Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

К тем людям, что внушают нам боязнь, Не можем мы питать большой любви.

      Рейллис не хотела открывать глаза, в первобытном ужасе жмурясь в чужой постели. Слепящий белый свет в спальне Эймонда сводил с ума — неудивительно, что у Его высочества вечно нет настроения: просыпаться в таких условиях для любого станет настоящей пыткой. Только этот псих, с внезапным весельем подумала принцесса, выбрал это добровольно.       Вчера остатки рационального ума Рейллис были категорически против, чтобы брат после всего, что произошло, оставался у нее. Пусть так было бы куда проще, спокойнее, но она была готова сгрызть все губы и щеки в нервах, пробираясь с ним под руку по ночным коридорам крепости Мейгора, чем позволить пройти в свою спальню. Не была готова, не хотела видеть его в той же комнате, куда раньше могла приводить других мужчин. Каких шлюх, сколько, и как часто водил к себе Эймонд, ей было глубоко плевать. В его спальне ее не мучила бессонница, и Рейллис, в третий раз уже отключаясь в суровой кровати брата, начала привыкать.       Она не была готова к тому, что увидит. Утро вновь предлагало пощекотать нервы и надавить на совесть. В красной тьме закрытых век ей слышалось лишь тихое и мертвецки почти размеренное, с огромными промежутками, мужское дыхание.       Жизнь больше не будет прежней? Прошлые одинокие, полные тревог и самобичеваний, вечера запутавшейся принцессы остались позади, как и неосторожные шаги по коридорам, озвученные в истериках обличения, пощечины и окрашенные золотым светом образы, сотканные из ее мечтаний. Теперь все изменилось. Рейллис на свежую, отдохнувшую голову металась в своем внутреннем конфликте, выступая в роли стража собственных чувств.       Разум, как бывало всегда, кричал, что быть рядом с братом опасно, но сердце упорно тянуло обратно, в его защитные объятия. Плечи и ребра побаливали, мышцы шеи ныли — Эймонд вчера не иначе думал переломать ей кости. Принцесса Рейллис подняла руку к губам, закусив их, стараясь подавить нарастающие эмоции. Она сжала зубами рукав черной рубашки брата, которую вчера своевольно перевела в разряд своих спальных нарядов, цепляла зубами истрепавшиеся нити вышивки на манжете.       Рейллис чувствовала, как мир ее закономерно рассыпается на мелкие осколки, каждый из которых отражал ее внутренние терзания. Рано или поздно это должно было случиться… Откроет глаза, увидит его — Рейллис ощущала прохладную сухую ладонь принца, которая совершенно нагло и по-хозяйски во сне покоилась на ее бедре. Пропадет. Провалится. Все сказанное ей вчера было лишь блефом, чистыми и откровенными сомнениями. Как могла она согласиться быть, что бы в понимании Эймонда это ни значило, с ним? В своей искренности, с душой нараспашку, Эймонд внушал Рейллис такой страх, какого она не испытывала даже в раннем детстве, когда Пламенная Мечта, тогда еще свободная от связи с всадником, подожгла ей платье, и девчонка, визжа и ругаясь, носилась по темным пещерам Драконьей Ямы.       Одно дело — впускать в голос флирт и дразнить юного принца, а позже безвредно мечтать, поглядывать издалека, может быть, рисовать красивые картины в фантазиях. Совсем другое — наяву говорить с ним, сходить с ума, поражаясь его бессовестной откровенности. Да и своей в том числе, не только ведь Эймонд один был во всем виновен! Рейллис было стыдно даже подумать о том, как низко она пала, позволяя себе так набрасываться на него вчера. На единокровного брата, в конце концов. Разве не она же светской ханжой в придворном обществе осуждала настолько же близкородственные и чуждые светской морали валирийские браки? Что Эймонд о ней подумал?! Счел легкодоступной, безвольной, наверняка… Вновь «своей».       Рейллис было бы обиднее думать о предполагаемых характеристиках своей особы принцем, если бы они не были правдой. Предложи Эймонд ей вернуть время и повторить, она снова согласилась бы.       Рейллис закусила щеку, останавливая невольно разъезжающиеся в довольной усмешке губы. Кто знал, что целоваться с этим монстром, валяясь на полу, будет так сладко?       Сложные, переплетенные мысли о семье, долге и добродетели — все это давно стало частью ее рутины. Обдумывать, переливать из пустого в порожнее, больше было нечего. Раз Черные готовы послать ее в последнюю преисподнюю, почему перед предательской смертью ей запрещено почувствовать хоть каплю любви… Нет, все же не любви, это для него слишком — легкой невесомой привязанности и минимального человеческого, чуждого ему, тепла от принца Зеленых. Рейллис вздохнула, решив, что если и падать в адское пекло, то только с высоко поднятой головой.       Собрав волю в кулак, она открыла глаза. Вынужденная проморгаться, сощурилась.       Яркий свет, проникающий в спальню, резал глаза, но она не отвела взгляда, что сразу жадно упал на Эймонда, который, казалось, только-только под утро погрузился в глубокий сон. Тот полулежал, застыв у стены, обрамленный золотыми рассветными лучами, как божество, спящее на собственном алтаре.       «Алтарь, надо признать, для принца крови Дракона уж очень скромен».       Ей на короткую страшную секунду показалось, что всегда зловеще открытый, разверзнутый и безжизненный левый глаз брата со вставленным камнем следит за ней прямо сейчас, направленный как раз в ее сторону. Принцесса поежилась.       Рейллис медленно перевела взгляд по комнате, оценивая обстановку, которую уже успела изучить наизусть, пытаясь упорядочить свои мысли, что все еще кружились вокруг вчерашнего вечера. Когда в час угря к ней завалился незваный гость с душераздирающими признаниями, прервав одиночество. Эймонд спал, и его умиротворенное лицо в кои-то веки не было украшено презрением или недовольством, брови не были нахмурены, а губы — не сжаты в строгую линию.       Принц был красив, и Рейллис без стыда признавалась себе в этом, глядя на брата, словно на картинку в книге о валирийской истории.       Рассекающий лицо рубец, стянутая у брови и не идеально ровная сшитая кожа не портили его облика, как сам Эймонд явно думал. Рейллис непросто было осознать, но во многом именно увечье делало его еще привлекательнее на ее своеобразный вкус. Мелкие белые или темнеющие шрамы, заработанные в сражениях, падениях или при любых других обстоятельствах, когда мужчины ведут себя, как неосторожные дети, на руках и корпусе она тоже видела и подмечала. На доступной взору области тела принца не было ни единой родинки, зато на груди проступали те же бледнеющие веснушки, что и на лице. Резкая утренняя тень подчеркивала четкую линию челюсти, прямой острый нос — при таком освещении казалось даже, что уголки губ Эймонда были доброжелательно приподняты.       Это было редкое, бесценное зрелище — инстинктивно принцесса понимала, что такой момент невозможно было бы застать никому, кроме нее. Он позволял ей это. Сердце Рейллис таяло и сжималось от обуявшей ее нежности.       В его спокойном лице не было никаких намеков на вчерашние события — только мир и сон. Эймонд дышал так глубоко и медленно, будто стремился выкачать и перегнать весь воздух в комнате: потому, видно, и держал всегда окна настежь распахнутыми. Кто еще видел бы Его высочество таким уязвимым? Беззащитным. Простым, безмятежным в какой-то степени, даже понятным, как любой другой человек, но и тогда же — потусторонним, редким валирийским экземпляром, Драконом.       «Одноглазый злодей, — то ли озлобленно, то ли с озорством думала Рейллис, не понимая, обращается ли ее упрек в самом деле к нему или к самой себе. — Как не стыдно тебе заставлять взрослую женщину чувствовать себя так?»       И все же, ее охватывал ужас: неужели их новые, существующие теперь в неведении придворного общества, игры могут причинить боль такому великолепному существу? Невероятная и противоречивая привязанность душила принцессу. Она приподнялась на локтях, меняя угол обзора, прищемила локон распущенных волос локтем и поморщилась.       — Налюбовалась? — с утренней хрипотцой поинтересовался Эймонд. Правый глаз его все так же был закрыт, ни мускула на лице не дрогнуло. И как давно он притворялся спящим?       Застал ее врасплох, как на месте преступления! Она задохнулась, путаясь в словах и мыслях, но рука рефлекторно дернулась за спину, чтобы схватить тонкую подушку и хорошенько приложиться ей об эту нахальную физиономию. Эймонд, не оборачиваясь, без лишних движений, то ли по шуму, то ли он просто слишком хорошо чувствовал ее, резким движением перехватил у сестры подушку, вырвав из слабой, как у ребенка, хватки. Бросил на пол.       Мгновение, и на его губах появился краешек улыбки, словно он осознавал или наблюдал что-то важное, хотя и не мог точно озвучить, что именно. В движениях принца была заметна некоторая одеревенелость — шутка ли, недвижно просидеть несколько часов в неудобной позе. Но Рейллис совсем, ни капельки не было его жаль.       Теперь Эймонд пожирал ее взглядом, не стесняясь, изучая. Рейллис слишком смутилась, рухнув обратно на постель, спрятала лицо за простыней.       — Ōños hen tubis, — в валирийском вместо простого: «Доброе утро» существовало красивое, закрепившееся в языковых нормах: «Свет утра». — Чего звезда моей ночи желает в столь ранний час? — произнес Эймонд с подозрительно не ледяным, не угрожающим и не оскорбительным тоном. Он игнорировал, что обращает речь к комку покрывал и простыней.       И теперь он всегда будет таким? Кошмар. Так мало нужно было, чтобы приручить этого страшного зверя? Рейллис поразилась, но решила делать вид, что не удивлена, не насторожена, и вообще — так все и должно быть.       Не она, как принцесса себе напомнила на всякий случай, нынешней ночью ползала на коленях и рассыпалась в любовных тирадах. И не она давала горы обещаний…       Вчера Эймонд превратил ее комнату в сцену для эротически-драматичной постановки. Ей же, пожалуй, теперь следовало обратить его комнату в поле потешной ярмарочной битвы. Не станет она ничего обсуждать и выяснять!       Никаких. Резких. Движений.       — Желает, чтобы на окнах в этих покоях появился хотя бы намек на занавески! — глухо буркнула Рейллис в ответ и услышала едкий смешок перед тем, как телом снова ощутила отрезвляющую прохладу воздуха.       — Как можно, — сказал Эймонд и дернул на себя все слои ткани, в которые девушка была закутана, — прятать такую красоту от солнечного света? — Невероятно, но с лица брата все еще не сошло то очаровательно-спокойное после сна выражение. Живой глаз хоть и насмехался над ней, но все же как-то по-доброму. — Разве не лучше наслаждаться этим утренним сиянием, принцесса, чем прятаться в полумраке?       Рейллис закатила глаза, проклиная его легкомысленность. «Мальчишка», — подумала она, но в глубине души чувствовала, что раздражение было всего лишь маской для гораздо более глубоких и противоречивых эмоций. Она не знала Эймонда таким, еще не узнавала, по крайней мере.       Тепло его ладони, вновь опущенной на ногу, связывало Рейллис с реальностью. Прикрываться она не стала, зачем-то разрешая Эймонду лицезреть свое тело, лишь отвела взгляд, потягиваясь. Тот не испугался воспользоваться представленной возможностью и с некоторым недоверием, написанным на лице через усмешку, с готовностью рассматривал ее, как дорогой и ценный экспонат. Затем произнес, с неуместно вежливой заинтересованностью, забыв добавить интонации необходимый вопросительный оттенок:       — Как ты спала? — Почему у него такие горячие руки? Рейллис не могла припомнить ни единого касания брата раньше, после которого ее не бросало в дрожь от мороза его кожи.       Она не была способна ответить на самый простой вопрос, готовность произнести слова застряла в горле. Что-то внутри принцессы трещало и звенело. Рейллис зарылась в своих чувствах, потянулась к нему, почти поднявшись на согнутых локтях, но затем вдруг отступила. Рухнула. В ее голове вихрем проносились спутанные и мятые мысли о морали, о внешнем мире, о том, что с ним быть нельзя. Все было чертовски неправильно, и ей никак не верилось, что подобное вообще можно было допускать… Но как же этот новый Эймонд подкупал ее, несмотря на те мрачные болезненные терзания, что не оставляли ее в покое.       — Спала… хорошо, — выдала Рейллис наконец, стараясь взять под контроль свои эмоции. Такой жалкой перед мужчиной и могущественной над ним же одновременно она давно себя не чувствовала!       Эймонд рассмеялся, и в этом глубоком звуке Рейллис почувствовала ту самую угрозу, о которой ее постоянно предостерегал разум.       Каким бы уютным, доброжелательным или безопасным Эймонд ни казался ей этим светлым утром, смех у него был злым, как у убийцы. Холодный, бесстрастный, не вяжущийся с моментом. Не вяжущийся даже с его подозрительно не агрессивным и располагающим лицом. Брат смеялся так всегда, наверное, еще с детства, из-за чего любая шутка, рассказанная ему тотчас становилась несмешной и глупой. Этот смех обжигал, как огонь, расплавляющий в одном котле ее страхи, чувства, сомнения и ожидания. Нет, все же она натурально боялась его. Рейллис вспомнила, как легко она позволила себе влюбиться, и это знание вызывало тревогу. Он говорил правду вчера?.. Они с маленьким принцем больше не играют в догонялки?       Как он мог не чувствовать тяжести произошедшего? Как можно было так легко игнорировать реальность, если вокруг все распадалось? Рейллис, может, и хотела сейчас вытянуться, зажать его шею в кольце объятий, повалить на себя и, обхватив ногами талию, зарываться лицом в его серебряные волосы, беспорядочно целовать лоб, брови, уши — везде, куда дотянется… Но вместо этого она дернулась и подскочила с койки так резко, что в глазах на мгновение потемнело, расправляя на подоле рубашку, которая выглядела на ней мешковато и нелепо, но это волновало ее меньше всего.       — Нет, нет… Не могу этого вынести, — тихо выдавила она, осознав, что ее голос был полон отчаяния.       Все это было не для них. Для счастливых нормальных людей, но не для Драконов, которым предполагалось воевать на противоположных сторонах. Рейллис благополучно забыла данное себе несколько минут назад обещание не закатывать сцен. Нет, она действительно ни на мгновение не должна была позволять себе думать, что происходящее с ними нормально. Принцесса не станет одной из его «ошибок юности». Не станет недоразумением для того, кто, кажется, стал для нее всем.       — Можешь и вынесешь, — просто сказал Эймонд. На освободившейся постели он, наконец, смог удобно вытянуться и переплел затекшие руки за головой. Это ледяное, наглое спокойствие раздражало.       — Не говори за меня, — Рейллис обернулась, бросив на него взгляд, полный негодования. Она прижимала руки к груди, словно защищая себя от невидимой угрозы, и чувствовала, как волна жара накатывает на лицо. — Ты слишком самоуверен, раз думаешь, что знаешь, что лучше для всех.       Эймонд хмыкнул, не отводя хищного тяжелого взгляда, который направлял на сестру исподлобья.       — Я ведь и правда знаю.       Его голос был ровным, и в нем звучала непререкаемая уверенность, способная сводить ее с ума. Рейллис стиснула зубы, яростно пытаясь успокоиться, от чего, как обычно, взбесилась еще больше. Принцесса всю жизнь была сосудом с диким огнем, а Эймонд изобрел, как поджигать ее одним словом.       — Ты даже не понимаешь, что творишь! Чего хочешь! Но именно я теперь буду платить за твои ошибки… — Она шагнула к окну, как будто открывшийся вид на Королевскую Гавань мог дать ей ответ на все вопросы. — Это не просто… — она теряла слова, забывала, — не только мы с тобой…       Рейллис осеклась, когда осознала, что и сама уже размышляет категориями «Мы» в контексте их сложных отношений. Почему она сопротивляется сама себе?.. Спутанные мысли вылетали изо рта раньше, чем девушка успевала их обдумать:       — …война, семья, чертов Железный трон, драконы!.. Что будет, если нас раскроют? — скорее, не «если», а «когда».       Рейллис действительно впадала в ужас, думая, что с ней сделают Зеленые. Замуж за Эймонда, открыто, громко и прилюдно, ее не выдать — тот помолвлен с одной из дочек Баратеона, и ни королева-мать, ни десница не станут рисковать союзом, да и толку в этом нет: она и так в их власти. А что будет с самим Эймондом? Какими «лаврами», оскорблениями покроют его за такую связь? За позор и измену в какой-то степени. Сможет ли принц-Дракон защитить Рейллис от своего же влияния и давления? От своей, и ее, что страшнее, семей? А защитить хотя бы себя? Рейллис волновалась и нервничала, облекая тревоги словами. Искала поддержки и ответов у человека с замерзшей душой.       Эймонд с тихим вздохом поднялся с постели, двигаясь так грациозно, что это выглядело почти пугающе.       — А что тогда? — он подошел к ней. — Я дракон и делаю, что хочу, — Рейллис где-то это уже слышала... Он встал на расстоянии шага, раздавливая одним взглядом, смешинкой в сине-фиолетовой радужке. — Но тебе теперь так страшно, что я готов выслушать твой план.       — План? — она покачала головой, изо всех сил стараясь не отвести глаз. — У нас нет никакого плана, мой принц. Только ошибки, которые невозможно исправить.       Его лицо оставалось непроницаемым. Принц насмешливо склонил голову набок. Для Эймонда сейчас, кажется, ничего не было серьезно: и Рейллис, и ее переживания вместе с откровенной паникой он воспринимал не более, чем как шутку. Женские дурости, панику на ровном месте, каприз и истерику. Он поднял руку, длинные пальцы едва коснулись щеки девушки, но этого было достаточно, чтобы она почувствовала, как дрожь прошла по всему телу.       — Не все ошибки нужно исправлять, — тихо сказал он, угрожающе прищуривая правый глаз. С щеки Рейллис брат перевел ладонь к ее волосам, цепляя пальцами локоны. — Некоторые нужно просто принять, принцесса.       Рейллис отшатнулась, словно он обжег ее. Принц, судя по всему, после вчерашней драмы, которую развернул собственными руками, теперь видел в ней покорную игрушку. Рейллис это злило: его беспечность, то, что Эймонд не готов или не способен задумываться о последствиях своих действий. Хотела бы она чувствовать хотя бы долю того спокойствия, каким сейчас светился он!       — Принять? — ее голос задрожал от смеси ярости и отчаяния. — Знаешь… В нынешних обстоятельствах ты слишком много хочешь! — дерзко и злобно прошептала Рейллис.       — А ты слишком мало, — подражая, Эймонд тоже снизил тон. — Я хочу тебя, Рейллис. И я не откажусь от этого.       Сердце бешено заколотилось. Рейллис опять мыслями вернулась в ночь. В свете утра она снова растекалась и плыла сознанием, прижатая его сильными руками, задушенная и испуганная ровно настолько же, насколько вдохновленная и ошарашенная счастьем.       — Ты… — дрожащим голосом начала принцесса, пытаясь возразить, поставить на место, но не закончила. Теперь ей этого совсем не хотелось.       Она искала в его взгляде и мимике подтверждение или, может, опровержение, но находила только одно — уверенность. Страшную, неотвратимую уверенность, как у охотника, который уже загнал свою добычу. Эймонд прекрасно осознавал, что давление его присутствия было достаточно сильным. Он читал ее.       Рейллис закрыла глаза, замолкла, испепеленная его жадным взором. Она ненавидела себя за то, как в глубине души откликнулась на его признание. Сделала только полшага вперед, к нему, как тут же снова оказалась сжата безжалостными тисками сильных рук.       Распущенные волосы Эймонда лезли ей в глаза и нос, и девушка морщилась, мотая головой из стороны в сторону, кончиком носа терлась о его кожу, пока не замерла. Не отдалась подаренному, спонтанному и так необходимому ей комфорту. Объятия выходили у них куда лучше, чем разговоры. Растеряв весь боевой задор, Рейллис забылась и поцеловала его плечо. На физическом уровне они совпадали идеально: будто всегда, всю жизнь было задумано, чтобы Эймонд был рядом. Чтобы в любых страхах и горестях она могла найтись, чувствуя его ладони на талии. Пусть даже эти страхи сам он и нагонял.       Рейллис слышала его оглушительное молчание.       Руки — железные путы, оковы, натирающие до крови, но от которых она не хотела избавляться. Дыхание — жаркое и беспощадное драконье пламя. Рейллис добровольно чувствовала себя пленницей в этом странном коконе власти и заботы.       — Дрожишь, миледи, — он констатировал факт. Рейллис не могла поспорить. Только невразумительно промычала, дернувшись, пожимая плечами.       Эймонд не двигался, удерживая сестру в своем властном захвате, но в его жестах теперь ощущалась не только власть, но и странная, неожиданная нежность. Пальцы, обхватывающие талию Рейллис, вдруг скользнули вверх, вдоль линии спины, останавливаясь чуть ниже лопаток.       Вместо комментариев она чуть подняла голову, позволив себе встретиться взглядом с его жестким, как сталь. И вчера она по-настоящему не умерла от ужаса, стукнув ногтем по драгоценному камню в его глазнице? И Эймонд не свернул ей шею за это? И теперь он снова обнимал ее?.. Лицо брата не утеряло полного объема безжалостности и пугающей силы, но стало, правда, самую малость мягче.       — Почему же ты так боишься, Рейллис? — прошептал он, склоняясь ближе, так, что она могла почувствовать тепло дыхания на своей коже.       Почему она боится? «Разве сам не понимаешь?» — хотелось толкнуть его, побить, залепить воспитательную затрещину за глупые вопросы. Поставить в угол. Разве не видит Эймонд, сколько тяжелых теней, как от его поступков, так и от ее мыслей, сгущается вокруг них с каждым только произнесенным вслух признанием?       Она стиснула зубы, всматриваясь в его лицо, стараясь уловить хоть намек на раскаяние или сомнение, но нет — ничего подобного. Принц действительно верил, что страх можно просто подавить, как слабость, игнорировать, как ненужный шум. Он был искренен в своем удивлении. Не мог понять, каково это — кого-то бояться. Эймонд Таргариен страха перед живыми не ведал, ибо сам привык пугать первым. Его близость заставляла ее разум кричать о необходимости бежать, но тело отказывалось слушаться. Вместо этого девушка, теряясь, позволила себе вдохнуть запах, исходящий от его кожи, чувствуя дым драконьего огня и что-то неуловимо личное, принадлежавшее только ему.       — Ну же, — он чуть наклонил голову, губы приблизились к ее уху, касаясь его краем, — скажи мне.       Рейллис попыталась отступить, но он не дал ей шанса. Их тела оставались слишком близко, и в этом давлении ощущалась его непоколебимая сила. И слабость Рейллис перед ним. Эймонд опустил голову, легко касаясь ее виска губами. Это было мимолетное, почти невесомое прикосновение, но оно пробудило в ней трепет, которого принцесса опасалась больше всего. Она хотела целовать сама, а не быть той, кого целуют.       — Не надо… — с трудом выдавила Рейллис, но тонкий хрипловатый голос звучал неубедительно. Эймонд, конечно, такие интонации распознать и перевести на свой язык мог только как «Надо».       Эймонд ответил не словами, а движением. Его губы скользнули вниз, едва касаясь ее щеки, линии челюсти. Он остановился только тогда, когда его взгляд снова пересекся с несчастным и запутавшимся ее. Рейллис не была в состоянии вернуть покрасневшему лицу привычное или хотя бы приличное выражение, она застыла, совсем обмякнув, с полуприкрытыми веками и горящими щеками. Правильно Эймонд сказал тем, другим утром в прошлой жизни — она дрожала в его руках… Как та самая «девица на сеновале». Почему мерзавец всегда был так болезненно прав?       Прежде чем Рейллис успела отдать себе отчет в том, что делает, ее пальцы, словно ведомые чем-то чуждым и противоестественным, поднялись к лицу Эймонда, осторожно касаясь резких линий скулы. Теперь на одно только короткое мгновение он замер, напрягшись, но, получив невербальный сигнал, вернул инициативу себе. Его губы, почти жесткие, но странно мягкие на ощупь, накрыли ее в поцелуе — сначала требовательном, настойчивом, но постепенно переходящем в нечто более мирное. Не отбирающее, а дарящее. Этого Рейллис сейчас и хотелось. Опять обжечься. Опять почувствовать то же ощущение, которое бывает, когда добиваешься чего-то запретного, до боли необходимого сердцу.       Как когда в детстве расшатываешь зуб, плюясь кровью. Когда после ночных пьянок с танцами пьешь густое черное пиво наутро. Когда сдираешь корочку с ранки, ковыряя ссадины. Трогаешь ледяную воду стремительного ручья в Королевском лесу. В сотый раз перечитываешь одну и ту же книгу, но переведенную на новый язык, чтобы слова играли другими красками. Когда летишь на драконе и заставляешь его пускать огненные всполохи в воздух. Кидаешь венок из лунного цвета на турнирное копье Зеленого рыцаря в драконьем шлеме. Когда стоишь на коленях в Септе, вероломно поминая про себя древних валирийских богов отца и дома Дракона. Тайком тащишь с кухни яблочные пирожные, рассованные по карманам и набитые в подол платья. Заглядываешь в граненый сапфир, ища в синем камне живую душу. Когда метаешь ножи, и все попадают в цель. Когда задыхаешься от кошмара посреди ночи. Слишком низко опускаешь пальцы над открытым пламенем в очаге…       Когда целуешься с братом, который, к тому, же обещан другой, являясь злом для его настоящей семьи и предательницей для собственной.       Рейллис почувствовала, как напряжение в руках Эймонда ослабло, и в этом была опасность: он не давил, не заставлял — и от этого она еще сильнее поддалась. Его губы говорили больше, чем он сам, показывая даже не то, что принцесса уже слышала на словах, когда брат уверял, что не уйдет: теперь Эймонд никогда не позволит уйти и ей.       Это была не охота, а ожидание. И Рейллис, дрожа, поняла, что ее отступление, капитуляция — это именно тот шаг, которого Эймонд ждал.       В поцелуе, которым Эймонд медленно и жестоко уничтожал ее, не было ничего случайного: каждое движение, давление было рассчитано, чтобы разбить ее защиту. И разбивало. Постепенно Рейллис чувствовала, как сама теряет контроль над своими руками, что, словно повинуясь какому-то древнему заклятию, тянулись к нему.       Пусть пользуется ее уязвимостью, сколько хочет. Опостылело прикидываться гордой или отыгрывать чопорную благородную леди, якобы у нее есть какая-то честь. Она вовсе не такая сильная, не такая злая, ледяная или ядовитая, и вообще не такая уж и стерва. Эймонд уже видел и знает о ней слишком много — более ни в каких представлениях не было смысла. Эймонд говорил ей о первой любви. Эймонд защищал ее перед судом короля. Эймонд на уроках с мейстером рисовал для нее разноцветных драконов и рыцарей с волшебными мечами, когда был маленьким. Эймонд хватал ее за руки и сбивчиво шептал, что не бросит.       Рейллис слишком много сдавалась в последнее время, от ее былого боевого духа на подушках оставались мокрые соленые пятна. Теперь, наконец, можно бросить попытки быть сильнее, чем она есть.       — Прости… — сдавленно произнесла Рейллис. Она поймала себя на том, что стоит, приподнявшись на носках, и опустилась. — Прости, valonqar, маленький принц… — вздохнула, кусая чуть распухшие губы. Спросила тоном маленькой девочки, испугавшейся чудовищ во сне: — Я еще нравлюсь тебе, если не желаю сопротивляться и бить тебя по лицу?       Полюбит ли он ее так? Захочет? Сломанной и сломленной, уставшей и перепуганной, слабой? Такой, какой принцесса была сейчас, когда, наконец, позволила себе разочароваться собственной стойкости. Когда ее руки бессильно опустились, когда глаза, больше не пытаясь скрыть страх и уязвимость, смотрели на него в вопросе, разорвавшем тягучий поцелуй. Полюбит ли Эймонд ее слабость, ее неприглядную правду, или все, что связывало его с ней до этого — просто обман, созданный ее силой, ее гордостью, ее умением быть несломленной?       — О, Рейллис, — он выдохнул, — ты все еще ничего не поняла? — рот Эймонда искривился в тени улыбки — почти жалости, почти жестокости. — Я больше не выбираю и выбирать не хочу. Я любил тебя тогда, когда ты была сильнее меня. И буду любить сейчас.       Пусть он убьет ее или пусть спасет — лишь бы не оставаться одной плясать на острие меча. Рейллис Таргариен готова быть слабой, глупой, готова прощать его жестокость и забывать о себе. Теперь от нее остались лишь истертые до дыр мечты, которые не могли больше прикрыть наготу.       Лишь бы Эймонд продолжал врать ей теперь — она будет верить. Переломанная временем, предательством, войной, долгами, которые не выбирают, и судьбой, которая вечно насмехалась над ее гордостью. Лишняя Зеленым, ненужная Черным. Принцесса в короткие сроки стала тенью той женщины, которой мечтала или должна была быть. Только бы Эймонд не отпустил теперь ее руку. Только бы этот плен стал для нее последним.