Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Она умирала на моих глазах раз двадцать,

И притом с меньшими основаниями.

      Раньше с подобной проблемой сталкиваться не приходилось. Тонкие длинные пальцы громко и с силой барабанили по подлокотнику. Ее собственное раздражение скапливалось в этих ударах, но легче не становилось. Сравнивать то безоблачное «раньше» с бардаком, происходящим в ее мире и отдельно — в сознании, сейчас нельзя никак. Раньше много чего было по-другому: например, принцесса дома Дракона раньше была выше наивных романтических мечтаний, а теперь сдалась на милость всем обуревающим ее душу ветрам.       Даже аккуратно подпиленными ногтями она царапала, портила обивку кресла, оставляя на роскошной ткани вполне различимые следы. Вроде бы мелочь, но как же все это глупо и стыдно. Она старалась держаться, сохранять обыкновенное ледяное спокойствие, чтобы не показывать миру слабость. Ей ведь это всегда удавалось — даже тогда, когда она стала тенью в замке мертвого короля, где некогда была любимой дочкой, а теперь не могла даже спокойно надеть траур.       Ей удавалось все, кроме того, что касалось принца Эймонда Таргариена. Ах, и еще все, кроме того, чего от нее хотела партия сестры, чего хотел принц Деймон. Ничегошеньки ей не удавалось, никогда, кажется.       Рейллис резко поднялась с кресла, подскочила. Ступни, босые под длинным подолом шерстяного неброского платья, соприкоснулись с холодным каменным полом, когда она сошла с пушистого ковра. Это ощущение почему-то помогло ей хоть на маленькую капельку успокоиться. Изящный женский кулак приложился об стену с негромким глухим ударом. Боль, обдавшая вслед за этим костяшки, была неприятной, пусть ожидаемой и необходимой. Кожа чуть покраснела, но до крови, к счастью, не дошло. Принцесса закусила язык, чтобы не выругаться, и почти элегантно зашипела вместо просящегося наружу крика.       Рейллис скучала по Эймонду, самостоятельно связав себе руки, не допуская… Не допуская чего?..       Он был почти ее отражением — гордым, неудержимым, но таким же израненным, пожалуй. Когда их глаза встречались, весь мир словно сгорал. Принцесса испытала это на себе. Ей было достаточно. Теперь, осознавая это, Рейллис будто трусливо отступала, боялась костра, что слишком высок, чтобы через него перепрыгнуть.       «Дура», — даже голос ее совести незаметно обращался голосом Эймонда, теми же резкими и глубоко серьезными интонациями.       — Ду-ра, — тихо повторила она вслух, и слова разлетелись эхом по пустой комнате. Рейллис прижала ладони к стене, ее тело чуть подалось вперед.       Камень был грубым, шершавым, его холод пробирал до костей, хотя в том самом «раньше» стены Красного замка грели ее. Стены ее комнаты, убежища, украшенного статуэтками, горшками с цветами и громоздкой великолепной мозаикой. Вполне осязаемый контакт с реальностью вновь дал принцессе слабую надежду, что она сможет взять себя в руки. Но в глубине сознания все еще звучал его голос, по которому она сходила с ума. Завораживающий. Раньше Рейллис, судя по всему, была глухой, раз игнорировала, как красиво самое жаркое рычание в его тембре меняется звонким льдом. О, как он произносил ее имя в последний раз — тихо, почти неразличимо, но с таким чувством, которое никто другой не смог бы повторить. Вся его манера говорить: от грубых, режущих нот до распевных длинных конструкций на валирийском — была сама по себе искусством… У принцессы не просто ехала крыша: если уж сама она заметила неладное, значит, свихнулась на брате окончательно. Немного же ей было нужно.       Рейллис оттолкнулась от стены, как какая-то циркачка, почти до пола выгибаясь спиной, чуть не встав в «мост», будто хотела сбежать из собственного тела, но снова вытянулась и сделала шаг назад, обхватив себя руками, будто пытаясь сдержать собственное тело, рвущееся к Эймонду даже в ее воображении. Ее сердце билось неровно, гулко отдаваясь в груди. Вся тяжесть от отсутствия брата прямо сейчас с ней, все расстояние, что разделяло их, сжалось в один точечный укол где-то в области солнечного сплетения. Настолько явный, что принцесса инстинктивно провела рукой по груди, как будто могла стряхнуть жалящую боль.       Никогда Рейллис не думала, что это может быть тяжело. Что она не сможет так долго держаться вдали от него. Всего несколько жалких дней, которые ощущались как вечность, это даже смешно, что она успела превратить разлуку в трагедию. Она знала, что сама же умоляла Эймонда не оставлять ее, что сама стремилась к его защите, к его силе, к его неизменной, непоколебимой привязанности. От этого же и становилось все хуже и хуже. Она скучала по нему так сильно, что это почти причиняло боль. Эта мысль звучала в голове так громко, что ее невозможно было заглушить ни выдуманными делами, ни обществом Хелейны или кого-то из других придворных леди, ни даже долгими прогулками, которые она совершала в Королевском саду. Ветви начинали желтеть, самая ранняя листва уже облетала… Очень красиво.       Но… разве что-то красивое имело смысл без него? Если они не смотрят на это вместе? Рейллис было очень горько, но с тем, что они не могут иметь отношений, какие бывают у обычных людей, она смирилась. Только рассудок у нее страшным образом мутился — не смертельно.       Она избегала его не потому, что, получив свое, как бывало в том «раньше», разлюбила, и не потому, что хотела отдалиться. Сердце ныло при каждой мысли о ее принце, а руки почти физически ощущали отсутствие его касаний, ей теперь всегда было холодно. Нет, она избегала Эймонда, потому что боялась утонуть. В его страсти, в этой одержимости, к которой она была слепа. Рейллис упрекала себя за противоречия: просила его остаться, а теперь сама бежала.       Сбрасывая оцепенение, как змея старую кожу, она шагнула, но ее ступни будто налились свинцом. Движения кукольные, кривые, нога задела складки платья, и она чуть не упала. Принцесса резко выпрямилась, судорожно взмахнув руками, чтобы удержать равновесие. Она сделала еще шаг вперед, чувствуя, как тело слушается с трудом. Ладони были липкими от пота, мышцы шеи напряглись так сильно, что она легко могла бы задохнуться. Как тогда. В тот раз.       Сама не своя, Рейллис уткнулась взглядом в зеркало. Лицо было бледным, словно вылепленным из подтаявшего воска, светлые глаза блестели лихорадкой, губы сухие. На мгновение ей показалось, что это вовсе не она. Пальцы нащупали край зеркала, ногти скользнули по полированному серебру оправы. Она всматривалась в отражение, как будто искала там что-то — может, причину своей слабости или новую мотивацию для силы, которую она могла бы обрести… Но видела лишь глаза. Его глаза: угрюмый живой и горделиво-зловещий мертвый. В собственном взгляде.

***

      На утреннем заседании Малого совета объявили об отставке Отто Хайтауэра, и это взорвало двор. Рейллис не присутствовала на Совете, ее, по всем понятным причинам, не приглашали туда еще с самого Штормового Предела, когда принцесса потеряла шанс завоевать доверие царедворцев, но слухи все равно дошли до нее мгновенно, распространяясь по замку. Сир Отто, говорят, пытался как-то защищаться, утверждая, что действовал в интересах короны, но король Эйгон утвердил решение быстро и без колебаний. Десница был отправлен в отставку под аккуратным предлогом того, что его решения привели к «ненужным конфликтам» да еще и к «подрыву доверия короля». Такова была общая версия, высказанная придворным советниками короля, и только последние идиоты в замке и столице верили такому заявлению.       Все это было слишком дипломатично, слишком… красиво, чтобы не быть очевидной ложью. Рейллис, всю жизнь прожив в этом городе и при этом самом дворе, знала, что в Королевской Гавани редко говорят правду, и тем более если она касается Отто Хайтауэра, хитрейшего человека, которого она когда-либо встречала. Если он пал, то не потому, что потерял свою хватку или совершил ошибку, нет. Если его убрали, значит, на то были куда более веские причины, чем громкие, но пустые фразы. Скорее потому, что он стал слишком опасен для тех, кто теперь сидел в Малом совете… Или те, кто занял там места, стали слишком опасны для него.       Те самые, кто летают на драконах и носят темные валирийские клинки в дорогих ножнах.       Один пьет, запивая горе будто бы всей страны, но даже Рейллис отдавала королю дань уважения в том, что на Солнечном Огне он всегда держался великолепно. Ужасный правитель, но в этом ли была его вина? Рейллис порой задавалась вопросом, как Эйгон вообще справлялся: годы разгула и праздности точно не сделали его сильнее, но он, по крайней мере, быстро научился держать лицо. Второй, тот, что в пятнадцать лет внезапно пожелал разодрать зашитую и сросшуюся глазницу и вживил в старую дыру драгоценный камень, уже (угрозами королю, вероятно) получил в личное командование роту из двухсот человек. Эймонд, пожалуй, единственный из всех был создан для этих времен. Третий, красивый и учтивый, воспитанный на Юге обаятельный парень с улыбкой, способной растопить даже лед на Стене, каждый день с раннего утра молотил рыцарей вдвое старше себя и втрое крупнее. Под блеском Дейрона — узоры валирийской стали.       Она знала, что полученная власть сделает с ее единокровными братьями. Родной кровью. Власть, которая изначально принадлежала не им, не должна была им достаться… О, как было бы легко, не будь у всех вокруг столько гордости! Рейллис осталась совсем одна, на своей стороне без стороны.       Она вздохнула. Что значила эта их «победа»? Она слишком хорошо понимала, кто стоял за этим. Эйгон. Или… Эймонд? Если он приложил к этому руку, то сделал это умно, не оставив очевидных следов. Увольнение старого Хайтауэра, конечно, отчасти укрепило его личные позиции. Но было ли это верным решением для Зеленых? Если сир Отто больше не был десницей, то кто займет его место? Рейллис еще не слышала об этом, но выбор короны был очевиден. Кристон Коль. Это все укладывалось в цепочку — убрать Хайтауэра, который давно стал символом старой, устаревшей власти, и поставить кого-то, кто был верен и трону, и конкретным людям.       Принцесса не знала, радоваться или бояться. Сир Отто был непростой фигурой, но он всегда оставался предсказуемым в своей алчности и амбициях. Он играл вдолгую, искусно плетя паутину интриг, но правила его игры еще можно было понять.       Сир Кристон же — совсем другое дело. Его преданность королеве Алисенте и ее детям была опасной, почти фанатичной. Он не прощал ошибок. Его решения были прямолинейны и жестоки, и хотя он умел воевать, игра при дворе была совсем иной ареной. Идеальный десница в военное время — принцесса почти слышала хрипловатый голос Эйгона. Коль не знал гибкости, не искал компромиссов… Хайтауэр, несмотря на свою медлительность и даже то, что лично Рейллис его на дух не переносила, был щитом и для нее, и для Рейниры и Черных, оттягивая открытые сражения: щитом от внешних врагов, щитом от внутренних ошибок. Сир Кристон станет мечом. В руках амбициозных молодых мужчин, которых теперь никто не остановит: точно не тот, кто учил их сражаться и во многом заменял родного, вечно больного и уставшего отца.       Она хотела поговорить с Эймондом лично. Не потому, что могла бы что-то изменить — скорее, чтобы услышать его собственные мысли. Его слова. Как всегда, жесткие, но честные. Рейллис знала, что Эймонд не просто медленно добивался своего. Его влияние росло, и с каждым решением, которое он вырывал из рук Хайтауэра, он становился сильнее. Эйгон доверял ему больше, чем кому-либо еще. Члены Совета, даже те, кто втихую не любил принца, начинали его уважать. Ей нужен был его голос, его взгляд на этот хаос, чтобы понять, куда идти дальше. Но она знала: если начнет задавать вопросы, рискует услышать то, чего не хотела знать.       Стоит ли рушить то хрупкое и неизвестное нечто, что они могли только начать строить? Рисковать тем новым, что связывало их и от чего в груди рождалась смутная печаль, смешанная с тенью надежды? Ради чего? Ради новых склок о политике, о войне, о том, что все равно поглощает их жизни, без остатка забирая право быть чем-то большим. Принцесса не хотела верить, что их любовь, — ее любовь и его больная страсть, — не могли быть просто «их», не здесь и не сейчас. Опыт жизни подсказывал, ядовито шептал, что в этих стенах нельзя возвести ничего на чувствах. Не Таргариенам. Не этим двум. Чувства в военное время не выдерживают веса доспехов, рушатся, как ветхие мосты под тяжестью долга. Они с Эймондом все еще, всегда оставались частью водоворота, что угрожал разорвать их на части. Драконы не плавают.       Ночь была тиха, и даже звезды решили не тревожить замок. Рейллис в полутьме сидела на ступенях у конюшни, что была у Западной крепостной стены, ветерок шевелил ее волосы.       Отправляя прочь гвардейца, что слонялся за ней по пятам, она думала, что здесь ее никто не найдет, но услышала приближающиеся шаги. Не твердую жесткую поступь принца Эймонда — кого-то другого. Ничего удивительного в том, что в Красном замке, заполоненном теперь рыцарями и латниками, кто-то из воинов шляется по двору по ночам. Солдаты всегда могут сорваться в город, вот-вот над ее ухом грянет мужской грубый смех, разнесутся хамские крики и поторапливания ребятишек-конюхов.       Однако, шагающий был один, двигался в меру тихо, но не скрытно. Меча при нем не было, по брусчатке не шаркали полы плаща, сапоги не подбиты каблуками или шпорами — больше по походке понять нельзя было нечего. Когда-нибудь она прикажет Эймонду научить ее определять каждую живую душу в замке короля, не глядя, по одним только шагам, как брат умел сам. Пока Рейллис научилась различать только членов семьи, и не сказать, что ей это сильно пригодилось…       — Наконец-то, принцесса. — «Зачем он? Зачем сейчас? Почему он?!» — мягкий голос сира Гвейна, негромкий, но настойчивый, заставил Рейллис бессильно разозлиться. — Вы почти не бываете одна и так хорошо прятались от меня… Я увидел вас из окна, — рыцарь махнул рукой к корпусу башни. — Вы все-таки получили мое послание, миледи? — спросил он, срываясь между вежливостью и упреком.       Рейллис нахмурилась, не сразу понимая, о чем он говорит. Нет, не понимая, зачем, в первую очередь, он что-то говорит ей в принципе.       — Ваше послание, сир?.. — переспросила она с искренним непониманием. Хайтауэр покачал головой, светлый изучающий взгляд скользнул по ее лицу.       — Я отправил вам письмо с просьбой о личной встрече еще несколько дней назад, — пояснил он. — Думал, что вы просто решили проигнорировать его.       Раздражение вкупе с гневом поднимались внутри. Это письмо, очевидно, не дошло до ее рук — возможно, его «потеряли» по пути слуги, решившие, что изменнице сейчас не до переписок. А, может, кто-то намеренно удержал его, была в Красном замке парочка всем известных любителей покопаться в чужой почте. Но сейчас это не имело значения.       Слова были едва ли не слишком спокойными для ее состояния. Гвейн, похоже, этого не понял, не заметив, как мимика лица девушки изменилась, как в глазах цвета фиалок загорелось что-то хищное.       — Нет, я ничего не получала, — ее голос стал тверже. Она почувствовала, как уголки губ дрогнули от сдерживаемой ярости. — Если бы получила, ответила бы, поверьте. Но, вероятно, это к лучшему.       Он умел выбивать ее из равновесия, даже шесть лет назад, когда между ними еще не стояла стена. Тогда принцесса была слишком молода и беспечна, доверяла своим чувствам и позволила себе слишком многое.       И вот теперь он снова здесь. С новым назначением, завидным для второго сына второго сына положением — капитан золотых плащей в гарнизоне Железных ворот города. Но в ее глазах он оставался тем же человеком, что и шесть лет назад: до оскомины позитивным героем, который поступил с ней, как настоящий урод. Его легкость, кажущаяся искренность и умение находить слова, способные растопить лед, пленяли ее. Но все это разбилось в тот момент, когда он уехал. Без объяснений. Без нормальных прощаний.       — Разве к лучшему? — будто с насмешкой уточнил мужчина с добрым упреком. Рейллис от него воротило, и где годы назад был ее вкус? — Я думал, что наша прошлая дружба значила для вас больше, чем игнорирование.       Дружба. Принцесса едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, и сделала бы это, если бы до сих пор ей не было больно.       Она подняла взгляд на Гвейна. Его лицо все еще было таким же, каким она запомнила его шесть лет назад: ровный нос, четкие черты подбородка. Доброе лицо, красивое. Он, к неудовольствию Рейллис, даже не постарел, не стал уродливее или толще — напротив, годы отразились на Хайтауэре, как на хорошем вине. Рыжеватые волосы мягкими прядями падали на лоб, а глаза, голубые, как море на Юге, смотрели на нее так, словно он таил обиды, но уже заранее все прощал. Этот взгляд когда-то заставлял ее сердце трепетать, а теперь лишь усиливал ее гнев.       Сир Гвейн шагнул ближе, так близко, что она могла бы протянуть руку и коснуться его. Принцесса поджала ноги к груди, обхватила колени руками, превращаясь в горгулью, втиснутую на узкие каменные ступени лестницы конюшни.       — Сир, я не в настроении предаваться ностальгии, — холодно произнесла она наконец.       Ее щеки горели, но это был не тот румянец застенчивости, а злость, давно копившаяся где-то в глубине души. Подняться бы и уйти, развевая юбки, да только убегать от нее в слезах должен был он.       — Все, что я прошу — это немного вашего времени, — его голос звучал мягче, но все еще настойчиво. — Не хотите говорить о прошлом, давайте о будущем, миледи, — кажется, рыцарь ничуть не был задет. Он облокотился о перила, задирая лицо к темно-серому безлунному небу. — Вы не ответили тогда, на пиру. Что с вашей приватной жизнью, принцесса? Раз до сих пор моя сестра не выдала вас замуж за одного из тех же… Ланнистеров или еще кого, чтобы скрепить какие-нибудь союзы. Имею ли я право делать выводы о благосклонности к нашему союзу Семерых, Рейллис?       — Не имеете, — она ощущала настоящую жажду поставить рыцаря на место. Он вновь нарушал границы, заставляя ее вспоминать, как легко она когда-то позволяла ему входить в ее личное пространство, а теперь, спустя годы, это казалось оскорбительным!       Не потому, что она считала себя безгрешной, но потому, что Гвейн не имел права вновь возвращаться в ее жизнь так, как если бы ничего не изменилось. Рейллис буквально почувствовала, как оживает, словно не она последние дни и недели ходила смурной, как в воду опущенная. Это Эймонд делал ее такой, как делал и счастливой, но препираться с ним, состязаясь в дерзости, она уже не могла — на Гвейне зато можно было оттянуться по полной. Она пока не сдавалась, по крайней мере, для Хайтауэра это все еще так.       — Оставьте меня, сир. Я стою куда больше, чем вы можете предложить, — вычленить из памяти сказанное им в ту, первую и последнюю их общую ночь, было куда легче, чем Рейллис могла предположить. Она продолжала механически повторять за воспоминанием, откапывая и возрождая в сознании слова самого Гвейна: — Вы наскучите мне, уже наскучили. Я дракон и хочу дракона в свою постель…       Ох. Вот, о чем на самом деле она думает. Никакой она не Дракон — больше нет, — зато шанс заполучить в постель одного такого зверя у нее и вправду появился.       — Но я же говорю о том, что касается нас обоих, принцесса. Неужели все настолько безнадежно? Мы были близки… Вы хотели, чтобы я стал вашим мужем.       — А вы хотели наивную девицу, но ее больше нет.       Как легко «раньше» Рейллис Таргариен верила в обещания. Легко доверяла тем, кто приходил, улыбался и уходил, оставляя пустоту и окровавленные простыни.       Его усмешка теперь исчезла, совсем сползла с лица. В воздухе задержалась почти триумфальная для Рейллис тишина, нарушаемая только звуками ночной конюшни — далеким ржанием лошадей, скрипом дерева. Хайтауэр все же сделал короткий шаг вперед, вторгаясь в ее пространство. Неужели собрался упасть на колени, прямо здесь, в грязь у конских стойл?..       — Прости меня, — тихо сказал он. — Я был бы рад, если бы ты позволила мне хотя бы попытаться исправить свою ошибку, — Рейллис ох как не понравилось, что он перескочил на «ты». Кому позволено говорить с принцессой крови в таком неуважительном тоне?       Спина больно упиралась в стену, тонкий плащ слабо грел, но Рейллис не позволила себе даже вздрогнуть. Она выдерживала этот дискомфорт с таким же упорством, с каким сейчас выдерживала ненужное присутствие Гвейна Хайтауэра. Взгляд принцессы метнулся к его рукам, крепким и натруженным рукам воина, что так просто могли сжаться на эфесе меча или на ее запястье, если бы она попыталась уйти.       Ее дыхание выровнялось, а сердце, наоборот, забилось быстрее. Он ее не пугал, ни капли. Рейллис взметнулась с места, заговорив, глядя прямо в бессовестные глаза:       — Простить? Сир, думаете, я держу обиду? Я не злюсь, нет. Я только… — Рейллис рассмеялась без малейшей толики тепла. На кого она становится похожа?.. Она сделала паузу, выбирая слово, которое звучало бы достаточно отрезвляюще: — Презираю вас.       Рыцарь напрягся, его пальцы чуть заметно дернулись, будто спеша исполнить опасения Рейллис и все-таки вцепиться в меч. Казалось, Гвейн готов был ответить, Рейллис сверкала на него глазами, ждала, готовилась тут же заткнуть. Хайтауэр сейчас выглядел таким жалким в ее глазах! Принцесса не собиралась давать ему времени оправиться, раз выпустила агрессию, то обязана давить до победного. Она сжала руки в кулаки, чувствуя, как под кожей натурально бурлит гнев.       — Что, сир? — ее голос стал жестче, и в нем зазвучала холодная, хлесткая насмешка. — Уже не хватает слов? — Он выглядел растерянным, словно изо всех сил искал правильные выражения, но все они заранее разбивались о ледяной тон.       — Рейллис, я… — его голос прозвучал глухо, как у человека, который знает, что проигрывает, но не сдается. У этого рыцаря действительно имелась такая черта, как храбрость. — Я заслужил презрение. Но если ты все же способна выслушать…       — Нет, — перебила она, ее голос повысился. Девушка шагнула ближе, заставив Гвейна вплотную прижаться спиной к перилам. Повторила: — Нет, благодарю.       Рейллис зарылась пальцами в ткань плаща, растирая между пальцами полотно шерсти, чтобы не поддаться порыву ударить его. Его первоначальная обаятельная самоуверенность, его жалкий тон, который становился все отчетливее заметен ее восприятию — все это бесило до предела.       — Я виноват, тогда я был другим человеком. Ты значила для меня… Все, — Гвейн стиснул зубы, и Рейллис заметила, как побелели его костяшки. — И мой отец…       — О, ради своих Семерых богов, избавьте меня от этой чепухи! — Ничего нового он, очевидно, уже не скажет. Жалкое зрелище. — Я любила вас, — слова полетели, как раскаленные стрелы: как легко, оказывается, признаваться в давно мертвых чувствах, — а теперь честно ненавижу. Спасибо за то разрешение.       Его взгляд на мгновение метнулся куда-то в сторону, и принцессе почудился шумный шорох, движение теней во дворе, но не этому сейчас нужно было придавать значение. Сир Гвейн сделал лишний, опасный для сохранности своего красивого лица, шаг вперед, снова нарушая ее границы. Рука Хайтауэра медленно и нежно потянулась к ее лицу, словно он хотел стереть гнев с ее черт…       — Не прикасайтесь! — рявкнула Рейллис, резко отбивая и отводя его руку в сторону. Ее хватка была неожиданно сильной, и Гвейн замер, как замороженный.       Рейллис шагнула назад, переводя дыхание. Она еще чувствовала горячее, почти животное желание продолжать давить, разрушать. Но остановилась. Не из-за того, что жалела его — жалости не было, только холодное отвращение, с концами выкорчевавшее любые сомнения и старые девичьи обиды.       Тень за их спинами шевельнулась, отбрасывая долгую, вытянутую форму на лестницу галереи. Раздался звук шагов. Они принадлежали человеку, который явно считал, что ситуация под его контролем, шпоры легко позвякивали. Слишком известный лязг меча. Эту поступь принцесса смогла угадать, точнее, ни с чьей иной не могла спутать.       «Valonqar».       Ее взгляд скользнул в сторону, а Гвейна, который и так отступил на добрых пару футов, захотелось отпихнуть от себя еще дальше.       Принц появился из темноты, и Рейллис даже помыслить себе не могла, насколько давно он наблюдал за представленным в Западном дворе цирком. Почему не влез раньше? В строгом зеленом плаще и с серебряными волосами, спадающими на одно плечо, одна рука лежала на перевязи меча, другая — сжата в кулак. Лицо Эймонда не демонстрировало ничего, кроме спокойствия. Правый глаз его горел.       — Ну, ну… Достаточно, — бросил он невесомо, разрывая, в конце концов, накалившийся воздух, разряжая обстановку.       Позади, Рейллис даже не сразу их заметила, шли два гвардейца, молчаливые и напряженные, их лица скрывались под шлемами. Белые плащи остановились на приличном расстоянии, готовые вмешаться.       Сердце пропускало удары, словно ее застали посреди чего-то недозволительного… Хоть, в общем-то, так оно и было. Она скучала по брату больше, чем готова была признаться даже самой себе, и сейчас только чужие глаза мешали тому, чтобы она с глупыми влюбленными визгами бросилась Эймонду на шею. Он был слишком близко, от чего Рейллис хотелось растечься в лужу: ее кровожадность исчезла со звуком его голоса.       — Мой принц, — холодно поздоровался Гвейн, ни на дюйм, впрочем, даже не склонив головы. Если его что-то и смущало, то лицо рыцаря этого не выдавало.       — Дядя, — ровно отозвался Эймонд. — Я вижу, принцесса нашла время для беседы с вами. Редкое удовольствие, — произнес он с безмятежной усмешкой, настолько тонкой, что она скорее раздражала, чем смягчала фразу.       Вот и в ее огород полетел первый обиженный камень.       Рейллис не отрывала взгляда от брата, пытаясь не выдать внутреннего смятения. Старалась не любоваться нагло и открыто. Он не смотрел на нее, находясь рядом и подходя все ближе, но ощущение присутствия Эймонда — его взгляда, веса его саркастичных слов, — было настолько сильным, что она едва сдерживала себя, чтобы не встрять в разворачивающийся неприятный диалог. Выражения на лице Хайтауэра сменялись, пока он не «выбрал» довольно неприятное: настороженное и самоуверенное, что разом лишило его половины внешней привлекательности.       — Что же, — протянул Одноглазый принц, — сир, оставьте Ее высочество в покое. Зачем растравлять раны прошлого, которые, как я мог расслышать, были залечены… хотя бы с одной стороны?       «Он мог расслышать», — мысленно застонала Рейллис. Не самая радужная перспектива — после всего этого выяснять с Эймондом отношения, оправдываясь за ошибки, о которых она и сама уже сотню раз пожалела.       — Я пришел извиниться перед принцессой, — спокойно отвечал сир Гвейн, не поддаваясь. — И она нашла в себе достаточно великодушия, чтобы меня выслушать.       — Я бы назвал это жалостью.       — Леди сама может решить, что чувствует, — возразил Гвейн, с хладнокровием наклонив голову набок. Эймонд щурил единственный глаз в ответ. — Или ты теперь говоришь за нее, мой принц?       Рейллис чувствовала — ее слова только подольют масла в огонь. Лучше молчать. Наблюдать. Она нервно крутила на пальце тоненькое серебряное кольцо. Пусть Эймонд «говорит за нее» дальше, она не возражала. И слова лишнего Хайтауэру в жизни не скажет.       Она сделала полшага назад, позволяя Эймонду окончательно занять ее место перед рыцарем. У злополучной конюшни стало совсем тесно. Тепло и странная безопасность от фигуры Эймонда мгновенно заполнили пространство, где секунду назад, вся сжавшись, стояла она. Принцесса будто бы спряталась за его спиной, давя желание выглянуть из-за плеча и скорчить Гвейну рожицу.       — Я говорю только то, что вижу, — продолжал принц, игнорируя перебежки Рейллис туда-сюда и ее волнение. Будто ее здесь и не было. — Ты, дядя, приползаешь с извинениями и полагаешь, что эта жалкая попытка что-то изменит теперь, — Эймонд окинул Гвейна таким пренебрежительным взглядом, как если бы тот был грязью на подошве его сапог. — Я защищаю ее честь, сир, — с нажимом произнес он. — То, что ты предпочел втоптать в грязь.       — Преследуешь и контролируешь, так будет точнее, — Гвейн фыркнул, сложа руки на груди. От прямых оскорблений он уворачивался и пропускал мимо ушей, словно слова племянника его нисколько не трогали.       — Разве я не могу? — Эймонд откровенно наслаждался моментом, будто репетировал этот разговор не единожды.       Хайтауэр гордо промолчал и теперь. Поджал губы. Рейллис чувствовала, как рыцарь буравит ее взглядом, и отвела глаза вниз. Она хотела уйти. Еще хотела заплакать, но странный жар высушивал все наворачивающиеся слезинки.       — Последний совет, — будто прочитав ее мысли, продолжил Эймонд, не сводя с Гвейна взгляда. Таким тоном не советы обычно предлагают, а приказывают. — Держись подальше от принцессы. Ее снисходительность и терпение не означают, что тебе позволено вновь войти в ее жизнь.       — И кто это решает? Ты? — Гвейн больше не смог сдержать себя: его голос, как и взгляд, стал резким. — Из лучших, несомненно, побуждений? Или из зависти? — слова прозвучали холодно, с подтекстом, от которого принц ощутимо напрягся, будто только этого и ждал. — Или ты просто боишься, что я могу вновь стать ей близок? Мальчишка.       Рейллис, чуть не закашлявшись, едва проглотила на выходе обреченный вздох, чувствуя, как накал между ними достиг пика. Разборки у конюшен — развлечение, поистине достойное настоящих помазанных рыцарей.       — Миледи, вам следовало бы… — после короткой паузы обратился Эймонд к сестре, обернувшись через плечо, как-то слишком учтиво, бесцветно.       — Нет, я останусь… милорд. — С чего это ей уходить?       — Dekurās inkot, dārilaros, — скомандовал принц, пряча для нее явное недовольство и злость, что так сквозили в голосе, когда он обращался к Хайтауэру, и Рейллис тут же послушно отступила подальше, спрыгивая со ступенек на гравий двора.       Удар с хорошего размаха был резким и точным, прямо в челюсть Гвейна. Рейллис ахнула, зажав рот обеими руками, но не смогла сдвинуться с места. Хайтауэр пошатнулся и со слабой усмешкой, чуть не снося локтем деревянную балку, в следующий миг ответил племяннику тем же, уверенно врезая кулак точно по скуле Эймонда. В глубине постройки почти обеспокоенно заржали кони.