течет в ее венах. Она их союзница, кем бы она ни прикидывалась! Рейллис знает, как играть. Как заставить тебя защищать ее, как отвлекать нас от ее предательства. Ты сам дал ей второй шанс, хотя она этого не заслуживала. Я, как король, сука, за этот шанс заплатил!       Был у него еще один козырь, финальный. Добивающий удар под дых:       — Ты думаешь, что защищаешь ее из великой любви? Нет, ты просто ее игрушка, удобный мальчик, что пускает на нее слюни…       — Скажи еще слово, и я заставлю тебя замолчать! — Эймонд рявкнул, его голос был низким, опасным.       Счастье, что несколько минут назад он отложил меч, ведь руки рефлекторно потянулись к поясу. Эймонд резко поднялся, стул отскочил назад с громким скрипом. Его высокий силуэт отбрасывал длинную тень на стол, плечи вздымались от сбивающегося дыхания, он еле ловил воздух, поглощенный взорвавшимися эмоциями. Почти утопленный в них.       — Это угроза королю? — Эйгон усмехнулся, тоже поднимаясь на ноги, хотя его тон стал немного серьезнее.       — Нет, обещание.       — Как хочешь, — почти примирительно ответил брат. — Но знаешь, Эймонд, я всегда считал, что все это не для тебя. А ты, оказывается, человек. Хотя… неужто любовь к сестре делает тебя больше человеком? Или меньше?       «Любовь или грех? Это имеет значение только для тех, кто боится жить», — думал Эймонд, сверля Его обнаглевшее величество уничтожающим взглядом.       Пока Эймонд Одноглазый оставался неподвижным, король Эйгон II смело заглядывал в его каменное лицо.       — Ты играешь с огнем, и ты понимаешь это, верно? Понимаешь, чем это может закончиться. Эта связь, эта близость — ты что, думаешь, что мы все просто закроем глаза на это? Просто совет, брат, — его голос стал мягче, почти добродушным. — Я никого не осуждаю даже за то, что ты добрался до нее раньше меня, — сил гневаться у Эймонда уже не хватало, потому он только барабанил пальцами по ремню. — Но если ты любишь ее… будь готов к тому, что это будет стоить тебе больше, чем ты рассчитываешь, — наконец закончил свою тираду правитель всего Вестероса, отступая назад.       На младшего брата он смотрел снизу, ненужным отеческим жестом положил Эймонду ладонь на плечо, похлопал, будто хотел вбить того, как гвоздь, в доски паркета.       — Если она предаст нас снова, ее кровь будет на твоих руках. А твоя — на моей совести.       Эймонд понял, что продолжать разговор бессмысленно. Он больше не мог оставаться здесь, в комнате, где умер отец, где король брал проституток, где играли его дети. Где каждый звук казался оскорблением, а каждый взгляд — вызовом. Он забрал меч, с мягким свистом кожи убрал в ножны, шагнул к двери, чувствуя, как в груди все еще кипит странное горе, смешанное с облегчением, что скрывать что-либо бессмысленно: нужно только решить, как преподнести все миру. Как открыть. Принц оставил брата наедине с любимым вином и отравленными мыслями. Ночь и тень замка не могли остудить его раскаленного лица.       «Если они действительно знают… — думал он, — если Эйгон прав…».       Он не мог позволить себе ошибиться. Рейллис зависела от него. И он сделает все, чтобы ее защитить, даже если для этого придется уничтожить всех, кто встанет у него на пути. Без вреда семье, партии. Одноглазый принц, которого звали псом, начинал путаться в своем долге.